Текст книги "Аттестат зрелости"
Автор книги: Евгения Изюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Сергей засуетился, наглаживая брюки и рубашку. Он вдруг отчетливо понял, что надо еще раз заглянуть в девчоночьи глаза, прочитать там ответы на все вопросы. Это просто ему необходимо, иначе голова лопнет от всяких догадок и сомнений.
На митинг Сергей летел, как на крыльях. Выходило, что он как на свидание спешил. Он сразу врезался в гущу молодежи, ломая строй, проталкиваясь, отыскал свой класс и сразу увидел Рябинину.
Сергей широко улыбнулся, когда она поглядела на него, и ничего не увидел в её глазах. Он словно лбом о стену ударился, только что искры из глаз не полетели, проглотил заготовленные слова и, проклиная самого себя за выдумки, торопливо протиснулся к Игорю Оленькову, который совсем не обратил на Герцева никакого внимания, ведь рядом стояла Оля Колесникова. Сергей уже пожалел, что пришёл: и чего спешил, все равно до него никому дела нет...
Тысячная колонна двинулась к Старому парку. Над головами плескались знамёна, впереди гремел духовой оркестр мелодии революционных песен, и ребята подхватывали их молодыми голосами, Герцев шёл следом за Светланой. Она ступала уверенно, и это понравилось Герцеву. Рябинина болтала о чём-то с незнакомым парнем, и он был взрослее. Сергей наблюдал за ними и почему-то злился. «Ага, она с тобой и говорить не хочет», – заподзуживал голос самолюбия.
– А знаешь, Свет, ты бы лучше шла в наш машиностроительный, – говорил Рябининой незнакомец.
Сережка сердито фыркнул: «Человек будто сам не знает, куда ему идти надо». И чего, собственно, он злится? Но тут Светлана скользнула колким взглядом по лицу Герцева и ответила:
– Юр, а тебя твои ребята не потеряли? Ты ведь колонну перепутал! – и хохотнула коротко.
– Правда ведь! Ну, я тебя в парке найду, – хлопнул парень Светлану по плечу и отстал, оглядываясь, видно, высматривал своих.
Герцев шагнул пошире и оказался рядом с Рябининой. Она слегка покосилась на него и ничего не сказала. Так и шла до самого парка, словно ей рот зашили, натянутая, как струна, готовая к отпору.
Густой темно-фиолетовый мрак наступившего вечера отступил перед светом факелов. Ветер трепал алые языки факелов.
Светлана помнила старый деревянный обелиск. А вот теперь на братской могиле воздвигнут новый. Их класс тоже работал на стройке недели две, а потом все хвастались своими первыми трудовыми мозолями – ведь сколько бетона было перелопачено! Новый обелиск был покрыт белым полотном, которое скользнуло вниз, и все, вытягивая шеи, старались разглядеть, что там высечено из гранита.
Красные сполохи метались на лицах гранитных красноармейцев, и от этого они казались живыми. Бойцов было трое у стены под дулами белогвардейских винтовок, но они бесстрашно встречали смерть, яростно смотрели на врагов. Крайний, в шинели и буденовке, даже подался чуть вперед, готовясь к прыжку, наклонил упрямо голову. Второй сурово хмурил брови, и враги, видно, очень его боялись, если даже перед смертью связали ему руки, а он напружинил мускулы, стремясь разорвать путы... А третий, уже сраженный пулей, упал, но пытался встать, он умирал, но не был побежден.
– Смотри, – тихо сказала Светлана Сергею, коснувшись ладонью его локтя, – смотри, Серёжка, какое лицо у того, вон, который упал... Он умирает, а не сдается. Он же не побеждён, – и улыбнулась смущенно, указательным пальцем правой руки подтолкнула дужку очков на переносице.
Сергей очень внимательно посмотрел на девушку и подумал, что у сухаря Светки, наверное, очень доброе и отзывчивое на чужую беду сердце. А ещё она, наверное, и стихи сочиняет, как он. И эти немного торжественные слова – вовсе не игра, и Сергей взял в руку её пальцы, тонкие и горячие, на кончиках которых словно были маленькие пульсары – так сильно билось девчоночье сердце.
