Текст книги "Рюрик"

Автор книги: Евгений Пчелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

В 1719 году Петр I поручил Татищеву составление российской географии. К тому времени Василий Никитич уже имел за плечами и артиллерийское училище, и составленную им «Практическую планиметрию» для межевания земель, и стажировку в Германии. Его обширные знания и практические навыки как нельзя лучше соответствовали выбору царя. Татищев подготовил записку о землемерии, межевании и составлении ландкарт, но чем дальше углублялся в географию, тем отчетливее понимал, что ею нельзя заниматься без знания истории. Историю и географию он видел двумя взаимосвязанными науками. В течение следующих лет он собирал материал для осуществления масштабного замысла – написать историю своего отечества с древнейших времен до восшествия на престол Романовых. Однако напряженная административная деятельность (в Берг– и Мануфактур-коллегиях, Монетной, Артиллерийской и Инженерной канцеляриях, Сенате) отвлекала его от ученых занятий. Побывав под следствием и судом, в оренбургских степях и в кресле губернатора, лишь последние пять лет жизни Василий Никитич провел в своем имении, всецело отдавшись научным исследованиям. Он так и не закончил свой труд, дошедший до нас в нескольких редакциях, причем работал над ним не вполне последовательно.

Судя по всему, начало работы Татищева над «Историей» относится ко второй половине 1720-х годов, хотя сама идея написания российской истории зародилась у него раньше, еще при жизни Петра I. Сначала Татищев принялся за сочинение так называемой «Первой части» своего произведения, в которой предполагал дать общие сведения по русской истории (население, география, родословие правителей и т. п.) и характеристику исторических источников, особенно иностранных, где могут содержаться данные по ранней истории народов, обитавших на территории будущей Руси. Однако эту работу он прервал на середине и начал «Вторую часть» – собственно последовательное изложение исторических событий, которое должно было быть дано «гисторическим порядком», то есть так, как писали историю современники Татищева на Западе. Но и эту идею пришлось оставить в связи с тем, что в летописных источниках Татищев обнаружил много разночтений: «И естьли бы наречие и порядок их переменить, то опасно, чтоб и вероятности не погубить». Поэтому он принял решение писать историю в виде летописи, то есть объединить данные разных летописей воедино, «не переменяя, ни убавляя из них ничего». По сути, это была работа сводчика, соединяющего сохранившиеся в разных источниках сведения в единый летописный текст. Этот первый вариант «Истории», называемый почему-то «предварительной» (а не первой) редакцией, Татищев в 1739 году привез с собой в Петербург. С рукописью ознакомились члены Петербургской академии наук и другие представители общественных кругов столицы, высказавшие свои мнения и замечания. Тогда же Татищев начал исправлять свой труд, активно продолжив работу над текстом.

Работа Татищева над основным текстом «Истории» прервалась в 1741 году, когда он был назначен в Калмыцкую комиссию в Царицын и выехал к месту службы. «Первая редакция» «Истории» была завершена только к 1746 году, когда Татищев отослал ее в Академию наук. Она состояла из «Предъизвещения» и Второй части (изложенной «хронографическим», то есть летописным «порядком»), охватывавшей домонгольский период. Но уже после завершения работы над Второй частью Татищев вновь разочаровался в результате. Теперь он решил переложить Вторую часть «в настоясчее наречие», то есть изложить ее современным ему языком, и кроме того представить «изъяснение» событий, то есть связный рассказ, который мог бы объяснить читателю их причины и последствия, логические связи между ними – иными словами, служить пониманию исторического процесса. На этом этапе работы, как показали современные исследования, Татищев занимался, по сути, «конструированием» истории, своего рода исторической реконструкцией, домысливая многие ситуации и вводя новые сведения, служившие задаче стройного и непротиворечивого изложения [42]42
  Подробно о работе Татищева над «Историей» см. новаторскую монографию: Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; Киев, 2005.


