Текст книги "Разгневанная земля"

Автор книги: Евгения Яхнина

Соавторы: Моисей Алейников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Глава двенадцатая
Пятнадцатое марта

Подходя к Пешту, Марика Мартош увидела скопление гружёных телег и сотни пеших крестьян, препиравшихся с конными стражниками и жандармами.

Прислушавшись, Марика поняла только одно: в город не пропускают. Без удивления и без страха встретила Иштванне это неожиданное препятствие на своём пути.

Покидая родные «Журавлиные поля», с которыми она расставалась впервые за всю свою жизнь, она была заранее готова к трудностям и опасным испытаниям, ожидавшим её впереди. Они её не пугали. Марика непоколебимо верила в то, что непременно найдёт сына и облегчит ему жизнь в чужих краях. Мечта эта владела ею страстно и неотступно.

С тех пор как сын покинул отчий дом, Марика о нём ничего не слыхала. Только раз дошла до неё весточка, что он живёт в Пеште, но на какой улице и в каком доме, ей было неизвестно. Тщетно расспрашивала Марика каждого, кто приезжал в «Журавлиные поля» из чужих краёв, – никто не мог ей ничего рассказать о Яноше. Много горя приносили ей мытарства мужа, но за его странствиями по болотам и лесам она мысленно следила, а главное, знала, что он жив. Не часто, но всё же случалось, что в тёмную морозную ночь отодвигала она засов с двери, заслышав негромкое дребезжание оконного стекла. Без помех наговорятся досыта разлучённые супруги, а потом Иштван исчезнет так же бесшумно, как и появился.

Тоска сковала душу матери. Больше ждать она не могла. И наконец Иштванне решилась отправиться на поиски сына.

День 15 марта, когда Марика подошла к Пешту, был облачный, холодный. Влажный ветер забирался под одежду, но Марика не чувствовала ни холода, ни усталости. Она подошла ближе к возбуждённой толпе, теснившейся около полицейского заслона. Крестьяне окрестных деревень торопились на ярмарку, куда на этот раз влекла их не только обычная цель: обменять зерно, шерсть, яйца, масло, птицу или скот на одежду, обувь и хозяйственный инвентарь. Сегодня Пешт манил слухами о воле, будто бы дарованной императором. Люди спешили узнать правду и теперь были смущены, встретив у заставы стражников, не пропускавших в город.

Никто не знал ничего определённого, но воображение превращало желаемое в существующее, мечту – в действительность. Речь, произнесённая Кошутом 3 марта в Прессбурге, передавалась из уст в уста в самых фантастических пересказах и в сознании крестьян превращалась в манифест, сулящий землю и долгожданное освобождение от феодальных повинностей. Купцы, торговавшие скотом, шерстью и пшеницей, толковали это события в прессбургском Государственном собрании как освобождение от австрийского экономического гнёта, как осуществление давнишних ожиданий свободного вывоза венгерских товаров за пределы Венгрии. Мартовские события, в особенности пештские собрания, где обсуждались «12 пунктов свободы», всколыхнули и тех среднепоместных дворян, которые не принимали раньше участия в общественном движении страны. Национальные ограничения вынуждали помещиков продавать сельскохозяйственные продукты австрийским экспортёрам по низким ценам, разоряли средние и мелкие хозяйства. Это, в свою очередь, делало нестерпимым положение крестьян. Участились крестьянские бунты, и помещики надеялись, что спасение придёт от австрийских властей, которые, одумавшись, раскрепостят Венгрию от национального гнёта. «Тлеющая лава», как называли тогда либералы теряющее терпение крестьянство, была не менее опасна и для Австрии.

Вот почему утром 15 марта у закрытой заставы можно было увидеть представителей разных слоёв обитателей окрестных селений. В город не пропускали крестьян и безработных бродяг, но перед помещичьими и купеческими повозками кордон расступался, и они следовали без задержки.

Озабоченная Марика терпеливо стояла, прислушиваясь ко всё возраставшему ропоту. Вновь прибывавшие крестьяне, ещё не истомлённые длительным ожиданием, вступали в перебранку со стражниками, получившими подкрепление. На заставу прибыл внушительный отряд богемского полка, расквартированного в Пеште.

