Текст книги "Рюрик"

Автор книги: Евгений Пчелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Искусственность этого рассказа очевидна. В нем всё фантастично, и, как ни пытались историки проверить его подлинность, их попытки остались тщетными. Начало легенды аналогично польско-литовскому преданию, возникшему, по всей видимости, не ранее XV–XVI веков, в котором упомянуты братья Брутень и Вайдевут, по происхождению варяги, прародители соответственно прусских и литовских князей. Вайдевут разделил свои владения на 12 частей, правителем одной из которых был его сын Литво [33]33
  О легенде см.: Филюшкин А. И.Легендарные родословия Великих князей Литовских и Великих князей Московских: принципы построения // Русский родословец. 2001. № 1. С. 6.


[Закрыть]. В рассказе о предках Романовых бросаются в глаза два характерных мотива. Во-первых, 12 отпрысков Вейдевута очень напоминают 12 сыновей князя Владимира, крестителя Руси, а четвертый сын Недрон – четвертого сына Владимира, Ярослава Мудрого. Во-вторых, очевидно желание автора связать начало рода Романовых на Руси с первыми московскими князьями. Ведь Даниил Александрович был не только основателем Московского княжества, но и родоначальником московской династии, преемниками которой являлись Романовы. Тем не менее «прусская» легенда стала очень популярной и официально была зафиксирована в «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи». Его создание связано с инициативой Павла I, решившего упорядочить всю русскую дворянскую геральдику. В гербовник вносились дворянские родовые гербы по мере их утверждения императором, причем вместе с изображением и описанием герба давалась и справка о происхождении рода. Потомки Кобылы – Шереметевы, Коновницыны, Неплюевы, Яковлевы и другие, – отмечая свое «прусское» происхождение, ввели в качестве одной из фигур в свои гербы изображение священного дуба, а само центральное изображение (два креста, над которыми помещена корона) заимствовали из геральдики города Данцига (Гданьска), соседствующего с древней Пруссией [34]34
  Лукомский В. К.Гербы потомства Гланды Камбилы // Летописный и Лицевой Изборник Дома Романовых. Вып. 2. М., 1913. С. 113–114.


[Закрыть].

Но вернемся к Рюрику и его посмертной «биографии». Римские корни основателя княжеской династии вошли и в летописание. В 1541 году завершилось составление Воскресенской летописи, условно названной так потому, что ее список был вложен патриархом Никоном в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь (ныне он хранится в библиотеке Российской академии наук). Всего известно 13 списков этой летописи, древнейшие из которых датируются серединой XVI века. Перед началом собственно летописного повествования в списках Воскресенской летописи есть вводные статьи, одна из которых посвящена происхождению Рюрика. Она называется «Начало православных государей и великих князей Русских, корень их изыде от Августа, царя Римскаго, а се о них писание предлежит» и восходит всё к тому же «Сказанию о князьях Владимирских». Текст этой статьи потом был включен в саму летопись, но составитель механически соединил его с рассказом о призвании варягов в том виде, каким он сложился к концу XV века. Помимо этого в Воскресенской летописи можно найти и еще некоторые дополнения к предыстории Рюриковичей. Так, в недатированной части летописи есть отдельная главка «О великом Новеграде и о Руси» [35]35
  Здесь и далее см.: ПСРЛ. Т. 7. М., 2001. С. 262, 267–268, а также 231.