И вдруг в небо взвились ракеты, ударил винтовочный залп. Светлана вздрогнула от неожиданности, слегка качнулась к Сергею, коснулась плечом его плеча.
И вновь ракеты и залп! Сергей замер, удивляясь самому себе, и всё смотрел, смотрел на торжественное и счастливое Светкино лицо.
– Света, Светлячок! – раздался голос за спиной, это пробился к ним чернявый Светкин знакомый.
Рябинина отшатнулась от Сергея, выдернула свои пальцы из его руки. Сергей сумрачно рассматривал долговязого парня. Ничего особенного в нем нет: горбоносое, смуглое лицо, косая чёлка на лбу. Незнакомец кольнул его неприязненным взглядом, мол, ты-то чего здесь стоишь или не понимаешь, что лишний? А сам подхватил бережно Светку под руку, улыбнулся, упрашивая улыбкой, глазами;
– Пройдемся? В «России» кино хорошее...
Светлана растерянно взглянула на Сергея, отчаянье так и выплеснулось из глаз, дескать, не молчи, помоги остаться! Но Герцев молчал. Светкины глаза захолодели, сверкнули сердито, и она решительно зашагала по аллее, размахивая свободной рукой. И всё-таки протянулась между ними с того вечера нитка-паутинка.
Но самое главное, Герцев никому в классе не сказал о том дне и том вечере. Зато все в классе удивлялись, чего ради Герцев неожиданно стал донимать подковырками Светку Рябинину, которую вроде и не замечал никогда...
Работу на поле закончили до обеда. Работали так, что картофелекопалка еле успевала подкапывать рядки. В деревню возвращались усталые, но довольные собой – сзади темнело ровное поле.
Когда пришли в деревню, были приятно удивлены: у сельсовета стояли три крытые брезентом грузовые машины, а под обрывом покачивался буксирный катер – это отец Сенечки Ерошкина шёл с верховьев порожний и заглянул в Русаки к Семену.
Ребята обедали наспех, глотали всё, почти не прожевывая, и надоевший за три недели куриный гуляш казался им царской едой. Ко всем неожиданностям бригадир дядя Лёша привез алюминиевую трёхведерную флягу с молоком, и десятиклассники выпили всё до капли. Потом похватали свои сумки с вещами, бросились к грузовикам, а десятый «Б», естественно, кубарем покатился под обрыв на катер.
Острый нос катера мягко резал воду. Водяные радужные валы откатывались назад.
Катер ходко бежал к городу, оставляя за собой пенистый след. Вода у винта бурлила. Светлана так загляделась на бурун за кормой, что у неё закружилась голова.
По берегам стоял голый лес. Над рекой сильно тянуло сквозняком. Ветер разгуливал над водой, гудел, как в трубе, и давно уже снёс всю листву. Деревья жалобно поскрипывали голыми ветвями, словно жаловались на ревматизм в сучках.
Приближение города было встречено восторженным и шальным «ура». Все вылезли из трюма и, несмотря на сердитые крики Сенечкиного отца, такого же полного и невысокого, как сын, столпились на палубе. Мария Николаевна со страхом глядела, как ребята навалились на хрупкие леера:
– Ой, ребятки, осторожнее, ой, осторожнее! – всплескивала она руками и уговаривала их спуститься вниз.
Одноэтажное голубое здание речного вокзала медленно плыло навстречу, и его деревянный шпиль, казалось, задевал за тучи. На маленькой деревянной пристани никого не было. Лишь высокий тополь уныло покачивал ветками с одинокими сморщенными листочками и стаей нахохлившихся ворон.
Катер заныл тонким сигналом, предупреждая о прибытии, взревел натужно дизелем, стопоря ход и разворачиваясь, чтобы удобнее было причалить. И когда катер мягко стукнулся стальным боком о закрепленные на стенке причала автомобильные покрышки, то вороны испуганно закаркали, сорвались с тополя, так громко и раскатисто раздалось над притихшей рекой дружное «ура». Наконец-то «бэшники» прибыли в город.
В учительскую вбежала Людмила Владимировна, преподава-тельница химии. Она растерянно окинула взглядом всех присутствующих и бессильно опустилась на стул. На глазах блеснули слёзы:
– Десятый «Б» не явился на урок, – она отвернулась к спинке стула и тихонько всхлипнула. – Захожу в класс, а там только Окунь и Лошкарёва... За что они меня так не любят?!
