Текст книги "Аттестат зрелости"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Окунь стоял перед Настей боком, поперёк лыжни. Настя плакала, не поднимая головы, но старалась делать это беззвучно. Окунь присел, приподнял голову Насти ладонью за подбородок.

– Не плачь, Настя, выберемся мы отсюда...

Окунь в злом запале пролетел немного по лыжне, руки и ноги двигались как-то сами собой, помимо Васькиной воли. Но на душе стало нехорошо. Окунь подумал, что он сейчас – единственный во всем мире человек, который может помочь Веселовой в беде. Васька затормозил, рывком перекинул одну лыжу назад, потом другую, и заскользил обратно.

Он увидел, что Веселова сидит на том же месте, уткнув лицо в колени. Когда он подъехал ближе, понял, что Веселова жалобно плачет, как брат Валерка, чьих слёз Окунь не мог терпеть, сам чуть не плакал в тот миг и спешил успокоить брата. Потому и пожалел Окунь Настю Веселову, даже неожиданно для себя назвал её по имени...

– Ну не плачь, Настя! Где болит? – приговаривал Окунь, словно утешал своего Валерку, и даже погладил её по голове. – Где болит? Давай посмотрим... – Окунь взял в руки Настину ногу и сильно дернул.

Настя вскрикнула, упала от неожиданности в снег.

– Ты что?! Больно же!

– Да... Это растяжение, синьорита Веселова, а не вывих... Это уже лучше. Холодный компресс и покой ноге, – от улыбки на щеках Окуня появились ямочки.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросила Настя,

– Да уж знаю, сын врача все же, – криво усмехнулся Окунь, – знаю...

То, что Насти нет, первой обнаружила Люда Конева. Ей надоела игра в «догонялки» друг за другом, которую затеяли парни, и потихонечку ехала сзади всех. Она хорошо видела каждого впереди идущего: Оленьков рвется вперед, его догоняет, наступая на задники лыж, Герцев...

«Выпендриваются», – подумала Конева.

За Оленьковым и Герцевым спешили Лариска Кострова и Андрюшка Горчаков из десятого «А». Окунь отказался играть на баяне, и девчонки попросили об этом Горчакова, все равно ведь увяжется за Лариской. Он, конечно, играл хуже Окуня, но выбирать не приходилось, так как в десятом «Б» баянистов больше не было.

Остальные растянулись редкой цепочкой друг за другом, а вот Насти Веселовой не было. Конева оглянулась раз, другой... Настя шла последней, может, отстала немного? Но и сзади Насти не было.

– Ребята! – крикнула Конева. – Эй, Оленьков! Стойте! Насти нет!

Строй рассыпался. Некоторые прямо по снежной целине спешили к Люде.

– Как нет? Где же она? Лариска! Кострова! Ты же шла впереди Насти! Где она?

– Шла... А потом вдруг вперед ушла... – растерялась Лариса.

– Настя! Настя-а-а! – крикнули хором, сложив ладони рупором.

Тишина. Кругом зимняя звонкая тишина...

– Настя! Веселова! Где ты?!

Эхо отозвалось вдали: «А-а-а... о-ва-а... е-ты-ы-ы». А Насти не слыхать.

– Мальчишки, надо что-то делать, – заволновались девушки.

– А что тут думать? – сказала Оля Огуреева. – Надо кому-то назад идти.

– Дорвались, заскакали все... – забурчала Кострова.

– А ты не заскакала, что ли? – набросилась на неё Конева. – Настя плохо на лыжах ходит, ты же знаешь, а ты первая понеслась.

– Да не ссорьтесь вы! – урезонила их Ольга. – Парни, ведь идти надо назад, искать Настю.

– Я пойду, – вызвался Герцев. Остальные сконфуженно молчали. Не очень-то хотелось топать обратно, когда большая часть пути уже пройдена.

– Я с тобой пойду, Сергей, – сказала Оля Колесникова, – А то наши мальчики, как зайчики.

– Ха, ха! – засмеялся Герцев. – Не хватало, чтобы ещё одна потерялась. Вы идите в село, а мы – Настю искать. Завтра позвоним в сельсовет и приедем на автобусе. Граф, иди с девчатами, Игорь – со мной! – и зашагал назад, уверенный, что Оленьков не захочет ссориться с Ольгой Колесниковой, не останется.

