Текст книги "Аттестат зрелости"
Автор книги: Евгения Изюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Вера Ивановна Окунь торопилась домой с дежурства. На душе было легко и спокойно оттого, что не было авральных операций. Ничего худого ни с кем из горожан не случилось, и это хорошо, потому что больше всего на свете не любила Вера Ивановна, когда вдруг к ней на операционный стол попадали искалеченные люди.
Ей было радостно, что получила зарплату, что в больничный буфет завезли свежую рыбу, и она купила пять килограммов симпатичных желтых, еще живых, карасиков. И это тоже хорошо, что желтые, серые – костлявые. А еще Вера Ивановна с удовольствием думала, что завтра свободный день, и она сходит с младшим шестилетним сыном Валериком в кино – давно уже обещала ему, но все времени не было: то в больнице дежурство, то в поликлинике прием, то на заводе, где работала на полставки... А сегодня вечером она наварит ухи, ее очень любит старший сын Василий, а младший обожает жареную рыбу, она нажарит...
Вера Ивановна улыбается своим мыслям: Валерик – ласковый мальчик, в меру капризен и балован, смышлен и сообразителен. А как она боялась, что будет он таким же злым, каким стал Вася после отъезда отца.
Валерик почти не помнит отца, ему шел всего второй от роду год, когда они разошлись с Павлом. А вот Василий помнит, осуждает ее. Ведь прощала все: и поздние возвращения, и безделье дома, и что с детьми не хотел заниматься... Вертелась на работе и дома успевала. Порой срывалась, упрекала мужа, но натыкалась на его равнодушие. И все-таки любила...
Но однажды произошло такое, от чего до сих пор торчит в сердце раскаленная заноза...
Тогда Павел пришел встречать ее после дежурства. Он был немного пьян и потому безудержно весел, развалился в ординаторской на стуле и все пытался то обнять ее, то шлепнуть.
Она в последний раз обошла палаты с врачом, что оставался дежурить ночью. Все было хорошо: те, кого оперировали днем, спокойно спали, потому Вера Ивановна вернулась в ординаторскую раньше, чем рассчитывала. Она распахнула дверь и... увидела, что муж сидит на диване, а на его коленях – медсестра из ночной смены. Она обеими руками обнимала Павла за голову, на ее правом безымянном пальце, как капля крови, горел рубин на золотом ободке.
– Что же ты, Паша? – только и смогла произнести Вера Ивановна. И словно языка лишилась.
Лишь дома вновь заговорила.
Она сняла пальто, разулась, переоделась в домашнее. И делала все, как во сне: надо было так, вот и делала.
Павел не снял верхней одежды. Как был, в пальто и шапке, прошел в комнату, опустился в кресло. Вера Ивановна села в другое...
– Что же ты, Паша? – спросила она мужа сдавленным, тихим, не своим голосом. – Как же ты так?..
– А так!
Вера Ивановна подняла на него глаза и поразилась, до чего же чужое, незнакомое лицо. И этот злой, почти ненавидящий блеск в его глазах заметила впервые. А может, и раньше бывало у него такое лицо, но только она не замечала? Ей стало страшно, она машинально вжалась в спинку кресла,
– Я верила тебе всегда, Паша...
– Напрасно, – коротко ответил Павел.
– Верила тебе, а ты... – рыдания, до того времени застрявшие где-то внутри, начали вырываться наружу. Вера Ивановна с трудом сдерживала себя.
– Знаешь, Вера Ивановна, – вдруг медленно, официально сказал Павел, – я давно решил уйти от тебя. Хотел только Ваську дотянуть до десятого класса... Но уж так вышло, что ты узнала все раньше. Я давно с ней. Я люблю ее. И уйду сейчас. Где чемодан?
Вера Ивановна молчала, не в силах ничего ответить. Лишь ужас и недоумение сковывали ее медленно, с кончиков пальцев ног до самого горла... Как он мог? Как мог кому-то говорить такие же ласковые слова, какие говорил и ей, ласкать другую женщину, а потом приходить домой и... Ей хотелось закричать. А нельзя – в другой комнате спят дети, ее два сына.
– А дети? – спросила Вера Ивановна шепотом. – Что я им скажу, почему ты ушел?
– Что хочешь, – пожал Павел плечами. – Впрочем, мы уедем, скажи, что умер...
– Умер? Но ведь ты жив! Жив, Павел! Как я им скажу, что ты умер? Как? Подумай об этом!
