Текст книги "Аттестат зрелости"
Автор книги: Евгения Изюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– Да знаем, знаем! – замахали на него руками ребята. – Говори скорее дальше.
– А что ранена она была несколько раз, это вы знаете? – обиделся Окунь, дернул подбородком вверх. Последние слова, действительно, удивили всех. – У нее около сердца осколок. Не извлекли во время войны. А теперь вот он и зашевелился
– Кто оперировать будет? – тихо спросила Рябинина, стоявшая рядом.
– Как кто? – искренне удивился Окунь. – Моя мать! Кто же ещё? – он сказал это так, словно сам собирался вести операцию, и ещё выше задрал подбородок.
Придя домой, Светлана не стала переодеваться, наскоро поужинала и предупредила Августу Федоровну:
– Мама, я к Кирке пойду... Вернусь поздно, ты не беспокойся. Ключ я взяла...
Воробьёва жила в соседнем подъезде на втором этаже. Она уже успела переодеться в домашний длинный халат, стерла следы грима.
– Светка? Ты чего? – Кирка растирала по лицу питательный крем.
– Кир, давай съездим в больницу, узнаем, как там Анна Павловна? А? – попросила Светлана.
– Да ты что? С ума сошла? – покрутила Кирка пальцами у своего виска. – В такое-то время! Посмотри на часы – десять!
Да не утра, а ночи! И неохота... Я уж разделась, умылась...
– Не хочешь? Ну, и не надо! Одна поеду! – Светлана взялась за дверную ручку, щелкнула, открывая дверь, рычажком замка.
– Да погоди ты! – ухватила Кирка Светлану за рукав пальто. – Вечно ты так! Даже подумать не даешь! Погоди. Я оденусь.
В больничном городке было тихо и пустынно. Слышно было, как где-то фырчат машины «скорой помощи». Окна больничных корпусов – потухшие и молчаливые.
Светлана и Кирка по расчищенной от снега дорожке прошли к хирургическому корпусу, где на третьем этаже ярко горели угловые окна. В голубоватых квадратах света на дорожке маячили две фигуры; одна высокая, другая – пониже. Они то ходили, обнявшись, то, притопывая ногами, разбегались в стороны и начинали вытанцовывать какой-то немыслимый дикий танец.
– Да это, кажется, Оленьков с Ольгой? – толкнула Кирка Светлану в бок. Их сомнения рассеялись, когда фигура высокая закричала им, явно кого-то передразнивая.
– Эй, кто там? Чего тут бродите, непутевые! Воробьиха, это ты? – Светлана с Киркой подошли поближе.
– Привет!
– Привет, давно не виделись! – изобразила Ольга нечто похожее на улыбку.
– Там операционная? – показала Светлана на светящиеся окна.
– Ага, – кивнула Ольга.
– Операция уже идет?
– Час... мы ведь и дома ещё не были, – с трудом вытолкнула из себя слова замёрзшая Ольга.
Игорь всегда провожал Ольгу после занятий. Так было и сегодня. Но когда автобус остановился на площади рядом с больничным городком, Ольга предложила:
– Давай сойдем, узнаем, что с Анной Павловной...
Их не пустили в хирургический корпус. Костлявая старуха-санитарка с крючковатым носом и лицом, исполосованным морщинами, перехватила их сразу же в фойе корпуса.
– А вы куда? – спросила она их, появившись как из-под пола. В одной руке у неё было ведро с водой, а в другой она воинственно держала швабру с накрученной на щетку мокрой тряпкой. – Что это вам здеся понадобилось? Здеся стерильный корпус!
– Да мы узнать хотели... – робко начала Ольга, но старуха не стала слушать, подталкивала их решительно в спину к дверям.
– Завтра придёте и узнаете! А сейчас идите подобру-поздорову, а то милицию вызову!
Игорь сверкнул на неё глазами, и старуха сердито заклокотала громким шепотом:
– Ай, ты, байстрюк этакий! Выпучил на меня буркалы свои! Я вот тебе! – и старуха замахнулась на Игоря шваброй.
– Не связывайся ты с ней, Игорь! – потянула Ольга друга за рукав куртки. – Пошли!
Они вышли на крыльцо и услышали, как со стуком задвинулся на дверях засов.