Они шли ходко, пока не стало смеркаться. Время от времени кричали, звали Настю. Но девушка не отзывалась. Холодок страха пополз у парней по спинам: где же Настя? Куда делась?  «А вдруг волки напали?» – подумал Герцев, посмотрел на товарища и прочёл в его глазах то же самое. И они побежали по лыжне ещё быстрее.

Быстро темнело, и ребята шли осторожно, чтобы не налететь в темноте на деревья. Хорошо, хоть небо безоблачное, луна подсвечивает сквозь кроны сосен, и лыжня немного видна.

– Настя! – крикнули, и эхо вдруг донесло: «Ребята, мы здесь!»

– Серый, это Настя! – рванулся вперёд Оленьков, обгоняя Герцева.

Через несколько минут они наткнулись на Веселову. Настя ехала... на спине Васьки Окуня.

– Рыба, ты откуда? – буквально рты разинули Герцев и Оленьков.

– От верблюда, – буркнул, запыхавшись, Окунь. – Помогите лучше… Видите, человек ногу подвернул... А вы... вахлаки... оставили её одну в лесу...

Парни виновато промолчали. Ведь так и было.

– Ты, Вась, иди впереди, а мы Настю понесём, – предложил Герцев. Он подхватил Настю под руку с одной стороны, Оленьков – с другой. Настя катилась на одной лыже, а другую ногу она слегка приподняла.

Они вышли на опушку леса, когда совсем стемнело. Окраинные дома посверкивали вдали светом окон. Выбравшись на улицу, парни скинули лыжи, связали парами. Герцев помог Насте раскрыть крепление, связал и её лыжи.

– А теперь, Настенька, мы тебя понесём, а Василь потащит лыжи, – улыбнулся Герцев. Окунь согласно кивнул. Говорить он не мог – от холода свело губы: к ночи похолодало, а он был в одном свитере. Настя замотала отрицательно головой:

– Нет, я сама!

– Ладно уж... «сама»! – передразнил ворчливо Герцев и протянул Игорю крест-накрест сложенные руки. – Давай, Игорёха, запрягайся!

Оленьков сердито скомандовал Насте:

– Садись, тебе говорят! До смерти будешь потом вспоминать, как на нас ехала, чуть не верхом! – и тоже засмеялся.

Темнота скрыла, как сильно покраснела Настя. Она молча села на подставленные руки парней. Сергей лихо свистнул, переполошив собак.

– И-и-эх! Залетные! – гикнул во все горло Оленьков и «пара гнедых» затрусила по улице: мороз поджимал, до автобусной остановки не близко, а они все легко одеты.

Автобус ждали недолго. Подошёл как раз тот, что нужен был Насте, а самое главное – тёплый «ЛАЗ». Салон оказался пустым, и они пристроились на заднем сиденье возле двигателя. Окунь привалился головой к окну. Его познабливало, разболелась голова.

– Ты бы ехал, Вась, домой, – сочувственно сказал ему Игорь. – Закоченел ведь совсем. А мы сами Настю отвезём.

– Нет! – Окунь мотнул упрямо головой. – Я её нашёл, я и домой отвезу. Это вы давайте по домам! – он почувствовал за девушку странную, непонятно почему, ответственность.

– Ну, ты даёшь! – засмеялся Герцев. – Сам еле живой, а туда же: «Довезу». Смехота!

Настя жила на третьем этаже нового дома. В подъезде ещё пахло краской. Герцев помог Насте доскакать до своей двери. Оленьков с Окунем несли лыжи.

Мать Насти всплеснула руками, молча смотрела испуганно на дочь и троих парней.

– Откуда ты, Настя?!

– Из лесу, вестимо! – за всех ответил тот, что поддерживал Настю под руку, высокий, стройный, сероглазый, но чуть пониже другого, черноволосого, похожего на цыгана. Третий жался к перилам лестницы, ёжился, видно, очень замёрз.

– Да ногу подвернула, вот и вернулась...

– Говорила я тебе: сиди дома, не умеешь на лыжах ходить! – заворчала мать.

– Ну, мам! – укоризненно остановила её Настя. – Познакомься лучше с ребятами. Это – Серёжа Герцев, это – Игорь Оленьков, а это – ... она слегка запнулась: – Это Вася Окунь. Он меня и нашёл.

– Как нашёл! Где – нашёл? – всполошилась Настина мать.

– Я  хотела сказать – мне Вася сначала помогал, – поспешно успокоила её Настя. И переключила разговор:

– Ребята, а это мама моя, Полина Егоровна.

