Текст книги "Век перевода (2005)"

Автор книги: Евгений Витковский

 
В 1858 году, четырнадцатого октября
В складском помещении случился пожар, возгоранию благодаря:
На Бьюканан-Стрит, в городе Глазго, приключилось помянутое возгорание,
А склад, уничтоженный ныне, занимали господа «Р. Вайли, Хилл и Компания».
Огонь вспыхнул в три часа пополудни и всё сильней разгорался,
О каковом бедствии город в неведении не остался;
На лице очевидцев отразились панический страх и досада,
В то время как вести, точно на крыльях, достигли пожарной бригады.
Когда ж подоспели пожарные, о пожаре прослыша,
Беспощадное пламя уже поднимались всё выше и выше,
Яростно бушевало на всех этажах там и тут,
И строение превратилось в золу за каких-нибудь двадцать минут.
После чего обвалилась крыша, а с нею и весь фасад,
С грохотом, напугавшим чуть не до смерти всех подряд,
Потому что окрестные сооружения содрогнулись до основания,
Что вызвало в городе очень большие переживания.
По причине упавшей стены несколько человек пострадало,
Те же, кто случился поблизости, тому огорчились немало.
Но никто не издал и стона, будучи придавлен стеной,
И со всей доступной скоростью был доставлен домой.
Пожарные направляли струи туда, где пожара очаг,
Но увы! – все их усилия успехом не увенчались никак,
Ибо они из здания фирмы «Смит и Браун» брандспойты пускали в ход,
Но загорелась крыша и тоже обрушилась в свой черед.
Чудесным образом все пожарники спаслись из огня,
Кроме Роберта Аллана – так звали героя дня,
Каковой вместе с прочим мусором провалился на первый этаж,
И того, что он выстрадал, словами просто не передашь.
Он прибыл к месту пожара на Бьюканан-Стрит,
На первой же из машин, стремителен и деловит,
Вместе с Д. Ричи и Чарльзом Смитом,
И проследовал прямо к зданиям, огнем повсюду объятым.
На третьем этаже укрепился он, крепко и по-мужски
Недрогнувшей рукою сжимая извивы кишки,
И героически заливал пожар через слуховое окно —
Так долго, как только было ему судьбою дано.
Там оставался он без малого четверть часа,
Пока из кишки поток воды изливался,
И тут без предупреждения под ним провалился пол,
И храбрый пожарный низвергся вниз: о, ужасный судьбы произвол!
Там и застрял он в завалах, где настил и кирпичи.
Но тут же измыслили план Чарли Смит и Д. Ричи
Спустить герою веревку, закрепив ее потуже,
После чего могучим рывком его извлекли наружу.
Ему казалось, он провел в заточении много дней напролет —
Не два часа, как на самом деле, а без малого год, —
Но отважный герой был весел и бодр – и не помышлял унывать,
Так что в кебе его увезли домой и уложили в кровать.
Вы только подумайте о Роберте Аллане, добрые христиане!
Перед нами – герой из героев, как я возвестил заране.
Потому что, даже застрявши в огне поневоле,
Он мужественно глаголет, что не чувствовал боли,
А причина, добрые люди, по какой он не чувствовал боли,
Лишь в том, что он уповал на Господа – и, клянусь вам, ни в чем боле.
В завершение я прошу очень серьезно и строго
Всех без исключения денно и нощно полагаться на Бога,
Надеюсь, в частности, что Роберт Аллан будет так поступать и впредь,
Раз Господь не дал ему в пламени умереть, —
Ибо которые на Господа уповают,
Те адских мучений впоследствии избегают.
 

Баллада I

 
Парьяж – для деловых, конечно, рай.
Рыжья полно, и фраер смотрит томно.
Но мусоров, признаться, – через край,
И потому втыкать по ширме стремно.
Подломишь карася – в шалман с навара,
А там – вино и хавка на столе.
Но утром лишь очнешься от угара,
Шнифты протрешь – а ты уже в петле!
 
