Текст книги "Яков Блюмкин: Ошибка резидента"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

«Я решил явиться в Чрезвычайную комиссию…» Загадки возвращения

Двенадцатого февраля 1919 года, всего лишь через неделю после вхождения в Киев Красной армии, Блюмкин напечатал в газете «Борьба» статью «Об акте Бориса Донского». Она была подписана фамилией «Вишневский».

«Убийством палача Эйхгорна, – писал Вишневский-Блюмкин, – наша партия от имени украинских трудящихся, с одной стороны, совершила устрашающее предупреждение, реальную угрозу мировой реакции, с другой стороны, через голову международной буржуазии апеллировала к классовому сознанию международных трудящихся масс. Она призывала их в свидетели героической борьбы укр<аинских> раб<очих> и крестьян с международными хищниками капитала.

Теперь на празднике трудящихся, на суровом торжестве революции, в момент возрождения Советской власти на Украине, Борис Донской и его высокий акт приобретают еще большее значение и являются как огромный прекрасный исторический символ борьбы за дело соц<иальной> революции».

Блюмкин успел даже сделать что-то вроде партийной карьеры и стал секретарем Киевского комитета Украинской партии левых социалистов-революционеров. Но вскоре «на суровом торжестве революции» положение левых эсеров осложнилось.

После прихода красных украинские левые эсеры оказались в двойственном положении. С одной стороны, они тоже боролись против немцев, гетмана и петлюровцев, а иногда даже рука об руку с коммунистами; с другой – именно в феврале 1919 года на всей территории, где существовала советская власть, прошли массовые аресты членов этой партии. 18 марта 1919 года Дзержинский объявил, что «отныне ВЧК не будет делать разницы между белогвардейцами типа Краснова и белогвардейцами из социалистического лагеря… Арестованные эсеры и меньшевики будут рассматриваться как заложники, и их участь будет зависеть от политического поведения их партий».

Интересна в этом смысле судьба Ирины Каховской. После свержения Вильгельма II она по-прежнему оставалась в тюрьме. Революционная германская власть не решалась освободить террористку, хотя с просьбой о ее освобождении к немцам обращалась партия левых эсеров. После бегства гетмана Скоропадского и прихода к власти Директории Каховскую тоже не выпускали, хотя, по некоторым данным, ей симпатизировал сам Петлюра, а требования освободить ее звучали от большевиков до Махно включительно. И только в конце января 1919 года друзьям Каховской все-таки удалось добиться ее освобождения.

Но тут начались новые испытания. Теперь на нее объявили охоту чекисты. Некоторое время Каховскую прятал красный командир Николай Щорс (герой популярной песни «Шел отряд по берегу, шел издалека, / Шел под красным знаменем командир полка…»). Она вернулась в Москву, но там была арестована. За Каховскую лично вступился Ленин. Ее освободили, но лишь после того, как узнали о планах левых эсеров устроить покушение на генерала Деникина, в то время главнокомандующего Вооруженными силами Юга России, – она тоже должна была принимать участие в этой акции. Как отмечает историк Ярослав Леонтьев, выпуская ее на волю, следователь ВЧК по левоэсеровским делам Романовский взял с нее слово революционерки, что в случае возвращения живой она добровольно явится в тюрьму.

Несколько месяцев Каховская и ее товарищи пытались организовать покушение на белого главкома. Но им феноменально не везло. Когда же – в Ростове-на-Дону – все было готово, опять случилось непредвиденное. Заговорщики один за другим заболели сыпным тифом.

В 1920-е годы Каховская арестовывалась еще несколько раз, затем были ссылки в Среднюю Азию и Уфу, потом – десять лет лагерей и снова ссылка в Сибирь. На свободу она вышла только в 1955 году. Умерла Ирина Каховская в 1960 году.

* * *

Однако Блюмкина в 1919 году аресты обошли стороной. Возможно, потому, что в Киеве почти никто не знал, кем на самом деле является «Григорий Вишневский». Подробности его киевской жизни в то время почти не сохранились. Известно только, что по партийным делам он выезжал в тыл к петлюровцам. Одна из таких поездок чуть было не стоила ему жизни.