[Закрыть]. Над второй редакцией Второй части своего труда Татищев работал практически до последних дней жизни, так окончательно ее и не завершив. В тот же, последний период его творчества была написана и Первая часть, работу над которой Татищев оставил еще в самом начале своего исторического «пути». «История Российская» В. Н. Татищева (во второй редакции) была издана в 1768–1784 годах в четырех книгах известным историком Г. Ф. Миллером (в 1848 году О. М. Бодянским был издан еще пятый том по рукописи, хранившейся у М. П. Погодина). Современное научное издание «Истории» было осуществлено в 1962–1968 годах в семи томах и впоследствии переиздавалось. Причем публикация «Истории» в этом издании прямо противоположна времени создания ее редакций.

Итак, что же нового сообщает Татищев о ранней истории Руси и первых русских правителях? Автор «Истории Российской», разумеется, знал и о Рюрике, и о Гостомысле и уже в «предварительной редакции» своего сочинения попытался представить свои размышления о событиях, связанных с призванием князей. По сообщениям источников, «новгородцы выбрали из своей среды некоего благоразумного князя по имени Гостомысл, и он долгое время спокойно правил. При приближении старости, видя себя ослабевшим, он приказал народу избрать себе князя из других народов. Тогда отправили знатнейших мужей из славян, руссов и чуди послами к варягам и пр., и пр.». Далее Татищев пытается объяснить эту ситуацию. «Здесь нужно заметить, что, по моему мнению, славяне как пришельцы и победители этого народа возводили князей согласно древнему обычаю, не путем выбора, а по порядку наследования. Также и Гостомысл получил бы стол по порядку наследования, если бы предыдущий правитель не скончался без наследника. Равным образом, по-видимому, также не осталось никакого мужского наследника и от Гостомысла. Поэтому он, как умный властелин, опасаясь междоусобия, повелел, дабы никто из его подданных не был избран князем, потому что после избрания тот, возможно, станет высокомерно держаться с равными ему по состоянию или за неимением высокого рождения будет домогаться укрепления своей власти жестокостью, отчего может произойти полное разорение государства. Поэтому-то Гостомысл повелел избрать и призвать прирожденного князя из чужой страны, к которому народ имел бы больше почтения и страха и который, напротив, мог бы управлять народом милостиво и с любовью» [43]43
  Татищев В. Н.Собрание сочинений. Т. 7. М., 1996. С. 79–80.


[Закрыть]. Этот ход мысли Татищева чрезвычайно важен для понимания дальнейших сведений, появившихся в его «Истории» позднее.

Здесь же, еще в самой первоначальной редакции своего труда, Татищев начинает конструировать родственное окружение Гостомысла. Упоминая Вадима, он задумывается, кем был этот «князь славянского племени» – возможно, «что он был из боковой линии, а не потомок и наследник Гостомысла». Именно Татищев, надо сказать, впервые связал воедино сведения Никоновской летописи о гибели Вадима и о бегстве новгородцев от Рюрика, но поместил их под 6377 (869) годом: «Тогда же мнози словяне бегоша от Рюрика из Новагорода во Киев, зане уби Водима, храбра князя словенска, иже не хотяше яко рабы бытии варягом» [44]44
  Там же. Т. 4. M., 1995. С. 113, 397.


[Закрыть]. Так Вадим стал «словенским князем», а отсюда уже было рукой подать и до установления его родства с Гостомыслом, и до развития сюжета о мятеже потомка местных правителей против пришлого варяжского князя.

Опираясь на сообщения иностранных авторов, которые также пытались домыслить генеалогию ранних славянских князей, Татищев предположил, что внучкой Гостомысла от его сына или дочери была княгиня Ольга, жена Игоря Рюриковича. Ольгу Татищев счел безусловной славянкой, благодаря которой в династии Рюриковичей утвердились славянские имена (сын Игоря и Ольги, как известно, носил имя Святослав).