– Я думал. Я решил уйти от тебя!
– Но я не одна, со мной дети, и ты уходишь от них тоже.
Павел криво усмехнулся:
– Ну и что – дети? Я к тебе перегорел, а дети тут ни при чем. Не с детьми мне жить, а с женщиной, а я тебя не люблю. И потом, я же буду присылать им деньги. А с тобой жить не хочу. Где чемодан?
Вера Ивановна сняла со шкафа чемодан, с которым они всегда ездили в отпуск, и аккуратно стала укладывать в чемодан вещи Павла: брюки, рубашки, носки, два новых, недавно купленных костюма. В одном их этих костюмов Павел был особенно красив, шоколадный цвет ткани удивительно шел к его карим глазам. Вера Ивановна так любила заглядывать в эти глаза, любила гладить его мягкие, почти белые волосы. У Валерика будут такие же волосы...
Павел встал с кресла, отстранил Веру Ивановну рукой, начал сам лихорадочно и беспорядочно спихивать вещи в чемодан. Долго возился с «молнией», которая никак не закрывалась: чемодан распух, и Павел зло дергал «молнию», ожесточенно давил коленом на чемодан, чтобы застегнуть ее. Наконец, справился.
– Прощай, Вера Ивановна, – он взял в правую руку чемодан и вышел.
А она упала на постель и долго в бессильной тоске плакала, зажимая рукой рот, чтобы рыдания не были слышны.
Где Павел жил потом, она не знала. Вскоре он уехал. И та медсестра тоже уехала, Вера Ивановна была уверена – вслед за Павлом. Но нынешним летом Василий ездил к отцу во Владивосток, назвал имя новой жены Павла. Оно было другим...
Вера Ивановна не заметила, как дошла до дома, поднялась на свой этаж. Ей неудобно было доставать ключ из сумки, и она нажала на кнопку звонка. Никто не открыл, и Вера Ивановна поставила на пол тяжелую хозяйственную сумку, чтобы достать из сумочки ключи.
В комнате старшего сына горел свет. «Разгильдяй, – раздраженно подумала Вера Ивановна, – ушел и свет не выключил!»
Она разулась и, не раздеваясь, отнесла сумку на кухню. Потом вернулась в маленькую узкую прихожую, сняла плащ и вошла в комнату сына, чтобы погасить свет.
Василий спал на кровати прямо в одежде.
Вера Ивановна ткнула рукой сына в плечо. Василий открыл ничего не понимающие со сна глаза:
– А? Чего?
Вера Ивановна схватила воротник сыновьей рубахи, приподняла его голову от подушки:
– Где Валерик? Где Валерик, я тебя спрашиваю!
Взгляд Василия прояснился, он посмотрел на ручные часы «Полет», привезенные из Владивостока, и молча бросился в коридор, на ходу натягивая куртку, подхваченную со стула.
Хлопнула дверь за Василием, Вера Ивановна устало опустилась на смятую, покрытую синим одеялом постель, и заплакала. Раньше, до ухода Павла, они со старшим сыном дружили, хотя он был ближе к отцу и похож на него, только белокурые волосы не волнистые, как у Павла, и глаза голубые – ее. А как ушел отец, их отношения все холодели и холодели, пока не стали похожими на зимнюю стужу.
Ох, как все нелепо получилось!
Пришел Васька из школы, рухнул на кровать и заснул, проспал за братом в детский сад сходить. А теперь, наверное, Валерка, сидит один в группе и плачет. Он представил себе грустные голубые братишкины глазенки, и все у него внутри перевернулось.
Окунь стоял на остановке, автобус все не подходил, и он, не выдержав, припустил бегом по улице. Подумаешь, всего две остановки...
Валерка сидел в темной групповой комнате у окна, сплющив нос о стекло, смотрел на улицу. Увидев брата, исчез и встретил Василия на лестнице.
– Вась, почему ты так долго не приходил? – зашмыгал Валерка носом. – Всех уж давно забрали...
Васька молча вынул носовой платок из кармашка Валеркиной рубашки:
– Сморкайся, – сурово приказал. – Не мог раньше.
Валерка посмотрел на брата снизу вверх, как бы спрашивая, правду ли он говорит. И Васька отвел в сторону глаза, невнятно сказал:
– Если честно, то я проспал...