Алина Дмитриевна развела недоуменно руками, потому что все в учительской посмотрели на неё, классную руководительницу десятого «Б».
–Я думаю, они сегодня не только на ваш урок не явятся, – негромко сказала Мария Николаевна Сыромятникова. Она ожидала этого, но не верила, что произойдет.
Вчера, прощаясь с десятиклассниками на пристани, Мария Николаевна предупредила:
– Не забудьте, ребятки, завтра занятия.
– А отдыхать когда? – спросил Игорь Оленьков, насупив чёрные разлётистые брови.
– В следующее воскресенье, – пошутила Мария Николаевна, сняв очки и протирая их платком, чтобы не видеть вопрошающих глаз «бэшников».
– Здорово придумано! – зашумели ребята. – Сегодня воскресенье, а мы работали. Мария Николаевна, ведь мы же три недели без отдыха!
– Агнесса Викторовна вчера позвонила в правление и сказала, что занятия начнутся завтра. Вы же понимаете, что отстали от программы, и нагонять будет трудно.
– Если б я знал, – обидчиво произнес Ерошкин и сильно хлопнул по ладони своей измызганной «капитанской» фуражкой.
– Что же вы сразу не сказали? – зашумели и другие ребята.
– Извините меня, – тихо произнесла Мария Николаевна, – но я подумала, что вы откажетесь работать. А так жалко было – картошка не вся выкопана, – она старательно протирала стекла очков, боясь увидеть сердитые лица ребят.
– Да ладно, – проворчал Ерошкин. – Мы вас прощаем, всё-таки вы с нами работали тоже, – и махнул дурашливо рукой.
И тут, кажется, Рябинина оказала:
– А вот возьмём и завтра не придём на уроки. Обещали же день отдыха, – сказала тихо, но упрямо, и все услышали её и сразу загалдели:
– Правильно! Придём послезавтра!
– Мария Николаевна, вы не обижайтесь на нас, но мы, и правда, завтра не придём на занятия, – Герцев глядел прямо ей в глаза.
– Точно, Серый, не придем! – хлопнул друга по плечу Игорь Оленьков, а Ерошкин, глядя на учительницу снизу вверх – был ей до плеча, сочувственно посоветовал:
– А вы тоже не идите завтра в школу, Мария Николаевна.
– Семён, да что ты такое говоришь? – улыбнулась растерянно Мария Николаевна, совсем не веря, что «бэшники» поступят так, как решили.
И вот они, действительно, не явились на занятия.
Экстренно собрался педсовет.
Говорить начала завуч школы Агнесса Викторовна: Кузьма Петрович вышел на работу после болезни первый день и молча сидел у окна.
– Итак, товарищи! – Агнесса Викторовна сложила пальцы в «замок» перед грудью и громко хрустнула ими: она так всегда делала, когда волновалась, а сегодня просто не знала, с чего начать разговор. – Итак, товарищи, у нас – чепе! Вы знаете, что десятый класс «Б» не явился сегодня на уроки. И это просто возмутительно! Надо их...
– Наказать! – с усмешкой под пушистыми рыжеватыми усиками подсказал преподаватель черчения Борис Иванович Кручинин.
–Да! Наказать! – страстно воскликнула Агнесса Викторовна и вновь хрустнула пальцами. – Не всех, конечно, а зачинщиков!
– Если они вам их назовут, – иронически усмехнулся Кручинин.
Но Агнесса Викторовна не обратила на его реплику внимания:
– Я просто слов не нахожу от возмущения! Как это всё назвать?
– Забастовка... Или нет, лучше – картофельный бунт, – изрёк Кручинин, усмехаясь по-прежнему. – А что? Были же соляные бунты, даже мясные, а тут – картофельный! Как при Петре Первом, верно, Тамара Игнатьевна? – обратился он к преподавательнице истории Лапшенковой.
–Я назову это безобразием! – воскликнула Тамара Игнатьевна. – У меня и так из-за уборки картофеля пропали десять часов истории, а они сорвали сегодня одиннадцатый!
– А на мой взгляд, – поднялся со стула и горячо заговорил Кручинин, – они правильно сделали. Мы же обманули ребят.
