Текст книги "Яков Блюмкин: Ошибка резидента"

Автор книги: Евгений Матонин

«Сын мой будет так же бессильно мало знать о своем отце, как я о своем…» Дела семейные

Вернувшись в Москву, Блюмкин с женой поселился в… Денежном переулке. Да, да, том самом. Более того, буквально в нескольких десятках метров от исторического особняка, в котором жил граф Мирбах и где Блюмкин с Андреевым его убили. Терзали ли Якова муки совести, когда он теперь чуть ли не ежедневно проходил мимо этого дома? Вставали ли в его воображении «кровавые Мирбахи»? Скорее всего, нет. Он по-прежнему гордился тем, что сделал.

Доходный пятиэтажный дом 9 по Денежному переулку (сейчас это дом 9/5) был построен в 1910 году по проекту архитектора Адольфа Зегигсона. После революции дом постепенно заселяли ответственные советские работники. В 1924 году туда переехал нарком просвещения Анатолий Луначарский. Он занял квартиру номер 1 на пятом этаже – в ней до сих пор располагается его мемориальный музей.

А в квартире номер 2 поселился Яков Блюмкин. Его окна выходили прямо на здание бывшего германского посольства. Как он умудрился получить четырехкомнатную жилплощадь рядом с квартирой наркома – ведомо было только ему. Кому-нибудь другому булгаковский председатель домкома Швондер наверняка сказал бы: «В общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную».

Правда, к тому времени Блюмкин тоже занимал весьма ответственный пост – заведующего отделом организации торговли Наркомата внешней и внутренней торговли СССР. Хотя есть основания полагать, что эта должность была для него очередной «крышей» для выполнения секретных заданий ОГПУ.

Бывший секретарь Сталина Борис Бажанов вспоминал, как однажды в 1925 году он и заведующий отделом печати ЦК ВЛКСМ Эммануил Зоркий (Лившиц) прогуливались в районе Арбата: «Поравнялись со старинным роскошным буржуазным домом. „Здесь, – говорит Мунька, – я тебя оставлю. В этом доме третий этаж (на самом деле пятый. – Е. М.) квартира, забронированная за ГПУ, и живет в ней Яков Блюмкин, о котором ты, конечно, слышал. Я с ним созвонился, и он меня ждет. А впрочем, знаешь, Бажанов, идем вместе. Не пожалеешь. Блюмкин – редкий дурак, особой, чистой воды. Когда мы придем, он, ожидая меня, будет сидеть в шелковом красном халате, курить восточную трубку в аршин длины и перед ним будет раскрыт том сочинений Ленина (кстати, я нарочно посмотрел: он всегда раскрыт на той же странице). Пойдем, пойдем“».

По утверждению Бажанова, все было точно так, как обрисовал Зоркий – и халат, и трубка, и том Ленина. «Блюмкин был существо чванливое и самодовольное. Он был убежден, что он – исторический персонаж. Мы с Зорким потешались над его чванством: „Яков Григорьевич, мы были в музее истории революции; там вам и убийству Мирбаха посвящена целая стена“. – „А, очень приятно. И что на стене?“ – „Да всякие газетные вырезки, фотографии, документы, цитаты; а вверху через всю стену цитата из Ленина: ‘Нам нужны не истерические выходки мелкобуржуазных дегенератов, а мощная поступь железных батальонов пролетариата’“. Конечно, мы это выдумали; Блюмкин был очень огорчен, но пойти проверить нашу выдумку в музей революции не пошел».

Несмотря на карикатурное изображение Блюмкина, Бажанов вместе с тем приводит весьма любопытные подробности из его жизни. В своей огромной квартире Блюмкин жил не один, а с двоюродным братом, которого звали Аркадий Максимов (точнее говоря, это был его псевдоним, а настоящая фамилия – Биргер). Максимов, как объяснил Блюмкин, вел его хозяйство. Он хотел пристроить брата на какую-нибудь службу, но это было сложно из-за его не очень благополучного прошлого – раньше тот вроде бы служил завхозом кавалерийского полка, но попался, продавая овес «налево», и его исключили из партии.