Одноклассники переглянулись: молодец Настя, не выдала, свой парень!

– Ребята, да что это я! – спохватилась Настина мать. – Проходите скорее в дом, обогрейтесь. Я  вам сейчас чаёк согрею!

– Извините, – за всех ответил светловолосый Герцев. – Нам надо вот этого форсуна в свитере домой доставить. – Он показал пальцем себе за спину. – Спасибо!

И парни, стуча ботинками, сбежали вниз.

Утром Настя проснулась поздно. Она долго нежилась в постели, слушая как, мать ходит осторожно в другой комнате. Они совсем недавно переехали в эту новую трехкомнатную квартиру, даже вещи не все распакованы.

«Хорошо... – подумала Настя. – Мама сегодня дома». И уж совсем хорошо – впереди зимние каникулы. Она встала, накинула халат и вышла к матери, чмокнула её в щеку:

– Доброе утро! Тебе помочь?

– Доброе утро! Иди-ка лучше завтракай, и без тебя разберусь.

– А Илюшка где? – спросила Настя о брате-третьекласснике, -Где бабушка?

– Бабушка в магазин ушла, а Илюшка на каток умчался. Как же – вратарь, Третьяка из себя корчит наш Илюшка, – Полина Егоровна ворчала, но Настя знала: она очень рада, что Илья занимается в спортивной школе.

Позавтракав, Настя походила бесцельно по квартире, помогла матери вымыть посуду, разобрала свои книги, связанные в стопки шпагатом. Потом оделась и тихонько выскользнула из дома. Прихрамывая, добралась до первого телефона-автомата, поколебавшись, набрала номер телефона Васькиной квартиры.

– Алло! Квалтива свушает! – тоненьким голосочком ответила Насте трубка автомата, забавно путая «р» и «л» с «в».

– Это квартира Окунь? – уточнила Настя.

– Да.

– А Вася дома? Можно его позвать к телефону?

– А Васю нашего вчева увезви на сковой. Он забовев. А мама на ваботе.

– Что случилось с Васей? – встревожилась Настя.

– Я не знаю. Мама вызвава сковую, и Васю увезли.

– А в какую больницу?

– В какую наша мама ваботает, – объяснил голосок.

– Да в какую же? – нетерпеливо допытывалась Настя. – Где это?

– Там дяденька на пвощади, я все никак маму не спвошу, что это за дяденька, – словоохотливо доложил голосок.

– На площади Кирова, – Настя вспомнила про памятник перед больничным городком. И стукнула себя досадливо по лбу, потому что прекрасно знала, где работает Вера Ивановна Окунь, но память от волнения за Василия словно «закоротило».

– Навевное, я не знаю.

– Спасибо тебе. Ты умная девочка.

– Я не девочка. Я – Вавева, – обидчивым басом произнесла трубка. – Сама ты девочка.

– Валера, а откуда ты знаешь, кто я? – поинтересовалась Настя.

– А Васе всегда девочки звонят, – простодушно пояснил Валера.

Настино лицо вспыхнуло, горячая волна прихлынула к глазам. Девочки. Всегда звонят девочки. И всё-таки он нравился ей. Она помнила, как Вася пришел к ним в класс – вежливый, аккуратно одетый. Но потом что-то случилось, он сильно изменился: стал задиристым, даже злым и хамоватым.

– Спасибо тебе, Валера. Ты молодец. Ты один дома? Не боишься?

– Не-а... Я самостоятельный, – ответил мальчишка солидно. – Это я потому дома, потому что заболел, а так я хожу в садик, в старшую группу,  – Валере, видимо, хотелось поговорить, но Настя, ещё раз поблагодарив мальчишку, повесила трубку.

Настю охватила паника: Вася заболел! Серьёзно, наверное, раз его увезли на машине «скорой помощи». Настя заторопилась домой.

– Мам, дай денег! – с порога обратилась она к матери.

– Зачем?

– Вася Окунь заболел, я в больницу к нему хочу сходить. Ведь из-за меня он заболел! Ему плохо!

– Но ведь и у тебя болит нога. Выйдет из больницы, поблагодаришь его, а так – что за спешка?

– Да из-за меня он заболел, как ты не понимаешь?! – в отчаянии воскликнула Настя.

– Ну-ка, ну-ка... – усадила мать Настю рядом с собой. – Расскажи-ка, это почему же из-за тебя?