Обещали сначала день отдыха? Обещали! А не дали! Разве это хорошо – обманывать? Вам вот, Тамара Игнатьевна, часы пропущенные жалко, а ребят не жалко? Я вот в колхозе с десятым «А» был. Они, конечно, подчинились, а честное слово, я жалею, что они подчинились! А десятый «Б»...
Но Агнесса Викторовна не дала ему договорить, резко оборвала:
– Потом выскажетесь, Борис Иванович! – Кручинин махнул досадливо рукой и уткнулся в кроссворд.
– Товарищи! Да ведь мы забыли, что они ещё дети! – встала Мария Николаевна.
– Дети! Мы в их время готовы были учиться круглосуточно! – презрительно дернула плечом Лапшенкова.
Но Мария Николаевна твёрдо продолжала:
– Они работали не только в это воскресенье, но и в другие, пока были в колхозе, тоже. А между тем работа на предприятии оплатилась бы вдвое. А мы ребятам один день отдыха пожалели. Тамара Игнатьевна, – обратилась она к Лапшенковой, – разве не видели вы, как все работали: и десятый «Б», и класс Бориса Ивановича, и ваш десятый «В»? Уж на что Сутеев или Ерошкин – лодыри, а тут работали, как заведённые. Игорь Оленьков, – голос её потеплел, – девочкам лопаточки выстругал, чтобы они руки не портили...
– Ну, всем известно, что Оленьков – ваш любимчик, – дёрнула вновь плечом Лапшенкова.
– И вовсе не потому я так говорю. В поле работал не только Игорь, а вот догадался лопаточки сделать именно он. А вы говорите – любимчик! Да, мне нравится с ним работать, он всё схватывает на лету. А вам разве не нравится ученик, если он ваш предмет знает лучше других? В том же классе «Б» – Оля Огуреева, Оля Колесникова, Света Рябинина, Настя Веселова... Они вам разве не нравятся? Нет, что ни говорите, а у вас, Алина Дмитриевна, чудесные ребята, – заключила она, повернувшись к Новиковой.
Агнесса Викторовна, слушая Сыромятникову, всё больше краснела. Она понимала, что надо было всё же дать ребятам отдохнуть, но и сказать сейчас при всех, особенно при молодых учителях, она не могла. Нет, надо стоять на своём... И она сказала:
– И как бы вы их ни расхваливали, Мария Николаевна, а это нельзя так оставить. Начитались книг про всякие забастовки, тоже мне – борцы за справедливость объявились! Все десятые классы явились в школу, а класс «Б» у нас особенный. И надо обязательно выяснить, кто зачинщик, и...
– На плаху его! – не выдержал вновь Борис Иванович.
И тут Кузьма Петрович деликатно кашлянул, призывая всех к вниманию:
– Ну, вот что, друзья мои, послушал я вас... Наказывать мы никого не будем, – директор ладонью мягко осадил Агнессу Викторовну, увидев, что она встрепенулась и хотела встать. – Что ж... взбунтовались, показали характер, а мы им покажем, что ничего не произошло, словно, ничего и не было...
– Да как же... – начала Агнесса Викторовна.
– А вот так. Накажем – месяц будут в обиженных героях ходить. Как же – борцы за справедливость! Будут огрызаться, дисциплина упадет. В десятом «Б» такие же ребята, как и в других классах, но вот свою самостоятельность они чаще других показывают. Позвольте напомнить, что во многих школьных конкурсах и олимпиадах они побеждают очень часто, а, казалось бы, и не готовятся. Правда ведь, Алина Дмитриевна? Показали они вам хоть раз свой сценарий? -Новикова отрицательно покачала головой, и директор удовлетворенно вскинул палец вверх. – Вот то-то и оно. Готовятся без мелочной опеки, как делаете вы, Тамара Игнатьевна, в своем классе, а уважающие себя «бэшники» вашим ребятам... э-э-э, – директор улыбнулся, – нос утирают! Наказать их, конечно, следовало бы, но не будем!
Кручинин и Мария Николаевна улыбнулись при его словах, а Новикова нахмурилась, директор, заметив это, тут же предупредил её:
– Алина Дмитриевна, голубушка, пожалуйста, ничего не говорите в классе, не ругайте их.