– А-а... Бывает, – совсем как взрослый, солидно ответил Валерка. – Я тоже как в обед засну, так воспитательница добудиться меня не может, – мальчишка плохо выговаривал «р» и «л», вставляя вместо них «в», потому у него получилось – «воспитатевница».
Васька помог брату одеться, выслушивая молча ворчание ночной няни, что, мол, всех уже забрали, а Валерка, сердешный, все в садике. Васька не возразил, взял брата за руку и вышел во двор. На улице было уже совсем темно: все-таки сентябрь, а время – около девяти вечера.
– Ну, как, пешком пойдем, или на автобусе поедем? – посоветовался Окунь с братом.
– Лучше на автобусе...
Вера Ивановна хозяйничала на кухне, когда сыновья пришли домой. Она слышала, как щелкнул замок, и через минуту прошлепали Валеркины ножонки на кухню, а старший, видимо, ушел к себе.
– Мамочка, здвавствуй! – сын обхватил ее сзади за ноги. – Мы проснулись!
– Вот и хорошо. – Вера Ивановна поцеловала Валерку в щеку, поерошила его светлые волосы и сказала: – Сейчас будем ужинать, зови Васю, мойте руки... Василий молча ковырял вилкой жареную картошку, запивая чаем...
– Почему ты уху есть не стал?
– Не хочу... – буркнул сын.
– Ты же любишь уху.
– Ну, сказал же – не хочу-у!
Вера Ивановна вздохнула, подавила закипавшее раздражение, вновь спросила:
– Как в школе?
Василий шевельнул плечами, и это можно было расценить, как «а, так себе» или же «отстань!»
– Двоек не нахватал?
– Нахватал! – с вызовом посмотрел на нее сын. – Ну и что?
– Как что? – Вера Ивановна поставила на стол чашку с недопитым чаем. – Неужели тебе охота быть неучем? Ведь четвертый год тебя за уши тянут из класса в класс, как из болота, скоро уши оторвут!
– Ты же врач, новые приштопаешь, – прищурился насмешливо сын.
– Василий! – укоризненно покачала головой Вера Ивановна.
– Да ну тебя! – и Васька выскочил из-за стола, уронив белый кухонный табурет, ушел в свою комнату.
Мать вошла следом...
Окунь сидел, нахохлившись, у подъезда своего дома и курил, нервно грызя зубами сигарету. Настроение у него было аховое. Да и чему радоваться? Схлопотал по физике двойку, вторую уже. Мать глянула сегодня в дневник – занудила, запричитала:
– Горе ты мое! Когда же за ум возьмешься?
– Не навязывался, сама родила, – огрызнулся Васька, прикрыв голову подушкой, чтобы глуше был голос матери.
– Ты очень изменился, Вася, как съездил к отцу, – продолжала мать. Тихо так, пожалуй, даже немного жалобно. Но Васька не стал ее жалеть, вновь ответил грубостью:
– Сама послала, мог бы и не ездить!
–Я ведь лучше хотела сделать! – с отчаянием в голосе воскликнула Вера Ивановна. – Отец же он тебе! И неплохой, вообще-то, человек был, – добавила она совсем тихо.
Васька глянул на мать одним глазом из-под подушки и подумал, что она, пожалуй, до сих пор любит отца.
– Ну, чего тебе не хватает, Василий? Ведь все у тебя есть!
Захотел магнитофон – на, возьми, дорогой сын! Джинсы новые – достала. Ведь все эти годы живу для тебя и Валерика, а ты? Какой ты пример Валерику показываешь? И с Фитилем этим опять связался, ну какие у тебя дела с этим уголовником? Не доведет он тебя до хорошего, а вот за решетку сможешь с ним угодить!
Васька сел на кровати:
– Все ноешь, воспитываешь меня! Уеду вот к отцу, всё лучше, чем тебя слушать. Звал он меня к себе, – соврал Васька. Не мог же он сказать, что был у отца три дня, и то ночевал в гостинице, а потом поехал к бабушке и жил у нее все лето, и часы там же купил.
– Ну что же... Поезжай, если тебе там лучше будет, только и ответила мать.
– Да уж, конечно, лучше! А то в Сургут уеду! Я вчера объявление видел, там рабочие требуются! Или в Нижневартовск. Тогда не будешь говорить, что на шее у тебя сижу. Нечего было с отцом расходиться! А то могла бы и замуж второй раз выйти, вот бы и не был я таким, – Васька криво усмехнулся, – непутевым. И тебе было бы не скучно, и нам – папочка.