Ольга поёжилась: к ночи резко похолодало. Небо, черное и таинственное, было засеяно звёздами. Уходить, несолоно хлебавши, не хотелось, и они принялись прохаживаться по дорожке под светящимися окнами на третьем этаже. Санитарка несколько раз выглядывала из полумрака фойе через окошко. Поведение ребят разжигало её любопытство, и она, наконец, вышла на крыльцо:
– Эй, непутевые! Шли бы вы домой, чего тута бродите! Девчушка-то, небось, замёрзла вся!
– Бабушка, – подбежала к ней Ольга, боясь, что санитарка уйдёт.
– Не я тебе бабушка, – обрезала сурово старуха. – Мои внучки с парнями не шляются до экой поры, – но в голосе санитарки уже не было той суровости, с какой она встретила их в фойе. – Чего вы тут топчетесь?
– Извините нас, но мы хотели узнать, как тут учительница наша. Её сегодня привезли... Оперировать должны были.
– Идёт операция, – подобрела старуха. – Сама Вера Ивановна оперирует, не шутка! – и подняла палец вверх. – И вы уж извиняйте меня. Тут по ночам всякие непутевые ходют, а у вас на лбу не написано, кто вы...
– А операционная – вот там! – спросил Игорь.
– Да. А на что тебе? – подозрительно и сурово покосилась на него санитарка. – Шли бы вы домой. Не положено здесь в ночное время посторонним быть, – она повернулась и ушла, вновь загремела засовом.
Игорь вздохнул. И они опять принялись вытанцовывать перед корпусом в голубоватом квадрате света, пока не появились Кирка со Светланой.
– Жаль, ничего так и не узнаем, – посетовала Светлана, выслушав рассказ Ольги.
Мороз все крепчал. Но теперь их было четверо, хотя теплее от этого никому не стало.
– А если попробовать через служебный вход пройти? – подумал вслух Игорь. И не успели девушки удержать его, как он бросился к торцу здания, где заметил дверь с маленькой лампочкой под бетонным козырьком. Вернулся быстро, и не один. Девушки увидели рядом с ним Герцева, Сутеева и Чарышева.
– Ба, знакомые всё лица! – расплылся в улыбке Герцев. – А мы думали, что мы одни такие сознательные. А тут уже есть полуночники-бродяги.
– Ну что, Игорь? – спросила Ольга, едва двигая непослушными губами.
– А-а, – махнул Игорь рукой. – Старая карга и там закрыла.
К ним подошли ещё несколько человек из десятого «Б».
И никто уже не удивлялся нежданной встрече. С полчаса толкались, пытаясь согреться, но когда Чарышев предложил:
– А может, по домам пойдем?
– Кто как хочет, а я, пока не узнаю, как прошла операция, не уйду! – решительно ответила ему Рябинина.
– Правильно, пока не узнаем, уходить не надо, – поддержали ее Воробьева и Ольга Колесникова.
– Тогда надо скорее узнать, а то и мы тоже попадем туда, – и Герцев ткнул пальцем прямо в освещённые окна операционной: – Поотрезают нам все конечности.
– Ты, Серёжка, пошел бы да узнал все, – сказала ему Кирка. – У тебя вид более интеллигентный, чем у Игоря.
– А что? Я мигом! – с готовностью направился к парадному входу Герцев. Оленьков крикнул ему насмешливо вслед:
– Давай-давай! Посмотрим, как ты туда прорвешься, личность интеллигентная!
Герцев осторожно постучал в дверь. Потом нетерпеливо и громко.
Вдруг дверь резко открылась, едва не хлопнув Герцева по лбу. На пороге показалась высокая санитарка:
– Ладно уж, идите погрейтесь, непутёвые. А то все как ледышки стали, особенно девчата...
Десятиклассники столпились шумно на крыльце, но старуха предупредила:
– Тихо вы, скаженные! Всех больных перебудите!
И ребята тихонько, на цыпочках, вошли в уютное, всё в цветах, полутемное фойе. Старуха включила ещё один светильник и строго-настрого приказала больше не включать свет.
– Хватит вам и двух лампочек: не читать пришли, – и ушла. Вернулась с двумя стульями в руках.
– Ну, чего столбами стоите? – заворчала она на парней, топтавшихся у стен: на четыре кресла вокруг стоящего на середине фойе журнального столика уселись девчонки, вытянув замёрзшие ноги. – Чего стены подпираете? – ворчала санитарка. – Цветы обломаете. Раз, два, три... – посчитала она указательным пальцем ребят и скомандовала парням: – Ну-ка, идите двое за мной, стулья принесёте. Непутевые...