Алина Дмитриевна протестующе вскинула голову, но директор, мягко улыбаясь, повторил:
– Прошу, ничего не говорите им. И еще минуточку, товарищи. Агнесса Викторовна, я договорился с директором механического завода, чтобы наши десятиклассники поработали на производстве. У нас не хватает станков, у них – станочников, а наши парни вполне могут работать и токарями, и фрезеровщиками. Вот там пусть и покажут свой характер. Так что, составьте график, сведите все уроки труда в один день. И, мне кажется, пусть ребята сами изберут бригадиров. Вот у вас, Алина Дмитриевна, бригадиром мог бы стать Володя Остапенко. Как вы думаете?
– Остапенко? – всполошилась Новикова. – Остапенко, скажете тоже! Да он еле-еле на тройки тянет, надо кого-то поответственнее!
– Да при чем тут ваши тройки? – пожал плечами директор. – У Остапенко – руки золотые, – он повернул голову к Борису Ивановичу, который, кроме черчения, вел и уроки труда у старшеклассников. – Скажите, Борис Иванович, можно ли Володю Остапенко бригадиром назначить?
Кручинин кивнул:
– Ещё как можно! Я ведь, если ухожу из мастерской, его оставляю за себя, знаю – будет порядок.
– Вот видите, Алина Дмитриевна, а вы – тройки, ответственность! У Остапенко эта ответственность самая и есть на самом высшем уровне. Там – производство. Там – не просто пятерки по труду нужны, а умение работать.
Алина Дмитриевна совсем не слушала директора, размышляя о давно наболевшем, но не высказанном никому: видимо, что-то она не поняла в характерах ребят, надеялась лишь на свой авторитет учителя. У-чи-те-ля... Слово-то какое ёмкое – учитель. Думала: раз сказал учитель, то они должны на веру каждое слово брать. А десятый «Б» всё норовит как-то по-своему сделать...
Два раза в неделю Светлана Рябинина приходила в редакцию на занятия: её мать была сотрудником городской газеты, пока не стала пенсионеркой, и Светлана тоже решила стать газетчиком.
Светлане нравились все рабкоры – в основном рабочие городских предприятий, люди открытые и честные. Вот Веденеева, старичка-пенсионера, желчного любителя критики, не любила. Почему-то все его заметки были только критические, наверное, он и видел вокруг себя лишь плохое, да и разговаривал одними вопросами, будто допрашивал. Уставится на собеседника ехидными колючими глазками и задает без конца одни вопросы. Светлана иногда сравнивала знакомых с кем-нибудь из животных, так вот Веденеев ей напоминал своим взглядом крысу, что видела она однажды в детстве. Заскочила в дровяной сарай, прячась во время игры, и вдруг увидела на поленнице дров здоровенную крысу – она смотрела на Светлану сверлящим злым взглядом. Девочке стало жутко, и она с криком выбежала из сарая. И долго ей потом снились маленькие злые крысиные глазки...
В школу рабкоров ходил и Юра Торбачёв. Юра часто бывал у них, пока брат Вовка не ушел на службу в армию, а потом неожиданно появился в школе рабкоров, хотя непонятно, зачем ходил на занятия – за полгода ни одной строчки в газету не написал, а в редакции просто зевал, прикрывая рот рукой. Однажды Светлана спросила его, для чего он ходит в школу рабкоров, и Юра хмуро ответил, что для интереса, и больше ничего не сказал.
После занятий в редакции Торбачёв обычно провожал Светлану домой. Однажды дошли до железнодорожного пешеходного моста и остановились на самой его середине, разглядывая внизу, как деловито сновали по путям маневровые тепловозики-«кукушки», лязгали буферами вагоны, выстраиваясь в длинные составы. На самом дальнем пути распластался состав с автоприцепами, шпальным брусом и брёвнами. Он дёрнулся, медленно тронулся с места – так-так-так. Перестук буферов затих в хвосте состава, и поезд, как длинная гусеница, пополз по рельсам.
– Гляди, повёз прицепы с вашего механического... – Светлана толкнула локтем Торбачёва. Но тот молчал. И Светлана опять заговорила:
– Юр, скажи, зачем ты в школу рабкоров ходишь? Ведь ещё ни одной заметки не написал, неужели не о чем? Ну, хоть бы о своей бригаде.