Проблемы с законом были не только у двоюродного брата Блюмкина, но и у его родного старшего брата Льва.

Льву Блюмкину уже исполнилось 38 лет. В Одессе он был довольно известным журналистом – печатался в местных изданиях под псевдонимом «Лев Рудин» и занимал должность заведующего отделом рабочей жизни в газете «Одесские известия». Однако карьеру, да и вообще всю его жизнь, сгубило трагическое происшествие, которое случилось 1 декабря 1924 года прямо в редакции.

Самая распространенная версия этого события выглядит так. Лев Блюмкин-Рудин и секретарь редакции «Вечерних известий» Ю. Саховалер поспорили из-за сущей ерунды – кто из них первым имеет право воспользоваться пишущей машинкой. В пылу спора Саховалер обозвал Блюмкина-Рудина «провокатором» и потребовал убираться вон. Взбешенный Блюмкин-старший выскочил из редакции, помчался домой, взял из ящика письменного стола револьвер, вернулся и выстрелами в упор убил Саховалера. Его арестовали на следующий день.

Дело приняло непростой оборот. Местные чекисты решили проверить: а не было ли во всем этом политической подоплеки? Все-таки убийство произошло в редакции советского органа, к тому же Саховалер назвал Блюмкина-Рудина «провокатором». А вдруг это не просто эпитет? Вдруг Саховалер знал что-то о прошлом Рудина и тот его убил именно за это?

От Одесского ГПУ расследование курировал уполномоченный Секретного отдела Дмитрий Медведев, будущий Герой Советского Союза (во время Великой Отечественной войны он стал командиром партизанского отряда «Победители», при котором действовал знаменитый разведчик Николай Кузнецов). Изучив дело Льва Блюмкина, Медведев пришел к выводу, что никакой политики здесь нет. Так что виновного судили как уголовника и приговорили к шести годам тюрьмы со строгой изоляцией.

Рассказывали, что Яков Блюмкин по этому поводу ездил в Одессу, но выручить Льва ему так и не удалось. Хотя, возможно, эта история – тоже из разряда многочисленных слухов о «бесстрашном террористе».

* * *

В 1925 году семейные дела Блюмкина тоже не очень ладились. Брак с Татьяной Файнерман распался. Поэтому-то, когда к нему пришли Бажанов и Зоркий, он уже жил один в четырехкомнатной квартире. Что стало причиной их разрыва? Его или ее романы «на стороне»? Работа Блюмкина и связанная с ней постоянная нервотрепка? Да и была ли вообще эта «окончательная» причина? Трудно сказать. Мало ли людей расходятся потому, что просто надоедают друг другу или через много лет вдруг обнаруживают, что «не сошлись характерами». Так или иначе, но Яков и Татьяна разошлись в 1925 году, после шести лет совместной жизни. Если, конечно, так можно сказать, учитывая многочисленные командировки Блюмкина.

Был ли развод оформлен официально – тоже неизвестно. Зато известно, что в момент их расставания Татьяна была беременна. Во всяком случае, 23 апреля 1926 года у нее родился сын. Его назвали Мартином. Откуда взялось это довольно-таки необычное для России имя? По одной версии, Блюмкин дал его своему сыну потому, что очень любил Джека Лондона, а роман «Мартин Иден» – больше всех других его произведений. По другой – назван в честь мальчика из небольшой поэмы Есенина «Товарищ».

Любопытная, кстати, поэма. У Мартина, сына простого рабочего, в товарищах были лишь Христос на иконе, сидящий на руках у матери, да кошка. Отца убивают враги, и тогда Мартин обращается к своему товарищу:

 
«Исус, Исус, ты слышишь?
Ты видишь? Я один.
Тебя зовет и кличет
Товарищ твой Мартин!
 
 
Отец лежит убитый,
Но он не пал, как трус.
Я слышу, он зовет нас,
О верный мой Исус.
 
 
Зовет он нас на помощь,
Где бьется русский люд,
Велит стоять за волю,
За равенство и труд!..»
 