 
И чтобы в ад не унеслась душа,
И чтоб не ждать, пока вас раскорячат —
Сухих не потрошите, кореша,
Когда за ними мусора маячат.
А если все же довелось нарваться —
Перо под ребра – и бревно в котле.
В кенты со шмором нечего играться,
Чтобы потом не скалиться в петле!
 
 
А ежели вас все же повязали —
Не стоит им горбатого лепить.
Наколете вы мусора едва ли,
И он едва ли будет вас любить.
Он чует все, и он задаст вам жару.
Ты, брат, в дерьме, а он сейчас в седле.
Так сдай ему наводчика и шмару,
А то – им слам, а ты висишь в петле!
 
 
И ты, пахан, не ведьма на метле,
С хозяина имел четыре срока,
Тебе, ей-Богу, ни с какого бока
Жмура играть и дергаться в петле!
 

Баллада IV

 
Когда втираешь ты на две шестерки
Иль коготь ставишь против белеша.
Не выбирай усохшего в подпорки —
Не в сизый цвет глядит его душа.
Сегодня кош, а завтра – шмор наколет,
И запоет сухой навеселе.
Потом шмирье шалманы переполет,
И ты законопатишься в котле.
 
 
На деле нет ни кореша, ни брата.
Оставь ему на пальцы дикий мед.
Шнифты промажь, не подогнет лопата,
Заначь собачку, зубы – и вперед!
Волков поставь по кругу, не ломайся,
Лопату и мозоль прижми к стреле.
Прорежет свист – не ерзай, отрывайся,
А то законопатишься в котле.
 
 
Себя вини, коль мусора умяли.
Слам подломил – завейся, но сорвись!
Тебе вчера не в хипеш нарекали —
Качаться на ветвях не торопись.
И ежели гулять на воле хочешь,
Ты засветло запляшешь по золе.
Арнак отдашь и шкуру не замочишь,
А то законопатишься в котле.
 
 
Пахан, когда сидишь на короле,
Сухому ухо не дари в наколку,
Иначе и в рыжье не будет толку,
И ты законопатишься в котле.
 

 
– Чего мы ждем, сошедшись здесь на площади?
 
 
– Да, говорят, придут сегодня варвары.
 
 
– Так почему бездействие и тишина в сенате?
И что ж сидят сенаторы, не пишут нам законов?
 
 
– Да ведь сегодня варвары придут сюда.
Сенаторам не до законов более.
Теперь писать законы станут варвары.
 
 
– А император наш зачем, поднявшись рано утром,
У главных городских ворот на троне восседает
В своем уборе царственном и в золотой короне?
 
 
– Да ведь сегодня варвары придут сюда.
И император наш готов принять
их предводителя, – он даже приготовил
указ, чтобы тому вручить:
указом сим ему дарует титулы и звания.
 
 
– А консулы и преторы зачем из дому вышли
сегодня в шитых золотом, тяжелых багряницах?
Зачем на них запястия все в крупных аметистах
и перстни с изумрудами, сверкающими ярко,
и опираются они на посохи резные,
из золота и серебра, в узорах прихотливых?
 
 
– Да ведь сегодня варвары придут сюда,
так роскошью им пыль в глаза пустить хотят.
 
 
– А что же наши риторы не вышли, как обычно,
произносить пространные торжественные речи?
 
 
– Да ведь сегодня варвары придут сюда,
а варвары не любят красноречия.
 
 
– А отчего вдруг поднялось смятение в народе,
и озабоченно у всех враз вытянулись лица,
и улицы и площади стремительно пустеют,
и по домам все разошлись в унынии глубоком?
 
 
Уже стемнело – а не видно варваров.
Зато пришли с границы донесения,
что более не существует варваров.
 
 
И как теперь нам дальше жить без варваров?
Ведь варвары каким-то были выходом.
 