– Как ты смеешь так говорить со мной! – воскликнула сквозь слезы Вера Ивановна, но Васька не ответил. Он сильно xлoпнyл дверью и бегом, перепрыгивая через несколько ступеней, спустился вниз.
Ваську сжигала зависть к двухлетнему мальцу, новому сыну отца – Андрюшке. У того есть отец, а у него и Валерки – нет. Он младше Васьки на шестнадцать лет, а у него уже своя машина. Правда, отец сам ездит на той машине, но он сказал Ваське, что как только Андрею исполнится восемнадцать лет, он передаст ключи от машины ему. А Ваське уже скоро будет восемнадцать, а кто подарит ему ключи oт машины?
А все мать! Подумаешь, изменил ей отец! Вот беда! Могла бы и простить ради них, а не простила, гор-да-а-я!
Васька ожесточенно сплюнул под ноги.
– Привет, кореш! – к Окуню подошел парень лет двадцати шести, на макушке стриженой головы спортивная шапочка петушком, сутулые плечи обтягивала курточка с блестками многочисленных молний: парень «косил» под «металлиста».
– А, это ты, Фитиль... Привет, – вяло отозвался Окунь.
– А чего такой квелый? – спросил Фитиль.
– Да с матерью поцапался, – сморщил нос Васька, словно раздраженный кот.
– Прошвырнемся? – Фитиль выбил сигарету из пачки, предложил Ваське. – Дыми...
Окунь взял. Это не то, что его «Астра», а если «Космос» покупать, то денег и на кино не останется...
– Может, к Оленю завернем? – спросил Фитиль. – Он пацан стоящий. Зря ты с ним не ходишь. Амбал здоровый, может, и сгодился бы где-нибудь...
– Мать его не любит меня, – процедил, сплевывая, Окунь. – Рылом, видно, не вышел для них. У него предки – интеллигенция, – презрительно выпятил нижнюю губу Окунь, а я – безотцовщина, как бы не испортил ихнего Игоречка, – ярость так и пёрла из Васьки.
– Да ладно тебе выпендриваться! – хмыкнул Фитиль. – У тебя самого маман – врачиха, тоже ведь интеллигенция. И зря ты прихеряешься, одет не хуже других, а вообще-то мог бы и лучше, – и Фитиль многозначительно прищурился.
Окуню стало зябко от его слов, уж он-то знал, на какие деньги одевается его кореш Фитиль.
Игорь Оленьков валялся на диване, гонял магнитофон. Он скучал. На душе у него было пасмурно, неуютно, как в осенний моросливый день.
Мать сердито гремела на кухне посудой и, наконец, не выдержала, заглянула к нему.
– Ну, что ты маешься, чадо? Битый час крутишь одно и то же! Не надоело? Сходи лучше за хлебом.
Игорь лениво отмахнулся: мол, утром схожу, а то не хватало еще, на ночь глядя, плестись в магазин.
– Тогда учи уроки, а то бока пролеживаешь, а на завтра ничего не готово, да?
Игорь усмехнулся:
– Тебе все хочется, чтобы я отличником стал, пай-мальчиком.
– А что? Думаешь, не приятно нам с отцом, когда тебя хвалят? Отец цветет от радости, когда услышит про тебя что-то хорошее.
Игорь молча вздохнул: ох, до чего же любит мать нотации читать! Неужели все родители такие ворчливые? Мать не отставала:
– С Ольгой, что ли, чего не поделил? Да выключи ты свой магнитофон? Тянешь, как кота за хвост! – и она щелкнула клавишей магнитофона.
Игорь молчал. Да и что говорить, если мать права: он и, правда, поссорился с Ольгой.
– Ну, мам, ну не ворчи, схожу я за хлебом, – Игорь встал, обнял мать, потерся щекой о её щеку.
Мать успокоилась, засмеялась:
– Ох, и подлизушка ты, Игорёшка. Ладно, утром сбегаешь, перед школой.
Игорь опять завалился на диван, включил магнитофон, убавил громкость.
Ольга Колесникова училась в одном с ним классе и имела над Игорем огромную власть. Он и сам не знал, как так вышло, что одного сердитого движения ее бровей достаточно было, чтобы Игорь, вообще-то парень самолюбивый и даже драчливый, утихомиривался.