 
И, ласково приемля
Речей невинных звук,
Сошел Исус на землю
С неколебимых рук.
 

Потом убивают и самого Христа:

 
Но вдруг огни сверкнули…
Залаял медный груз.
И пал, сраженный пулей,
Младенец Иисус.
 

Заканчивается поэма в духе «оптимистической трагедии»:

 
Ползает Мартин по полу:
«Соколы вы мои, соколы,
          В плену вы,
          В плену!»
Голос его все глуше, глуше,
Кто-то давит его, кто-то душит,
         Палит огнем.
 
 
Но спокойно звенит
        За окном,
То погаснув, то вспыхнув
       Снова,
Железное
      Слово:
«Рре-эс-пу-у-ублика!»
 

Есенин написал «Товарища» в марте 1917 года, когда всё еще только начиналось и восхищение Революцией и «Рре-эс-пу-у-убликой» охватывало все слои населения недавней Российской империи. Вряд ли он сочинил бы что-то подобное году этак в 1921-м…

Насколько можно судить, Блюмкин принимал посильное участие в судьбе сына, посылал Татьяне деньги и вообще помогал им по мере возможности. Позже, в сентябре 1928 года, он составит завещание, в котором попросит в случае его гибели назначить пенсию его бывшей жене и сыну. «Мне грустно думать, что сын мой будет также бессильно мало знать о своем отце, как я о своем», – напишет Блюмкин. И попросит, чтобы сыну дали воспитание, которое «должно быть обязательно коллективистское, трудовое, коммунистическое с пропорциональным физическим уклоном».

Не забыл Блюмкин в завещании и о других родственниках. «В том случае, если помощь, оказываемая Соввластью, будет составлять не ниже 50 % моего месячного заработка (225 р.), – писал он, – я надеюсь, что она будет больше, то ⅓ соответствующей суммы выдавать на содержание и воспитание племянниц моих Флоры и Шелли Блюмкиных, дочерей моей сестры Розалии Григорьевны и т. Исаака Рая, беззаветно преданного коммуниста, погибшего смертью на Украинском фронте в рядах 3-й армии (б. Румфронта) весной 1918 года».

Жизнь его жены – Татьяны Файнерман-Блюмкиной – будет горькой. После развода она поменяла фамилию – стала Исаковой. Как установил историк Ярослав Леонтьев, до начала войны Татьяна Исакова работала на скромной должности в библиографическом кабинете Союза советских писателей. На фронте была медсестрой в военно-санитарных поездах и на санитарных пароходах, которые курсировали по Волге. Награждена медалями «За оборону Сталинграда» и «За участие в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

После войны Татьяна работала старшим корректором в типографии МГУ. В январе 1950 года была арестована. Обвинения против нее представляются абсурдными даже по тем временам – она была замужем за «врагом народа Я. Блюмкиным» и контактировала с левыми эсерами. Как будто сам товарищ Сталин и многие другие из партийного руководства не контактировали!

«Ваш муж Блюмкин в 1918 году совершил убийство германского посла Мирбаха в Москве», – констатирует следователь на допросе. «Да, это мой муж», – отвечает Татьяна. «Блюмкин знал о том, что вы разделяете взгляды эсеров?» – интересуется следователь. «На эту тему у меня с ним разговоров не было», – следует ответ. На дворе был 1950 год, уже война закончилась, и эсеров всех повывели, но нет – тема прошлого по-прежнему волнует следователей.

Дело было явно тухлое, однако бывшую жену Блюмкина все равно приговорили к десяти годам лишения свободы, из которых она отсидела четыре. В 1955 году ее реабилитировали. Сохранился черновик ее заявления в райсобес (написанный уже после реабилитации), который разыскал Ярослав Леонтьев.

«Заявление

Настоятельно прошу поместить меня в один из Московских Инвалидных Домов.

Я живу в Москве свыше 40 лет. Я была незаконно обвинена по 58 статье, 4 года провела в заключении и в 1955 году полностью реабилитирована.