 
Как птица с подбитым крылом
годами не поднимавшаяся в воздух
как птица не одолевшая
ветра и бури
падает вечер.
На зеленый газон
где весь день танцевали три тысячи ангелов
нагие как сталь
падает обескровленный вечер;
три тысячи ангелов сложили крылья и сделались
псом
брошенным
лающим
одиноким
ищущим хозяина
или второе пришествие
или косточку.
Теперь я ищу немного покоя
мне хватило бы хижины на холме
или у моря
мне хватило бы висящей перед окном
простыни выкрашенной индиго
расстилающейся как море
мне хватило бы гвоздики в горшке
искусственной даже
красной бумажки на проволоке
так чтобы ветер мог
ветер мог вращать ее без усилий
куда хочет.
Вечер падал бы
стада мыча и гремя колокольцами шли бы в загон
точно самая простая и счастливая мысль
и я ложился бы спать
потому что у меня не было бы ни одной
свечи, чтобы зажечь
свет
и читать.
 

Longtemps je me suis couchc de bonne heure[14]14
  Первая фраза романа М. Пруста «По направлению к Свану»: «Давно уже я привык укладываться рано». (Перев. Н. М. Любимова).


[Закрыть]

 
дом
весь в деревянных решетчатых ставнях и недоверчив когда приглядишься
к темным углам
«давно уже я привык укладываться рано» он шепчет
«я смотрел на портреты Гиласа и Магдалины
прежде чем попрощаться на ночь смотрел на яркую белую люстру
на блестящий металл и с трудом расставался
с последними звуками дня».
Дом когда приглядишься к нему сквозь старинные рамы
просыпается от шагов матери по ступенькам
рука поправляющая покрывало задергивающая полог
губы задувающие пламя свечи.
 
 
Всё это старые истории не интересные уже никому
узлом связали мы сердце и выросли.
Прохладная тень горы никогда не доходит до колокольни
монотонно отбивающей часы на нее мы глядим
когда в полдень входит во двор
тетушка Дарья Димитриевна урожденная Трофимович.
Прохладная тень горы никогда не коснется могучей руки Св. Николы
ни аптеки глядящей зеленым и алым шаром[15]15
  Традиционное украшение старинной аптеки. – Примеч. Г П. Саввидиса.


[Закрыть]точно застывший лайнер.
Если ищешь горной прохлады надо подняться выше колокольни
выше руки Св. Николы
на 70 или 80 метров не так уж много.
И все-таки там ты шепчешь что стоит улечься рано
и в легком забытьи сна растворяется горечь разлуки
много слов не нужно два-три и довольно
ибо воды бегут не боясь остановки
ты шепчешь примостив голову на плече друга
точно это не ты вырос в молчаливом доме
где лица нас тяготили и сделали нас чужаками неловкими.
Но все-таки там, над колокольней, твоя жизнь меняется.
Нетрудно взойти на гору но измениться трудно
когда дом в каменной церкви а твое сердце в доме где сумерки
и все двери заперты сильной рукой Св. Николы.
 

Пелион – Корица, лето-осень 1937 г.

 
Сегодня я нарядился
в живую красную кровь
сегодня я всем по нраву
женщина мне улыбнулась
девочка подарила мне раковину
парнишка мне подарил молоток
 
 
Сегодня раскорячившись на тротуаре
приколачиваю к асфальту
босые белые ступни прохожих
все они плачут
но никто не напуган
все замерли там где я до них дотянулся
 
 
все они плачут
но все глядят на вспышки небесных реклам
и на нищенку что продает куличи
на небесах
 
 
Шепчутся двое
чем он там занят гвозди забивает нам в сердце
да забивает гвозди нам в сердце
вот оно что да он поэт
 

 
Дева шла и пела
дева со змеями
с цветами чудесными
 
 
Цветы были так душисты
 
 
Руки ему связал
разбойник
зарычал
у ног ее
кровь
его голова
язык
корень
поцелуй
сады полны
кровь
молчи
 