А началось все прошлой зимой, когда Ольга подошла к нему и, пламенея багровыми пятнами на лице, – она всегда так краснела – пятнами, попросила объяснить теорему. Игорь остолбенел, обалдело похлопал пушистыми ресницами, ведь просила не кто-нибудь, а отличница, да к тому же девушка, которая нравилась ему. Дело было в том, что Игорь – парень башковитый, но одолела добра молодца лень, засыпался двойками и знал довольно сносно лишь математику и то благодаря своей отличной памяти. И потому Ольге поручили хоть как-то повлиять на Игоря, чтобы если не хочет как следует учиться, так хоть бы на тройки тянулся, не портил «общую картину успеваемости», как выразилась классная руководительница Алина Дмитриевна.
Игорь без возражения выслушал трепетавшую от страха перед его насмешками Ольгу Колесникову и... согласился к своему величайшему ужасу. Правда, у него хватило сообразительности сказать Ольге, что объяснит после уроков, а сейчас, дескать, некогда. И исчез из класса.
Забравшись в пустой спортзал, Игорь теребил волосинки на верхней губе и думал, как быть: формулы-то он знает, а вот откуда они берутся – нет. Он решительно взялся за учебник и очень удивился, что легко и быстро все запомнил, а после уроков, смущаясь, очень толково объяснил Ольге теорему.
Потом они вместе вышли из школы. Стоял теплый снежный вечер, и Оленьков проводил Ольгу домой. На следующий день – тоже. Они бродили по вечернему городу, разговаривали о многом, но Ольга ни разу не проговорилась о порученном ей деле. А Игорь вдруг подумал, а не просмеют ли Ольгу в классе из-за него? Ребята у них языкастые, дай только повод посмеяться, а он – двоечник, хулиган и забияка. И дал себе слово, что тогда лишь подойдет к Ольге, когда исправит все свои шальные двойки, ведь и впрямь они были шальные: восемь классов Игорь окончил даже без троек. А как же двойкам не появиться, если его замечательные новёхонькие учебники лежат нераскрытыми на книжной полке. И он исправил все двойки, лихо исправил – на четверки и пятерки, так что даже самому себе понравился, И уж потом каждый вечер Игорь и Ольга проводили вместе.
С Ольгой Игорь был тихий. Спокойный и вежливый – с ее родителями. И вот они поссорились. Первый раз. И очень глупо. Из-за пустяка.
В прихожей раздался звонок, Игорь вскочил, а вдруг это Ольга, но услышал недовольный голос матери:
– Не сидится вам по домам, Обязательно болтаться надо где-то. Носит вас нелегкая.
– Да мы на минутку, Анна Степановна. Игорь дома?
Оленьков вышел из комнаты. Пришел Васька Окунь, мать не очень его жалует, и если Игорь не вмешается, то обязательно выпроводит Ваську.
Окунь был не один. За его спиной маячил Фитиль.
«А вот этого, действительно, черти принесли», – подумал Игорь. Ему не нравилась дружба Окуня с Фитилем, нагловатым, нечистым на руку парнем. Он и вернулся недавно оттуда, где небо через клеточку видят. Слышал Игорь, что первый раз он попал в колонию за драку, а вышел – подбил мальцов грабануть галантерейный киоск. Вот Фитиль опять на воле, а что у него на уме – неизвестно. Говорят, горбатого могила исправит.
–А, это вы... Привет, – зевнул Игорь. – Айда ко мне.
Фитиль оценивающе окинул взглядом комнату Игоря: стол, книжный шкаф, пара кресел, на стуле у дивана мурлычет магнитофон.
– А это кто? – Фитиль взял со стола фотографию.
– Это? – Окунь заглянул ему через плечо. – Дама сердца нашего Игоречка, – и хихикнул.
– Ну, ты! – Игорь вырвал из рук Фитиля Олину фотографию. – Не трожь!
Фитиль блеснул недобрым прищуром глаз, но оставил в покое фотографию, развалился в кресле, вытянув длинные ноги, бросил на колено шапочку. Рукой прошелся по стриженой голове, спросил Игоря:
– Прошвырнуться не хочешь? Вечер – блеск!
Игорь решил, что и впрямь можно погулять, да и Фитиля хотелось выпроводить из дома. Игорь слышал, как мать шурудила посудой на кухне – такой гром стоял всегда, когда она чем-то недовольна.