В настоящее время я проживаю совместно с сыном в комнате 9 м<етров>. Сын мой находится на учете психиатра по поводу шизофрении.

Сын и его жена работают, и я в течение всего дня лишена всякого ухода.

Между тем после всего перенесенного мною в тюремном заключении я по возвращении тяжело больна гипертонией III степени, а в последние годы – резко выраженным общим склерозом и являюсь тяжелым инвалидом.

Прошу поместить меня в Московский инвалидный дом, т. к. в противном случае я буду лишена всякого общения с близкими.

Т. Исакова».

Татьяна Файнерман-Блюмкина умерла в Москве в 1970-е годы. Она стала «жертвой века». Если ее муж выбирал свой путь сознательно и действовал решительно, то она оказалась заложницей принятых им решений…

О сыне Блюмкина Мартине известно еще меньше. По словам его матери, записанным в протоколе допроса, в 1950 году он служил офицером в армии. По некоторым данным, женат он был дважды и от первого брака у него имелся сын – внук Блюмкина. Дожил Мартин Блюмкин как минимум до 70-х годов прошлого века.

Борис Бажанов пишет, что попросил Блюмкина поселить у него брата Якова Свердлова (умершего в 1919 году). Блюмкин сказал, что он «будет счастлив». Так Герман Свердлов поселился у Блюмкина. Эта история получила продолжение.

По утверждению Бажанова, вскоре Блюмкина вызвал к себе в кабинет заместитель председателя ОГПУ Ягода и поручил установить наблюдение за секретарем Сталина. «Бажанов ненавидит ГПУ, мы подозреваем, что он не наш, выведите его на чистую воду», – якобы сказал ему Ягода. Однако Блюмкин вскоре выдвинул свою идею – поскольку его двоюродный брат Аркадий Максимов общается с Германом Свердловым и они живут в одной квартире, то надо поручить Аркадию собирать информацию с помощью Свердлова о Бажанове. К тому же Герман Свердлов и Борис Бажанов – почти друзья.

Идея понравилась, и двоюродный брат Блюмкина Максимов якобы начал шпионить за Бажановым. Как утверждает Бажанов, перед своим отъездом в Среднюю Азию он (уже задумавший побег в Персию) решил «созорничать» и предложил Максимову поехать с ним. Тот согласился, а его кураторы в ОГПУ дали согласие на эту поездку, поскольку он мог информировать органы о поведении Бажанова. Ну а рано утром 1 января 1928 года Бажанов сбежал в Персию. Максимов бежал вместе с ним. «Меня же расстреляют за то, что я вас упустил», – сказал он.

В августе 1928 года бывший секретарь Сталина и двоюродный брат Блюмкина прибыли в Париж. По некоторым данным, Яков увиделся с Аркадием Максимовым через год. Там же, в Париже.

«Где я, что я, кто я такой?» Блюмкин-экономист

Пока Блюмкин подавлял восстание на Кавказе, ссорился с Есениным и обживал свою новую квартиру, в партии по-прежнему шли «дискуссии». В октябре 1924 года Троцкий – в качестве предисловия к третьему тому его собрания сочинений – опубликовал статью «Уроки Октября». В ней он описал историю разногласий в руководстве партии от февраля до октября 1917 года. И совершенно некстати для тогдашних партийных лидеров напоминал о том, что Зиновьев и Каменев выступали против восстания в Петрограде, о статьях Каменева и Сталина в «Правде» весной 1917 года, которые, по его мнению, были близки к позициям меньшевиков и противостояли ленинским позициям. Напомним, что Зиновьев и Каменев сомневались в успехе восстания и даже высказались об этом печатно в газете «Новая жизнь» буквально накануне выступления большевиков.

Приведенные факты били и по самой «тройке», и по ее ближайшему окружению. Правда, Троцкий специально оговаривался: «Разумеется, разногласия 1917 г. были очень глубоки и отнюдь не случайны. Но было бы слишком мизерно пытаться делать из них теперь, спустя несколько лет, орудие борьбы против тех, кто тогда ошибался. Еще недопустимее, однако, было бы из-за третьестепенных соображений персонального характера молчать о важнейших проблемах Октябрьского переворота, имеющих международное значение».