[Закрыть]:

«И пришедше Словене с Дуная и седше у езера Ладожьского, и оттоле прииде и седоша около озера Илменя, и прозвашася иным именем, и нарекошася Русь рекы ради Руссы, иже впадоша во езеро Илмень; и умножився им, и соделаша град и нарекоша Новград, и посадиша старейшину Гостомысла…»

Здесь путь славян по северу Руси дополнен новым пунктом. Словене не сразу приходят к озеру Ильмень, а сначала осваивают берега Ладожского озера. Этот путь как бы соответствует сюжету Ипатьевской и других летописей о прибытии Рюрика сначала в Ладогу, а затем в Новгород. Кроме того, составитель Воскресенской летописи попытался объяснить само название Русь. Считая, что оно пришло с севера, он нашел подходящее географическое наименование – реку Руссу, впадающую с юга в озеро Ильмень (сравни также название города Старая Русса), и связал оба слова. Такой ход мысли для летописца XVI века вполне естествен (так же как и мнимая близость «руссов» с «прусами»). Поиск сходства, созвучия долгое время оставался единственным способом толкования тех или иных неясных слов, что было вполне оправданно в тот период, когда лингвистика находилась в зачаточном состоянии. Тем не менее мысль о связи этнонима «Русь» с топонимом Старая Русса оказалась живучей и периодически возникала в околонаучной литературе вплоть до недавнего времени.

Далее летописный сюжет о Гостомысле нашел продолжение в рассказе о римских предках Рюрика, который изложен так же как в «Сказании о князьях Владимирских», но с некоторыми изменениями. Август раздает земли своим братьям и родственникам: «А брата своего Пруса в березех Вислы реки во град Мадборок, и Торун, и Хвойница, и преславы Гданеск, и иных многых городов, по реку, глаголемую Немон, впадшую в море, и до сего часа по имени его зовется Прусская земля. А от Пруса четвертое на десять колено Рюрик. И в то время в Новеграде некый бе старейшина, именем Гостомысл…» Потом события описаны так же, как о них говорится в летописной традиции и в «Сказании о князьях Владимирских». Летописный текст сказания о призвании варягов, каким он был в конце XV века, составитель Воскресенской летописи искусственно объединил с рассказом о римско-прусском происхождении Рюрика, помещенном перед летописью. Но в этой версии два факта оказались новыми. Во-первых, Прус назван не «сродником», а «братом» Августа, что усилило их родственную связь. Во-вторых, Рюрик оказывается потомком Пруса в «четвертом на десять», то есть четырнадцатом поколении.

Как появилась эта подробность? Ее источник, по всей видимости, нужно видеть в словах «Сказания о князьях Владимирских» о том, что Прус жил «до четвертаго роду», то есть до четвертого поколения своих потомков. Но почему Рюрик стал его потомком именно в четырнадцатом колене? С точки зрения формальной генеалогии это конечно же полная фантастика. Средняя разница между поколениями составляет примерно 30 лет, и на один век приходятся три поколения. Поэтому при формальном счете получалось бы, что Прус должен был бы жить где-то за пять веков до Рюрика, то есть в начале IV века. Понятно, что никто из летописцев не проводил подобных расчетов – время древности воспринималось довольно условно, но всё же – почему четырнадцать? Ответ на этот вопрос, как мне кажется, может дать Библия. Четырнадцать поколений («родов») в Евангелии от Матфея служат мерилом генеалогии Спасителя. «Итак, всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов» (Мф. 1:17). Конструируя генеалогию Рюрика, летописец, вероятно, опирался именно на этот евангельский образец.

Итак, римская генеалогия Рюриковичей обрела более точные черты. Рюрик стал потомком Пруса в четырнадцатом поколении, а Прус – братом императора Августа. Эта версия идеально подходила для обоснования претензий как на царский титул, так и на вселенское значение Москвы, и даже на некоторые территории, принадлежавшие западным соседям России. Новая генеалогия Рюриковичей нашла отражение в «Степенной книге царского родословия» (начало 1560-х годов), посланиях Ивана Грозного и других произведениях XVI века.

При Иване Грозном история Рюрика дополнялась не только «вглубь», но и разрасталась «вширь». В конце 1530-х – начале 1540-х годов был создан грандиозный летописный свод, охватывающий всю историю Руси и позднее дополнявшийся известиями о событиях начала правления Ивана Грозного. Эта летопись условно называется Никоновской, потому что один из ее списков в XVII веке принадлежал патриарху Никону. Сама летопись является компиляцией, объединившей сведения многих источников, как летописных, так и иных, например, житий святых, устных преданий и т. д. В значительной степени эта компиляция сделана чисто механически, что особенно заметно при описании событий ранней русской истории [36]36
  Там же. Т. 9. М., 1965. С. 3, 8–9, 13, 15.