Стражники от объяснений уклонялись: им ничего не известно, начальство не велело пускать в город. Но богемцы оказались словоохотливее. Они не понимали венгерской речи, но слово «бунт», произнесённое на любом языке и подкреплённое выразительным жестом, было в те тревожные дни понятным каждому, к какой бы национальности он ни принадлежал. Толпа пришла тотчас в сильное возбуждение и стала напирать на стражу. Кое-где стали извлекать из телег топоры, вилы.

Никто не знал, был ли получен приказ из города или дело решили предусмотрительные офицеры охраны, но заслон был вдруг снят.

Вслед за обозами двинулись в город и пешие.

Столица встретила Марику очень шумно. Повсюду шли толпы людей. Люди громко разговаривали, спорили… Но Марика ничему не изумлялась: ни бурлящему городу, ни большим зданиям, ни городским лавкам. Её глаза, не замечая всего этого, скользили по лицам прохожих, искали среди них родные черты. Усталый взгляд вдруг оживится на миг, но тотчас потухнет, снова и снова обманутый сходством широких юношеских плеч или знакомой посадкой головы. На проспекте Юллёи, около большого дома, Марике пришлось остановиться. Здесь собралась толпа, и, как можно было понять из взволнованных разговоров, кого-то ждали.

Не переставая лил дождь, но толпа не уменьшалась, а всё возрастала.

Марика стала расспрашивать, по какому поводу здесь скопился народ, чего дожидается. Однако ответы ничуть не рассеяли её недоумения.

– Печатают «Двенадцать пунктов свободы», – пояснили ей.

– Чему радуется народ-то, вот что скажи, хороший мой! – просительно тронула Марика бородатого маляра, не смывшего с лица пятна белил.

– Чему радуются? – Маляр искал подходящего выражения. – Ну, коротко сказать, в том суть, что печатаются эти самые пункты без дозволения начальства. Шандор Петёфи нынче сам себе цензура. Одним словом, свобода! Понятно тебе, тётушка?

Ничего не поняла Марика, но почувствовала, что за неясными словами скрывается какой-то важный, ей недоступный смысл. Оттого ещё горестнее ей показалось одиночество среди этого моря людей, которым нет дела до забот. Как найти сына? Как отыскать песчинку в необъятной пустыне? И вдруг ей почудилось, что в толпе, промелькнул Янош. Она рванулась вслед ему, но тут всё кругом пришло в движение, ещё плотнее стала стена людей у здания типографии.

На балконе появился Пал Вашвари. Он снял шляпу и высоко поднял её над головой:

– Братья! Обнажим наши головы: в это величественное мгновение рождается венгерская свобода. С типографского станка сходят листы, напечатанные без цензуры. С этой минуты цензуры больше нет. Печать свободна!

Толпа встретила это сообщение бурными рукоплесканиями.

– Нас спрашивают, – продолжал Вашвари, – почему мы начали с освобождения печати, когда миллионы голодных людей скованы цепями рабства. Да потому, что хозяева Австрии больше всего боятся свободной печати, яростно преследуют каждое свободное слово. Они боятся, что печать раскроет секрет угнетения, которым в совершенстве владеет австрийское правительство. Политический лозунг Австрии – «Разделяй и властвуй!» Поэтому она с такой заботливостью раздувает вражду между отдельными народами, населяющими империю, используя одни народы для подавления других. Австрия будет сильна только до тех пор, пока народы не разгадали этой тайны, пока они не поняли, для чего сделали их братоубийцами. Только свободная печать сможет раскрыть народам эту тайну!.. Мы все братские национальности. Поодиночке мы слабы, но, объединившись, станем сильными, могучими, несокрушимыми. Если мадьярский, итальянский, чешский, польский и австрийский народы объединятся, то хотел бы я знать, кого пошлют против них венские правители! Если народы братски обнимут друг друга, то хотел бы я посмотреть на власть, которая сумеет их унизить, сломать! Да здравствует братство между народами!

Самые различные люди, собравшиеся в этот час на площади, были охвачены единым порывом и встретили торжественный призыв Вашвари радостными приветствиями, которые превратились в бурю восторга, когда на балконе появился Петёфи.