Герцев и Оленьков ушли и принесли по два черных полированных стула с мягкими тёмно-коричневыми сиденьями. Десятиклассники расселись вокруг столика, принялись рассматривать две обтрепанные газетные подшивки.
Они отогрелись, разделись, одежду свалили на один из стульев.
– А давайте что-нибудь рассказывать! – первой начала говорить Кирка. – Ну, хоть сказки...
– Про чудовищ? – фыркнул в кулак Оленьков. – Ты, наверное, кроме сказок, ничего и не читаешь!
– Не твое дело, что я читаю, но, между прочим, там говорится... – перепалка не успела разгореться.
В фойе раздался дикий вопль:
– Уррра! Получилось! Получилось!
Все вздрогнули, заоглядывались друг на друга. Первым понял, в чём дело, Оленьков. В два широких шага пересёк небольшое фойе и прикрыл ладонью Сутееву рот:
– Ты чего? Спятил?
Сутеев сидел в углу под светильником и сначала молча что-то рисовал в записной книжке: Витька всегда и всюду рисовал, и ребята привыкли к этому. Он вскинул на Оленькова сияющие чудным восторженным блеском глаза и прошептал громко:
– Получилось! Ребята, получилось! – и он протянул двумя руками раскрытую записную книжку, и с разлинованного в светло-голубую мелкую клетку листка на десятиклассников глянули знакомые, с едва заметным прищуром, глаза Анны Павловны. – Вот! Видите! – выкрикивал Витька шепотом каждое слово. –Я! Поймал! Выражение! Глаз! Видите?
Кто-то потянул книжку к себе, чтобы внимательнее рассмотреть рисунок, но Витька не отдал книжку, поморщился недовольно:
– Не хватайтесь, а то порвете.
– Здравствуйте, товарищи, – послышалось за спиной, и все, растерянно оглянувшись на голос, увидели невысокую изящную женщину с усталым, но очень привлекательным, добрым, и в то же время строгим лицом. Она внимательно смотрела на них, словно хотела кого-то отыскать взглядом, но только печально вздохнула:
– Давайте знакомиться: я – Вера Ивановна Окунь, а вы, как я понимаю, десятый «Б». Такой шумный, что кричите даже в хирургическом отделении, – она улыбнулась лёгкой улыбкой, и на щеках женщины появились едва заметные «окуневские» ямочки.
Ребята молча, выжидающе, смотрели на мать Васьки Окуня, про которую в городе ходили почти легенды, её маленьким рукам с длинными хрупкими пальцами были благодарны многие люди. Они вспомнили, как сержант-милиционер, приходивший к ним в класс после драки Васьки в парке, говорил тёплые, почти нежные слова о Васькиной матери, это были слова непритворного уважения, даже преклонения.
– Могу вас успокоить, – продолжала Вера Ивановна тихим приятным голосом. – Операция прошла благополучно, надеюсь, осложнений не будет. Анна Павловна спит, а когда она проснётся, я ей расскажу о вашем приходе. Знаете, ребята, это для неё будет самым лучшим лекарством. Какие же вы молодцы, что пришли! А через недельку сможете навестить Анну Павловну в палате.
Сутеев неожиданно растолкал всех руками, прорвался к Вере Ивановне, протянул ей листок, вырванный из своей записной книжки:
– Вот! – он застенчиво опустил глаза. – Передайте это Анне Павловне. Ей, наверное, будет приятно.
– Витёк! Ты – гений! – хлопнул Сутеева по плечу Герцев и дурашливо обнял его за шею. – Дай-ка и мне листок...
– И мне... – как эхо, откликнулась Рябинина.
Витька успел только схлопать пушистыми длинными рыжеватыми ресницами, как его записная книжка пошла по рукам одноклассников. Каждый спешил что-то написать Анне Павловне, ребята вырывали у друг друга Витькину трехцветную шариковую ручку: слова сами укладывались на бумагу, слова ненаписанного сочинения о человечности. Вера Ивановна с улыбкой принимала эти записки, а когда Кирка Воробьёва подала ей последнюю, Вера Ивановна крепко привлекла Кирку к себе и расцеловала в обе щеки.