 
Все молчали
 
 
Дева шла и пела
дева со змеями
с цветами чудесными
 

 
Как красиво завяли цветы
просто отлично завяли
и безумец бежит по улицам
с испуганным ласточкиным сердечком
зима пришла, улетели ласточки
на улицах глубокие лужи
на небе две черные тучи
сердито глядят друг на друга
завтра на улицы выйдет дождь
потерявший надежду
раздаст всем зонтики
на зависть каштанам
набившимся в маленькие желтые складки
выйдут и другие торговцы
один продает старые-престарые кровати
второй продает еще теплые шкуры
этот торгует горячим сбитнем
а этот коробочками из холодного снега
для бедных сердец
 

 
Трудные времена
испуганные дети
мастерят из бумаги петушков
красят их черным
как погасшие свечи
красят их красным
как окровавленные цветы
и матери удивляются
что потом приходит
взрослый друг
черный-пречерный друг
с золотыми руками
 
 
и берет их
 

Памяти X. Н.

 
Проснувшись утром я закашлялся
и на губах показалась
большая капля крови.
– Ну что, опять за старое? —
спросил я себя.
Но приглядевшись получше
понял что это была не капля
крови, а ярко-красный
цветок что раскрывал и смыкал лепестки
и бредил.
 

 
Наверху накрывали на стол для свадьбы
а мы с сестренкой невесты
спустились в погреб за сыром.
Я открыл бочку и окунул палец
в пахучую мякоть. Он был весь в рассоле
Она взяла меня за палец и сунула его себе в рот
чтобы попробовать первой.
 

 
С тех пор прошли годы. Он всё еще сидел в одиночестве дома
Глядя на стену, туда, где висела картина.
Как будто корабль – он не мог припомнить не мог различить
что там на ней нарисовано. В комнате было темно и нет
никакой картины сказал он.
Ту, что ты видишь, должно быть, годами ты создаешь
в уме
в неизменном сумраке где зарождаются сны.
 
 
Он спокойно поднялся и включил свет. Тогда он увидел что на стене
висит разбитое зеркало его юности.
Из застывшего золотого огня выходила женщина
нагая вплоть до мрака ее и он опускал глаза
боясь обнаружить свое желание. Но она почуяла и расхохоталась бесстыдно
ища любого повода коснуться его и раздразнить еще больше.
Покуда он не осердился и запустив пальцы ей в волосы
не вытащил шпильки – и пряди рассыпались по плечам.
 
 
Теперь она дрожала всем телом и от ее испуганного взгляда
быстро отчалила и пропала крошечная яхта
с намалеванным на борту названием лавки
где они сходились когда-то с такой любовью. С такой любовью.
И это была та картина что он пытался припомнить. И вдруг он узнал ее.
И сказал «почему». И она горько шепнула «сам знаешь, что спрашиваешь».
И в последний раз указала ему
на разбитое зеркало его юности.
 

Мице

 
Ветер шумел
вздымая их прах
до самого неба
она боялась боялась
эй трусиха кричал он ей
Перестань дурачок говорила ему
уже мы не на земле
у нас нет больше кожи
нет волос
даже глаз и то нет
 
 
Мы стали прахом говорил ей
но ведь ты меня видишь и я тебя тоже
и любовь всё еще длится
она не может стать прахом
и любовь всё еще длится
 
 
Я твой прах говорила ему
а ты мой
но куда мы подымаемся куда
ветер всё шумит и ты пропадаешь из виду
эй трусиха кричал он ей
 
 
Перестань дурачок говорила ему
 

 
Он остановился за домом
у изгороди
и увидел сохнущее белье
велосипед, мотыгу
резиновый шланг
и опрокинутую бочку на газоне.
 
 
Потом он вошел в сад.
Заглянул в окно кухни
и увидел мужа своей жены
играющего с детьми.
А она стряпала, улыбаясь им.
 
 
Они забыли меня, ну и ладно, сказал он.
Я приду посмотреть на них снова и снова
я хочу видеть их часто.
 
 
Не могу привыкнуть
к темноте там внизу.
 