[Закрыть].

В начальной, недатированной части вослед Воскресенской летописи упоминается новгородский «старейшина Гостомысл»: «Словене же пришедше с Дуная седоша около езера Илмеря, и нарекошася своим именем, и създаша град, и нарекоша и Новъгород, и посадиша старейшину Гостомысла». Там же, в недатированной части, еще до сведений о Рюрике упомянуты Аскольд и Дир, в связи с их походом на Константинополь. Этот рассказ даже имеет подзаголовок: «О пришествии Руси на Царьград». И вообще Аскольд и Дир в Никоновской летописи с Рюриком оказываются никак не связанными. Эта тенденция обнаруживает, впрочем, большую древность. Еще в Новгородской первой летописи младшего извода, в которой, как считается, нашел отражение предшествовавший «Повести временных лет» Начальный свод, известие об Аскольде и Дире, названных братьями, стоит вне всякой связи с Рюриком. «И по сих братии той (то есть после братьев Кия, Щека и Хорива. – Е. П.)приидоста два Варяга и нарекостаса князема: одиному бе имя Асколдъ, а другому Диръ; и беста княжаща в Киеве, и владеюща Полями (то есть полянами. – Е. П.); и беша ратнии съ Древляны и съ Улици» [37]37
  Там же. Т. 3. С. 106.


[Закрыть]. Иными словами, то, что Аскольд и Дир были «боярами» Рюрика, появилось в летописании на этапе составления «Повести» (что, однако, еще не означает недостоверности этих сведений).

Само сказание о Рюрике начинается в Никоновской летописи, как и в «Повести временных лет», с 6367 (859) года, но имеет интересные дополнения: «Въсташа Словене, рекше Новогородци, и Меря, и Кривичи на Варяги, и изгнаша их за море, и не дата им дани, начата сами себе владети и городы ставити; и не бе в них правды, и возста род на род, и рати, и пленениа, и кровопролитна безпрестани. И по сем събравъшеся реша к себе: "Поищем межь себе, да кто бы в нас князь был и владелъ нами; поищем и уставим таковаго или от нас, или от Казар, или от Полян, или от Дунайчев, или от Варяг". И бысть о сем молва велика: овем сего, овем другаго хотящем, та же совещавшася послаша в Варяги».

С одной стороны, текст, казалось бы, восходит к новгородской летописной традиции. Как и в Новгородской Первой летописи, племена начали владеть «сами собой» и «ставить» города после того, как изгнали варягов. Однако в описании беспорядков («возста род на род») составитель Никоновской летописи следует за «Повестью временных лет». Из племен упомянуты только словене, меря и кривичи, что также ближе к новгородскому летописанию. Но совершенно уникально то, что племена не сразу решают искать князя у варягов, а предполагают сначала как бы несколько вариантов. Начало этого пассажа, как уже отмечалось историками, оказывается близко к тексту Ипатьевской летописи, где племена говорят так: «Поищемъ сами в собе князя, иже бы володелъ нами и рядилъ по ряду по праву». Казалось бы, чтение Никоновской полнее. Оно как бы сохраняет тот фрагмент текста, от которого в Ипатьевской осталось только начало – «поищемъ сами в собе». Не восходит ли этот фрагмент к какому-то древнему тексту, отразившемуся и в Ипатьевской, и в Никоновской? Но увы, скорее всего, это не так. Текст Ипатьевской летописи на самом деле представляет собой видоизменение текста Лаврентьевской (то есть предшествующей редакции «Повести временных лет»). В Лаврентьевской летописи: «И реша сами в себе: "Поищемъ собе князя…"». В Ипатьевской: «И ркоша: "Поищемъ сами в собе князя…"». Эта близость вполне очевидна. Значит, в раннем летописании племена вовсе не собирались искать князя «в себе», то есть среди своих соплеменников. А составитель Никоновской летописи понял эту фразу именно так да еще и добавил другие варианты. Теперь племена намеревались искать князя не только у себя, но и у хазар, полян, «дунайцев» и варягов. И только потому, что никак не могли договориться, куда же лучше отправиться на поиски, сошлись в конце концов на варягах.