Ответный удар Троцкому нанесла редакционная статья «Правды» – «Как не нужно писать историю Октября (по поводу выхода книги т. Троцкого „1917“)», написанная на самом деле Бухариным. Затем в «Правде» были опубликованы текст доклада Каменева на собрании членов МК и московского партийного актива «Ленинизм или троцкизм?» (на следующий день он повторил его на совещании военных работников), речь Сталина на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС «Троцкизм или ленинизм?» и статья Зиновьева «Большевизм или троцкизм?». Затем появились сборники «За ленинизм» и «Ленин о Троцком и троцкизме. Из истории ВКП(б)».

Статья Троцкого была названа «грубым извращением истории большевизма и истории Октябрьской революции», «попыткой подменить ленинизм троцкизмом», который «является не чем иным, как одним из видов меньшевизма». 19 ноября 1924 года «Правда» отмечала, что «своим выступлением т. Троцкий вновь ставит партию перед опасностью дискуссии». Троцкому припомнили его небольшевистское прошлое и переругивание с Лениным еще до революции.

Сталин в этой «дискуссии» заявил, что хотел бы заняться «разоблачением некоторых легенд, распространяемых Троцким и его единомышленниками» «об особой роли Троцкого в Октябрьском восстании». А те книги, в которых роль Троцкого все-таки отмечалась, назвал «арабскими сказками». Сегодня может показаться странным, что в число «сказок» были включены и знаменитые «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида. До XX съезда КПСС эта книга не переиздавалась.

Эта партийная «война компроматов» получила название «литературной дискуссии». Однако против Троцкого и его сторонников была развернута мощная и далеко не только литературная обличительная кампания. Почти два месяца газеты печатали резолюции парторганизаций со всех концов страны, клеймившие Троцкого.

К январю 1925 года его «проработка» достигла апогея. Были, конечно, и отдельные выступления в его поддержку – например, в Смоленске прошла небольшая демонстрация студентов под лозунгами «Да здравствует председатель Совнаркома тов. Троцкий!» – но они уже никак не влияли на события.

Сам «лев революции» опять вел себя пассивно и молчал. В конце 1924 года в беседе с рабочими одного из московских заводов он сказал, что если бы знал, что книгу так раздуют и разведут такую кампанию, то никогда бы ее и не выпустил. «Если бы со мной они переговорили, – добавил Троцкий, – то мы сговорились бы, может быть».

Семнадцатого – двадцатого января 1925 года проходил объединенный пленум ЦК и ЦКК. Троцкий в нем не участвовал из-за болезни. Незадолго до пленума он направил в ЦК заявление, в котором просил освободить его от обязанностей председателя Реввоенсовета. Он писал, что готов в будущем выполнять любую работу по поручению ЦК на любом посту и вне всякого поста в условиях партийного контроля.

Но вопрос о его снятии был предрешен заранее. На место Троцкого уже нашли другого человека – Михаила Фрунзе. Он занял посты наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета. Зиновьев и Каменев потребовали исключить Троцкого из партии, но Сталин проявил «умеренность» и не согласился с этим, предложив оставить его даже в ЦК и Политбюро. Однако резолюция пленума выносила Троцкому «самое категорическое предупреждение» и оставляла вопрос о его работе в ЦК до очередного съезда. В случае же «новой попытки» Троцкого нарушить партийные решения «ЦК будет вынужден, не дожидаясь съезда, признать невозможным дальнейшее пребывание т. Троцкого в Политбюро» и поставить вопрос о его устранении из ЦК.

Впоследствии Троцкий так описывал «литературную дискуссию»: «Это было в своем роде величественное зрелище. Клевета получила видимость вулканического извержения. Широкая партийная масса была потрясена. Я лежал с температурой и молчал. Пресса и ораторы ничем другим не занимались, кроме разоблачения троцкизма».