Любопытное, хотя и совершенно фантастическое предположение высказывает Татищев и об Аскольде с Диром. Дир, по мнению историка, не славянское имя, а сарматское слово «пасынок»: «Сарматы не могли выговаривать Д, а употребляли вместо того Т, а у русских повсюду Т заменено Д. Поэтому вполне мыслимо, что Оскольд был пасынком Рюрика и это слово впоследствии от незнания было принято за собственное имя, а теми, кто переписывал летописи и не имел о том никакого понятия, было присовокуплено "и", а слово "тирар" было сокращено». Так родственная связь соединила с Рюриком и Аскольда… Вообще мысли Татищева об этнической принадлежности разных древних народов и их князей носят весьма оригинальный характер. Так, например, он полагал, что имена легендарных основателей Киева – Кия, Щека, Хорива и Лыбеди – «не славянские, а, видимо, сарматские, равно и весь народ тогда был сарматским, хотя думается, что они были финского или гуннского происхождения». Говоря о «варягах-руси», Татищев приводит две существовавшие тогда гипотезы, отвергая обе. Первая выводила происхождение варягов от вандалов (вендов) из Вагрии, неподалеку от Любека. Татищев отмечает, что это невозможно, поскольку там в древности обитали славяне, а «имена Рюрика и его братьев не имеют ни малейшей связи со славянским языком, но более сходны с готскими и сарматскими». Вторая гипотеза связывала руссов с Пруссией (о ней уже упоминалось выше). Татищев отвергает и ее на том основании, что «пруссы никогда не назывались варягами».

В варягах историк видит северные народы вообще, а под «руссами», по его мнению, подразумевались финны. Основания для такого заключения Татищев находит в двух фактах. «Финнов не без причины называют рыжеватыми или русыми, потому что среди них имеется много рыжеватых людей. Кроме того, гора близ Або (ныне финский город Турку. – Е. П.)также называется Русская гора… Тамошние жители утверждают понаслышке, что в древние времена там жили руссы». Несмотря на столь шаткие и кажущиеся сегодня совершенно наивными основания, Татищев так и остался убежден в финском происхождении варягов-руси. Поэтому уже в первой редакции Второй части «Истории» Татищев прямо называет Рюрика «королевичем финским» [45]45
  Там же. С. 102.


[Закрыть].

В продолжение работы над «Историей» уверенность Татищева в своих предположениях только крепла. Он дает более развернутые пояснения, например, о том, «что Оскольд был пасынок Рюриков и с Игорем не одной матери или сын Рюриков, а пасынок овдовевшей княгини Рюриковой», что Олег, «как мнится, шурин Рюриков, а Игорю дядя по матери», что имя Ольге «не словенское, но варяжское дано, оное, видно, для изъявления благодарности князю Ольгу ей переменено» (по летописи, именно Олег привел Ольгу в жены Игорю) [46]46
  Там же. С. 396, 400.


[Закрыть]… Все эти предположения преследовали цель объяснить скупые сообщения летописных источников, и некоторые из них впоследствии даже закрепились в исторической науке и особенно околоисторической беллетристике. Однако от этого их сугубо гипотетический характер не изменился.

Предложил Татищев и дату рождения сына Рюрика Игоря, хотя, как говорилось выше, в «Повести временных лет» и вообще в ранних летописях она отсутствует. В Воскресенской летописи, впрочем, говорилось, что к моменту смерти Рюрика Игорь был двух лет от роду [47]47
  ПСРЛ. Т. 7. С. 231.


[Закрыть]. Но Татищев выдвинул оригинальную датировку. В своих расчетах он опирался на некую «Раскольничью летопись», которой пользовался. Что это была за летопись, так до сих пор и не определено. Недавно была высказана гипотеза о том, что ссылки на нее в татищевской «Истории» представляют собой на самом деле мистификацию [48]48
  Подробнее см.: Толочко А. П.Указ. соч. С. 147–158.


[Закрыть]. Но как бы то ни было, по объяснению самого Татищева 875 год возник следующим образом (цитирую по второй редакции, более внятно объясняющей выбор даты): «Рождение Игорево едва не во всех списках пропущено, но в Раскольничьем токмо написано, и годы положены три споряд: 873-й. 874-й, 875-й; для того я положил в последнем 875-м, взирая, что в приходе его в Киев 882-м написано, что его Олег, яко младенца, нес» [49]49
  Татищев В. Н.Указ. соч. Т. 2. М., 1995. С. 208.