А что представляли собой другие «кандидатуры» и почему они возникли в тексте летописи? Помимо «самих себя» князь мог быть найден у хазар, которые, как известно, собирали дань с племен Южной Руси. В рассказе о сборе дани хазары «соседствуют» с варягами, как бы разделив восточноевропейскую равнину на зоны влияния. А с кого прежде всего собирают дань хазары? В летописном тексте первыми среди этих племен названы поляне – вот вам и еще одно направление для поисков князя. Далее идут некие «дунайцы». Вряд ли можно сомневаться, что имеются в виду дунайские «словене» – упомянутые ранее в летописи предки новгородцев. Ну и, наконец, варяги завершают этот список потому, что в конечном итоге именно к ним и отправляются за князем послы. Так был сконструирован составителем Никоновской летописи этот список народов, которые могли бы дать Руси первого князя.

Вообще же Никоновская летопись как бы расцвечивает разными красками «скучное» летописное повествование. Племена не просто воюют друг с другом, но совершают беспрестанные кровопролития, а обсуждение путей поиска князя сопровождается «великой молвой». Эта эмоциональная окраска летописного рассказа продолжается и далее: «В лето 6369. При Михаиле и Василии царема и при Фотии патриарсе приидоша Словене, рекше Новгородци, и Меря, и Кривичи, Варегом реша: "Земля наша велика и обилна; поидите владети нами". Они же бояхуся зверинаго ихъ обычаа и нрава, и едва избрашася три браты».

События призвания варяжских князей, сконцентрированные в «Повести временных лет» в рамках одного года, в Никоновской летописи растянуты на несколько лет. Эта своего рода «замедленная съемка» обрастает все новыми и новыми деталями. В 861 году, через два года после принципиального решения о направлении поисков, посланники словен, мери и кривичей добрались-таки до варягов. Летописец, в духе «классического» летописания, соотносит это событие с правлением византийских императоров Михаила III и Василия I Македонянина и с патриаршеством Фотия. На самом деле Василий Македонянин стал соправителем Михаила только в 866 году, но эта ошибка вполне объяснима, поскольку в Никоновской летописи хронология плохо соотнесена с событиями царствований обоих императоров. Так, только под 6376 (868) годом, спустя семь лет после описываемых событий, Никоновская летопись сообщает о начале царствования Василия. Видимо, летописец, черпая свои свидетельства из разных источников, даже не позаботился о том, чтобы хоть как-то согласовать их между собой. Поэтому и рассказ Никоновской летописи выглядит не более или менее стройным повествованием, а нагромождением разных кусков текста, зачастую совершенно не связанных друг с другом.

