Текст книги "Аттестат зрелости"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Светлана коротко объяснила, что ей нужно, и Викентий Денисович улыбнулся светлой, совсем дед-морозовской улыбкой, подошел к серванту, взял рулон ватмана, протянул Светлане:

– Пожалуйста, смотрите...

Светлане понравилась стенгазета: красочная, много материалов, умело развёрстанных. До сих пор ей чаще приходилось видеть стенгазеты иные – с огромным, посвященным празднику рисунком, скучной передовой статьей на тему ударного предпраздничного труда, да раздел юмора и сатиры с наклеенными картинками из различных календарей. А в этой – всё, как в городской газете. С той лишь разницей, что текст напечатан на машинке, а рисунки не клишированы – нарисованы художником, встречались и фотоснимки.

Светлана разворачивала лист за листом и думала уважительно: сколько же надо терпения и любви иметь к делу, чтобы сделать стенгазету такой интересной, всем нужной.

Викентий Денисович сидел рядом, посапывал мундштуком и давал краткие комментарии. Особенно Светлане понравилась статья про главного механика Миронова, который, имея в своём ведении материальные ценности, за два года работы отгрохал дом-особняк, купил машину... И много ещё чего натворил, о чём было написано в статье, подписанной самим Викентием Денисовичем, который был народным контролером. Партийная организация сплавной конторы не оставила без внимания «деловитость» Миронова в свою, личную сторону. Его судили на товарищеском суде, но поскольку он всенародно покаялся, вернул сумму причинённого ущерба, его дело не передали в народный суд.

– Он работает по-прежнему главным механиком? – спросила Светлана.

Викентий Денисович отрицательно покачал головой:

– Нет, сейчас Миронов – разнорабочий. Всё выплатил, до последней копеечки, машину продал...

– А почему же его дело не передали в народный суд? – недоумевала Светлана. – Ведь вор же, вор!

– Милая девушка, всё не так просто... Можно было бы и в суд, да ведь у него трое детей. Ну, посадят Миронова за решётку... А дети? Детям как потом в глаза другим детям смотреть, ведь их отец – вор, в тюрьму сел? Не пропали бы они, а вот душевную травму им значительную нанесли бы. Мы ведь и о детях обязаны думать, о своих, о чужих – они наши дети, советские, потому и воспитывать мы их должны сообща. Я сам и предложил не передавать дело в народный суд. Ну, а если Миронову урок впрок не пойдет, тогда...

– А потом опять механиком будет?

– Разве что на буксире, а главным – никогда.

Они долго беседовали, пока их разговор не прервала Валентина Юрьевна, поманив мужа пальцем на кухню. Викентий Денисович ушёл и вернулся, торжественно неся перед собой никелированный самоварчик. Следом шествовала Валентина Юрьевна, держа на вытянутых руках чёрный раскрашенный яркими цветами поднос с чайными чашками и розетками, наполненными вареньем.

А потом пили чай с клубничным, черничным, голубичным вареньем и вспоминали годы работы Валентины Юрьевны в школе, не замечая, что за окном уже стемнело. И Светлана чувствовала себя уютно от ласковой доброжелательности хозяев.

– Ох, – спохватилась Валентина Юрьевна, когда настенные часы отзвонили восемь раз, – скоро последний паром, а мы заговорились... Викеша, проводи девочку до пристани.

Светлана одевалась в прихожей, а Валентина Юрьевна придирчиво следила, чтобы были тщательно застегнуты пуговицы на её пальто и у Викентия Денисовича на шубе, проверила, есть ли на шее мужа шарф.

В сопровождении Викентия Денисовича Светлана шла по слабо освещённым улицам Моторного. Она думала, что старик будет задерживать её, но Викентий Денисович шагал споро, широко, так, что Светлана сама еле поспевала за ним.

– Викентий Денисович, а вы в восемнадцатом году здесь не были? – спросила Светлана, вспомнив про шашку.

– Нет, милая девушка, я здесь тогда не был. Я служил в Первой конной.

– Правда? А Буденного видели?