Настя тяжело вздохнула и рассказала всё по порядку: как упала, как на неё наехал Окунь, как тащил на себе по лесу, пока ребята их не догнали.

– Это что же? Бросили они тебя?

– Да не бросили! – досадливо отмахнулась Настя. – Просто не сразу спохватились, ушли далеко. Понимаешь, не сразу? А в больницу я все равно пойду! – упрямо заявила Настя. – Потому что...

– Потому – что? – Полина Егоровна заглянула в глаза дочери, и та серьезно ответила:

– Потому что нравится он мне.

– А я от Светланки слышала, что он у вас вроде Дон-Жуана, – растерялась мать. – Да и дружит, она говорила, с Викой Осиповой.

– Господи, мама, да он не только с одной Осиповой дружит! – в сердцах воскликнула Настя. – А мне он всё равно нравится! Нра-вит-ся! Разве непонятно? – Настя взволнованно хрустнула пальцами.

Полина Егоровна ласково погладила дочь по голове, привлекла к себе, подумав удивленно: «Боже мой! Настя-то совсем уже невеста!» – а вслух сказала:

– Иди, Настенька, ведь этот мальчик в беде. И ему надо помочь. И отношение твоё к нему совсем ни при чём. Верно?

Настя улыбнулась благодарно: ах, какая же у неё мамочка, все понимает. И поцеловала Полину Егоровну в щеку.

Настя узнала в справочном окне одного из корпусов городской больницы, что с простудными заболеваниями люди поступают в терапевтическое отделение.

– Это – как выйдете во двор, налево – новый корпус, – пояснила Насте девушка из справочного.

В терапевтическом отделении фамилии Василия на листочке, где была отмечена температура всех больных, не было. Но Настя, обычно робкая, добилась, чтобы её пропустили к старшей медсестре, и та, полистав журнал, сказала, что Василий Окунь лежит в отдельном боксе. Она дала Насте халат, в котором девушка почти «утонула» – такой он был широкий и длинный.

Медсестра повела Настю по коридору, потом они поднялись на третий этаж, опять шли по коридору. Медсестра была рослая, рыхлая. Лицо у нее было доброе, голос – воркующе-ласковый.

– Васятку привезли к нам в двенадцать часов. Я как раз дежурила. А сегодня одна сестричка отпросилась, вот я за неё и осталась.

Настя, прихрамывая, еле поспевала за ней, путаясь в полах халата. Она почти бежала, а медсестра-богатырша, казалось, шла не спеша.

– Температура у него, голубчика, свыше сорока была. Бредил даже. Мать его, Вера Ивановна, плакала, убивалась. Утром на дежурство пошла, сердешная, ночью совсем не отдыхала. А ей уставать никак нельзя, она – хирург. А у хирургов каждый день работа, всё кого-нибудь да режут, – и тут же поправилась, – операции делают, – женщина шумно вздохнула. Ей нравилась молчаливая собеседница, и она совсем не расстраивалась, что Настя ничего не отвечает.

– Вот бокс, где Васятка лежит, – медсестра взялась за ручку двери и вдруг спросила: – А ты кто будешь? Вика или Настя? Он, когда бредил, кричал: держись, Настя. То Вику звал, а то вовсе смешно кого-то называл – Инфанта.

Насте показалось, что она покраснела до самых пяток, и еле слышно сказала:

– Настя...

– Настя... – повторила медсестра таким тоном, словно хотела сказать, вот, мол, ты какая, Настя. – А я Агриппина Петровна, тетя Гапа. Откуда же он тебя вытаскивал, вижу, ты хромаешь даже.

– Я в лесу ногу подвернула, а Вася идти мне помогал. Он в одном свитере был, потому и простудился. Замёрз сильно

– Скажи, пожалуйста, какой герой, – уважительно произнесла тетя Гапа. – А ведь и не подумаешь: такой оболтус, совсем Веру Ивановну измучил. Без отца ведь вырос. Отец-то, прощелыга окаянный, бросил их. Да... – она тяжко вздохнула. –  А у Васи твоего – левосторонняя пневмония, воспаление легких, значит. Но ничего, температурку мы ему сбили немного, поправится твой Вася! – она открыла дверь и подтолкнула вперёд Настю: иди, мол.

Настя вошла в комнатку стерильной чистоты и белизны, где едва умещались две кровати. На одной из них лежал Окунь. Он изменился за эту ночь. Лицо заострилось, было лишь чуточку смуглее белой наволочки. Под закрытыми веками синие полукружия, черные волосы сбились на лоб, спутались. Окунь уже дважды за этот год перекрашивался, а вообще-то у волосы у него были белокурые, и, как казалось Насте, мягкие.