Поэт величаво простёр над толпой руку с двумя бумажными листками. Дождь мягкими каплями ложился на белый пергамент. Воцарилась торжественная тишина.

– Окропим первенцев свободы священной водой природы! Венгерская печать сбросила с себя оковы!

Вслед за этими словами с балкона посыпались плотные листы двух первых выпущенных без цензуры произведений печати: «12 пунктов свободы» и «Национальной песни» Петёфи.

В радостном возбуждении люди ловили листы, разлетавшиеся по площади. По знаку Петёфи толпа опять затихла, и он продолжал свою речь:

– Печать свободна! Если бы я убедился, что больше не нужен родине, я взял бы саблю, обмакнул бы её в кровь своего сердца и, умирая, начертал эти слова, чтобы алые буквы засияли рассветными лучами свободы! Сегодня народ только начал освобождаться от пут, но начало это прекрасно, доблестно! Ребёнку труднее сделать первые шаги, чем взрослому пройти долгий путь…

Слова, слетавшие с уст оратора, доносили до толпы внутренний огонь, сжигавший поэта, пламя его чувств и мыслей.

Примостившийся на цоколе газового фонаря Янош был захвачен величием событий и жадно ловил каждое слово. Он слушал, и мысль оратора доходила до его сознания в живых образах: на руках Танчича разваливаются кандалы, звон которых стойко держался в памяти юноши. Наклонившись к стоявшему рядом Аронфи, Ян шепнул:

– Печать свободна. А с Танчичем как же?

– Погоди, всему свой черёд… – с напускной степенностью ответил грузчик. И тут же, как только Петёфи кончил свою речь, закричал что было сил: – Танчича на волю!

– На Буду! На Буду! Освободить заключённых! Свободу Танчичу! – поддержали грузчика окружающие.

Призыв переливался из рядов в ряды, и взбудораженная масса людей загудела и двинулась в Буду.

Внезапно со стороны Варзаварской улицы раздалась барабанная дробь. Показалась рота гренадеров, впереди которых на гнедом коне ехал капитан Вейль, только недавно переведённый в Пешт.

Увидев солдат, люди пришли в ярость:

– Солдаты! Да как они смеют!

Вейль пытался что-то сказать, но вынужден был умолкнуть. Со всех сторон неслись угрожающие окрики:

– Убирайтесь туда, откуда пришли!

– Да передайте привет князю Меттерниху! – крикнул кто-то задорно.

От толпы отделилась рослая фигура грузчика. Аронфи подошёл вплотную к офицерскому коню:

– Ваше благородие, уведите своих солдат подобру-поздорову, а то как бы не получилось неприятное. Слыхали вы, как одного такого ретивого вояку вчера в Вене на фонарь вздёрнули?

Увидев вокруг насмешливые и вызывающие взгляды, офицер не решился вступать в пререкания с толпой. К тому же на лицах солдат он заметил сочувствие словам грузчика и поспешил отдать команду: «Отставить!» При восторженном одобрении толпы солдаты опустили ружья к ноге и начали отходить в сторону.

Петёфи, наблюдавший с балкона первое столкновение толпы с войском, воскликнул:

– Смотри, Пал! Ни одного испуганного лица!

А внизу упоённые первым успехом люди требовали:

– Оружия! Добыть оружия!

– К Наместническому совету![42]42
  Наместнический совет в Буде – высшая исполнительная власть в Венгрии до революции 15 марта 1848 года. Председательствовал в Наместническом совете, как и в Государственном собрании, наместник, назначенный австрийским императором (он же и король Венгрии).


[Закрыть] Откроем тюрьму, освободим Танчича! На Буду!

– Слышишь, Пал? Венгерец вновь венгерцем стал!

– Слышу, Шандор. Надо ковать железо, пока горячо! Поведём людей к Наместническому совету!

Наместнический совет представлял собой высший орган исполнительной власти, назначенный австрийским правительством и крепко державшийся австрийской рутины. Члены совета уже знали, что происходит в Пеште, и в волнении ждали, как будут дальше развёртываться события.