– А зачем голову ломать, – усмехнулся Торбачёв, – и другие напишут. – Ну не объяснять же ей, что ходит он в эту школу ради неё, Светки.
– А мне вот нравится журналистика... – Светлана мечтательно улыбнулась. – Я всем хочу рассказать, о чём знаю, что увижу...
– Да нужны кому-то твои рассказы, – хмыкнул Торбачёв. – Тоже мне, нашла интересное на станции – пути да вагоны.
– Да как же – неинтересное? – всплеснула руками Светлана. -Раньше станция была тупиковая, а сейчас железная дорога дальше на север пошла, разве это неинтересно?
– Ну и что такого в этом? В Союзе сотни таких дорог, вот БАМ, к примеру. Да там и без тебя напишут. А я тебе скажу, что не женское это дело – журналистика, командировки...
– А что женское? Дома сидеть?
– Ну, не совсем дома... Бухгалтер там, врач, продавец. Женщина должна быть дома с семьёй, а не по командировкам ездить.
– А вон, гляди, – Светлана махнула вниз рукой – там, у одного из вагонов пассажирского поезда, толпились студенты-стройотрядники. Брякала гитара, чей-то глуховатый голос негромко пел: «Люди идут по свету...» – Видишь, девчонки. Тоже ведь не девчачье это дело – по стройкам ездить, а едут! Они из Сургута, я знаю их комиссара!
– Мне до них дела нет, а ты про журналистику забудь, – набычился вдруг Торбачёв. – Поступай лучше в пединститут или на экономическое отделение. Товаровед – отличная специальность, между прочим...
– Что?! – Светлана крутнулась на каблуках, как только не сломала их. – Тоже мне, какой указчик нашелся! И без тебя знаю, что мне делать! Ты к нам больше не ходи, всё равно Вовки дома нет! А мной нечего командовать, я тебе никто, – она вновь резко развернулась на каблуках и пошла прочь.
Торбачёв крикнул вслед:
– Погоди, я провожу!
Но Светлана даже не оглянулась.
Торбачёв стоял обескураженный и думал, что девчонки – несносный народ. Казалось, нравится он Светлане, она с удовольствием ходила с ним в кино, а тут даже появляться у них запретила. Хотя верно, чего он там не видел?.. Дружок Вовка в армии, а Светка еще зелёная, до невесты не доросла. Пигалица... И все-таки Торбачёву было грустно: Светка ему нравилась больше, чем разбитные заводские девчата.
Луговой, редактор городской газеты, дал Светлане задание написать об одной из стенгазет. Он и тему подсказал, и куда идти посоветовал. И день самовольного отдыха она решила использовать для выполнения того задания.
Светлана доехала на автобусе до набережной, где останавливался небольшой катерок с громким названием «речной трамвай», а попросту – паром. Он курсировал между городом и совершенно изолированным от него посёлком со странным названием – Моторный. Почему Моторный, Светлана не знала. На том берегу был причал буксирных катеров, может, поэтому и – Моторный?
Паром причалил к деревянным мосткам, на которых ожидали переезда несколько человек.
Светлана сошла на берег вместе со всеми. По асфальтовой дорожке пошла, поднимаясь на дамбу: левый берег реки был пологий, и посёлок в половодье от прибрежных домиков до дальних, смотревших окнами на картофельное поле, затоплялся, пока не построили эту дамбу. И дома в посёлке необычные – с высокими фундаментами, чтобы вода не проникала внутрь, а если такое случалось, то жители Моторного перебирались на чердаки, но из поселка не уезжали, а по улицам плавали на лодках, потому у каждого дома на козлах дожидались своего часа – июньского разлива реки – лодки: килевые шлюпки, плоскодонки. Чаще последние: строить их легко, да и пройдут они всюду – на тихой воде плоскодонки прочны и устойчивы. Но вот уже несколько лет лодки стояли на приколе, разве что самые заядлые рыбаки по весне спускали на воду самодельные свои «корабли», но многие из них давно уже обзавелись отличными металлическими катерами типа «казанки». Сновали по реке и быстроходные «Прогрессы». Впрочем, других марок Светлана не знала, а вон сколько катеров болтается у пирса лодочной станции.