– К сожалению, лично не знаком, но видел его на митингах: я ведь командовал всего-навсего взводом. А рос под Оренбургом в казачьей семье, учился в Сибирском кадетском корпусе, службу потом начал в Сибирском казачьем войске в тринадцатом году. Дерзок был с начальством, потому как только началась первая война с германцем, меня сразу же отправили на фронт, думали, погибну, а я выжил. И на счастье мое, в одном со мной эскадроне служил мой двоюродный брат, он был большевиком. Он-то меня и научил уму-разуму, мы с ним потом и у Буденного служили, он погиб в гражданскую, а я вот жив. И во вторую германскую довелось повоевать. В этот раз меня никто не посылал, я сам добровольцем пошел в ополчение. Мы тогда жили с Валентиной Юрьевной в Москве, поженились перед самой войной, она была такая молоденькая, ясная вся... И работали мы в одной школе, я ведь и здесь, в Верхнем, тоже в школе трудился, но не в вашей, а на Моторном...

– А как же вы здесь оказались, в нашем городе? – удивилась Светлана.

– Видите ли, Светлана, я сюда прибыл в конце войны, и не по своей воле... После плена, – Викентий Денисович замолчал, и если бы Светлана увидела его лицо, то на нём совсем не было хоть и строгого, но в то же время и добродушного выражения, его лицо было суровым и печальным, однако было темно, и Светлана ничего не увидела, но сердцем поняла, что надо изменить тему разговора.

– У нас в школе есть отряд поисковый. Мы решили изучить историю всех памятников и обелисков в нашем районе. Вот сейчас ищем родственников тех красноармейцев, что похоронены в Старом парке, знаете, там сейчас новый памятник установлен. Сначала казалось всё легко – обратись в музей или архив, и там обо всём расскажут, а на самом деле это очень нелегко: не всё документы есть в архиве, тем более в музее.  А ещё мы ищем наших бывших выпускников, кто воевал, кто погиб...

Викентий Денисович молча слушал девушку. И, лишь подойдя к пристани, сказал:

– Это вы хорошо придумали. Мы, живые, должны знать о тех, кто отдал свои жизни за нашу жизнь. Должны знать и никогда не забывать.

Светлана едва успела на последний паром, а то пришлось бы топать по мокрой и длинной ширме. А путешествие это не из приятных.

На катерке, кроме Светланы, переправлялись в город несколько рабочих-сплавщиков. Когда она сходила по трапу на городскую пристань, её кто-то дернул за рукав. Светлана сердито оглянулась. Перед ней стоял Олег Власенко из десятого «В», секретарь комсомольской организации школы. Он жил на Моторном, как многие «вэшники».

– Свет, откуда ты?

– Я? – Светлана растерялась: увидеть Олега она не ожидала.

– Олег! – закричали с катера. – Скорее! Отваливаем!

Власенко рванулся к парому, ногой коснулся уже сходни, но остановился и крикнул своему другу Борьке Кузьмину:

– Борь! Скажи моим, пусть не беспокоятся, я приду позднее!

Катер зарычал мотором, обдал Светлану и Олега брызгами, отплыл медленно к далекой цепочке огней на другом берегу реки, а с катера раздалось что-то задиристо-весёлое, но ветер отнес в сторону этот крик.

– Тебя проводить?

– Зачем? Подойдет автобус, сяду и поеду, – ответила Светлана Олегу. – Как раз к дому подъеду.

– Ну, я тоже подожду с тобой автобус. А ты чего в школе не была?

– Отпросилась, – Светлана насторожилась.

– Отпросились всем классом, да? Я ведь знаю, из ваших никто не пришел сегодня.

– А знаешь, что же спрашиваешь? – засмеялась Светлана. – И чего так беспокоишься о нас?

– А всё-таки вы свиньи: Марию Николаевну подвели. Такой скандал на всю школу устроили. Педсовет сегодня был.

– Марию Николаевну жалко, – вздохнула Светлана. – Она хорошая. Но ведь дело сделано. Это, знаешь, борьба за справедливость.

– Глупость это, а не борьба! – рассердился Олег. – Позор! Комитетчики-прогульщики!

– Да еще и зачинщики!

– Что-что? – не понял Олег.

– Зачинщики, говорю. Это же я первая сказала, что не придём в школу, я же не думала, что все поддержат.

– Думать надо было! Что вот делать с тобой? Обсуждать на комитете?