Когда на длинном цепном мосту показалась толпа, сопровождавшая делегацию, члены Наместнического совета испугались. Процессия показалась им угрожающей. С утра в тот день лил не переставая дождь и по всему мосту и дальше на улицах, близких к совету, виднелось целое море мокрых, блестящих от дождевых струй раскрытых зонтов. И за этим волнующимся морем членам совета почудились спрятанные вилы и косы, которых они опасались с тех самых пор, как за это оружие взялись крестьяне Моравии, Чехии, Силезии.

Делегации не пришлось ждать. Она была принята немедленно, и так же немедленно были приняты советом все её требования.

Люди тесным кольцом окружили здание, готовые ринуться на поддержку своих уполномоченных.

Янош стоял, не отводя глаз от тяжёлых дубовых дверей, за которыми скрылась депутация. Сердце его билось, звало скорей вперёд, на помощь к Михаю Танчичу. Тогда, в Броде, он ничем не мог помочь пленнику жандармов. А сейчас? Сейчас он не останется в стороне, если кто-нибудь вздумает помешать освобождению Танчича.

Ждать пришлось недолго. Спустя несколько минут депутация снова предстала перед народом.

Петёфи торжественно объявил:

– Наместнический совет подчинился требованию народа: войскам приказано не вмешиваться в наши дела, цензура уничтожена. Комитет общественной безопасности постановил: «Гражданина Михая Танчича, заключённого в тюрьму за его свободолюбивые произведения, немедленно освободить и в сопровождении народа вернуть в его семью!» Сейчас перед Михаем Танчичем раскроются двери тюрьмы!

Дружное «ура» и крики «Свободу Танчичу!» покатились по улицам.

Не всем было знакомо имя крестьянского писателя, томившегося в тюремной камере, немногие читали его книги, но каждому стало известно, что Танчич был заточён в каземат за то, что звал народ к свободе.

В камеру Михая Танчича ещё с утра стал проникать необычный шум. В тихую днём и ночью будайскую крепость ворвалась какая-то свежая струя, и по-иному теперь звучали в коридорах голоса.

Узнику казалось, что веселее стало и чириканье птиц за окном. Вместе с тем во дворе всё чаще стал слышен лязг оружия; до заключённых долетали неясные отголоски военной команды. Было похоже, что войска приводятся в боевую готовность.

Пренебрегая строгим запретом, Михай подтянулся к оконной решётке и повис, уцепившись за железные прутья. По оживлённому гомону молодёжи, торопливым шагам прохожих, недостаточно отчётливым, но возбуждённым восклицаниям, доносившимся с улицы Бечикапу, чувствовалось, что назревают какие-то события.

В обеденный час в камеру вошёл тюремный инспектор. Вопреки обычаю, он сам принёс узнику еду. Удивлённый Танчич спустился на пол, чтобы расспросить, что происходит на воле. Но тюремщик безмолвно удалился.

Танчич снова повис на оконной решётке.

Движение на улице с каждым часом росло. Прохожие останавливались, группировались, о чём-то спорили, оживлённо жестикулируя.

Время от времени тюремщик заглядывал в камеру, но не требовал спуститься с решётки. Он смотрел на Танчича заискивающе и ждал, чтобы тот с ним заговорил. Но теперь Михай не обращал на него внимания.

Шум на улице возрастал. Вскоре в камере снова появился тюремный инспектор и наконец заговорил. Речь его была вкрадчивая и робкая.

– Выслушайте меня, прошу вас.

Танчич спрыгнул на пол и устремил на тюремщика свои проницательные глаза. Несколько секунд оба молчали.

– Они идут в Буду!.. Сюда!.. – пролепетал тюремщик в замешательстве и страхе.

Танчич понял, что близок час освобождения. Жалкий вид представителя власти развеселил узника.

– Едва ли не мне первому довелось услышать из уст тюремщика столь отрадные слова!

Запинаясь и заикаясь, тюремный инспектор торопился сообщить подробности.