 
я проснулся
ночью
было еще
темно
только
тонкий зеленый
луч
в коридоре
анатомички —
Святой Антоний
игумен пустыни
благовествующий рыбам
 

 
Запада я никогда не любил
 
 
строят церкви а в них поселяются птицы
наряжают принцесс а их карлики рубят
качают детей а их сны отравлены
 
 
Господи
во мраке смертном
благослови достояние Твое
 

 
I
О Галуппи! Бальдассаре, мне невесело с тобой,
Всё я слышу – не глухой я, всё я вижу – не слепой,
И тебя я постигаю, но с печальною душой!
II
Вот ты здесь, про что расскажешь старой музыкой своей —
Про купцов и купол Марка, вольный город без царей,
Где кольцо топили дожи средь лазоревых зыбей?
III
Город с морем вместо улиц… Что за мост дугою встал?
Шейлока? Ах да, тот самый, где плескался карнавал:
И сейчас всё это вижу, хоть вовек там не бывал.
IV
Море, небо, маски, игры. Молодыми май любим.
В полночь праздник начинался, в полдень не расстаться им,
Ну а завтра всё сначала, но с поклонником другим.
V
Там синьора уж синьора. Грудь высокая полна —
Разместиться места хватит. И приветлива она.
Щечки круглы, губки алы. В обращении вольна.
VI
Как они любезны были. Трудно все-таки стоять,
Теребя лишь бархат маски или шпаги рукоять,
Час молчать, пока токкаты ты не кончишь исполнять.
VII
Что там? Слезы малых терций. Септима, как вздох вдвоем,
Задержанье, разрешенье, – неужели мы умрем?
Всё же квинта ободряет – нет, еще мы поживем!
VIII
Был ты счастлив? – Да, пожалуй. – А сейчас? – Я да, а ты?
Нету счета поцелуям. Прочь тревожные мечты!
Но ответа доминанта ждет у тактовой черты.
IX
Всё, конец, – удар октавы! Ты и бремя славы нес.
«О Галуппи! браво! браво!» – «В ларго не скрывала слез». —
«Умолкаю тотчас, слыша, как играет виртуоз».
X
И к забавам возвращались. А потом по одному
(Этому – уж всё постыло, дел не впроворот – тому)
Смерть их молча уводила навсегда в ночную тьму.
XI
Размышляю ли – иду я той дорогой иль не той?
Торжествую ль, выкрав тайну у Природы в кладовой,
Всё равно, тебя услышав, содрогаюсь, сам не свой!
XII
Ты сверчок, ты злобный призрак, на пожарище скрипишь.
А Венеции потратить – заработанное лишь:
Прах и пыль. Душа бессмертна, коль ее ты различишь.
XIII
Взять мою хоть. Я геолог, физиком сумел прослыть,
Математик я, забава – уравненье мне решить.
Смерти – бабочкам бояться. Я умру? – Не может быть!
XIV
Ну а те венецианцы, безрассудны, хороши,
Распускались, отцветали, вызрел плод ли там, в тиши?
Поцелуи прекратились – что осталось от души?
XV
«Пыль и прах!» – опять скрипишь ты. И болит душа моя.
Эти волосы и руки, звуки, краски бытия —
Всё умолкло, всё истлело… Холодно. Старею я.
 

 
Где мне быть в эту осень – я твердо знаю:
Холодает. Длинней и темней вечера.
Краски блекнут твои, о душа, звуки тают,
Многогласие немо твое. Пора!
Твой ноябрь наступает.
 
 
У огня отыщусь я. И, ясно без слов,
С древней книгой, где мудрость веков хранится.
Ветер хлопает ставней, звенит засов,
Я листаю, листаю страницы.
Только проза теперь. Никаких стихов!
 
 
За дверями я детский шепот ловлю.
«Здесь он, здесь. Углубился в Греков.
Можем мы убежать (я молчу, терплю),
Там в леске, у ручья, где полно орехов,
Мачту вырежем кораблю!»
 