Ребята вышли на улицу почти вприпляс. Хотелось сделать что-то невероятно хорошее, хотелось петь, кричать и смеяться во весь голос. Герцев толкнул плечом Игоря Оленькова, и тот, поскользнувшись на утоптанной многими ногами дорожке, упал в наметённый дворником сугроб. Но Герцев недолго торжествовал: его сбили с ног Сутеев и Колька Чарышев, тут и Оленьков выбрался из сугроба и, как был весь заснеженный, без шапки, насел верхом на друзей, притворно рыча:
– Дайте я ему фотокарточку испорчу! – парни барахтались в снегу, кто-то нечаянно задел ногой Кирку. Воробьёва, чтобы не упасть, уцепилась за Светлану, и обе полетели в снег. Весёлая куча-мала копошилась в сугробе, выметая снег на дорожку, визжала, рычала, сопела, а из окон за ними наблюдала Вера Ивановна, смахивая с ресниц горячие непрошенные слезинки.
Школа светилась всеми окнами. Тротуар перед зданием залит светом, а дальше – темень и хрустящий снег. Светлана чувствовала себя в этом море света, как на освещённой софитами сцене. Впрочем, ей и так придётся играть на этом вечере, быть веселой, выглядеть спокойной, как всегда, а на сердце кошки голодные мяучат...
Случайно она услышала, как Окунь разговаривал с Герцевым в коридоре.
– Серый, у нас компашка клёвая намечается...
– А я-то тут при чём? – пожал Сергей плечами.
– А при том, что Виточка приглашает тебя к себе. Я думаю, она клеится к тебе, – Окунь насмешливо сощурился, покачиваясь с пяток на носки.
Сергей метнул взгляд в сторону стоящей неподалеку Светланы, понял, что она, вероятно, слышит его разговор с Окунем, и слегка покраснел.
А Окунь говорил все так же чётко:
– У Витки пласты мировые, маг – зверь, стерео... Приходи, не пожалеешь. И это, – Окунь щёлкнул себя по кадыку, – тоже будет. Светлана скорым шагом вышла из класса, и не слышала, как Герцев ответил Окуню:
– Уйди ты, рыба-пескарь! Пласты! Маг! Удивил! – и отошёл в сторону.
– Рябинушка, ты чего здесь мерзнёшь? – это Ольга Колесникова вместе с Игорем поравнялись с ней. Светлана очнулась, засмеялась, подхватила Ольгу под руку.
– Да так... Подумала – скоро зима пройдёт, а там – прощай, школа!
– Дожить ещё надо до того, – буркнул Игорь. Он был недоволен тройкой по химии, рассчитывал на большее.
Девчонки оживленно защебетали, когда Светлана разделась, уложила пальто в общую кучу на одном из столов.
– Светка, да ты прямо красавица сегодня! – шепнула на ухо Настя и лукаво сощурилась: – Не устоит. – Она знала и о встрече на Третьем омуте, и о том, что Герцев провожал Светлану и Кирку Воробьёву до дома, когда они были в больнице в день операции Анны Павловны...
– Да ладно тебе, – сконфуженно отмахнулась от подруги
Светлана: на сердце не пропал ещё осадок после нечаянно подслушанного разговора Герцева с Окунем.
Ольга Огуреева подскочила к Светлане, потребовала, чтобы Рябинина сняла очки:
– Ой, а у Светки-то глаза зелёные, русалочьи! И сама как будто камышинка в этом зелёном платье, оно тебе идёт, Светка!
– А глаза, девчонки, и правда, у неё зелёные! – защебетала Люда Конева. – Почему, а? Днем-то они у тебя серые. А ты не колдунья, а?
– Светка, мы тебе сейчас прическу соорудим, глаза подкрасим... – предложила свои услуги Кира Воробьёва, размахивая щипцами над головой Тани Лошкарёвой. – Людка, где тушь? Крась Светке глаза! – приказала она Коневой.
– Да ну вас, девчонки, не надо! – сопротивлялась Рябинина, но одноклассницы усадили её на свободный стул, подступили с двух сторон. Ловкие Киркины пальцы замелькали над её головой, а Конева осторожно стала подкрашивать глаза.
И только Виктория Осипова не принимала участия в общей кутерьме, молча прихорашивалась в стороне от всех.