Светлана постояла немного на дамбе. Отсюда далеко видно, ведь дамба, пожалуй, повыше противоположного берега. Вся река и посёлок видны, как на блюдечке. По реке то и дело пробегали моторные лодки. Басовито гудела «Ракета», пришедшая с верховьев, причаливая к речному вокзалу, откуда только что отвалила «Москва», и, утюжа воду, неуклюже, неторопливо пошла вниз по реке. «Москва» пронзительно засвистела перед ширмой из узких плотов-бонов, перегораживающих реку, требуя пропустить её.
Сплавщики в ярко-оранжевых спасательных жилетах выскочили из двух домиков, срубленных на плотах, быстро заработали лебедками, и ширма, сначала нехотя, а потом стремительнее, подгоняемая быстрым течением реки, двумя крыльями отпрянула к берегам. Будто радушный великан раскинул руки: путь свободен...
Светлана знала, что эта перегородка из плотов со странным названием – ширма, служила для брёвен-одиночек, плывущих откуда-то сверху, ловушкой. Сплавщики ловили брёвна и баграми сталкивали в огороженный бонами от всей реки закуток. А когда брёвен набиралось достаточно, их сплавляли молем-самосплавом вниз по реке до фанерного комбината, если много было березы, или связывали в плоты и буксировали вверх по реке, на лесокомбинат. Глядишь, брёвнышки шли в дело. Но если честно, то много, выброшенного в половодье, леса остается на берегу, всё это гниёт годами, а то брёвна, переполненные влагой, уходят на дно или плавают торчащими из воды «топляками».
Светлана понаблюдала, как сводили ширму сплавщики, посочувствовала им молча, глядя, с каким напряжением они крутят ручки лебёдок, и отправилась в посёлок. Ей надо было попасть на улицу Гагарина к редактору стенгазеты, о которой она собиралась написать. Она шла и удивлялась: надо же, здесь и улицы сплошь речные да сплавные – Речная, Катерная, Якорная, Сосновая, Канатная... Но и космонавтов сплавщики, видно, тоже уважают: рядом с улицей Гагарина была улица Титова.
Светлана поёжилась: холодно. Весь день солнце боролось с тучами и ветром. Ветер зло и порывисто рвал с деревьев последние листья, швырял их на землю целыми пригоршнями. Или, хвастаясь силой, поднимал с земли целые горы сухого осеннего золота, и вот уже завертелись листья в бешеном танце, и всё терялось в рыжей метели. Ветер свистел, улюлюкал, рычал и бросал в небо, в лицо прохожих сухие листья, бессовестно оголял деревья. Злорадно хохоча, он винтом вворачивался в стаи туч, как волк, выискивая среди стада самую пушистую, кудрявую, и вгрызался в её тело. Тучи, суетясь, стремглав бросались туда, куда, играя, направлял их злой ветер, и в образовавшуюся брешь прорывались лучи солнца.
Под напором ветра тучи разомкнули свой суровый, хмурый строй. Одинокий солнечный лучик проскользнул вниз... О, чудо! Поникшая замерзшая осинка около одного из домов заполыхала, как костер. Всеми своими листочками деревце затрепетало под лучами солнца, веточки, казалось, потянулись вверх, к живительному теплу. Это была невероятная картина: хмурая улица, неприветливые серые дома – и единственное яркое пятно на сумрачном фоне, горящее, манившее к себе взгляд...
Светлана вошла в крайний, первый на улице Гагарина дом, построенный из бруса, покрашенного в голубой цвет. Краска почти всюду потрескалась, и дом выглядел, как многоглазая диковинная рыба с голубой чешуей.
Светлана поднялась на второй этаж на темноватую площадку, придавила кнопку звонка. Дверь открыла женщина с загорелым морщинистым лицом. На ней было синее строгое платье, на плечах – пуховая шаль, на ногах валенки. Светлана вгляделась и внутренне ахнула: да ведь это Валентина Юрьевна, бывший директор их школы.
– Что вы хотели? Вы к кому?
– Валентина Юрьевна, а вы меня узнаете? Я – Светлана Рябинина из восьмого «Б», из третьей школы.