Что же сказали послы варягам? «Земля наша велика и обильна» и… всё. О пресловутом «наряде-порядке» Никоновская летопись не упоминает. «Поидите владети нами» – слово «княжити» также отсутствует. О чем это говорит? Быть может, подобная «правовая» лексика для летописца XVI века была неактуальна? Вряд ли. Вспомним, что к первой половине столетия, когда и создавалась Никоновская летопись, Новгородское государство почти полвека как лишилось последних остатков своей независимости. Московский великий князь был полноправным владетелем Новгородской земли, действительно большой и «обильной». Для летописца слова «княжити» и «владети» могли быть синонимами, но из двух вариантов он предпочел второй – не потому ли, что он точнее передавал реальность его времени? Почему исчез «наряд», понять сложнее. Может быть, летописец убрал его, чтобы придать некоторую интригу своему рассказу? Почитаем летопись дальше. Посланцы словен, мери и кривичей расхваливают свою родину, но умалчивают о том, что на самом деле у них происходит. Тем самым они стремятся завлечь «простодушных» варягов, но и те, как говорится, «не лыком шиты». Испугавшись «звериного обычая и нрава» племен Северной Руси, о которых они, вероятно, уже были наслышаны (а может быть, и убедились воочию), эти отважные викинги, не боявшиеся плавать по северным морям вплоть до Америки, спасовали, да так, что желающие «владети» этими «дикарями» отыскались не сразу. «Едва» нашлись трое смельчаков, отважившихся на такую авантюру. Конечно, сейчас рассказ Никоновской летописи способен вызвать улыбку. Да и для XVI века это повествование выглядит достаточно забавным – во всяком случае, летописец явно не симпатизирует искателям князей. Удивительно другое – несмотря на всю очевидную искусственность повествования Никоновской летописи, в науке существовала и существует до сих пор тенденция принимать на веру те или иные ее «уникальные» известия и искать их якобы древние истоки. А откуда взялся «звериный обычай»? Конечно же от древлян, которые в «Повести временных лет» характеризуются таким образом: «Живяху звериньскимъ образомъ, живуще скотьски…» Было чего испугаться!

Статья следующего, 6370 (862) года в Никоновской летописи открывается заголовком «О князях Русских: о Рюрике, и Синеусе и Тривори». Между тем в самом тексте трое братьев нигде князьями не названы. Для обозначения их власти используется термин «старейшина», как ранее именовался и Гостомысл. «Поидоша из Немець три браты со всем родом своим, Рюрик, Синеус, Тривор; и бысть Рюрик старейшина в Новегороде, а Синеус старейшина бысть в Белеозере, а Тривор во Изборсце…» Итак, раз Гостомысл был «старейшиной», то «старейшиной» должен быть и Рюрик.

Под 6371 (863) годом Никоновская летопись сообщает о крещении болгар и князя Симеона. На самом деле болгарским правителем тогда был Борис, а крещение Болгарской земли в «Повести временных лет» приурочено к 6377-му, то есть 869 году. А вот статья следующего, 6372 года продолжает болгарскую тему:

«Убиен бысть от Болгар Осколдов сын. Того же лета оскорбишася Новгородци, глаголюще: "Яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его". Того же лета уби Рюрик Вадима храбраго, и иных многих изби Новгородцев съветников его».

Здесь целая россыпь совершенно уникальных сведений. Во-первых, сообщается о гибели сына Аскольда от рук болгар, во-вторых, о недовольстве новгородцев Рюриком и убийстве им некоего Вадима Храброго и его сообщников-новгородцев. Поскольку никаких оснований для выдумывания этой информации у создателя Никоновской летописи вроде бы не было (хотя она и не встречается в каких-либо иных источниках), то сведения эти рядом исследователей признаются вполне достоверными. И действительно, даже сама лапидарная форма известий (из которых нельзя, в сущности, понять, что же, собственно, произошло: при каких обстоятельствах погиб сын Аскольда, кто такой был Вадим и т. д.), казалось бы, подтверждает их историческую подлинность. Исходя из этого, на страницы работ по древнерусской истории попадают рассуждения о войнах Аскольда с болгарами, о неспокойном правлении Рюрика и нарушении им договорных обязательств по отношению к новгородцам, о мятеже свободолюбивых словен против варяжского князя, делаются широкомасштабные выводы о внешне– и внутриполитической ситуации на Руси в середине IX века. Понятно, что известия эти очень привлекательны. Когда ни о каких событиях правления Рюрика из ранних источников ничего не известно, возникает соблазн отыскать их следы (или, как иногда писали, «припоминания») в поздних. И не беда, если эти «припоминания» зафиксированы только в одном источнике XVI века, сохраняясь подспудно в течение семи веков. Ведь устная традиция может быть очень долгой…