В марте 1919-го Блюмкин отправился в Елисаветград. Ехал он на подводе. Недалеко от города Кременчуг ему встретился отряд петлюровцев. Неизвестно, что именно произошло, но, видимо, человек на подводе, да еще явно семитской наружности, им не понравился. «Я попал в районе Кременчуга в плен к петлюровцам, подвергшим меня жесточайшим пыткам, – писал Блюмкин в своей „Краткой автобиографии“ в 1929 году. – У меня вырвали все передние зубы, полузадушили и выбросили как мертвого голым на полотно железной дороги. Я очнулся, добежал до железнодорожной будки, откуда на следующий день, 13 марта, на дрезине был доставлен в Кременчуг, в богоугодное заведение».

Трудно сказать, было ли все именно так, как рассказывал об этом Блюмкин. О его склонности приукрашивать происходящие с ним события мы еще поговорим. Впрочем, его «побитые зубы» помнили многие. Потом Блюмкин вставил себе металлические челюсти, чем тоже привлекал внимание.

В больнице он провалялся около трех недель. Там у него хватало времени подумать. Блюмкин размышлял – что делать дальше? Вариантов было несколько. Можно снова вернуться к подпольной работе и бороться против коммунистов. Можно уйти за линию фронта и совершать теракты против белых. Можно вступить в Красную армию или устроиться на какую-нибудь советскую должность под чужой фамилией. Наконец, можно просто «лечь на дно» и дожидаться лучших времен. Вряд ли его сразу начали бы искать в Киеве. Но Блюмкин выбрал самый необычный и рискованный вариант.

Четырнадцатого апреля 1919 года к часовому у входа в здание Киевской ГубЧК, которая занимала бывший особняк Бродского по адресу: Садовая улица, дом 5, подошел странный худой человек с выбитыми зубами. Шамкая беззубым ртом, он попросил провести его к председателю ЧК Иосифу Сорину. Часовой спросил, зачем. «Я – Блюмкин, – ответил человек. – Я нахожусь в розыске по делу об убийстве германского посла Мирбаха».

По такому случаю, как явка с повинной самого Блюмкина, в Киев из Харькова приехал его бывший начальник, а теперь председатель Всеукраинской ЧК (ВУЧК) Мартин Лацис. Он лично беседовал с убийцей Мирбаха. С 14 по 17 апреля Блюмкин дал подробные показания о событиях 6 июля 1918 года, о своей роли в покушении на Мирбаха и, наконец, о том, почему он решил прийти в ЧК.

Изложив свою версию московских событий, Блюмкин несколько раз подчеркнул: 6 июля никакого восстания против советской власти не было. «Я знаю только одно, что ни я, ни Андреев ни в коем случае не согласились бы совершить убийство германского посла в качестве повстанческого сигнала», – заявил он.

Затем он начал возмущаться тем, что «за голову Мирбаха, этого титулованного разбойника, упало много мужественных, честных и преданных Революции голов матросов, рабочих – левых эсеров» и что «председатель Совета Народных Комиссаров тов. Ленин лаконично объявил меня и Андреева просто „двумя негодяями“».

«Правительство возненавидело нас, Центральный Комитет и исполнителей акта предали суду революционного трибунала как преступников и даже провокаторов, – отмечал Блюмкин. – Каждую нашу элементарную попытку опровергнуть возводимые на нас незаслуженные обвинения пресекали в корне, считали новым походом против Советской власти… Мы, интернационалисты, участники октябрьского переворота, не имели прибежища в творимой и нами социалистической республике…

До сих пор я, один из непосредственных участников этих событий, не мог в силу партийного запрета явиться к Советской власти, довериться ей и выяснить, в чем она видит мое преступление против нее. Я, отдавши себя социальной революции, лихорадочно служивший ей в пору ее мирового наступательного движения, вынужден был оставаться в стороне, в подполье. Такое состояние для меня не могло не явиться глубоко ненормальным, принимая во внимание мое горячее желание реально работать на пользу Революции. Я решил явиться в Чрезвычайную комиссию, как в один из органов власти (соответствующий случаю) Советской власти, чтобы подобное состояние прекратить».