Ёлка, высокая, разлапистая, колкая и душистая, была установлена в угловом классе на втором этаже. Школа у них была старая-престарая, у многих и родители в своё время учились здесь же. Не было в их школе актового зала, как, например, в «девятке», построенной несколько лет назад. Потому и елку всегда устанавливали в одном из самых просторных угловых классов.
Ёлка медленно вращалась, разнаряженная игрушками, разноцветными лампочками, подмигивала то синим, то красным цветом, разноцветные сполохи метались по стенам, отражались в глазах девушек. Гремел оркестр, кружились пары. Девчонки танцевали с упоением и радостью, парни больше жались к стенам.
Герцев стоял у входа и разглядывал танцующих. Сестра учила его танцевать, но всё получалось у Сергея как-то неладно, потому и не рисковал у всех на виду показывать свою неуклюжесть: его привыкли видеть ловким и сильным. Мимо пронеслись, вальсируя, Оленьков и Ольга Колесникова, Горчаков с Лариской Костровой, и Сергей позавидовал им. Рядом стоял Сутеев, подталкивал Сергея в бок:
– Серёга, посмотри, какая у Кирки фигурка, носится, как парусная. А Чарышев за Томкой в кильватер ходит. Слушай, да он же под газом! Увидит Алина, даст ему ниже ватерлинии... – Сутеев собирался поступать в мореходное училище и постоянно щеголял морскими словечками.
Герцев не отвечал, и Сутеев подозвал Володю Остапенко, скучавшего у другой стены:
– Иди сюда! – махнул он рукой.
Остапенко подошёл. Он крутил головой, вытягивал шею, мотал руками, багровел и бледнел, с завистью поглядывая на Сергея – тот чувствовал себя одинаково свободно как в галстуке, так и в рубашке с расстёгнутым воротом. А Володе руки девать было некуда: не сунешь же их в карманы парадного костюма, который купили ему родители, когда он принёс первую в своей жизни зарплату и премию, что начислили ему на механическом заводе. Костюм Володе очень нравился, но галстук сдавливал шею и не давал никакой свободы.
Герцев поискал глазами Рябинину: интересно, в чём она, укротила или нет свои непокорные вихры? Впрочем, другая причёска Светке с её занозистым характером не подойдёт.
– Эй, Серёга, глянь-ка, Осипова с тебя глаз не сводит! – завистливо сказал Сутеев. – Да вот же она, не туда смотришь! Эх, я бы на твоём месте!..
– Представь, что ты на моём месте, – сумрачно отозвался Герцев. Витка пристально смотрела на Сергея, так пристально, что он почувствовал, как медленным жаром наливаются уши. И в этот миг увидел Светлану Рябинину. Она танцевала с Настей Веселовой, что-то говорила ей, обе смеялись. Прямые светлые волосы Рябининой, всегда такие непокорные и, наверное, очень жёсткие, были уложены крупными волнами, потому Светлана не встряхивала, как обычно головой, освобождая лоб от упрямой пряди, что вечно лезла ей в глаза. На правом виске у неё был кокетливый завиток. А в тоненькой стройной фигурке что-то было неуловимо беспомощное и беззащитное, словно Светлана скинула свои доспехи, скованные из ледяных взглядов и злых насмешек, но отчего была Светка сегодня такая, он не понял.
Сергей исподлобья глянул на Осипову и опять натолкнулся на блеск её чёрных глаз.
– А теперь, дорогие мои! – нарочито громовым голосом провозгласил Дед Мороз, в котором давно уже все узнали чертёжника Бориса Ивановича. – Объявляю дамский вальс. То есть не вальс, а танго, но все равно девушки приглашают юношей! И-и-и, раз! Музыка, белый танец!
Эстрадники-девятиклассники затянули какую-то печальную тягучую мелодию. Герцев со страхом увидел, что Рябинина и Осипова разом шагнули вперед, но Светлана осталась на месте, а Осипова, сверкая улыбкой, продолжала свой путь.
– Сэр, приглашаю вас на белый танец. Сэр, вы не имеете права отказаться, ведь это всё-таки дамский танец.
Сергей почувствовал, что у него на лбу выступили предательские капельки. Он краем глаза заметил, как побледнела Светлана, глаза её раскрылись широко-широко, потемнели, и Сергей понял, наконец, почему она казалась такой беззащитной: Рябинина была без очков.