Все это, конечно, так, но нужно иметь в виду, что устная традиция – вещь очень непростая и само «произведение» может претерпеть за это время столь существенные изменения, что вычленить какую-либо историческую основу становится крайне трудно. Но сообщения Никоновской летописи под эту категорию никак не подходят. Это абсолютно «письменный» текст, не несущий никаких признаков длительного устного бытования. Поэтому летописец или заимствовал его из какого-то предшествующего источника (летописи), или сконструировал сам. Как уже говорилось, никакими другими летописями эти сведения не подтверждаются, никаких их следов не обнаружено. Но если это выдумка составителя Никоновской летописи, то зачем понадобилось ему придумывать события, которые никакого актуального значения ни для него, ни вообще в эпоху создания летописи не имели? Ответить на этот вопрос очень сложно. Известный историк и археолог, академик Борис Александрович Рыбаков (1908–2001) полагал, например, что Никоновская летопись донесла до нас фрагменты подлинного текста «Повести временных лет», не испорченного последующими редакциями, в которых подчеркивалась «проваряжская концепция» [38]38
  Рыбаков Б. А.Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993. С. 304–313.


[Закрыть]. Но предполагать так – значит думать, что эти сведения каким-то образом в течение пятисот лет существовали в письменном виде, не оставив в немалом массиве русских летописей абсолютно никаких следов, пока они не были, наконец, включены в Никоновскую летопись. Картина, прямо скажем, маловероятная. Возводить их к местной новгородской летописной традиции тоже затруднительно – это было бы еще возможно в случае Вадима, но вряд ли в случае Аскольда. Тем более что, например, искусственность рассказа о призвании варягов в Никоновской летописи вполне очевидна. Еще более фантастическими выглядят предположения, что сведения Никоновской летописи восходят к самому древнему пласту русского летописания, современному киевскому княжению Аскольда (!) [39]39
  Там же. С. 116.


[Закрыть], хотя никаких данных о существовании в это время письменности на Руси нет, а деятельность школы создателей славянской азбуки Кирилла и Мефодия в Моравии в те годы еще только разворачивалась.

Присмотримся всё же к этим известиям внимательнее. Прежде всего бросается в глаза (и на это обращали внимание ученые), что составитель Никоновской летописи стремится заполнить событиями практически каждый из годов. Это не всегда удается, но именно такой цели служит, например, «разнесение» сказания о приглашении варяжских князей по нескольким годам. Фраза о гибели сына Аскольда от болгар соотносится с предшествующей летописной статьей, где говорится о крещении «Болгарской земли». Новгородцы недовольны самовластием Рюрика – Рюрик убивает Вадима и многих его сторонников. Оба известия связаны не непосредственным образом, а только контекстуально, поскольку каждое предваряется словами «Того же лета…». Но во всей этой летописной статье есть одно наиболее загадочное слово – это имя непокорного новгородца. Что это за имя?

Имя «Вадим» есть в святцах православной церкви: преподобномученик архимандрит Вадим Персидский, пострадавший за веру в 376 году (память – 9 апреля). Правда, в древнерусских месяцесловах оно встречается лишь однажды, в тексте XIII–XIV веков из Галицкого евангелия [40]40
  Лосева О. В.Русские месяцесловы XI–XIV веков. М., 2001. С. 313.