Поражение в «литературной дискуссии» вынудило Троцкого на время уйти из большой политики. Он занимался хозяйственными вопросами, писал статьи, разрабатывая, в частности, теорию необходимости «сверхиндустриализации», и злорадно наблюдал за возникающими спорами и конфликтами в стане его противников.

Первые крупные расхождения между Сталиным и Зиновьевым – Каменевым обнаружились на XIV партийной конференции в апреле 1925 года. Конференция приняла выдвинутую Сталиным «теорию построения социализма в одной, отдельно взятой стране», с которой не соглашались ни троцкисты, ни сторонники Зиновьева и Каменева. Последние также считали, что нэп уже выполнил свои задачи и пора усилить давление на крестьянство, чтобы государство получило средства для индустриализации. Оба лагеря к тому же претендовали на роль единственно правильных толкователей Ленина. Зиновьев даже написал книгу «Ленинизм», которую члены Политбюро раскритиковали в «секретном режиме».

Решающее столкновение между сторонниками Сталина и «новой оппозицией», как начали называть фракцию во главе с Зиновьевым, Каменевым, Крупской, Сокольниковым и другими, произошло на XIV съезде партии в декабре 1925-го. Дискуссии к тому времени уже перешли от теоретических вопросов к личным.

«Я неоднократно говорил это т. Сталину лично… я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба», – говорил Каменев (в этом месте стенограмма фиксирует «голоса с мест»: «Неверно!», «Чепуха!», «Вот оно в чем дело!», «Раскрыли карты!» Шум… Крики: «Мы не дадим вам командных высот», «Сталина!», «Сталина!» Делегаты встают и приветствуют тов. Сталина. Бурные аплодисменты…).

«Председательствующий: Товарищи, прошу успокоиться. Тов. Каменев сейчас закончит свою речь…

Каменев: Эту часть своей речи я начал словами: мы против теории единоначалия, мы против того, чтобы создавать вождя! Этими словами я и кончаю речь свою».

Съезд, переименовавший РКП(б) в ВКП(б) – Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков), – закончился поражением «новой оппозиции». После съезда Зиновьева сняли с постов председателя Исполкома Ленинградского Совета и Исполкома Коминтерна, а Каменева – с постов заместителя председателя Совнаркома, председателя Совета труда и обороны и председателя Исполкома Моссовета. Кроме того, из члена Политбюро Каменев превратился в «кандидаты в члены Политбюро». И был назначен наркомом внешней и внутренней торговли. То есть стал непосредственным начальником Якова Блюмкина.

* * *

В автобиографии, написанной незадолго до расстрела, Блюмкин утверждал: «…за время моего пребывания в партии я в никаких оппозициях до 1927 г. не состоял». Это, похоже, так. Однако чувство симпатии и даже восторженности по отношению к Троцкому его не оставляло, что вскоре привело к тому, к чему привело.

Впрочем, Борис Бажанов рассказывает в мемуарах о таком эпизоде. По его словам, как раз в это время, в 1925 году, ОГПУ «приставило» Блюмкина к Троцкому. Находившийся уже в полуопале Троцкий занимался различными хозяйственными делами и, в частности, объезжал предприятия с инспекцией по обследованию качества продукции. В комиссию при Троцком ОГПУ, по утверждению Бажанова, пристроило и Блюмкина, и «как ни наивен был Троцкий, но функции Блюмкина в комиссии для него были совершенно ясны».

На одном из заседаний комиссии Блюмкин хотел взять слово, но Троцкий его неожиданно перебил. «Товарищ Блюмкис был там (с инспекцией на заводе. – Е. М.) оком партии по линии бдительности, – сказал он, – не сомневаемся, что он свою работу выполнил. Заслушаем сообщения специалистов, бывших в подкомиссии». Дальше Бажанов пишет: «Блюмкин надулся, как индюк: „Во-первых, не Блюмкис, а Блюмкин; вам бы следовало лучше знать историю партии, товарищ Троцкий; во-вторых…“ Троцкий стукнул кулаком по столу: „Я вам слова не давал!“ Из комиссии Блюмкин вышел ярым врагом Троцкого».