Светлана резко развернулась на каблуках и направилась к Олегу Власенко из десятого «В». Олег расцвёл всеми веснушками, тряхнул рыжей шевелюрой, раскинул руки и принял Светлану, ловко повёл её в круг. Что-то часто Сергей видит их вместе, отчего бы это? Почудилось, что проваливается в пропасть, но Виктория вскинула ему на плечи смуглые полные руки и насмешливо пропела:
– Сэр, у вас, случайно, не столбняк?
И Герцев, подчиняясь музыке, начал танцевать, удивляясь, как это умудряется не наступать на Виткины туфли. На Осиповой было шёлковое, шуршащее, усыпанное блёстками платье, в тёмных, почти чёрных волосах сверкала заколка, будто корона. Инфанта... От сверкающей броши, золотых серёжек с рубинами, от чёрных откровенных глаз, улыбки у Сергея зарябило в глазах. Он чувствовал себя кроликом под властным манящим взглядом.
Виктория сразу же почуяла перемену в Сергее по тому, как он плотнее прижал руку к её талии, и жар накалившейся крепкой руки проник через холодок шёлка к её телу. Осипова торжествовала: не долго же упрямился Сергей Герцев. Она знала, какую власть имеют её улыбка, глаза над парнями, да что парнями – не раз ей назначали свидания и молодые офицеры в полку отца.
Сергей приглянулся Виктории, наверное, тем, что не бегал за ней, как другие, не восхищался, и самое неожиданное – пересел на другую парту. Самолюбие Виктории было уязвлено. И ей захотелось, чтобы Герцев был такой же ручной, как Окунь, как Сутеев. Она и Чарышева выбрала именно потому, что дружил с Герцевым, а значит, Герцев мог на правах друга присоединиться к ней и Чарышеву. Но Герцев опять почему-то не сделал так, как рассчитывала Осипова.
Наблюдая за Герцевым свежими глазами нового человека, Осипова заметила какую-то необъяснимую связь между ним и Рябининой, которую невзлюбила с первых дней. Виктория очень скоро поняла, что Рябининой нравится Герцев, и он, пожалуй, знал об этом, и хотя не дружил с ней, или как выражались в десятом «Б», не ходил, но будто связан с Рябининой невидимой ниткой-паутинкой, о которой никто не знал в классе. И ей ещё больше захотелось увлечь Герцева, или она не Виктория-победительница?
Но Виктория не применила «запрещённый прием», как с Чарышевым, не сказала Герцеву открыто, что он ей приглянулся. Нет, решила Виктория, тут надо быть осторожней, потихоньку приучать его к себе, и тогда она посмеётся над Рябининой, припомнит ей все шпильки. Ведь именно Рябинина приклеила Виктории, правда, лестное, но всё же прозвище – Инфанта. И столько вкладывала презрения в это слово, что Викторию передёргивало от злости, даже если слышала его от других. К тому же Осипова привыкла быть стержнем в любом коллективе, вокруг которого вращались все. Ум, красота позволяли ей это. Но в десятом «Б» третьей школы захолустного городишка Верхний она лишь расколола класс надвое, но абсолютного лидерства не добилась. И виновата в этом была, конечно, эта длинноногая цапля – Рябинина. Даже Окунь, который вообще не признавал никаких авторитетов, никогда не спорил с Рябининой и не говорил о ней ничего плохого, хотя наедине с Викторией зло и жестоко высмеивал всех одноклассников. Для самолюбивой Виктории делить лидерство было самым страшным, это она, приученная к всеобщему вниманию, никому не позволяла. И обид не прощала.
– Серёженька, завтра мы собираемся у меня: Новый год встречать, старый провожать, счастье загадывать. Ты приходи, Серж, – и Виктория легонько погладила Сергея по щеке.
Сергей задохнулся, словно был под водой, сдавленно ответил:
– Я не могу...
– Почему? – Осипова вновь погладила Сергея кончиками пальцев. Рука её скользнула к плечу Сергея и замерла на его шее. Получилось, будто Витка обняла его.
Сергей дёрнул плечом, чтобы сбросить мягкую кошачью лапку Виктории: показалось, что Осипова вот-вот вонзит свои коготочки ему в плечо, как их кошка Мурлыка, которая что-то шуршит на ухо и с лаской садиста, прижмурясь, покалывает кожу когтями.
– Мы собираемся у Игоря! – почти выкрикнул Герцев.
Осипова вновь пощекотала Сергея по щеке:
– Игорь вместе с Ольгой у меня будет, так что не заливай, Серенький!