[Закрыть]. Но полагать, что Вадим Никоновской летописи был христианином, невозможно. Этимология этого имени неясна. По одной из версий, оно происходит от славянского глагола «вадить», то есть «клеветать», «наговаривать», «обманывать» или от славянского имени «Вадимир» того же происхождения. Получается, что персонаж Никоновской летописи имеет «говорящее» имя. Но так ли это на самом деле? Ни одного Вадима русские источники, по крайней мере до XVIII века, не зафиксировали. Возникает вопрос: не является ли имя новгородского антипода Рюрика искусственно созданным на основе соответствующего глагола? Если это так, то какое имя могло послужить для него образцом? Явно здесь не имелся в виду раннехристианский мученик, погибший в Персии. Поиск аналогий из летописей, как кажется, дает ответ на этот вопрос. Наиболее близким по форме можно считать имя «Радим» – имя мифического прародителя славянского племени радимичей. Летописная традиция считала и Радима, и Вятко (родоначальника вятичей) реально существовавшими персонажами. Возможно, составитель Никоновской летописи (или какой-либо его предшественник, если в основе данного фрагмента лежал неизвестный летописный текст) создал имя «Вадим» по типу имени «Радим», используя глагол «вадить». Так появился предводитель новгородского «мятежа» (притом о самом мятеже в Никоновской летописи ничего не говорится) с оригинальным славянским именем, совпавшим с малоизвестным именем христианским. А дальше «Вадим храбрый» зажил уже своей, отдельной от мифического прототипа жизнью…

Вот как представлены события, связанные с «мятежом» Вадима, в Степенной книге начала 1560-х годов, автор которой пытался как-то домыслить эту ситуацию: «Новогородцы же, видевше Рюриково доброродство и мужественое его остроумие, и яко пророчествоваху, глаголюще к себе: "Разумейте, братие, яко непременно имамы быти под едином игом державно обладаеми от сего Рюрика и от роду его; и не токмо упразднится ими самовластие наше, но и рабы им будем". Тогда бо Рюрик уби некоего храбра Новогородца именем Вадима и иных многих Новогородцев, советников его. Аще тогда и нечестиви бяху Новогородцы, но обаче по проречению их, паче же благоволением Божиим, и до ныне непременно царствуют ими от Рюрикова семени благородное изращение…» [41]41
  ПСРЛ. Т. 21. 1-я половина. СПб., 1908. С. 61.


[Закрыть]Короче говоря, Рюрик убил «некоего» Вадима и его советников, а новгородцы сказали себе, как будто пророчествовали, что новгородское самовластие исчезнет под игом наследников Рюрика. Здесь фраза Никоновской летописи расцвечена развернутыми рассуждениями, а связь между этими словами и сообщением об убийстве Вадима, как кажется, усилена. То, чего боялись новгородцы, и произошло – не столько по пророчеству язычников, сколько Божьим благоволением. Так свидетельство о Вадиме легло в основу обоснования власти московских царей над Новгородом, весьма актуального в XVI веке.

Но продолжим чтение увлекательной Никоновской летописи:

«В лето 6373. Преставися Синеус и Тривор. Синеус и Тривор умроша бездетни, и приа власть Рюрик обою брату, и нача владети един, и раздаде грады племенем своим и мужем: овому Полтеск, иному Ростов, иному же Белоозеро. Того же лета родися Рюрику сын, и нарече имя ему Игорь. Того же лета воеваша Асколд и Дир Полочан и много зла сътвориша».

Итак, Игорь родился в год смерти братьев Рюрика – по Никоновской летописи, в 865 году. Самое интересное, что в тот же год Аскольд и Дир воевали с полочанами – видимо, после того, как Рюрик отдал Полоцк одному из своих приближенных. Киевские князья, таким образом, вторглись в «сферу влияния» Рюрика. Опять уникальное известие! Как мы помним, «Повесть временных лет» не сообщает ни о каких военных действиях Аскольда и Дира, кроме их неудачного похода на Византию. Зато в Новгородской Первой летописи отмечено, что киевские правители воевали и с древлянами, и с уличами. В Никоновской же летописи речь идет совсем о другом племени, и это известие самым непосредственным образом связано с сообщением о раздаче Рюриком городов, первым среди которых назван Полоцк. Противостояние юга и севера на этом не закончилось:

«В лето 6375. Възвратишася Асколд и Дир от Царяграда в мале дружине, и бысть в Киеве плачь велий. Того же лета бысть в Киеве глад велий. Того же лета избиша множество Печенег Осколд и Дир. Того же лета избежаша отъ Рюрика из Новагорода в Киев много Новгородцкых мужей».