– А ты не говори никому, что я тебе сейчас сказала, ведь и так бы не узнал, если бы меня не встретил, – рассмеялась Светлана. – Считай, не видел меня и ничего не слышал.

Вдали мелькнул свет фар, и через несколько минут к остановке подкатил «Икарус». Светлана вошла в автобус, Олег – следом. Улыбнулся шутливо:

– Навязался в провожатые, так уж домой провожу. Не возражаешь?

Алина Дмитриевна, несмотря на  предупреждение Кузьмы Петровича, всё-таки не сдержалась и на следующий день почти половину урока вместо биологии преподавала классу правила поведения. «Бэшники» молча занимались своими делами, и это равнодушие к её словам все больше и больше раздражало Новикову, но она совсем не предполагала, что слова Кузьмы Петровича так сильно залягут ей в сердце: «Я всю жизнь отдала ученикам, честно выполняла свои обязанности, учила их тому, что сама знала, это – последний мой выпуск... Почему именно с ними я не могу найти общий язык?»

– ...Одним словом, эту вашу выходку комсомольская группа класса должна обсудить и оценить должным образом, а зачинщики должны понести справедливое наказание. Не ждите, когда за это дело возьмется администрация.

В глазах ребят мелькнул интерес: как это – самим себя наказывать?

– Вот-вот... Именно наказать зачинщиков, – повторила Новикова, – я уверена, это – Ерошкин и Оленьков!

Кто-то хихикнул, но Алина Дмитриевна не обратила на это никакого внимания.

– А чё – Ерошкин, чё – Ерошкин! – завертелся на своей первой парте Сенечка. – Чуть что – сразу – Ерошкин!

– Вот как получишь выговор, тогда узнаешь «чё Ерошкин», – передразнила его Алина Дмитриевна.

– Вам бы одни крайности: исключить из школы, выговор дать...

– Кто... это... ска-зал! – медленно, по слогам выговорила Новикова, и её лицо залилось краской. – Я спрашиваю: кто это сказал?

Все молчали.

– Что боитесь признаться, или стало, наконец, стыдно?

– Это я сказала, – поднялась Светлана.

– Ты-ы?! Ну, знаешь, я от тебя не ожидала, Рябинина!

– А разве не правда? – Светлана сморщила нос. – Оленькова с Окунем после драки предлагали исключить из школы, а Игорь и не виноват был, Ерошкину – выговор, а он тоже не виноват.

– То, что я предлагала, например, Окуня исключить из школы, ему на пользу пошло. Он, кстати, был вчера на занятиях. И Таня Лошкарева тоже. А вот вы...

Все разом оглянулись.

– Я не знала! – пискнула Таня, самая тихая девочка в десятом классе, всегда аккуратная, в форме. В колхозе она не была – болела.

Но ребята разглядывали не её, а Окуня. Васька улыбался неуверенно тонкими губами.

– Рыба, ты был вчера в школе? – громко спросил Оленьков.

– Был. А что? Я должен делать, как все? Люди в воду – и дурак в воду? А я не дурак, немного умный!

Никто больше не сказал ни слова, просто отвернулись. Окуню стало не по себе: такое было совсем не в духе десятого «Б», он ожидал возмущения и приготовился к нему. А тут одноклассники, не сговариваясь, «окатили» его презрением.

Но едва закрылась дверь за Алиной Дмитриевной, как Оленьков очутился перед Васькой.

– Ну, Рыба! – зловеще произнес Оленьков.

– Оставь его, Игорь, чего с ним связываться, – удержал за рукав занесенную руку Сергей Герцев.

– Игорь! Перестань сейчас же! – закричала Ольга Колесникова, и Оленьков, вырвав рукав пиджака из руки Герцева, выбежал из класса.

Следом за Игорем потянулись и остальные десятиклассники. Окунь остался в классе один...

Следующим уроком была химия. В класс вошла Людмила Владимировна, вслед за ней – Алина Дмитриевна и незнакомая девушка в отлично сшитом платье защитного цвета. Через плечо перекинута небольшая чёрная сумка на ремне. Алина Дмитриевна подошла к столу, девушка осталась стоять у дверей.