 
О, конечно, вы правы, мои друзья,
Я читаю, затерян в таинственном мире.
В лабиринте сознания странствую я,
Ответвленья то уже, то шире, —
Где дорога моя?
 
 
Как в орешнике, тесно в грядущем. Стою.
Не пробраться. Где больше простора?
Кто-то манит меня. Я тебя узнаю.
Мы идем очень быстро. И скоро
Попадаем в Италию, юность свою.
 
 
Я держу твою руку. Знакома она,
Ей послушен, куда ни влекла бы!
О Италия! Девушка ты, никому не жена,
Пусть толпятся соседи – надежды их слабы.
В их груди ты огнем зажжена!
 
 
Мы руины часовни проходим опять,
Выше путь нас ведет по ущелью.
Погляди, деревушка? Никак не понять.
Или мельница кем-то поставлена с целью
Лишь тоску средь безлюдья унять?
 
 
Вот еще поворот – и мы в центре вещей.
Обступил нас обоих темнеющий бор.
О, как вьется, блестит меж камней и корней
Эта струйка воды! Вниз обрушившись с гор,
Превратился поток в ручей!
 
 
Вон внизу озерко. Не его ль он питает?
Видишь белое пятнышко рядом? То Пелла.
А вечерние Альпы над нами сияют,
Погляди-ка наверх, как вершины их смело,
Пики выставив, небо встречают!
 
 
Под отвесной скалою тропинка бежит,
И к скале ее цепь валунов прижимает.
Видишь гладкий валун, что отдельно стоит?
Как лишайник цвета мотылька повторяет!
Саблей папоротник бьет гранит.
 
 
Сколько смысла и чувства в раскраске ковра
Этих горных цветов. Все каштаны упали
И соплодьями по три колючих шара
На тропинке лежат. И орехам в начале
Ноября уже падать пора.
 
 
Вон по золоту наискось, слева направо
Перечеркнут листок, словно герб или щит,
Полосою, алеющей ярко-кроваво.
На иголочках мха он тихонько лежит
(Виден издали, красный на ржавом),
 
 
Близ грибов, что вчера под вечернею мглой
Тайно выросли тут. Нет, с утра, спозаранок
Плоть набухла их мякотью. Глянь, бахромой
И чешуйками ножки укрыв, сто поганок
Круг волшебный раскинули свой!
 
 
Вот часовня – почти у подножья хребта,
Что берет поворот здесь к далеким вершинам.
Рядом пруд. Под единственной аркой моста
Застоялась вода. Видишь, танцем над тиной
Комариная тьма занята.
 
 
И часовня и мост из похожих камней
Темно-серой породы, тяжелых и влажных.
Вот стена. В неширокой канаве под ней
Отмокает пенька. Посмотри, как отважно
Плющ ползет среди узких щелей!
 
 
Это бедное место. Священник приходит
Только к праздничным службам, и то не всегда.
Ровно дюжина жителей будет в приходе —
Все из редких окрестных домов. И сюда
Их двенадцать тропинок приводят:
 
 
Та идет от сарая для сушки пеньки,
Поднялась эта снизу от кузницы старой,
Та спустилась со скал, где раскинул силки
Птицелов. Та пришла от далеких амбаров,
Где орехи хранят лесники.
 
 
Притязает на что-то лишь старый фасад —
Частью фрески, подобной луне на ущербе.
И, как принято было столетья назад,
То Креститель в пустыне. Бедняга, он терпит
Здесь и холод, и дождик, и град.
 
 
Козырек наверху, как положено, есть.
Не виновен строитель в страданьях Предтечи.
Где резной барельеф, можно цифры прочесть —
Архитектором год завершенья отмечен:
Предпоследняя – вроде бы – шесть!
 
 
И весь день напролет сладкозвучное что-то
Тихо птица поет… Заблудившись случайно,
Пьет овца из пруда. Мир охвачен дремотой.
Были, верно, и здесь преступленья и тайны, —
Только это не наша забота.
 