– Несметная толпа движется сюда из Пешта, чтобы вас освободить. Умоляю вас, – униженно просил инспектор, – пощадите, не возбуждайте против меня толпу. Она меня растерзает… Ведь я лицо подчинённое и действовал по приказу свыше, выполнял свой долг…

– Ступайте! – прервал его Танчич. – Не бойтесь расправы, но не вздумайте помешать народу сбить замки с тех казематов, где томятся друзья народа!

Инспектор поспешил удалиться.

Танчич схватил со стола ложку, подтянулся к оконной решётке и, размахнувшись, разбил стекло. В камеру ворвался требовательный возглас:

– Свободу Танчичу!

Вслед за тем коридор тюрьмы наполнился ликующими криками.

В трепетном ожидании уставился Танчич на дверь своей темницы.

Шаги приближались.

– Наконец-то!

– Да здравствует Михай Танчич!

Дверь открылась. На пороге стояла Тереза.

– Милый… ты свободен! – Она обняла Михая. – Ты свободен!.. Печать освобождена! Цензуры больше нет. – Глотая слёзы, она говорила шёпотом, боясь спугнуть обретённое счастье.

Танчич пытался ответить, но голос изменил ему. Влажные глаза выразительнее слов говорили о чувствах, переполнивших его душу…

У ворот тюрьмы, стоя на подножке кареты, Танчич говорил, обращаясь к собравшимся:

– Чистым пламенем бескорыстной любви к отечеству пылало моё сердце, когда я писал свои книги. Вы пришли сюда, и это доказывает, что природное чувство справедливости всегда помогает простым людям распознавать, кто их истинный друг…

Облепившая экипаж восторженная молодёжь выпрягла лошадей и сама повезла карету.

Экипаж двигался очень медленно, его то и дело останавливали люди, требовавшие для себя места у дышла экипажа. На берегу близ моста Михай и Тереза в хоре приветственных возгласов вдруг различили голоса газетчиков, которые в очередь с названиями газет громко выкрикивали: «Запрещённая книга Танчича: “Рассуждения раба о свободе печати”! Цена двадцать крейцеров!»[43]43
  Кре́йцер – мелкая монета в Австрии.


[Закрыть] Газетчики едва успевали рассчитываться с нахлынувшими со всех сторон покупателями.

Супруги Танчич вышли из кареты и, растроганно всматривались в лица людей, нетерпеливо протягивавших руки за книгой.

Янош, счастливый тем, что увидит наконец Танчича, предвкушая встречу с ним, пробирался к экипажу. Первой его заметила Тереза. Их взоры встретились, и Яношу показалось, что в глазах госпожи Танчич он не видит прежней неприязни. Юноша вздохнул свободно. Он ждал, надеялся, что его заметят.

И в самом деле, Тереза указала на него мужу.

– Здесь тот рабочий, который приходил ко мне, – сказала она громко. – Это он выдал тебя.

Танчич, увидев юношу, заволновался:

– Погоди, ведь я тебе писал, что это сказал следователь! Он мог и солгать. Может быть, меня назвала Магда?

– Вот так я и знала, ты уже готов всё забыть! При чём здесь Магда? Когда неизвестно даже, узнала ли она тебя. А ему ты доверил свою тайну. Раз он её разболтал – значит, предатель. – В голосе Терезы прозвучала та же суровость, с какой она встретила Яноша на улице Керпеши.

Янош смотрел на Танчича полными отчаяния глазами. Удар был слишком ошеломляющий и последовал с той стороны, откуда его нельзя было ждать.

– Это неправда! – растерянно выкрикнул Янош. Самообладание, которое когда-то спасло его в минуту смертельной опасности, теперь ему изменило.

Тереза между тем объясняла недоумевающей толпе:

– Скрываясь под чужим именем от полиции, Михай доверил этому молодому человеку свою тайну, а он не уберёг её от других.

Потрясённый Янош умоляюще глядел на Танчича, который, в свою очередь, взывал к жене:

– Не спеши с выводами! Как ты ожесточилась, друг мой! Вспомни, какой сегодня великий день!

– Помню, поэтому и гоню жалость. Пусть он тут, при всём народе, расскажет, как это случилось!

– Нет! – воскликнул Танчич решительно. – Не сейчас! Все так возбуждены!.. Приходи ко мне домой, Янош. Поговорим с глазу на глаз.