– А я не буду! – Сергей отвёл голову в сторону от притворной ласковой ручки.
И сразу в глубине чёрных Виткиных глаз вспыхнули злые точечки.
– Ты уверен, что не придёшь? – в глазах, в лице Осиповой проглядывала неприкрытая ирония. – Ты уверен, Серенький?
– Да! Уверен! – выговорил он сквозь зубы. – И я не серенький, я – русый!
– Ой, какие мы не-е-рвные-е-е... – Виктория с издёвкой улыбалась. Она ещё что-то хотела добавить, но за спиной Сергея раздался крик: «Я ему сейчас выпишу по ушам! Пустите, вы!»
Сергей оглянулся и увидел, что Кольку Чарышева держат у дверей парни-дежурные с красными повязками на руках. Чарышев рвался в зал. Но дежурные крепко ухватили его за руки, что-то говорили ему, но Колька настойчиво пытался прорваться сквозь заслон.
Сергей буркнул Осиновой: «Извини», – и поспешил к двери.
Виктория осталась одна в кругу танцующих. Растерявшись, она совсем не знала, на кого вылить раздражение: как, её, Инфанту, оставили одну на середине зала во время танца?! Да это же наглость неслыханная! В такой ситуации Виктория-победительница оказалась впервые.
Герцев грудью вытолкнул Чарышева в коридор, резко спросил:
– Колька, ты чего скандалишь?
Дежурные объяснили Сергею:
– Он здорово наклюкался. Уведи его. А то увидят Кузьма или ваша Алина. Уведи.
Герцев подхватил Чарышева под руку и увлёк вниз по лестнице к раздевалке, насильно натянул ему на голову шапку, заставил надеть пальто. Чарышев сопел сердито, но позволил вывести себя на улицу. Герцев потащил его подальше от сверкающей окнами школы, пока Чарышев не опомнился, не затормозил на тротуаре, уперся ногами, как молодой бычок.
–Я никуда не пойду!
– У тебя, Колька, шарики за ролики заскочили? Да? – миролюбиво спросил Герцев.
– А чо Томка с Лёнькой Кудриным все время танцует! – обидчиво протянул Колька, закипятился, рванулся назад. Понял, что Сергей, несмотря на его «торможение», всё же уводит дальше и дальше от школы. Колька был очень пьян, тяжел, ноги его разъезжались в стороны на скользком тротуаре. Сергей едва удерживал Чарышева от падения.
– Дурак, зачем напился? Да ещё в школу явился в таком поганом виде? – выговаривал он Чарышеву.
– Дддля ххрабрости, – признался Колька. – Серёга, ты мне друг?
– Друг, друг...
– Тогда пойдем обратно... – жалобно попросил Колька, больше не пытаясь завернуть назад: Сергей выше ростом и сильнее Чарышева, и тот понимал, что силы неравные. – Я поговорить хотел с Томкой... Вот и выпил для храбрости, – Колька волновался и сильно заикался.
– Балда! Она и говорить бы с тобой не стала. Кричишь, что Томка мириться не хочет, а сам себе хуже делаешь. Дурак ты, Колька. Даже не дурак, это много для тебя, а просто придурок.
Колька понуро согласился:
– Конечно, дурак. Пойдем домой. Козел я: напился.
Снег поскрипывал под ногами. Сергей шел рядом с Чарыше-вым и мучительно пытался разобраться в самом себе. Голова звенела от шума музыки. «Как быть?» – думал Герцев. С одной стороны – Рябинина, молчаливая и строгая, её глаза – то ласковые и добрые, то злые и неприветливые. Как же он будет смотреть в эти глаза, если в них будет плескаться такая острая, немая боль, как на сегодняшнем вечере? Как? С другой стороны – Осипова, красивая, стройная, модно одетая... Нет, Осипову с Рябининой ставить на одну линию нельзя, уж очень они разные, соперницы. Вот именно – соперницы. Во всем. У Светки – душа нараспашку, открыта беде другого, а та лишь для себя старается.
Тут проклюнулся внутри какой-то отчаянный голосок, словно внутри Герцева сидел ещё один Сергей, как в матрешке: «Ну, что Осипова? Чарышеву мозги закрутила? Закрутила, да ещё как – контргайками... А Сутеев? Рисует теперь вместо чертенят Витку Осипову».