– Мам! – крикнул Игорь. – Мы немного побродим! – и подтолкнул парней к выходу, мол, шевелитесь, уходите скорее, и сам следом за ними выскочил на крыльцо их большого дома, выстроенного на одной из окраинных улочек.
В Комсомольском парке были танцы. На эстраде в глубине парка молодые лохматые музыканты лупили по гитарам, ударник азартно колотил по барабанам. Известный всей молодежи города солист что-то лихо пел на английском языке. А что – Игорь так и не понял, он не был силен в английском.
Фитиль толкнул Оленькова в бок:
– Чего он там курлыкает? Переведи, ты, говорят, в отличники выходишь, – и осклабился насмешливо.
– Его бы и настоящий англичанин не понял, – вяло ответил Игорь, – не то, что я...
Окунь притоптывал в такт мелодии и вертел головой по сторонам. Фитиль куда-то исчез. Игорь молчал, и Окунь не затевал с ним разговора, а то, и вправду, Оленьков со зла начнет драться, а он сильнее Окуня.
Фитиль появился внезапно, длинный, тощегрудый, какой-то нескладный. Он показал из-под полы куртки бутылку водки:
– А это видели? Вот она, живительная влага, для меня – и горе, и отвага! Двинем в кустики, у меня и закусон есть!
– Где взял? – спросил Окунь.
– Надо уметь кошку есть, чтобы она не царапалась, – Фитиль увлек парней к забору, ловко, зубами, откупорил бутылку и протянул Игорю.
– Глотни...
Это приятно польстило самолюбию Оленькова, и он чуть было не протянул руку за водкой, но вспомнил, что дал слово Ольге больше не прикасаться к спиртному, а то случался с ним раньше такой грех, и покачал головой:
– Не хочется.
– Ну, было бы предложено, – Фитиль отпил из горлышка и передал бутылку Окуню.
Окунь быстро захмелел, и Фитиль отметил про себя, что Окунь, хоть и гоношится, а слабак. Васька хохотал, сыпал блатными прибаутками, начал задирать Игоря;
– Олень, а ты чего кислый? Или Ольга... отказала? – он сделал непристойный жест и громко захохотал.
Игорь гневно поднес к Васькиному носу кулак:
– Еще раз, – прошипел он, стиснув зубы, – вякнешь про Ольгу, я посчитаю тебе ребра, выбью пару и заколочу тебе в хайло! Усек?
Фитиль миролюбиво похлопал обоих по-плечам:
– Да ладно вам, кореша!..
– Ну, смотри, Рыба, наскребешь на свой хребет! – Игорь сунул кулаки в карманы брюк.
И Окунь «наскреб».
Пьяному море по колено. Окунь чувствовал себя храбрым, сильным, остроумным, обаятельным. Наплевать ему на все передряги! Он чувствовал себя уж если не королем, то на худой конец – принцем. Он жаждал приключений.
Фитиль купил билеты на танцы, и они прошли за барьерчик, ограничивающий площадку. Игорь сел на деревянную крашеную длинную скамью у самого барьерчика: у него не было желания танцевать, а поглазеть можно. Окунь с Фитилем ввинтились в толпу танцующих, горланя песни. Девушки испуганно шарахались от них в сторону, парни посмеивались.
Окунь, прищурившись, оглядел танцплощадку и остановил свой взгляд на невысокой худенькой девушке. У девушки была перекинута через плечо золотистая в свете фонарей коса. Рядом стоял паренек под стать ей. Парнишка осторожно поддерживал девушку за локоть. Окунь кивнул на них, подмигнул Фитилю и, раздвигая всех на своем пути, зашагал к девушке и парню через всю площадку.
– Вот чудеса! Атомный век, а у вас – коса! – Окунь ухмыльнулся и провел рукой по девичьей красе.
Парнишка загородил собой подругу, но был он слабее Васьки, ниже ростом и года на два моложе. И Васька, оценив взглядом соперника, легко отодвинул паренька в сторону.
– Гуляй, мальчик! А то я рассержусь! – и пальцем щелкнул паренька по носу.
– Парни, да вы что? Это моя девушка!
– Была твоя, станет моя! Ха! – ощерился Окунь, но глаза его уже не смеялись.
Фитиль помахал рукой, мол, иди, мальчик, иди, не мешайся. Паренек вдруг взмахнул рукой и закатил Окуню пощечину. Окунь выкатил, округлив и без того круглые глаза, и коротко ударил паренька по носу. Девчонка громко закричала:
– Что вы делаете? Паразиты вы, гады!