Здесь речь идет о походе на Царьград, в «Повести временных лет» датированном 6374 (866) годом. Несмотря на то, что Аскольд и Дир вернулись домой с «малой» дружиной, а в Киеве сначала был плач по поводу поражения, а затем и вовсе голод, в тот же год киевские князья совершили успешный поход на печенегов да еще и получили «подкрепление» многими новгородскими «мужами», бежавшими от Рюрика. Следует иметь в виду, однако, что согласно «Повести временных лет» печенеги впервые напали на Русскую землю только при князе Игоре, то есть в начале 910-х годов. Никоновская же летопись отодвигает начало русско-печенежских войн на полвека назад что совершенно невероятно.

Наконец, сообщение о смерти Рюрика в Никоновской летописи выглядит абсолютно «традиционным»: «В лето 6387. Умре Рюрик, княжив лет 17; и предаде княжение свое Олгови понеже от рода ему своего суща. И вдаде ему сына своего Игоря на руце, понеже Игорь мал бе детеск велми». Итак, уникальные сообщения Никоновской летописи выглядят весьма сомнительно. С большой долей вероятности в них можно полагать искусственные конструкции летописца XVI века а не какие-то чудом сохранившиеся следы реальных событий.

Еще более «баснословные» подробности о жизни Рюрика и о ранней истории Руси появились в русском историописании XVII и первой половины XVIII века. Центральным среди этих поздних текстов можно считать так называемую «Иоакимовскую летопись», ставшую известной благодаря Василию Никитичу Татищеву (1686–1750). Именно эта «летопись» (сам Татищев называл ее «историей»), сведения из которой он включил в первую часть своего труда «История Российская с самых древнейших времен», благодаря своим оригинальным известиям сделалась объектом исторических и околонаучных дискуссий, вызывая у одних полное отрицание, а у других более доверчивое отношение. Такой же была судьба и самой «Истории» Татищева, наполненной многими уникальными свидетельствами, не находящими аналогов в древнерусских летописных источниках. «Татищевские известия» долгое время оставались камнем преткновения для исторической науки, за два века так и не выработавшей однозначного к ним отношения. Спор по их поводу продолжается даже и в наши дни, когда уже опубликованы вполне доказательные исследования, демонстрирующие их недостоверность. Однако, чтобы рассмотреть сведения Иоакимовской летописи подробно, нужно сказать несколько слов о самой «Истории» и работе Татищева над ней.

Василия Никитича Татищева часто называют первым русским историком-ученым. Такое мнение совершенно справедливо, ведь к своей работе Татищев подошел как исследователь-профессионал, а не просто летописец. Он тщательно собирал исторические источники, учитывая и иностранные свидетельства, сопоставлял и анализировал различные данные, рассуждал об их достоверности и содержании. Для написания своей «Истории» Татищев обратился и к другим наукам, таким как география и языкознание (правда, еще на весьма примитивном уровне). Он открыл и, как говорится, ввел в научный оборот несколько важнейших источников по русской истории, в том числе Русскую Правду и Судебник Ивана Грозного. Иными словами, его подход можно считать вполне научным для того времени. Но особенности подачи материала, как и само стремление Татищева объяснитьисторические события, обусловили те характерные черты «Истории», которые и по сей день не дают покоя ее читателям. Сам Василий Никитич был известным государственным деятелем первой половины XVIII века, дослужился до чина тайного советника и должности астраханского губернатора, был управляющим горных заводов на Урале и основателем нескольких городов, в том числе Екатеринбурга и Перми. Один из «птенцов гнезда Петрова», Татищев побывал и на полях сражений Северной войны, и за границей, где выполнял дипломатические поручения и размышлял над вопросами науки. По разнообразию интересов и занятий его можно сравнить разве что с Ломоносовым, хотя талант Василия Никитича был несоизмеримо скромнее.