– Ну-ка, ну-ка... – Валентина Юрьевна провела Светлану за руку в прихожую, где было очень светло от лампы дневного света на потолке. Она ещё раз внимательно посмотрела на Светлану:
– Ну-ка, ну-ка... А ведь действительно, Рябинина! – и она улыбнулась широко-широко, как делала это на уроках, если в неугомонном восьмом «Б», где она вела литературу до ухода на пенсию, не пришлось поставить ни одной двойки. Валентина Юрьевна обняла Светлану – была она невысокого роста, грузная, волосы, как и прежде, коротко стрижены, пока еще не седые, и глаза – те же: карие, строгие, ясные.
– Викеша, ты только посмотри, какая у нас гостья неожиданная. Нет, подумать только, Светочка Рябинина!.. Выросла, повзрослела, похорошела...
Из другой двери в прихожую вышел совершенно седой старик, намного выше Светланы, а уж Валентины Юрьевны – тем более. Он был тоже тепло одет – коричневый свитер-самовяз, во рту торчал пустой мундштук для сигарет с головкой Мефистофеля. Над серыми вислыми усами – крупный крючковатый нос, а глаза притаились в глубоких глазницах.
– Викеша, ты только посмотри, кто к нам пришел – Светочка Рябинина из моей школы. Я у них литературу преподавала до восьмого класса. А теперь кто у вас?
– Анна Павловна.
– О! Это хорошо. Она – отличный преподаватель. Пожалуй, самый лучший в городе.
– И мы тоже так считаем, – Светлана улыбнулась.
– Да какими ветрами ты ко мне? Как нашла? Подумать только, Светочка Рябинина! Ты знаешь, Викеша, она такие гримасы уморительные строила: вот так – вздёрнет нос, губу.
Сразу ясно – недовольна. Слова не скажет, а выразит своё неудовольствие. Да что мы здесь стоим, проходи, проходи! – Валентина Юрьевна, обнимая Светлану за плечи, повела её в комнату. Было видно, что она от души рада ей, а Светлане стало неловко.
«Поросята мы, – подумала она. – Ушла Валентина Юрьевна из школы, и мы про неё забыли. Бревна, а не люди». А ведь многие доверяли ей свои тайны, обращались за советом, шли за миром в случае ссоры. Да и для Светланы она была первым уважаемым человеком после матери, и как случилось, что ушла Валентина Юрьевна из школы, а они её забыли, вот этого Светлана не могла понять.
Она окинула взглядом опрятную комнату, где стояли два полированных шкафа с книгами, сервант, на котором лежали свернутые в трубку листы ватманской бумаги, наверное, стенгазеты. У одной из стен – софа, два кресла, у другой – телевизор «Кристалл» и радиоприёмник на тонких чёрных ножках. На полу – огромный мягкий ковер, на стене, над софой – тоже. А на стенном ковре – у Светланы даже дух заняло – висела шашка в простых обшарпанных ножнах с позеленевшей медной табличкой.
– Да как же ты меня нашла? – спросила вновь Валентина Юрьевна, усаживая Светлану на софу и опускаясь рядом с ней. Светлана замялась немного, чувствуя, что сделает ей больно, ответила:
– Вообще-то я к Викентию Денисычу...
– А-а... – тень печали мелькнула в карих глазах Валентины Юрьевны, но она бесшабашно махнула рукой. – Ну, все равно я рада тебе. Викеша, а это твоя, оказывается, гостья! – крикнула она ушедшему в другую комнату мужу. – Ну, а я пойду заварю чайку. Подумать только – Светочка Рябинина... – пробормотала она, уходя. – Совсем выросла...
Викентий Денисович вышел к Светлане с книгой в руках. Во рту по-прежнему торчал «Мефистофель».
–Ну-с... Я слушаю вас. Чем могу служить? – голос у него оказался необычно звучным, командирским. Да и держался он прямо, подтянуто. Светлана знала от матери, что он долго служил в армии, был казачьим офицером до революции. Потому Светлана во все глаза рассматривала его: ведь это же надо, увидела человека почти из прошлого века. И сколько же ему лет? Семьдесят, восемьдесят?
– Так чем могу служить? – повторил, хмурясь, Викентий Денисович. Не понравилось ему молчание неожиданной гостьи.