Была она высокого роста, стройная и подтянутая, с гордо вскинутой головой. Лицо смуглое, черные глаза опушены длинными ресницами, а между аккуратных ровных бровей прилепилась черная мушка-точечка. Она была красива, эта, неизвестная классу, девушка.

Алина Дмитриевна представила незнакомку:

– Виктория Осипова. Она будет учиться в нашем классе. Приехала из Фрунзе, её папа – офицер, полковник... – Алина Дмитриевна с особым удовольствием произнесла  – «полковник», почти пропела.

– А что, её папа тоже будет с нами учиться? – невинно поинтересовалась Светлана.

Ребята засмеялись, даже Людмила Владимировна сдержанно улыбнулась. Она собиралась «отомстить» за сорванный урок, проведя сегодняшний в ледяном официальном тоне, но «бэшники» – это «бэшники»: они умели не только разозлить, могли и просто беззлобно шутить, не хочешь – засмеешься.

Улыбнулась неожиданно для всех и Новикова:

– Света, ну при чем тут папа Виктории?

– А зачем тогда знать про её папу-полковника? – Светлана почему-то почувствовала к незнакомке неприязнь, такое с ней бывало редко, чтобы вот так, с первого взгляда, невзлюбить человека: несмотря на ершистый характер она была неспособна причинить человеку зло.

– Наивный ты человек, Света! – крутнулся к ней Сенечка Ерошкин, пай-мальчик с детской непосредственностью в глазах, что, впрочем, не мешало ему быть первым двоечником в классе. – Папа – полковник, значит, девочку обижать нельзя, а то папе пожалуется, и он приведет сюда роту солдат и вздрючит всех по полной программе.

Класс захохотал, поглядывая на Осипову, как прореагирует. Она никак не прореагировала, бесстрастно и холодно смотрела на ребят. Алина Дмитриевна улыбнулась ей и бархатистым голосом пропела:

– Ты, Виточка, – тут кто-то хмыкнул, мол, вот это да: с первого дня и сразу – в любимицы, ибо только своих любимцев Алина Дмитриевна называла так ласково, но в десятом «Б» такого обращения еще никто не удостаивался, кроме тихони Лошкарёвой.

– Ты, Виточка, – повторила Алина Дмитриевна, – садись пока на последнюю парту, а там что-нибудь придумаем. Оленьков, пересядь к Герцеву.

Новенькая с легкой усмешкой на припухлых губах, не спеша, зашагала по классу.

Оленьков и не думал выполнять распоряжение Алины Дмитриевны, ждал, как поступит новенькая. А новенькая лишь на секунду задержалась посреди класса, бросила оценивающий взгляд на Игоря, потом – на Герцева, и села рядом с Герцевым.

Девчонки зашушукались, Светлана отвернулась к окну, и Настенька Веселова заметила, как скривились губы у подруги.

За окном было чудо. Белый, изумительно чистый снег мягким пухом укрывал землю. Первый снег... Он всегда наполнял сердце Светланы легкой, прозрачной радостью, но сейчас ей на сердце легла грусть: «Вот вам, девочки, шах и мат, – думала она, увидев, что Герцев зашептал что-то новенькой. – Строчите ему записочки, а она... Вот уж имечко кстати – Виктория, победительница...»

– Рябинина, опять ты о чём-то мечтаешь? – Людмила Владимировна смотрела на Светлану. – Я просто не пойму, чем забита на моих уроках твоя голова?

– Снег, – Светлана оторвала взгляд от окна с трудом, ей хотелось смотреть и смотреть на снежное, пока никем не истоптанное покрывало.

– Что – снег? – не поняла Людмила Владимировна. – При чём тут снег?

– Первый снег, белый снег... – пожимает плечами Светлана, мол, что тут непонятного.

– Людмила Владимировна, – подал голос Герцев, – если выражаться языком химии – аш два о в твердом состоянии, – он явно рисовался перед Викторией.

– Сережа, он же мягкий и пушистый, разве не видишь?

Герцев замолчал: на него смотрела та Светлана, что была в Старом парке.