Жалость и сочувствие, прозвучавшие в обращении Танчича, подействовали на юношу удручающе. Как же так? Значит, и Михай Танчич, светлый образ которого навсегда запечатлелся в его душе, способен поверить клевете! Земля уходила у Яноша из-под ног. «Никто не поможет… Один в этом большом городе. Надо бежать отсюда!»

– Янош, я буду тебя ждать!

Повторное обращение Танчича вывело Яноша из оцепенения.

– Не приду я, коли и вы мне не доверяете! – крикнул он, глядя прямо в лицо писателю. – Что я могу сделать один против всех?..

– Ты не один, сыночек! Не горюй, я с тобой!..

Марика, усталая, измученная, пробиралась к Яношу, протягивала к нему руки.

– Мама!.. – В этом вопле отчаяние слилось с радостью неожиданной встречи. – Мама! Клянусь тебе, ни в чём я не виновен. Клевета это! Совесть моя чиста перед господином Танчичем!

– Сыночек мой! Да разве я тебе не верю? Не знаю я тебя, что ли! Чуяло моё сердце, что нужна, вот и нашла тебя!.. Госпожа, – обратилась Марика к Терезе, – Янош мой не лжёт – ни за что не пойдёт он на бесчестье! По лицу вашему видать, что и вы материнского горя хлебнули. Стало быть, известно вам, что материнское сердце не обманешь!.. И другие матери тут есть, пусть они скажут…

Марика озиралась вокруг, ища сочувствия. Взгляд остановился на молодой, хорошо одетой женщине. По лицу было видно, что она глубоко потрясена случившимся. Выражение её глаз казалось страдальческим. Она нервно теребила рукой маленький кружевной платочек. Умоляюще протягивая к ней руки, Марика с трудом произнесла:

– Я вижу, вы поверили мне, красавица. Скажите тем господам… – Больше Марика ничего не могла произнести от волнения.

Но женщина, к которой она обратилась, вздрогнула, ничего не ответила, только низко спустила на лицо кружево косынки.

Тереза растерянно глядела на мужа, не зная, на что решиться.

– Как всё неожиданно! – заговорил Танчич. – Я сам никогда не поверил бы, что этот юноша способен на бесчестный поступок. Но в своём донесении пештской полиции капитан Вейль, не называя никого по имени, написал, что настоящую фамилию Бобора ему раскрыл столяр…

– Вейль? – закричал Янош, освобождаясь из объятий матери. Мужество и решимость вернулись к нему. – Он лжёт, этот Вейль! Я никогда и не говорил с ним про вас!

Танчич вздохнул свободнее:

– А кому-нибудь из своих товарищей ты говорил, что Бобор – это вымышленное имя?

– Никогда никому! Ни господину Вейлю, ни кому другому я этого не говорил!.. Да господин Вейль здесь, спросите у него самого!

Танчич растерянно развёл руками.

– Вот и хорошо! – сказала Тереза. – Позовём это Вейля!

– Что ты, что ты! – замахал руками Танчич. – Тереза, дорогая, я тебя не узнаю!.. Не время устраивать суд!

– Пойдём отсюда, мама! – Янош взял Марику под руку. – Нам здесь делать нечего!

Аронфи выступил вперёд, подошёл ближе к Танчичу:

– Господин хороший, так-то не годится! Надо узнать, в чём дело. Мы этого парня знаем. Не напутал ли здесь кто?

– Я и сам ему доверял и понять не могу, что произошло, – огорчённо сказал Танчич, взглянув на взволнованную Терезу. – Вы не думайте, моя Тереза добрая, душевная, но измучилась она. Как же сейчас быть? Посмотрите только, что делается кругом. – Михай показал на мост.

Теснимые со всех сторон разношёрстной толпой, из Пешта медленно двигались два экипажа, украшенные национальными лентами и алыми цветами. Впереди экипажей реяли два полотнища. На одном красными буквами было начертано: «Свобода, равенство, братство!», на другом – «Свободная, независимая Венгрия!»

Но ещё раньше, чем приблизились экипажи, передаваемая из уст в уста, докатилась радостная весть: это едут члены только что образовавшегося Комитета общественной безопасности с Шандором Петёфи во главе.