Приказ по Народному комиссариату внутренней торговли СССР от 8 августа 1925 года о назначении тов. Блюмкина Я. Г. на должность экономиста-консультанта в Главный секретариат наркома. РГАЭ. Публикуется впервые

Выписка из приказа по Наркомату внутренней торговли от 24 сентября 1926 года о том, что Блюмкин освобождается от занимаемых должностей в наркомате. РГАЭ. Публикуется впервые

Возможно, что-то подобное действительно было, но Бажанов в своем описании явно переборщил – некоторые детали кажутся малодостоверными. Трудно поверить, чтобы Троцкий забыл фамилию Блюмкина (это после года работы последнего в секретариате наркомвоенмора!). Маловероятно, чтобы Блюмкин позволил себе сказать Троцкому при всех: «вам бы следовало лучше знать историю партии». Это представляется невозможным.

Итак, Блюмкина назначили начальником отдела в Наркомате торговли. В ноябре 1925-го его объединили с Наркоматом внешней торговли в Наркомат внешней и внутренней торговли СССР. Сначала им руководил Александр Цюрупа, но недолго. А в январе 1926 года наркомом торговли был назначен опальный «новый оппозиционер» Лев Каменев. Но чем же занимался под его руководством Блюмкин? И почему это он вдруг пересел с «лихого коня» в кресло начальника отдела организации торговли?

В Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) хранится личное дело Блюмкина Якова Григорьевича № 80. Как следует из этих документов, 8 августа 1925 года его командировали в Наркомторг на должность экономиста. Это Блюмкина-то – в экономисты! Тем не менее он работал в наркомате аж до октября 1926 года.

Чем же занимался Блюмкин в Наркомторге, так сказать, официально? Сам он описывал свою работу следующим образом: «Год (1925–1926) я работал в Наркомторге (начальник отдела организации торговли, пом. нач. ЗКУ, председатель ряда комиссий, консультант при наркоме и т. д. – одновременно)». Другими словами, менял должности как перчатки. Он подсчитал, что занимал за этот год 12 различных постов.

Ну, двенадцать или не двенадцать, но его действительно бросали на разные участки работы. 8 августа 1925 года приказом по Наркомату внутренней торговли № 267 Блюмкин назначается на должность экономиста-консультанта в Главный секретариат наркома с окладом 192 рубля в месяц. 26 февраля 1926 года – консультантом при наркоме, 16 июня – начальником Отдела организации торговли, 10 августа – председателем Бюро стандартизации Наркомторга, 22 сентября – помощником начальника Экономического управления.

А все же если более конкретно? Документы, имеющиеся в личном деле Блюмкина, помогают ответить на этот вопрос лишь отчасти.

В сентябре 1925 года он ездил в Ленинград. Вероятно, для переговоров и закупки продукции ленинградского «Древтреста». По крайней мере, в его личном деле сохранилось удостоверение, в котором Административно-финансовый отдел Наркомвнуторга СССР рекомендует «т. Блюмкина Я. Г. как аккуратного плательщика и гарантирует со своей стороны своевременную выплату денег».

После возвращения из командировки он занимался квартирными делами. Получил от наркомата еще одну важную бумагу, которая тоже сохранилась в его личном деле. В ней сообщается, что Блюмкин, как ответственный работник, имеет право «на получение в занимаемой им квартире дополнительной жилой площади в размере 20 (двадцати) кв. аршин». А как уже говорилось, жилплощадь он получил в весьма престижном доме, на одной площадке с наркомом просвещения Луначарским.

Затем его ждала новая командировка – на Украину. 6 ноября 1925 года была образована Межведомственная комиссия из представителей Наркомвнуторга, ВСНХ, Наркомата РКИ и других ведомств для обследования «заводов Союзного значения, изготовляющих с.-х. машины, для выявления калькуляции себестоимости и качества продукции». Председателем этой комиссии был назначен Блюмкин. 8 ноября комиссия из трех человек выехала на Украину. Она должна была находиться там два месяца, но, судя по всему, ее работу продлили до февраля 1926 года.