Светлана не любила всякие собрания и заседания, сидела на них, позевывая потихоньку, иногда бросая задиристые словечки, и всегда с нетерпением ожидала, когда же прекратится скучное чтение с бумажек, часто заранее данных ораторам. Зевала она и на заседаниях комитета, особенно если обсуждался план работы, в котором из года в год повторялись одни и те же мероприятия, нового ничего не добавлялось. А если и добавлялось, то все равно могло быть вычеркнутым, когда план работы комсомольской организации проверялся завучем школы Агнессой Викторовной, которая больше всего на свете боялась, «как бы чего не вышло и не разгневалось начальство». Потому всё, что казалось ей необычным, что могло, на её взгляд, вызвать раздражение руководящих товарищей из гороно, она беспощадно вычеркивала. Как бы ни протестовал Олег Власенко, у нее был на все один ответ: «За вопросы воспитания учащихся отвечаю я, и никто иной!». И потому, выйдя на улицу после очередного заседания в комитете комсомола вместе с Настей, Светлана с наслаждением вдохнула морозный свежий воздух, кивнула вдоль улицы, мол, идём пешком. И они пошли, не спеша, разговаривая обо всем, что приходило в голову.

Настя дошла со Светланой до своего переулка, попрощавшись, свернула в сторону, а Светлана направилась к железнодорожному вокзалу: автобус ждать долго, к тому же – холодно. Это вам не Сочи, а город Верхний, и течет холодная река Тавда, а не плещется Чёрное море. Да и на календаре – декабрь, не лето с красным солнышком. Так что надеяться надо на «одиннадцатый маршрут», то есть на собственные ноги. А пешеходный мост через железнодорожные пути – самый надёжный путь домой.

– Свет! – окликнул Рябинину знакомый голос.

Светлана оглянулась: её догонял Олег Власенко. Она улыбнулась, на сердце затеплилось, ведь «вэшники» давно уже ушли, а он, значит, шёл следом, таился, пока Настя была рядом с ней.

– Можно тебя проводить?

– Конечно, можно. А что же раньше не подошел?

– Так... Вы шли, о своём говорили, не хотел встревать, я человек воспитанный. Давай помогу, – перехватил Олег её портфель.

– Воспитанный, это точно. И вообще – хороший парень, – она говорила задумчиво, словно для себя.

– Не хвали – перехвалишь! – Олег задрал нос.

– Да тебя разве перехвалишь? Ты со всех сторон положительный человек: и умный, и деловой, и учишься хорошо, и общественник...

– Постой, постой... Что-то ты слова какие-то знакомые говоришь, – подозрительно перебил девушку Олег.

– Конечно, знакомые! Ведь это ты так расписываешь меня в своем классе, неудобно даже, – сердито ответила ему Светлана. – С чего бы это вдруг, а?

– Откуда слыхала? – мрачно поинтересовался Олег.

– Девчонки ваши сказали. Ой, смотри, Олег, как здорово! – Светлана плавно повела рукой, показывая на гирлянды огней, сверкающие со всех сторон пешеходного моста, что перекинулся через станционные пути. – Вот сколько хожу здесь, а не перестаю удивляться, до чего красиво.

Светлана посмотрела вниз, на отходящий пассажирский поезд, подумала: «Вот и мы скоро уедем в другие города учиться».

Но долго на мосту, насквозь продуваемом ветром, не постоишь – от ветра вилась по деревянному настилу позёмка. И Светлана тронула Олега за рукав: пошли.

Возле её дома Олег, прощаясь, попросил:

– Можно я завтра с вами пойду?

Светлана сначала не поняла, о чем это он, но вспомнила, что сегодня на комитете говорили о будущем школьном музее, и она сказала, что намечена встреча с сестрой одного из погибших красноармейцев, похороненных в Старом парке.

– Пожалуйста, завтра в девять у «России», – она помахала Олегу рукой и скрылась в подъезде.

Олег поднял воротник полушубка, быстро зашагал к пристани. Он и сам не понимал, как вдруг получилось, что Светка Рябинина стала ему не просто хорошим другом. Наверное, всё началось с того самого осеннего вечера, когда он встретил Светку на речной пристани, а потом и проводил домой. Шел обратно по слабо освещенной сведенной ширме и думал о том, что произошло в десятом «Б». И как-то само собой получилось, что стал думать о ней, и ему, привыкшему к дисциплине – отец держал его в строгости, – было странно, как это – девчонка зачинщик «бунта». Стал приглядываться к ней в школе, прислушиваться к её колючим репликам во время заседаний комитета комсомола, и с каждым разом ему всё было интереснее с ней разговаривать, хотя разговоры-то в сущности, были обычные, связанные с комсомольской работой. И вот, наконец, осмелился проводить девушку домой.