– Ты посиди, девонька, я сейчас вернусь, ему как раз укольчик положен, вот мы его и разбудим, а пока посиди.

Медсестра вышла. Настя присела на стоящий рядом с кроватью белый табурет. Она боязливо коснулась рукой горячей щеки Окуня, убрала с его лба влажные волосы. Окунь повернул лицо к стене, и Настя увидела темный след на подушке: так измотала Ваську слабость, что он исходил потом.

Настя сидела ни жива, ни мертва, едва дыша. Окунь был какой-то незнакомый, беспомощный, и его вид вызвал у Насти жалость. Она осторожно промокнула капельки пота на его лбу полотенцем, что висело в изголовье, и Окунь вдруг улыбнулся во сне и еле слышно прошептал, вернее даже не прошептал, а Настя сама угадала по губам:

– Ви-ка...

Настя вскочила, с грохотом опрокинув табурет, кинулась к двери. Больше всего на свете она теперь боялась, что Окунь проснётся и увидит её: бахвалистый Васька всё разболтает ребятам в школе, и тогда хоть беги от насмешек одноклассников. Всем в классе было известно, что Окунь запросто рассказывает о своих девчонках, и не раз он хвастал, что любая за ним побежит, стоит ему только захотеть. Вот и Настя прибежала... Ой, как стыдно! И зачем она только пришла сюда?!

Настя в дверях столкнулась с Агриппиной Петровной. Та входила в бокс, держа в руках ампулы с лекарством и металлическую коробочку, где лежал шприц.

– Куда же это ты, девонька?

Настя тревожно оглянулась и увидела изумленные, полные недоумения, голубые глаза Окуня.

– Ты погоди немного. Мы сейчас Васятке укольчик сделаем, и всё,  – запела Агриппина Петровна. Но Васька натянул до горла одеяло и шевельнул ногами, подбирая под себя другой конец одеяла.

– Ну-ну, сердешный мой, без капризов. А ты, девонька, отойди-ка к окну.

Настя подняла опрокинутый табурет и отошла к окну. И не повернулась до тех пор, пока не услыхала голос медсестры:

– Ну, вот и всё. Мы управились с работой. Ты, Настя, посиди немного и иди. Слаб ещё Василек.

– Хорошо, Агриппина Петровна.

Медсестра вышла, а Настя переставила табурет поближе к дверям и села на самый его краешек. Окунь молчал, разглядывая, как Настя теребит пуговицы халата. Она упорно не смотрела на Окуня.

Окунь нарушил молчание первым:

– Как твоя нога?

– Нормально...

– Нормально! – передразнил её Окунь. – И говоришь-то, как Рябинина. Подружка называется, а тебя в лесу бросила! Сухарь ржаной, а не человек!

– Светки не было в лесу, я же тебе говорила, – тихо возразила Настя, не глядя на Окуня, – она со своими пионерами уехала в Волгоград...

– Откуда ты узнала, что я здесь?

– Брат твой рассказал...

– Валерка? Он у меня парень молоток, самостоятельный, – загордился Окунь.

– Он так и сказал, что самостоятельный, – несмело улыбнулась Настя, почувствовав, что самая лучшая тема разговора с Окунем – о его брате. – А сколько ему лет?

– А, пацан ещё совсем. Шесть лет. Матери всегда помогает, посуду моет.

– Напугал ты всех своей болезнью. Бредил даже. Мать твоя плакала очень.

– Плакала? Не может быть! – категорично отрезал Окунь.

– Мне Агриппина Петровна сказала. Ты же не чужой ей, как не плакать. И моя бы заплакала.

– Не может она плакать обо мне! Она меня не любит, потому что я на отца похож! Как и он... легкого поведения.

– Глупости какие! – возразила Настя. – Глупости. Как это мать тебя не любит? Ты ведь сын её!

– Не знаешь ничего – не говори! А я – знаю! – чуть не закричал Окунь, зашёлся в кашле.

– Молчал бы уж, – покровительственно сказала Настя, удивляясь своей смелости. – Ладно, пойду я.

– Иди! Я тебя не держу! – огрызнулся Окунь, и Настя засмеялась. Совсем как в лесу, только помощь теперь необходима Окуню, а не ей.