 
О, отрада моя! Ты – моя Леонора.
Это сердце – мое, эти очи – мои.
С кем еще я отважусь зайти в эти горы. —
Людям страшно вернуться в ушедшие дни,
И седеют они слишком скоро!
 
 
Та тропинка ведет на утес. И на нем
Встанет юность, достигнув своей высоты.
Снизу старость грозит. Но нам всё нипочем!
Всё не страшно, пока, не заметив черты,
В пустоту мы с тобой не шагнем!
 
 
Юность там, позади… Ты сидишь у огня.
Как? Смотреть мне не нужно. Конечно, я знаю:
Верно, книгу читаешь, молчанье храня.
Лоб высокий подперла рукой. И, читая,
Видишь то же, что вижу и я.
 
 
Я задумаюсь. Мысли мои прочитав,
Отвечаешь им, рифмы быстрей и точней.
Спросишь ты – и, прекрасную плоть пронизав,
К свету выйдет душа твоя. Сразу же к ней
И моя полетела стремглав!
 
 
О, не правда ль – с тобою мы счастливы ныне.
Мы прошли по дороге, за юностью вслед,
Мы не думали вовсе, что молодость минет
И покажется после с высот новых лет
По сравнению с ними пустыней!
 
 
О родная, ты видишь, к чему всё идет.
Две души, две туманности вместе сольются.
Тонет каждая в каждой. Скала пусть встает
На дороге двух рек. Знай, их волны пробьются
И единый поток потечет!
 
 
Что же ждет за пределами мира земного
Душу общую? В нерукотворном дому
Ей, единой, великое явится Слово.
Небо рухнет на землю. Но Слову тому
Предначертано сделать всё новым!
 
 
Мысль пришла к тебе – тотчас моя уж она.
Сердце шепчется с сердцем так ясно порой.
Но душа твоя в тонкостях искушена
Много больше моей. Помоги мне. Открой,
Что скрывает небес глубина!
 
 
Кто б тогда предсказал нам то чудо, что будет?
Просто к счастью тянулись. Его одного,
Столь обычного, жаждали. Кто нас осудит, —
Мы с тобою стремились к тому, без чего
Очень редко обходятся люди.
 
 
Что ж, давай возвратимся к истоку вдвоем.
Всё забудем затем, чтобы вспомнить всё вновь.
Разбросаем мы четки жемчужным дождем,
С новой силой почувствуем нашу любовь
И разбросанное соберем!
 
 
Что сказал я? Ах да – всё поет и поет
Птица тихо и сладостно целые дни.
Ровно в полдень умолкнет, заметив полет
Пары ястребов. Крылья расправят они —
Всем полоскам устрой пересчет!
 
 
А за полднем, нет, к вечеру – так чуть точнее —
Вырастает огромной стеной тишина.
Сколько нового, тайного скрыто за нею.
Тайны рвутся наружу. Ты слышишь – стена
Прогибается всё сильнее!
 
 
Мы бродили по этим безмолвным дорогам
То раздельно, то под руку. Тихо с тобой
Я всё вел разговор. И пока понемногу
Шел он, сердце мое к речи рвалось другой,
Но удерживал сердце я строго!
 
 
Замолчав на мосту, всю часовню кругом
Обошли мы, вздохнув об испорченной фреске.
Вот бы нашим двум душам когда-то потом
Обрести здесь приют. Как беззвучно. Ни плеска.
Лишь звенят комары над прудом.
 
 
Вот окошко с решеткой. Что там, интересно?
На скамейку привстав, разглядим без труда
Крест, алтарь. Без даров – по причине известной
Вдруг зайдет мимоходом бродяга сюда,
Не боящийся молний небесных.
 
 
Весь алтарь осмотрели мы, пусто на нем.
Оглядели и портик и ржавую дверь.
Дату видели. Жалко, что смыло дождем
Половину Крестителя. Что же теперь?
В путь обратный? Ах, нет – подождем!
 