Олег шёл тропой, по которой зимой жители Моторного добирались по реке, закованной в лёд, в свой посёлок. В глаза ему бил прожекторный луч от конторы сплавучастка, и ему неожиданно вспомнился недавно прошедший в кинотеатре фильм «Экипаж». Фильм классный, хотя отец сказал, что там много нереального, рассчитанного на пацанов, а уж отец знает, что говорит: сам летал на больших самолетах, но по состоянию здоровья сейчас пилот на биплане-«аннушке», работает на местном аэродроме. Олег тоже решил, что его путь после школы – в авиационное училище, но будет он  механиком, поскольку не может быть летчиком – дальтоник... И вот будет Олег – элегантный и красивый, как артист Леонид Филатов в том фильме, и встретит однажды где-нибудь Светку Рябинину, может, даже и за рубежом. Будут объятия, поцелуи... Или нет – случится авария, а он совершит что-нибудь героическое... Начнется шум, кто, мол, этот молодец, налетят корреспонденты, и первой будет она, ведь, кажется, Светка собирается поступать на факультет журналистики, а он – неузнаваемый, весь в бинтах, обожженный. Нет, пожалуй, обожженный, это не совсем красиво, пусть будет нога поломана или рука... Одним словом, она не узнает его сразу. А потом... Однако Олегу хочется, чтобы всё было не потом, а в скором будущем. Он сбил шапку на затылок, распрямил плечи. А снег скрипел под ботинками, подтрунивая: «Влюбится, не влюбится... влюбится – не влюбится…»

– Влюбится! – отчеканил Олег. – Влюбится! Все равно добьюсь своего!

Светлана пришла к кинотеатру «Россия», где обычно в их маленьком городке проходили свидания влюбленных и деловые встречи, ровно в девять часов. Издалека она увидела Олега Власенко, сидевшего на скамейке под афишами. Олег втянул голову в поднятый воротник чёрного полушубка, засунул руки в карманы, нахохлился и сгорбился, как воробей на ветке. Олег тоже заметил девушку, призывно замахал рукой в черной кожаной перчатке, встал и направился навстречу Светлане, улыбаясь светло-карими глазами.

– Привет, – шевельнул сведенными от холода губами, еле выговорил упрек. – А-а-паз-з-ды-ваешь...

– Ничего подобного! – Светлана кивнула на часы, вмонтированные в фасад кинотеатра. – Ровно девять часов. А вон и Настя! – показала она рукой на бегущую от автобусной остановки Настю Веселову. – Все в сборе.

– А-а а к-к-к-у-д-а-а п-поедем?

Светлана вытащила из кармана бумажку с адресом:

– Во, улица Речная, 11... Это, кажется, на Моторном? Да, Олег?

– Разыгрываешь... – не поверил Олег.

– Очень надо! Смотри сам – улица Речная, одиннадцать.

Зыбина Антонина Павловна, сестра Михаила Зыбина, одного из тех, кто похоронен в Старом парке, – поднесла к глазам Олега бумажку. – Смотри, Фома-неверующий!

– Точно! Да это же баба Тоня, это же рядом с нами! – изумился Олег.

– Вот дела, а? Ну, если так, то пошли, – и Олег направился к автобусной остановке, подхватив девчонок под руки.

Светлана деликатно освободила руку, глядя на неё, и Настя сделала то же самое. Олег покосился карим глазом на Светлану, ничего не сказал.

До посёлка Моторного они добрались быстро: повезло с автобусом. Только подошли к остановке, и автобус подкатил, распахнул радушно двери. В автобусе они отогрелись: отопление работало отлично. Олег распахнул полушубок, концы красного в синюю клетку шарфа выбились наружу, черную кроличью шапку сбил на затылок – русый, с рыжиной,  чуб упал на лоб. Олег удивился, что до сих пор не знал, кто такая баба Тоня:

– Вот дела, а?