Она выложила из сумки яблоки, пирожки, испечённые сегодня матерью. Потом посмотрела прямо в глаза Окуню и спросила:

– Осиповой сказать, что ты заболел? Ведь не поправишься до конца каникул.

Она ожидала, что Окунь ответит утвердительно, а он, отвернувшись к стене, произнес:

– Не надо. Поссорился я с ней. Думаешь, из-за вашего агитпохода в лес пошёл? – он резко повернул голову обратно. – Наплевать мне на ваши агитки!

– Ну, а мне-то зачем это говоришь? – тихо спросила Настя. – Мне-то ведь всё равно. Я просто «спасибо» тебе сказать пришла, что в лесу помог. И всё, – она придвинула к стене табурет и вышла.

– Ты тоже не приходи! – крикнул ей вслед Окунь.

Настя плакала. Подушка давно уже была мокрёшенька, а слёзы лились и лились сами собой. Ну, почему она такая несчастная? Ещё ни разу не дружила с мальчиком. На её круглое веснушчатое лицо ребята не обращали внимания, а пригляделись бы, то, наверное, увидели, какие симпатичные ямочки на щеках у Насти, когда она улыбается.

На горе своё Настя выделила из всех знакомых мальчишек Васю Окуня. И всё, что не нравилось в нём другим девчонкам в классе, она старалась оправдать и объяснить. Хвастун? Так мальчишки все хвастуны, только одни меньше, другие – больше. Много у него подружек? Так это потому, что не любил ещё Василий никого по-настоящему, не знает, как больно, когда тебя бросают. И всё-таки чувствовала Настя всем сердцем, что несёт в себе Окунь какую-то боль, беду. Может, оттого и стал такой злой? И вот теперь, кажется, Настя знала о беде Окуня – его бросил отец. Конечно, из-за такого затоскуешь. Они ведь с Илюшкой тоже без отца. Жизнь – не сахар.

На следующий день Настя вновь приехала в больницу. Окунь вяло поздоровался, но по тому, как он живо повернулся на звук открываемой двери, Настя поняла: он кого-то ждал. Витку-Инфанту? Настя почувствовала ревнивый укол, но заставила себя улыбнуться;

– Жив?

– Жив. Ты же не хотела приходить, – усмехнулся Окунь.

– Сначала не хотела, а потом решила прийти. Ты же больной, в помощи нуждаешься. А на больных не обижаются.

– Может, ещё и в жалости нуждаюсь? Не нужна мне твоя жалость, – разозлился он, опять закашлялся.

– Может, и в жалости нуждаешься, – спокойно ответила Настя. – А разговаривать тебе, особенно кричать – вредно.

Она твёрдо решила не обращать внимания на грубость Окуня.

Но Окунь ничего не ответил. Ему почему-то стало приятно, что Настя Веселова пришла вновь.

А Настя мысленно твердила, словно заклинание: «Окунь в беде, я не могу его бросить. Моё отношение к нему тут ни при чём. У меня вообще нет к нему никакого отношения».

Окунь наблюдал, как Настя ловко запихивает в тумбочку принесённые с собой свертки.

– Здесь яблоки, – приговаривала она, – здесь – пирожки, а тут в баночке варенье малиновое. У нас малина своя, с дачи.

От её деловитости и заботы в сердце Окуня разлилось неведомое раньше тепло.

– Да сядь ты, – не выдержал он. – Не суетись. Расскажи, что там, на воле.

– Ребята из агитпохода ещё не вернулись. Погода хорошая, солнечная. Морозец, правда, а всё равно – хорошо. Других новостей нет.

– Настя, – осторожно поинтересовался Окунь. – А ты никому не говорила, что я в больнице, ну, мало ли, кого видела из наших...

Настя сухо ответила:

– Хотела сказать, да дома не было.

– Кого не было?

– Вики твоей, кого же ещё? Ты ведь у неё самый верный оруженосец.

– А может, она у меня – оруженосец? – попытался пошутить Окунь, но как-то невесело получилось.

Настя обманула Окуня. Виктория была дома, когда она пришла к Осиповым. Сердце у неё чуть не выскочило из груди от страха, когда стояла перед дверью Виткиной квартиры, уговаривая себя позвонить.

Виктория была весёлая, счастливая. Она затащила Настю в комнату, познакомила с офицером, который был там.

– Алексей! – галантно представился незнакомец, щёлкнув пятками, но это ему не удалось: он был в одних носках – туфли стояли в прихожей.