Над площадкой нависла тишина, только медные тарелки тоненько дозванивали свою песню от последнего удара по ним.
Игорь удивился тишине. Поднял голову, увидел Окуня и сразу понял, что Окунь «бузит». Игорь вскочил и быстрым шагом пересек площадку.
Слабосильного вида паренек держал перед лицом сложенные лодочкой ладони и удивленно смотрел, как из носа на ладони каплет кровь. А Фитиль в это время тянул за руку девушку, та, всхлипывая, цеплялась за паренька, а он все смотрел на капли крови.
Игорь драться не думал. Просто надо было урезонить Окуня и Фитиля, но полные страха и слез глаза девушки всколыхнули в нем гневную волну: а вдруг на ее месте была бы Ольга, вдруг к ней бы так приставали бесцеремонные, пьяные парни? Игорь дернул Окуня за ворот рубашки:
– Ты чего, Рыба?
– Канай отсюда, Олень, без тебя разберемся, у нас тут свой разговор, – взъерепенился Васька, отбрасывая руку Игоря.
Фитиль оставил девушку в покое и, угрожающе откинув назад кулак, глядя прямо в глаза Игоря своими злыми и очень узкими, шагнул в его сторону. Оленьков не стал ждать, знал, как важен в драке первый удар, потому изо всей силы выкинул вперед свой кулак. Фитиль нелепо взмахнул руками и рухнул на деревянный пол танцплощадки. Окунь замахнулся на Оленькова, но парнишка с разбитым носом стукнул Ваську в ухо, и пьяный Окунь, не устояв на ногах, растянулся рядом с Фитилем.
Фитиль неожиданно быстро и ловко вскочил, ринулся на Игоря, да рядом стоящие парни схватили его за руки. Фитиль грязно и длинно выругался в адрес Игоря, но тот молча подтолкнул паренька и его подругу к выходу, дескать, идите отсюда поскорее. И лишь потом повернулся к Фитилю, поднес к его носу кулак:
– А это видел? Что, по стенке тебя размазать?
Фитиль дергался в руках державших, орал на всю площадку:
– Пустите, падлы, я ему юшку пущу, я его пером...
По парку раздался топот, и на площадку ворвались запыхавшиеся дружинники во главе с молоденьким милиционером. Милиционер сразу подскочил к Оленькову:
– В чем дело? Драка, да?
– Да не драка, – поморщился Игорь, лизнув языком по казанкам правой руки: от души дал Фитилю, аж кожу содрал.
– Ты зачинщик? – милиционер покраснел, нахмурил брови и закричал неожиданно тонким голосом: – Хулиганье, людям отдохнуть как следует не даете! Заберите его!
Дружинники тут же скрутили Игоря: не вырвешься. Игорь мог это сделать, не зря занимался в секции самбо, но не стал, а то еще могло быть и хуже, ведь драка-то была, и ударил он первым Фитиля, выходит, он и зачинщик. Но ребята вокруг зашумели, что виноват вовсе не Игорь, а начали драку другие, двое пьяных. Дружинники отпустили руки Оленькова и перехватили Фитиля у тех, кто его держал.
– Этого все равно возьмите с собой, – уже тише сказал милиционер и толкнул Игоря в спину: – Иди, там разберемся. Свидетели есть?
Ребята вдруг замялись, разошлись по углам, а возле милиционера остались лишь те, кто скрутил Фитиля. Все они были плечистые и крепкие, как на подбор:
– Мы – свидетели, – сказал один из них, с черной челкой на лбу.
– Ну, айда с нами, – махнул им патрульный, и все направились к выходу из парка.
Отделение милиции находилось невдалеке от дома Оленьковых.
– Смотри-ка ты, почти к самому дому подвезли, – пошутил мрачно Игорь, выходя из патрульной машины,
– Погоди, может, тебе сейчас не до дома будет, – зловеще пообещал милиционер.
Игорь передернул плечами: да, влип в историю. Ох, и достанется же ему: и от матери с отцом, и от Ольги. Девушка презрительно посмотрит на него, и скажет: «Эх, ты!», – а Игорю потом хоть с камнем на шею в реку: Ольга надуется надолго.
Милиционер сдал задержанных хмурому дежурному с сержантскими лычками на погонах, коротко объяснил, в чем дело, выложил отвертку, найденную у Фитиля, и вновь уехал на патрулирование.