Аронфи смекнул: «Шандор не даст Яноша в обиду!» – и поспешил навстречу Петёфи.

Молодые люди подхватили Танчича на руки и понесли к мосту, но встречный поток заставил их остановиться. Выйдя из экипажа, Петёфи сам шёл навстречу Танчичу. Грузчик ни на шаг не отставал от него, скороговоркой рассказывая про беду, в какую попал Янош. Он отошёл в сторону только после того, как Танчич протянул обе руки Петёфи. Пока Танчич и Петёфи обменивались горячими словами приветствий, Аронфи поучал Яноша: ынче, брат, Петёфи в городе самый главный. Я уж ему всё рассказал. Он-то доищется, в чём суть. Идём!

Янош послушно последовал за Аронфи. За ними брела Марика.

Увидев их, Петёфи сказал Танчичу:

– Сегодня власть в Пеште перешла в руки Комитета общественной безопасности. Ваше освобождение было вторым государственным актом народной власти. Первым была отмена цензуры. Мы осуществили свободу печати явочным порядком. Давайте тем же порядком проведём и судебную реформу. Учиним народное разбирательство…

– Поступайте, как находите лучше, – ответил нерешительно Танчич.

Петёфи узнал Яноша и тотчас вспомнил его наивную и в то же время упорную конспирацию. А как загорелись глаза юноши, когда Петёфи невзначай рассказал о красивой землячке, отплывавшей в Вену! Нет, та чистая любовь, которую он прочёл тогда во взгляде юноши, могла повести человека куда угодно, только не к дурным поступкам… Вот офицер – это другое дело! Надо устроить очную ставку.

– Позовите сюда офицера! – распорядился Петёфи.

Несколько человек бросились исполнять поручение.

– Однажды, – рассказывал Вейль, – когда я увидел на берегу реки гостя графа с удочками в руках, оживлённо беседующего с молодым столяром, у меня мелькнул мысль: «Странно ведёт себя этот господин, с простыми рабочими держится запанибрата».

Вейль обвёл глазами окружавших его людей. Суровый вид Петёфи, напряжённое ожидание в глазах Терезы, устремлённый на него тяжёлый взгляд Танчича – всё подтверждало капитану, что от него требуют прямого, ясного и точного показания. И он решительно стал нанизывать одну подробность на другую.

– Прибавьте ещё и то, что меня осведомили из Вене о розысках писателя Танчича. У меня, естественно, шевельнулось подозрение: не скрывается ли Танчич за именем Бобора? Вероятно, мне и в голову не пришла бы мысль использовать молодого резчика для проверки родившегося подозрения. Но случайность помогла мне. Юноша тяжело заболел воспалением лёгких. Сам я одно время увлекался скульптурой, и мне захотелось помочь способному резчику. Я приказал перенести больного в военный пограничный лазарет. Тут, не особенно рассчитывая на успех, я однажды сказал юноше как бы невзначай: «А ты небось и не знаешь, что господин, который живёт в замке, вовсе не Бобор, а Танчич». Молодой человек весь зарделся и ответил: «Как же, знаю!»

– Неправда! Он лжёт! Не было такого разговора! – закричал Янош.

Марика стояла ни жива ни мертва. Сам господин Танчич, и этот капитан в блестящем мундире, и женщина с непримиримым взглядом – все показывают против Яноша. Но не обманывает её сердце – не врёт Янош! Но как же доказать, что он невиновен? Она почувствовала, как сильная рука сына охватила её плечи, потянула, повела прочь, дальше от всей этой возбуждённой толпы. Марика не посмела противиться. В решительности сына почудилась ей властность Иштвана. Она искоса, с невольным уважением взглянула на сына и впервые заметила, что он повзрослел и возмужал.

– Подождите! – попытался Танчич удержать мать и сына, но те даже не обернулись. – Тереза! Шандор! Надо вернуть их!..

Петёфи нахмурился:

– Не трогайте их… Кончайте, господин Вейль, да покороче.