Автобус перевёз их через реку по укатанной автомобильной дороге, которую строили каждый год. Едва окрепнет лед, с двух сторон устанавливали мотопомпы и качали ледяную воду прямо из реки на дорогу. От луж шёл пар, словно вода была горячая, специально нагретая. А на дороге намерзала такая плотная корка, что автомобили могли идти в поселок напрямик, а не в объезд через мост, почти до самого ледохода. И то эту ледяную дорогу приходилось взрывать.

Улица Речная была сразу же за дамбой, вся из уютных бревенчатых домиков. Они шли по узкой, протоптанной в снегу, тропинке под молчаливыми закуржавелыми деревьями.

– А красиво у вас здесь, наверное, летом, – нарушила молчание Светлана.

– Красиво, – откликнулся Олег. – Это верно. Дело у нас тут поставлено чётко, деревья подрезают, белят.  Я сам два тополя посадил, – похвалился Олег.

– Нашел чем хвастать! – усмехнулась Светлана. – Вот если бы целый сад – это да!

– А знаете, – сказала всю дорогу молчавшая Настя, – я читала, что в одной стране молодые люди, прежде чем пожениться, обязаны посадить по пять деревьев каждый, причем фруктовых деревьев, дождаться, чтобы они принялись, а уж потом – женятся. А если разводятся, то – десять.

– Если б у нас так было, то вокруг давно бы уже был цветущий сад, – засмеялась Светлана, – особенно от разводов. – Она вспомнила про брата своего Володьку и его девушку Наташу. Торбачёв как-то сказал, что она вышла замуж.

– А вот здесь я живу, – Олег показал на дом, который отличался от соседних лишь номером да щелью в калитке, куда запихивались газеты и письма.

Светлана заметила, что на Речной все дома похожи, как близнецы, лишь ящики почтовые у всех разные – голубые покупные, самодельные фанерные, а на одних воротах она увидела позеленевшую медную коробку с отчеканенным голубем с конвертом в клюве.

– Да-а... жители этой улицы не отличаются фантазией: дома один не другой похожи, как близнецы, – иронически заметила Светлана. – Хоть бы наличники сделали резные или бы ворота разной краской покрасили...

– Это не жители, а проектировщики виноваты, что всем стандартные проекты на постройку домов выдают, – возразил Олег. – И попробуй отступить от проекта. Я помню, отец хотел что-то пристроить не по проекту, так заставили снести. А что краска одинаковая, так берут, какая в магазине есть, а она там тоже одинаковая. А знаете что? Зайдем ко мне, – предложил Олег девушкам, впрочем, не надеясь на положительный ответ. – Я на той неделе новый диск купил, эстрада наша и чешская...

– Нашел чем удивить, – хмыкнула Светлана. – И вообще мы не к тебе собирались, а к Зыбиной, веди-ка лучше к ней.

– Да вот же! – и Олег сошел с узенькой тропиночки на просторную, очищенную от снега площадку перед воротами традиционного зеленого цвета.

Домик бабы Тони был тоже похож на рядом стоящие. Крыша – из серого шифера, палисадник с утонувшими в снегу кустами. Вот бревна, из которых срублен дом, почернее, чем у других, и окна вымыты до хрустального блеска. Хозяева частных домов всегда очень чисто моют окна, видимо, считают, что окна – лицо дома, его глаза. И занавесок, таких радостно-красивых, не увидишь на окнах многоэтажных домов, там чаще всего плотные шторы на все окно, словно хозяева квартир боятся, что кто-то подсмотрит их жизнь.

– А у тебя-то, Олег, снега перед воротами – утонешь, – кольнула Светлана Олега усмешкой.

Тот смутился, невнятно что-то пробормотал и поспешно ухватился за большое кольцо щеколды, чтобы открыть калитку.

– Погоди, Олег, – предостерегла его Светлане, – а нас не съест волкодав во дворе? Видишь, тут написано: «Осторожно, злая собака».

– Да что вы! Этот волкодав – во, с мою перчатку, правда, злющая очень, – он открыл калитку, с опаской заглянул во двор и широким жестом предложил девушкам войти: – Прошу...