[Закрыть]. Из этого сообщения, впрочем, не вполне понятно, под каким же годом все-таки стояло известие о рождении Игоря в этой летописи – то ли под 873-м, после которого были еще два «пустых» года, то ли под 875-м, которому два «пустых» года предшествовали… Согласовав это известие с тем, что содержится в летописном рассказе о захвате Олегом Киева, Татищев и вывел год рождения Игоря, которому, таким образом, к 882 году должно было быть семь лет.

Но дальнейшие конструкции Василия Никитича ко времени создания второй редакции «Истории» обрели неожиданное подкрепление. Дело в том, что, по словам Татищева, ему в руки попали сведения из одного совершенно уникального источника. Детективная история его обнаружения была описана автором в первой части своего труда, где ей посвящена самостоятельная, четвертая глава. Эта глава называется «О истории Иоакима епископа новгородского» [50]50
  Там же. Т. 1. М., 1994. С. 107–119.


[Закрыть]. Надо заметить, что сам Татищев называл этот источник «историей», и только последующие авторы стали называть его «летописью». Вот как описывает Татищев его появление. Работа над «Историей» заставила Василия Никитича предпринимать всюду, где только можно, поиски «полнейших манускрыптов для списания или прочитания». Среди других людей, к которым обращадся Татищев, был и его «ближний» свойственник Мелхиседек Борщов, который служил игуменом в разных монастырях, а к тому времени являлся архимандритом Бизюкова Крестовоздвиженского монастыря Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Кстати, обитель эта находилась под особым покровительством известной дворянской семьи Салтыковых, к которой принадлежала царица Прасковья Федоровна, жена царя Ивана Алексеевича, старшего брата Петра I, также опекавшая монастырь (Василий Никитич находился с ней в дальнем родстве). Татищев просил Мелхиседека, чтобы тот «дал обстоятельное известие, где какие древние истории в книгохранительницах находятся, а ежели в Бизюкове монастыре есть, то б прислал мне для просмотрения, ибо я ведал, что он в книгах мало знал и меньше охоты к ним имел».

На свое письмо от 20 мая 1748 года Татищев получил от архимандрита ответ, в котором тот сообщал, что «ныне монах Вениамин, которой о собрании руской истории трудится, по многим монастырем и домам ездя, немало книг руских и польских собрал. Я его просил, чтоб из руских старинных книг хотя одну для посылки к вам прислал, а я ему обесчал заклад дать для верности, да он отговорился, что послать не может, а обесчал сам к вам ехать, если его болезнь не удержит; я ему на то обесчал за подводы и харч заплатить. Однако ж он не поехал, сказав, [что] за старостию и болезнию ехать не может, а прислал три тетради, которые при сем посланы, и прошу оные не умедляя мне возвратить, чтоб ему отдать». Впоследствии Татищев решил, что «Вениамин монах токмо для закрытиа вымышлен». Присланные тетради представляли собой следующее: «из книги сшитой выняты, по разметке 4, 5 и 6-я, письмо новое, но худое, склад старой, смешанной с новым, но самой простой и наречие новогородское». Видимо, это была копия с какого-то более раннего текста. Татищев загорелся желанием увидеть оригинал, а не переписанные специально для него тетради. Поэтому, выписав из них те сведения, которых не было в известных ему летописях, он отослал их обратно и попросил Мелхиседека, «ежели всея книги прислать неможно, то б прислал мне первые три да из следуюсчих сим несколько». Но надежды не оправдались. В сентябре Татищев получил известие, что архимандрит умер, «а пожитки его разстосчены, иные указом от Синода запечатаны». Все попытки выяснить судьбу рукописи не увенчались успехом.