– Ага. Не пойду я к Инфанте, – сказал Сергей сам себе.
И вспомнил, как пламенело лицо, когда танцевал с Осиповой, как налились жаром ладони. Сергей затряс головой, нагнулся, зачерпнул горсть снега, лизнул, потом потёр снежком щёки, лоб, сдавил его так, что из снежка струйкой засочилась вода. И сразу стало легче, словно совершил он какое-то нужное дело.
– Эй, Колька! – толкнул Сергей плечом Чарышева. – Не вешай нос! Всё будет нормально! – и Герцев остатком снега в ладони мазнул Чарышева по лицу.
Окунь легко скользил по укатанной лыжне. Он сильно отталкивался палками и долго катился после толчка. На сердце у Васьки было легко и спокойно, давно уж так не было ему хорошо с тех пор, как ушёл отец...
С людьми Окунь старался держаться независимо, не расслаблялся. А потом в классе появилась Витка Осипова, Васька приударил за ней и даже забыл про свою боль, гвоздём засевшую в сердце. А здесь, в лесу, никого нет. Хочешь – пой, хочешь – кричи. Он так и сделал, закричал на весь лес: «Я – Окунь! – и улыбнулся: – Ребята рты разинут, как увидят меня». Он жалел, что сразу не согласился пойти с классом в деревню, где они осенью копали картошку, с концертом. Васька хорошо играл на баяне, потому Ольга Огуреева, их комсорг, попросила пойти с ними, но Окунь только ухмыльнулся в ответ. А сейчас жалеет об этом: только-только ребята оттаяли по отношению к нему, а он взял да опять «выпендрился».
Васька лихо вылетел на пригорочек. На секунду задержался, окинул взглядом синее небо. Красота! Посмотрел вдоль лыжни, которая спускалась вниз, делала поворот влево и скрывалась в сосняке. На лыжне торчал странный пенёк.
«Хм... – подумал Васька, – а как же ребята спустились?»
Окунь, пригнувшись, скользнул вниз, и в самый последний момент увидел, что это не пень, а лыжник. Окунь поспешно и неловко тормознул правой лыжней и упал.
– Вот и я так же упала. Корень там, под снегом, – раздался тихий голос. Васька сбил на затылок шапочку, посмотрел на «пенек», удивился:
– Веселова? Ты чего кантуешься здесь?
– Ногу подвернула, – Настя ответила, не глядя на Окуня.
– А ребята где? – Окунь поднялся, отряхнулся и стоял, навалившись грудью на палки.
– Ребята ушли.
– Как ушли? – поразился Окунь. – Бросили тебя здесь? Даже Рябинина твоя распрекрасная?
Настя ещё ниже склонила голову.
– Я ведь плохо на лыжах хожу. Как упала, сначала не было больно. Пока поднималась, ребята ушли вперёд. Думала, догоню, а идти не смогла, – виновато сказала Настя. – А Светка со своими пионерами в Волгоград уехала, её нет с нами.
Настя пошевелила левой ногой. Лыжу она сняла и поставила на неё больную ногу.
– Где болит? – спросил Окунь, злясь на Веселову, что понесла её нелегкая на лыжах. Так и сказал: – Могла бы и на автобусе доехать, чего поперлась на лыжах. А мне вот что с тобой делать?
Настя смущенно улыбнулась:
–Я хотела с ребятами.
Окунь раздражённо повторил:
– Ну и что с тобой делать?
Настя нахмурила широкие русые брови:
– А я тебя не держу! Иди.
Она попыталась встать на больную ногу, ойкнула и опять опустилась на лыжу, на которой сидела. Слёзы потекли по её широкоскулому веснушчатому лицу.
– Ну и уйду! Не могла с такого плёвого спуска съехать! – и Окунь, сильно оттолкнувшись палками, исчез за поворотом.
Настя глубоко вздохнула, спрятала лицо в коленях и заплакала громко, навзрыд. Ей было страшно сидеть одной в лесу, обидно, что ребята до сих пор не хватились её. Она не знала, как добраться до города. Пять километров – пустяк, да нога сильно болит. Настя почувствовала, что и холод пробирается под болоньевую, уже задубевшую курточку.
– Не плачь, Настя! – услышала она вдруг Васькин голос. – Не надо, ну чего ты? – Окунь потряс девушку за плечо. – Ну, перестань, слышишь?