– Нет уж, иди вперед сам, – подтолкнула его Светлана, помня про «злющую очень» собаку.

Олег храбро шагнул во двор, высматривая Жучку, лохматую маленькую собачонку. Характер у Жучки был сварливый и зловредный, она брехала даже на больших псов до того визгливо-отчаянно, что они восвояси убирались подальше от Жучкиной подворотни. Слушая, как Жучка беспрестанно лает на прохожих и заблудших на улицу посторонних собак, Олег часто думал, что мнение «каковы хозяева, таковы и животные», довольно неверное – Жучка начисто своим поведением опровергала общепринятое мнение и характером своим совсем не походила на бабу Тоню.

Во дворе вредной собачонки не было, и Олег пошел по дощатому, чисто выметенному тротуарчику в три доски. А когда он поднялся на крашенное, как и ворота, зеленой краской крыльцо, за дверями залаяла Жучка, сразу оглушив ребят. Тотчас раздался звонкий голос бабы Тони:

– Уймишь, вредина, – прошепелявила она, – вот я ужо тебя!

Жучка умолкла, а на пороге возникла невысокая полная старушка, как видно, очень весёлого нрава: лицо её сияло беззубой улыбкой, жгуче-чёрные молодые глаза смеялись, от них разбежались лучики-морщинки. Никогда Светлана ещё не видела такой весёлой старухи.

– Батюшки, да ко мне гошти! – всплеснула старушка руками. – Быштро, быштро в дом, выштудите мне вше...

Баба Тоня, вытирая на ходу руки, выбеленные в муке, о льняное полотенце, перекинутое через плечо, провела их на кухню, заставив раздеться в маленькой прихожей, обшитой фанерными листами, выкрашенными белой краской. Они сели на толстенные, крепко сколоченные табуреты, и Олег сказал:

– Баба Тоня, мы по делу к вам пришли, поговорить надо.

– Шешашь... – ответила старушка и ушла, а вернувшись, улыбнулась им, показав целый рот белейших зубов. – Мне зубы недавно сделали новые, а я всё привыкнуть к ним не могу, – объяснила она чисто, без шепелявости. – Эти зубки хороши, да не мои. Ой, да у меня пироги горят! – хлопнула себя по бокам баба Тоня и кинулась проворно к русской, пышущей жаром, печке. – Заболталась я с вами, варнаками... У меня ведь сегодня день рождения, ровно семьдесят годков сравнялось, юбилей, как говорят по-нонешнему.

– А мы не знали, извините, невпопад пришли, – смутился Олег, глянул вопросительно на Светлану.

– Ну дак што, не знали... И я вас ране не знала, окромя Олежки.

Баба Тоня ловко управлялась у печи, не замолкая ни на минуту, и Светлана никак не могла даже словечко вставить в этот быстрый, окающий поток слов.

– Внучки мои придут сёдни, я им пирожков напекла... У вас ведь в городе таких печек нет. И вкус у пирожков уже не тот.

А внучки у меня хорошие, два паренька да три девчушки. Трое – вроде вас, школьники...

«Знаем твоих внуков, – подумал Олег, – приходят к тебе только на пирожки». Внуков её Олег действительно знал: два здоровенных парня, пожалуй, их постарше, и девчонки, две еще маленькие, а третья – наимоднейшая девица-десятиклассница из девятой школы. Появлялись они во дворе бабушки в конце лета, когда поспевали овощи и смородина с малиной.

Баба Тоня достала ухватом из печи жаровню, и у Светланы глаза разгорелись, слюнки потекли от взгляда на желто-коричневую корочку яичницы. Старушка поставила жаровню на край плиты, в ярко-красное чрево раскалённой русской печи задвинула два листа-противня с пирожками и закрыла печь заслонкой. Потом вымыла руки под умывальником, спрятанным в углу кухоньки за цветной занавеской.

Баба Тоня освободила край кухонного стола, вытерла тряпицей голубую, в клетку, клеёнку и пригласила ребят:

– А ну-ко быстренько к столу! Яишня простынет!

И, несмотря на отнекивания, усадила их рядком возле стола, поставила перед каждым чашку с чаем и на тарелочках по куску яичной запеканки.