 
Как безмерно мгновение в сладостный час!
Лес умолк. Вдалеке где-то плещет вода.
Нежный сумрак окутал всё. Запад погас.
Всё темнее, темнее. Гляди-ка – звезда.
Загорелась и смотрит на нас.
 
 
Ни души. Только тьма всё ведет наступленье.
Мы молчали, и каждый наверное знал,
Что все звуки, все схватки меж светом и тенью
Служат только затем, чтобы он удержал
Нарастающее волненье.
 
 
Вот еще чуть вперед, и – о, как это много!
Чуть назад – и какие миры исчезают!
Лишний шаг – и какая для счастья подмога.
Слышишь, кровь свои лучшие такты играет.
В том порука – вся наша дорога!
 
 
Пожелай – и тончайшая встанет преграда
(Хоть вполне ощутимая) перед тобой,
Мы беседуем просто и видим отраду
В разговоре друзей. Как, и только? Постой,
Не влюбленные ль мы? О, не надо!
 
 
Встань пред лучшим своим, никуда не спеша.
Можно кроны терзать урагану весною,
Но теперь лес недвижен – застыла душа
В час печальный, глубокой осенней порою,
Над последним листом чуть дыша!
 
 
Для того, чтоб чуть большее приобрести
И любовника выиграть, друга утратив,
Можно смело все кроны в лесу отрясти.
Листьев много весною – природа заплатит.
Но последний – в особой чести!
 
 
Пусть он сам оторвется и, ветром осенним
Увлекаем, свободно парит в вышине.
Пусть кружится, пусть, только закончив круженье,
Навсегда ляжет в сердце твоем в тишине…
Но, волнуясь, ты ждешь продолженья!
 
 
О глаза твои темные! Нет с ними сладу.
Эти волосы черные, взору под стать!
И какого за них испугаюсь я ада!
И не страшно бороться, легко умирать
Лишь в надежде подобной награды!
 
 
Ты могла б отвернуться, чтоб всё оценить,
Чтоб подумать: всё сразу решить или прежде
Чуть помедлить, еще эту пытку продлить,
Погрузить ли в отчаянье, дать ли надежду
Или тотчас же всё прекратить.
 
 
Но ты сердце свое мне открыла легко.
Взглядом радость вдохнула в сосуд мой скудельный.
Ах, коль двое вблизи, как бы ни велико
Было счастье, но всё же – их души раздельны.
Быть лишь рядом – то так далеко.
 
 
А еще через миг мановеньем руки,
Нам неведомой, ночь опустилась над лесом.
Но мы знали – уже мы с тобою близки.
Наши жизни слились. Разорвалась завеса.
Мы едины, всему вопреки.
 
 
Это лес нам помог, вдруг проснувшийся, чтобы
Волшебством нас навеки с тобою связать.
Это чарам его покорились мы оба.
И как только свершилось всё, тотчас опять
Еще крепче уснули чащобы.
 
 
Мы ведомы в сем мире. Всё то, что мы знаем.
Всё, что видим и чувствуем, – лишь переход
К осознанию Промысла. Мы прозреваем,
И душа нам приносит задуманный плод.
Миг – и он о себе объявляет!
 
 
Чем бы ни был тот плод, но он силу Устава
Получает, навечно нам в спутники дан.
Ах, как каждый из нас, Провиденью в забаву
Тщится выдумать миру свой собственный план,
К миллиону забытых вдобавок!
 
 
Путь мой назван, его уже не изменить.
Всё открылось, таившееся в глубине.
Жизнь без смысла на этом пора завершить.
Знаю точно, что в мире положено мне:
Я рожден, чтоб тебя полюбить!
 
 
И смотреть на тебя: ты сидишь у огня,
Ты над книгой задумалась. О, как я знаю
Эту позу твою. Ты, молчанье храня,
Лоб высокий подперла рукою. Читая,
Ты прошла тот же путь, что и я!
 
 
На земле всё замышленное для меня
Получилось. И замысла нет совершенней.
И его хорошенько обдумаю я
В тихом доме, угрюмой порою осенней,
Как уж сказано мной: у огня.