Сначала Татищев решил дополнить «Несторову» летопись, то есть летописное изложение своей «Истории», уникальными сведениями нового источника, но потом, рассудив, что «мне ни на какой манускрыпт известной сослаться нельзя», решил просто привести их в отдельной главе. Этот факт, как кажется, демонстрирует весьма профессиональный подход Татищева к своему делу. Как настоящий историк, Татищев не доверяется сведениям пропавшей рукописи, поскольку не ознакомился с ней воочию и имеет о ней лишь поверхностное представление. Это представление достаточно, однако, для того, чтобы историограф не только определил наличие в ней уникальных сведений, но и установил ее связь с польскими «историями», то есть историческими сочинениями польских хронистов XV–XVI веков, которые, по мнению Татищева, опираясь на русские летописи, могли сохранить какие-то древние сведения.

Сама «история», копия части которой оказалась в руках у Татищева, согласно его предположению, являлась трудом первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина, согласно церковной традиции, занимавшего кафедру в конце X – первой трети XI века. Таким образом, оказывалось, что это чуть ли не самый древний летописный памятник Руси. «Сиа же, которую я при окончании моего труда получил, – пишет Татищев об «Истории Иоакима», – мнится, совершенно древняго писателя более, нежели Нестор, сведусчаго и не иначе, как в греческом языке, так в истории искусного. Хотя нечто и баснословное по тогдашнему обычаю внесено, по обстоятельствам кресчения новогородцев точно показует о себе, что есть Иоаким епископ». Таким образом, авторство Иоакима было установлено Татищевым на основании, во-первых, уникальных сведений самого текста, а во-вторых, подробным рассказом «истории» о крещении новгородцев.

Вся история обнаружения и исчезновения Иоакимовской летописи и сведения, в ней содержащиеся, с давних пор вызывали в исторической науке известный скепсис. Если во второй половине XVIII века, после публикации «Истории» Татищева, данные Иоакимовской летописи (как и уникальные сведения самой татищевской «Истории») получили определенную известность и даже популярность в кругу немногочисленных любителей русской истории (во главе с Екатериной Великой), то после выхода в свет посвященного «Повести временных лет» труда A. Л. Шлёцера и особенно фундаментальной истории Н. М. Карамзина по отношению к Иоакимовской летописи возобладала критическая позиция. Довольно быстро стало очевидным, что Татищев неверно атрибутировал этот «текст», не имевший к реальному епископу Иоакиму ни малейшего отношения. Но те исследователи, которые обращались к сведениям Иоакимовской летописи, как правило, полагали, что имеют дело пусть с поздним, но подлинным летописным памятником конца XVII века.

Действительно, те сведения, которые прибедены в начале этой летописи, вводят ее в круг поздних исторических сочинений, находящихся в русле историографии «предпетровского» времени, близкой и тогдашнему историописанию польско-литовской традиции (на что, собственно, обращал внимание и Татищев). Был даже обнаружен прототип начальной части Иоакимовской летописи – «Сказание о граде Славенске» («Начало Словенску, еже есть Великий Новград именуетца», она же «История о зачале Руския земли и создании Новаграда»), широко представленное в летописях и хронографических сборниках второй половины XVII века, в том числе новгородских [51]51
  Об этом памятнике см.: Гольдберг Л. Я.Легендарная повесть XVII в. о древнейшей истории Руси // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 13. Л., 1982. С. 50–63.


[Закрыть]. В ней к числу потомков Ноя отнесены Словен и Рус, которые основали Великий Словенск (предшественник Новгорода) и Русу (Старую Руссу). Александр Македонский якобы дал славянам грамоту на земли от Варяжского (Балтийского) до Хвалынского (Каспийского) моря (этот мотив заимствован из польских хроник М. Стрыйковского и М. Вельского). Но Гостомысл в этом «Сказании» не был связан родством с Рюриком, «традиционно» остававшимся потомком рода императора Августа. Так что «Сказание» могло повлиять на Иоакимовскую летопись лишь в самой начальной части. В 33-й главе Первой части своей «Истории» Татищев сообщает сведения из некоей «Степенной новгородской книги», где говорится о Скифе, Славене и Русе. Что это за источник, неясно; предполагают, что он мог быть одним из списков Новгородской третьей летописи. Татищев думал, что составитель этой «книги» воспользовался Иоакимовской летописью, но, «не разумея, хотел пополнить и темность онаго изъяснить, токмо ума столько не было» [52]52
  Татищев В. Н.Указ. соч. Т. 1. С. 311.