Сохранился любопытный документ – справка о продлении этой командировки, выданная Блюмкину для предоставления в его домоуправление. Вероятно, для того, чтобы «жилец Блюмкин» смог подтвердить, что в означенное время он отсутствовал дома, а значит, не обязан платить за свет, воду и т. д. Да, поистине – главнее управдома не было в СССР человека.

Была ли в Наркомате торговли от Блюмкина какая-то реальная польза делу и стране? Думается, вряд ли, трудно было найти менее подходящую работу для его характера и темперамента, нежели должность министерского чиновника.

Блюмкин иногда просто не понимал, что происходит в окружавшей его «торговой реальности». Однажды, будучи уже «консультантом» при наркоме Каменеве, он направил ему докладную записку, которая начиналась так: «Товарищ Каменев! Я вас спрашиваю: где я, что я, кто я такой?» Чиновники-профессионалы из секретариата Каменева хохотали над запиской до упаду. Им трудно было понять Блюмкина, который еще не так давно участвовал в терактах, подавлял восстания и работал нелегалом за границей, а Блюмкину – их.

* * *

Но это, так сказать, лишь одна сторона его работы и жизни в 1925–1926 годах. Была и другая.

Блюмкин и сам не скрывал, что от чекистской работы он никогда не отдалялся, в том числе и во время работы в Наркомторге. В его автобиографии есть, к примеру, такая фраза: «О том, что мной было сделано по линии чекистской работы за это время, я упоминал в своем заявлении т. Агранову. Но лучше всего об этом могут сказать т. Менжинский и Трилиссер. Они знают, сколько раз я рисковал жизнью за интересы нашего дела, являющегося и моим делом».

Действительно, в следственном деле Блюмкина имеются его показания, собственноручно отредактированные им по просьбе заместителя начальника Секретного отдела ОГПУ Якова Агранова. Есть также его дополнительные показания тому же Агранову, которые он озаглавил «О поведении в кругу литературных друзей». Но о своей конкретной работе на ОГПУ и о выполняемых им специальных заданиях во время работы в Наркомторге он ничего не говорит.

Сохранилось также письмо Блюмкина начальнику ИНО Михаилу Трилиссеру, написанное на листах из тетради, вероятно, незадолго до его ареста. Но и в нем нет никаких подробностей об оперативной работе Блюмкина в 1925–1926 годах. Правда, письмо до нас дошло не в полном виде – сохранился кусочек 8-й страницы и страницы 9–26. Может быть, на пропавших страницах Блюмкин и описал то, чем он на самом деле занимался в Наркомторге? И, может, поэтому они и не «дожили» до нашего времени? Кто знает…

Как ни странно, но этот, чуть ли не самый «тихий» и «мирный» период в его жизни оставил множество загадок и в без того загадочной биографии Блюмкина. Вопрос о том, чем он на самом деле занимался в течение 1925–1926 годов, всегда давал простор для самых необычных версий и фантазий.

* * *　

Те, кто не признаёт не подтвержденных документами рассказов (не будем в данном случае употреблять слово «факты»), могут спокойно пропустить следующую часть этой книги. Для тех же, кто все-таки собирается ее прочитать, автор хотел бы уточнить: никто на самом деле не знает, происходило ли все это на самом деле. А если происходило, то так или как-то по-другому.

Лично автору кажется, что то, о чем речь пойдет ниже, в　 большинстве своем домыслы и выдумки. Они кочуют из одной публикации о Блюмкине в другую, особенно в Интернете, и порой бывает трудно понять, откуда именно взялись эти сведения и как они возникли. Однако практически они уже стали своеобразной частью биографии Блюмкина или представления о нем как о «черном человеке», сыгравшем поистине зловещую роль в жизни многих известных людей. Так что следующую часть можно было бы назвать и так: «Образ Якова Блюмкина в легендах, слухах и вымыслах». А что, неплохая тема для отдельного исследования.