– Очень возможно, что парень и в самом деле не помнит, как он мне подтвердил, что Бобор и Танчич – одно и то же лицо, – продолжал капитан, но в тоне его исчезла прежняя уверенность. – Дело в том, что я сделал вид, будто не придаю значения его словам. Вдобавок в тот день как раз парень выпил двойную порцию водки, которую я ему дал для подкрепления сил…

– Врёт, подлец! – Громовый голос Аронфи оглушил соседей.

Петёфи, приветливо улыбаясь, подозвал грузчика:

– Если хочешь высказаться, Аронфи, иди сюда, говори!

Фигура грузчика возвышалась над толпой, как маяк над бушующим морем. Не понижая голоса, он продолжал:

– Я говорить не горазд, только знаю одно: парень капли в рот не берёт… Вот и Герман, что с ним работает, то же самое подтвердит! Давай, Герман, рассказывай!

Шредер подался вперёд:

– Что верно, то верно: Янош так приучен с малых лет. Отец его очень строг. Мы с Аронфи хотели однажды с ним на радостях чокнуться, ну, а он ни за что! Янош почитает отца и не нарушает его воли. А насчёт вас, господин Танчич, скажу: парень любит и почитает вас всё равно как родного отца…

Танчич с укоризной взглянул на Терезу:

– Да я и сам полюбил его словно родного сына. Мне подумать страшно… – Танчич остановился: к нему пробиралась женщина в кружевной косынке; она с мольбой протянула к нему руки. – Магда! Так это вы…

– Умоляю вас, не презирайте меня… Я сделала это не со зла. Я не понимала, что может так обернуться. Молодой столяр не виноват…

Не в силах сдержать слёзы, женщина не договорила и бросилась бежать; все растерянно глядели ей вслед.

Танчич обрушился на Вейля:

– Так вот для чего вам понадобилось оклеветать молодого рабочего! Вы хотели отвести подозрение от вашей жены!

Жалкий, не смея поднять глаза, стоял Вейль.

Петёфи гневно смотрел на него:

– Трепещете, отважный капитан? Да, счастье штыка переменчиво! Уходите прочь отсюда! – Поэт взмахнул тростью, и скрытый в ней штык внезапно вылетел, прочертил в воздухе дугу и, никого не задев, упал на землю.

– Хорошая примета! – воскликнул Вашвари. – Штык сам направился на Вену!

Рукоплескания, восторженные крики «ура» выразили ликование толпы. Танчича подняли на руки и под несмолкаемые восторженные крики понесли. Взобравшись на верх кареты, Вашвари тщетно пытался призвать к тишине. Толпа затихла лишь тогда, когда Петёфи протянул Танчичу небольшой ларец, перевязанный национальными лентами.

– В этой шкатулке хранятся первые оттиски «Двенадцати пунктов свободы» и «Национальной песни», напечатанные свободно, без цензуры, – произнёс Петёфи. – Мы вручаем их вам для передачи на вечное хранение в Национальный музей. Эти первенцы венгерской свободы, знаменуя прекрасное начало освобождения нашей родины, станут для потомства священными реликвиями.

Танчич благоговейно принял ларец из рук Петёфи. Теперь толпа понесла его дальше, к музею.

Навстречу процессии показался первый отряд только что созданной национальной гвардии. Пёстрое вооружение – ружья старого образца, турецкие сабли с потемневшими клинками – и больше всего трёхцветные повязки вокруг левого рукава и такие же сделанные из лент розы на шляпах придавали ополченцам праздничный вид. Вашвари и Антал Такач, наборщик, снявший с типографской машины первый экземпляр «12 пунктов свободы», несли стяг со словами: «Да здравствует гражданское вооружение!» Следовавший за ними оркестр заиграл марш Ракоци. Кто-то затянул ставшие в этот день уже известными слова:

 
Встань, мадьяр! Зовёт отчизна!
Выбирай, пока не поздно:
Примириться с рабской долей
Или быть на вольной воле!
 

Многотысячная толпа остановилась. Подняв вверх руки, люди приносили священную клятву:

 
Богом венгров поклянёмся
Навсегда —
Никогда не быть рабами,
Никогда!
 

Громовое эхо священной клятвы разнеслось по всей стране.