[Закрыть]. Основная же часть известий «Иоакима» в других источниках подтверждений не находит.

Поэтому оставался главный вопрос: мог ли столь поздний источник, как «история Иоакима», донести до нас уникальные сведения о древнерусской истории, утраченные в остальной летописной традиции? Этот вопрос решался по-разному, и целый ряд исследователей были даже склонны доверять некоторым известиям псевдо-Иоакима, пытаясь проверить их подлинность. Еще большую популярность сведения Иоакимовской летописи получили в околоисторических кругах, в исторической беллетристике и публицистике дилетантского толка. В сочинениях подобного рода нередко можно встретить абсолютно некритически воспринятые сведения «Иоакима», якобы сохранившего достоверную историю первых веков Древней Руси. Однако более детальный анализ известий псевдо-Иоакима порождает еще больший скепсис – уже в отношении подлинности самого этого текста.

Вначале предоставим слово самому «Иоакиму» – так, как представлена его летопись в «Истории» Татищева. Вначале «Иоаким» (так же, как Нестор) рассказывал о расселении потомков Ноя и происхождении народов, но главное внимание уделил князю Славену с братом Скифом, которые, «имея многие войны на востоце, идоша к западу, многи земли о Черном мори и Дунае себе покориша». О Славене упоминает и вышеназванная «История о зачале Руския земли» второй половины XVII века, к традиции которой восходит этот рассказ «Иоакима». Понятно, что Славен и Скиф – это названия народов, превращенные в личные имена, то есть ставшие эпонимами (от греческого «давший имя»). И действительно, от старшего брата «прозвашася славяне». Далее князь Славен, «оставя во Фракии и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, идее к полуносчи (то есть на север)и град великий созда, во свое имя Славенск нарече». Скиф же остался у Черного и Азовского морей, и от него произошли скифы. После основания Великого града Славен умер, «а по нем владаху сынове его и внуки много сот лет». Среди них был князь Вандал, который покорил многие народы. В частности, он послал на запад подвластных князей и свойственников с весьма оригинальными именами Гардорик и Гунигар «с великими войски славян, руси и чуди». «И сии шедшее, многи земли повоевав, не возвратишася». Вандал разгневался на них, покорил все земли «от моря до моря» и раздал их своим сыновьям, которых у него было трое: Избор, Владимир и Столпосвят. Ему наследовал в Великом граде сын Избор, а потом Избор и Столпосвят умерли, а Владимир «приат власть на всей земли». «Он (Вандал)имел жену от варяг Адвинду, вельми прекрасну и мудру, о ей же многое от старых повествуется и в песнех восклицают».

Здесь пока можно остановиться и повнимательнее присмотреться к этому повествованию. Конечно, абсолютно вымышленный и явно поздний, в духе фантастической донаучной историографии рубежа Средневековья и Нового времени рассказ Иоакимовской летописи с точки зрения исторической фактологии не заслуживал бы серьезного внимания, если бы не возникающие периодически попытки увидеть в нем следы каких-то древних славянских легенд и преданий. Это, безусловно, чисто книжная конструкция, и можно проследить, как она была сделана. Имена Славена и Скифа уже существовали в исторической литературе конца XVII века; другие имена, как, например, Вандал, представляют собой столь же очевидные эпонимы (о древних вандалах и их гипотетической связи с вендами см. одну из следующих глав). Но среди этих имен совершенно удивительны Гардорик и Гунигар. Они восходят к древнескандинавским топонимам. Гардарики, «страна городов», а вернее, «укрепленных поселений», если учитывать исконное значение слова, – это наименование Руси в древнескандинавских источниках. Однако возникло оно только в конце XII века и носило до некоторой степени литературный характер. Более древним наименованием Руси в скандинавских памятниках было «Гарды» (Gardar) – именно оно аутентично первым векам древнерусской истории [53]53
  О соответствующей топонимике см., к примеру: Мельникова Е. А.Древнескандинавские географические сочинения. Тексты, перевод, комментарий. М., 1986. С. 45–49; Джаксон Т. Н.Исландские королевские саги о Восточной Европе (с древнейших времен до 1000 г.). Тексты, перевод, комментарий. М., 1993. С. 252–254.