Настя улыбнулась, так это было забавно, Алексей тоже засмеялся, а Виктория – та прямо-таки закатилась в смехе. Она всегда смеялась так громко, что все обращали на неё внимание.

– Вика, Вася заболел. Он в больнице, и просил тебя зайти, – Настя врала напропалую.

– Подумаешь, заболел! – беспечно махнула рукой Осипова. – Выздоровеет. А мне некогда к нему бегать. У меня вот Алёша приехал.

Она подошла к Алексею и обняла его. Потом включила магнитофон:

– Вы тут потанцуйте, а я кофе приготовлю.

Алексей с готовностью подхватил Настю за талию. Был он высок, Настя едва доставала ему до груди, пожалуй, она могла бы и под мышкой у него спрятаться.

Алексей слегка качнулся. От него пахнуло вином. Медленная мелодия закончилась, и молодой голос запел: «Моя гитара восхищает местных жителей». И Алексей начал подпевать:

– «Ну, как не злиться мне, ну чем я не жених?» Настенька, чем я не жених, а? По-моему, для Виточки самый жених подходящий. Да?

– Да... – еле слышно прошептала Настя, за рёвом магнитофона Алексей не мог её услышать, но догадался, что девушка ответила, заулыбался радостно, подхватил её за талию и приподнял над полом. Настя почувствовала, что он сделал это без особого труда – такие у него сильные руки.

В этот момент в комнату с подносиком в руках вошла Виктория.

– Ой-ой, Алёшенька, смотри у меня!

Алексей подхватил подносик с миниатюрными кофейными чашечками и на ходу поцеловал в щеку Викторию. Настя опять спросила Осипову:

– Ты пойдешь к Василию?

– Да нет же, разве тебе не ясно? – Виктория повела бровями в сторону Алексея и снисходительно улыбнулась.

Настя вышла в прихожую, начала одеваться, а Осипова, опершись плечиком о дверной косяк, полупрезрительно наблюдала за ней. Она думала: вот Веселова с Рябининой – подруги, а так снисходительно говорить с Рябининой Виктория не смогла бы. Характерец у неё не тот, своим прищуром серых глаз Светлана отбивала всякую охоту к насмешкам, а беззащитность Насти Веселовой раздражала Осипову, и она не удержалась:

– Постой! – сказала она, когда Настя открыла дверь, чтобы уйти. – Я знаю, Васька тебе нравится, – Виктория с наслаждением наблюдала за растерянностью Насти. – Да не красней ты! Знаю, и всё! Не такая уж я дурочка, как меня ваша Рябинина представляет. Сходи сейчас к Ваське в больницу, не будь глупенькой, он свободен сейчас, пожалей его, он же болеет. А я никогда его не любила, – Виктория даже зевнула, – так, от скуки ходила. А он ничего, целуется неплохо, – и засмеялась, с откровенной наглостью окинув Настю с ног до головы, одетую в старенькое пальто.

– Ты... ты... – Настя задохнулась от гнева. – Ты – Инфанта! Ты самая подлая дура. Ты – самая последняя... Ты сама на шею Серёжке Герцеву вешаешься! Ты... ты... – Настя не находила, не знала таких слов, чтобы высказать Осиповой, особенно ненавистной сейчас, всё, что накипело на душе. – Вася тебя любит, а ты... Да ты хоть Алексея этого любишь? – Настя ткнула пальцем в сторону комнаты, где был офицер.

Осипова ошарашенно молчала. А потом начала неожиданно оправдываться:

– Да не любит меня Окунь. И не любил. Тоже со скуки ходил со мной. Он вообще никого не любит, Окунёк ваш...

– А ты любишь? Любишь кого-нибудь, кроме себя? – наступала Настя яростно на Осипову. – Весь класс рассорила, Чарышева с Тимирязевой развела!

Неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы не выглянул в прихожую Алексей:

– Что за шум, а драки нет, девочки? – спросил он весело, и Настя выскочила за дверь.

И вот теперь, сидя перед Окунем, Настя решилась задать самый свой главный вопрос:

– Ты любишь Осипову? – так и спросила прямо, чувствовала, что сейчас иначе нельзя, и что Окунь ответит не менее прямо.

– Не знаю, – подумав немного, ответил он. И повторил твердо: – Нет. Не люблю. Просто – она самая красивая девчонка в классе, мне было приятно, ну, лестно, что ли, ходить с ней. Идёшь по улице, а на неё парни оглядываются, я и рад, что она со мной, а не с кем-то. Тётки шепчутся: ах, какая пара. А мы пара никакая, – и повторил убежденно: – Нет, не любил я её.