Дежурный раскрыл журнал, вписал время и дату, спросил, хмуря брови:
– Тэк-с... Свидетели кто?
– Да мы, вроде... – поднялся все тот же, с черной косой челкой на лбу, что согласился стать свидетелем в парке.
– Фамилия, имя... отчество... адрес...
– Юрий Иванович Торбачёв, токарь с механического, а это, – он показал рукой на плечистых парней, – это наша бригада, а я, значит, бригадир. Записывать всех будете?
– Обязательно, – было видно, что эти мелкие происшествия очень надоели сержанту, а происшествий немало – вон какой журнал толстый.
Токари всё коротко и ясно рассказали, похвалили Игоря.
Потом дежурный расспросил Оленькова и отпустил его, заставив расписаться под тем, что записал на листе бумаги.
– Иди домой, – доброжелательно кивнул. – Если понадобишься, вызовем. Да не броди по улицам-то, время позднее, домой иди. А вы погодите, – осадил сержант токарей, увидев, что и они поднялись. – Я еще с этими субъектами не поговорил, – показал дежурный на Фитиля и Окуня. – Посидите, ребята, малость...
Игорь ушел, а Окуня охватил страх: Оленькова отпустили, а его оставили, и неизвестно, насколько.
– Начнем с тебя, что ли, – сказал сержант Окуню, разглядывая его суровыми глазами, и ни капли сочувствия не было в его взгляде, даже голос стал злее.
Окунь вздрогнул, внутри у него все задрожало то ли от страха, то ли хмель выходил, но Васька старался держаться нагловато, презрительно щурился на сержанта.
– Фамилия... Имя... Отчество...
Васька все четко произнес, и дежурный удивленно вскинулся:
– Окунь? А хирург Вера Ивановна Окунь кто тебе?
Васька покраснел и опустил голову.
– Кто же тебе Вера Ивановна?
– Мать, – прошептал Васька, еще ниже повесил голову, сгорбился.
– А не обманываешь? – недоверчиво спросил дежурный.
– Не-а, не врет, – ответил за Ваську Фитиль и засмеялся. – Уж сделай снисхождение, гражданин начальник, вдруг под нож к ней попадешь, зарежет ведь за сыночка!
Сержант прикрикнул на Фитиля:
– Ты, Никулин, помолчи, с тобой разговор особый будет! – и он показал Фитилю остро заточенную отвертку: – Это что?
– А чо? – ухмыльнулся Фитиль. – С работы шёл и прихватил, дома надо утюг починить. Так за отвёртку на работе ответ будет, а не тебе спрашивать!
– Утюг чинить? – сержант схватил карандаш, привстал из-за барьера, чтобы было видно всем, и начал чинить карандаш сначала нижним концом отвертки, потом боковыми гранями: аккуратные стружки сыпались на лист бумаги. – Утюг чинить, говоришь? – уже ехидно повторил сержант, глядя, как удивленно открывали рты Окунь и ребята-токари.
Фитиль молчал, понял, что дело принимает серьезный оборот.
– Тэк-с... холодное оружие это называется, Никулин. А ты, между прочим, поднадзорный пока. Или забыл?
Фитиль попробовал улыбнуться по-прежнему нагло, но получилось жалко и криво:
– Да ладно тебе, Никитич... Холодное оружие, холодное оружие! Какое же оно холодное – отвертка это...
–Я вам, Никулин, не Никитич, – официально вдруг заговорил сержант, – Ну-ка, ребята, посмотрите, что это такое? – обратился он к токарям. – Что это за инструментик?
Токари осмотрели острые грани. Торбачев даже пальцем провел – остро ли, как делал, проверяя заточку резца, и присвистнул:
– Вот это да!
– Отвертка! Да ничего этой отверткой не сделаешь, шуруп испортишь, – растерянно сказал один из его товарищей.
Дежурный словно ждал этих слов и припечатал журнал ладонью:
– Вот так-то, гражданин Никулин Виктор Федорович, пятьдесят четвертого года рождения, освобожденный досрочно-условно. Теперь мы и с вами подробненько побеседуем.
Дежурный отпустил Окуня, взяв с него подписку о невыезде из города, и Васька дрожащей рукой расписался на бланке.
– Иди домой, мать, наверное, уже волнуется, – миролюбиво сказал сержант.