[Закрыть]. Гунигар – это Кенугард, древнескандинавское название Киева. Загвоздка, однако, заключается в том, что до начала XVIII века, точнее, до работ петербургского академика Г. Байера, в русской историографии эти названия известны не были, и потому никакой книжник XVII века употреблять их не мог [54]54
  Подробнее см.: Толочко А. П.Указ. соч. С. 222.


[Закрыть]. Татищев же, побывавший в Швеции и Финляндии, уже знал эти топонимы, о чем свидетельствует 29-я глава первой части «Истории», которая называется «Бярми, или Перми, Гордорики, Остергарди, Хунигарди, Улмиогардиа и Голмогардиа», специально посвященная древнескандинавским названиям (известным Татищеву преимущественно в латинской транскрипции). Правда, Хунигард в комментариях к Иоакимовской летописи он понимал как «отечество» гуннов, а не искаженное название Киева (в древнескандинавской топонимике Восточной Европы известен топоним, восходящий к названию «гунны», но это не Хунигард, а Хунланд). Впрочем, в 29-й главе Татищев предлагает иное понимание Хунигарда, связывая его с районом Изборска.

Если имя «Избор» является эпонимом города Изборска, имя «Владимир» представляет собой традиционное славянское имя, а имя «Столпосвят», хотя и кажется искусственным, но также построено по образцу славянских имен, то имя жены Вандала Адвинды было известно Татищеву из поздних иностранных источников. Так, по его же утверждению, «король шведский Галдан женат был на дочери Енвинда, короля Гордорики», и это упоминание как бы подтверждает достоверность «Иоакима» [55]55
  Татищев В. Н.Указ. соч. Т. 1. С. 115.


[Закрыть]. Сама же история с Гардориком и Гунигаром, как уже отмечалось, восходит к ситуации Рюрика с Аскольдом и Диром [56]56
  Толочко А. П.Указ. соч. С. 243.


[Закрыть]. А трое сыновей Вандала очень напоминают летописную троицу – Рюрика, Синеуса и Трувора, только в другой последовательности. Два брата умирают, а третий принимает власть «на всей земли», буквально повторяя соответствующий текст «Повести временных лет». Аналогия становится еще более очевидной, если учесть, что Трувор княжил в Изборске – городе, от названия которого и произошло имя мифического наследника Вандала.

После смерти Владимира и его матери Адвинды, продолжает «Иоаким», «княжили сынове его и внуки до Буривоя, иже девятый бе по Владимире, имяна же сих осьми неведомы, ни дел их, разве в песнех древних воспоминают». Буривой, судя по «Иоакиму», был выдающимся воином. Он воевал с варягами, побеждал их и овладел Бярмией до реки Кумени. На этой реке он был побежден, едва спасся, ушел «во град Бярмы», стоявший на острове, где и умер. Варяги же захватили Новгород и возложили тяжкую дань на славян, русь и чудь.

Имя Буривоя (или Борживоя) известно славянским источникам, только не восточным, а западным. Так звали уже упоминавшегося чешского князя, сына Гостивита, о котором писал, в частности, Козьма Пражский. Борживой первым из чешских правителей принял крещение. Его жену звали Людмила, она тоже крестилась, причем крестил князя и княгиню не кто иной, как святой равноапостольный Мефодий, один из просветителей славянства. На связь имени Буривоя и Борживоя уже обращалось внимание [57]57
  Лавровский П. А.Указ. соч. С. 113.