Настя засобиралась домой.

– Поздно уже, я поехала. – И опять пошла к двери, не прощаясь, как и накануне, ожидая, что скажет Окунь вслед.

А он ничего не сказал, поражённый своим откровением перед ней.

Кончились каникулы, но Настя всё равно продолжала ежедневно ходить в больницу к Окуню. Василий не признавался, что с нетерпением ожидал её прихода, но светлел весь, как Настя появлялась в палате, которую уже знали все дежурные медсёстры и без слов давали халат. Настя рассказывала о школе, ребятах, объясняла домашние задания, ругалась, если Окунь не выполнял их. При этом соседи по палате, куда был переведён Окунь из бокса-изолятора, Иван Петрович и дядя Коля, одобрительно посмеивались:

– Давай ему жару, давай! – басил дядя Коля, оглаживая рыжие пушистые усы. Лишь четвертый, Костя, презрительно фыркал, глядя на всех, а когда Настя уходила, Костя говорил Окуню:

– Лопух! От бабы терпишь! Попробовала бы она у меня так! Я бы ей!!!

– Во-первых, она не баба, а девчушка ещё, – осаживал Костю дядя Коля, общепризнанный командир палаты. – А от тебя потому твоя жена и ушла, что ты много позволял себе.

Дядя Коля работал с Костей на одном заводе и всё про него знал. Иван Петрович, тихий интеллигентный старичок, поправлял очки на носу и тоже вступался за Настю:

– Вы не правы, Костя, что так говорите.

Окунь рассказывал Насте о своем братишке Валерке, о матери, об отце. Однажды Настя пришла одновременно с его матерью.

Вера Ивановна сидела у кровати Василия, совершенно без улыбки смотрела на красивое Васькино лицо и молчала. Окунь тоже молчал. Он первым увидел входящую Настю и улыбнулся:

– А вот и Настя! Ма, она из нашего класса. А это – мама моя, Вера Ивановна, знакомься, Настя.

Настя внимательно смотрела на Веру Ивановну. На ней было красивое платье голубого цвета с крупной шаговой белой строчкой по краю воротничка, и халат сидел на ней ловко, иначе скроен, чем у Насти.

Вера Ивановна тоже окинула взглядом Настю с ног до головы, взгляд  был грустный и усталый.

– Ну что же, Василий, я пойду. Пора на дежурство.

Вера Ивановна встала. Была она невысокого роста, очень изящная, с тонким красивым лицом. Её пепельно-седые волосы были коротко острижены. Глаза: голубые, необычайно серьёзные, смотрели в упор на собеседника. И таилась в них еле уловимая недоверчивость. Вера Ивановна щурилась, прикрывала ресницами глаза, будто ставни дома.

– Твоя мать всегда такая серьёзная? И грустная? – спросила Настя Окуня, когда Вера Ивановна ушла.

– Она очень правильная. Всегда знает, как надо поступать, а как – не надо. Да, кстати... Мать сказала, что у Анны Павловны всё хорошо, скоро её выпишут.

– Знаю, – кивнула Настя. – Мы были у неё вчера. Вася, а твой отец любил Веру Ивановну? – поинтересовалась она осторожно.

– Наверное. А вообще-то я не знаю. Он никогда не ругался с матерью. Просто ляжет, читает газету и молчит.

– Вот-вот... – в Насте проснулась женская солидарность: – Он молчит и читает, а мать всё по дому делает? А ведь она тоже работает. У нас вот папа всегда маме помогал. И варил сам, да ещё такие щи варил – пальчики оближешь, и пол мыл, и стирал. А твой – молчал и лежал!

Но Окунь ничего не ответил на возмущение Насти.

– Послушай, Вась, а почему ты старше всех нас?

– Нет, второгодником я не был, – улыбнулся Василий. – Просто, когда был в первом классе, я ногу сломал.  Мы всего недели две проучились, а в гипсе я почти до нового года был. Какая уж тут учеба? Предки посоветовались и дали мне академический отпуск. А когда в седьмой перешёл, квартиру дали новую, вот к вам и попал. А учился я раньше без троек, и вообще был примерным мальчиком, в музыкалке учился, на баяне. Вот и вся моя биография. Вопросы будут? – глянул насмешливо.