[Закрыть]. Если к тому же добавить, что Иоакимовская летопись называет Гостомысла сыном Буривоя, а одна из дочерей Гостомысла, мать Рюрика, именуется там же Умилой, то чешский прототип этой генеалогии кажется не столь уж невероятным.

Бярмия (вернее, Биармия, Бьярмаланд), под которой Татищев подразумевал Пермь, представляет собой также древнескандинавский топоним. В настоящее время «земля бьярмов» локализуется исследователями на побережье Белого моря [58]58
  Подробнее см.: Джаксон Т. Н.Указ. соч. С. 248–250.


[Закрыть]. Это название также не было известно древнерусским памятникам, и оно относится к тому же «типу» наименований, что Гардарики и Хунигард. Река Кумень (Кимень), упомянутая «Иоакимом», действительно существует. Более того, ее упоминание, как показал исследователь М. Горлин, было чрезвычайно актуальным для татищевского времени. Дело в том, что именно по Кимени устанавливал русскую границу мирный договор со Швецией, заключенный в Або (Турку) в 1743 году и закончивший Русско-шведскую войну [59]59
  Толочко А. П.Указ. соч. С. 223.


[Закрыть]. Упоминание этого названия, таким образом, совсем не случайно и отодвигает создание Иоакимовской летописи еще ближе к временам Татищева. Рассказ о Буривое заканчивается уже знакомой нам ситуацией. Как и в «Повести временных лет», варяги собирают дань со «словян» и других народов. Среди них в обоих текстах совпадает также чудь, но в Иоакимовской летописи присутствует русь и нет ни кривичей, ни мери.

Далее, опять-таки аналогично «Повести временных лет» и другим ранним летописям, происходит первое призвание князя. Только этим князем, по версии «Иоакима», становится Гостомысл: «Людие же терпяху тугу велику от варяг, пославшее к Буривою, испросиша у него сына Гостомысла, да княжит во Велице граде». Гостомысл пришел, принял власть, восстановил порядок, победил варягов и даже основал «во имя старейшего сына своего Выбора» город, то есть Выборг. Это известие столь же маловероятно для допетровской эпохи, как и упоминание реки Кимень. Хотя как крепость Выборг был основан еще в конце XIII века, он приобрел значение для России только в период Северной войны, завершившейся присоединением к империи Ингерманландии. Гостомысл, согласно Иоакимовской летописи, имел четырех сыновей и трех дочерей. Одни сыновья погибли в войнах, другие умерли, а дочери были выданы замуж за соседних князей: «И бысть Гостомыслу и людем о сем печаль тяжка…» Тогда Гостомысл пришел в «Колмогард» «вопросити боги о наследии», взошел на высокую гору, принес жертвы и обратился к вещунам, которые ответили ему, что боги обещали дать ему наследника от его рода. Но Гостомысл не поверил этому, потому что был уже стар и его жены не рожали. С тем же вопросом он обратился к вещунам «Земиголы», но получил тот же ответ. «Колмогард» – это снова древнескандинавское географическое название «Хольмгард», то есть Новгород. «Земигола» же – это Семигалия-Земгале, одна из латвийских областей. Так в «Иоакимовской истории» причудливо перемешаны названия из разных традиций и разных культур. Казалось бы, уже эти примеры показывают, что если Иоакимовская летопись и не была сочинена самим Татищевым, то, во всяком случае, была написана не раньше XVIII века и к древнерусской литературе и истории ни малейшего отношения не имеет. Но, увы, вера в этот источник до сих пор упорно сохраняется у некоторых любителей русских древностей.

Далее Иоакимовская летопись описывает сон Гостомысла: «Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева средние дочере его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли». Проснувшись, Гостомысл спросил вещунов о значении сна, и они истолковали его так, что наследовать Гостомыслу будут потомки Умилы и земля возвеличится их княжением. Перед смертью Гостомысл созвал старейшин «от славян, руси, чуди, веси, мери, кривич» и даже «дрягович», «яви им сновидение и посла избраннейшия в варяги просити князя». Этим князем и был Рюрике двумя братьями, основавший Новгород.