Через некоторое время Блюмкина отправили в Москву. Там его допрашивал сам Дзержинский. Впрочем, скорее это была беседа. Затем он повторил свои показания Особой следственной комиссии, которая изучала его дело. Крайне любопытны два момента. Во-первых, он четко заявил: после того как левые эсеры отказались его выдать Дзержинскому (Блюмкин, как уже говорилось, неоднократно указывал, что сам якобы настаивал на этой выдаче), он больше не нес ответственности за действия ЦК. «Арест тов. Дзержинского, захват почтамта и посылка телеграммы по линии, стрельба по Кремлю и бегство из отряда Попова – все это происходило в моем отсутствии и без моего участия», – подчеркнул Блюмкин.

Во-вторых, он заметил, что «было бы крайне ошибочно рассматривать мой приход как отказ от акта, исполнителем которого я был, равно как и отказ от моего эсеровского понимания революции и Советской власти. Я по-прежнему остаюсь членом партии левых социалистов-революционеров, по-прежнему расхожусь во многом в политике Советской власти, и именно это побуждает меня вполне честно рассеять все то запутанное, трагичное положение, которое создалось благодаря отказу ЦК выдать меня в результате убийства Мирбаха» (курсив мой. – Е. М.).

Интересно сравнить это заявление Якова Блюмкина с тем, что он писал в автобиографии на Лубянке десять лет спустя. А писал он вот что: «Моя явка явилась результатом моего аналитического, под углом интересов социалистической революции, наблюдения событий на Украине и на Западе, интенсивно ведшегося мной со времени июльской драмы 1918 г., равно как и моего интенсивного теоретико-политического самообразования. Как видно, понадобилось лишь 9 месяцев, чтобы я понял историческую правоту большевистской линии в социалистической революции» (курсив мой. – Е. М.).

Возникает неизбежный вопрос: когда же Яков Григорьевич был искренен? Увы, окончательного ответа на него уже, наверное, не найти…

* * *

Дальнейшие события развивались самым удивительным образом. Напомним – по приговору Ревтрибунала от 27 ноября 1918 года Блюмкин был приговорен к трем годам тюрьмы с принудительными работами. Но уже 16 мая 1919 года, всего лишь через восемь дней после того, как он дал свои показания Особой следственной комиссии, президиум ВЦИКа принял постановление:

«ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПРЕЗИДИУМА ВСЕРОССИЙСКОГО ЦЕНТРАЛЬНОГО ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА ОТ 16 МАЯ 1919 ГОДА ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ ИЗ ЗАКЛЮЧЕНИЯ ЯКОВА ГРИГОРЬЕВИЧА БЛЮМКИНА

Ввиду добровольной явки Я. Г. Блюмкина и данного им подробного объяснения обстоятельств убийства германского посла графа Мирбаха президиум постановляет Я. Г. Блюмкина амнистировать.

Секретарь ВЦИК А. Енукидзе».

Постановление было принято после ходатайства Особой следственной комиссии по делу Блюмкина. В нем заслуживают внимания два момента. Во-первых, говорится, что «поднятый партией левых эсеров после убийства Мирбаха мятеж против советской власти он, Блюмкин, осуждает и категорически отмежевывается от тех преступных действий, которые были совершены партией вопреки данному ему обещанию». Во-вторых, указывается, что он не может нести ответственность за этот мятеж, а «должен нести ответственность только за совершение террористического акта по отношению к Мирбаху, каковая ответственность, во всяком случае, не может вызвать необходимости содержания Блюмкина в тюрьме» (курсив мой. – Е. М.).

Другими словами, убийство иностранного посла тогдашние руководители Советской России признавали не слишком серьезным проступком. А если и нужно разыскивать Блюмкина, то только за то, что в результате их с Андреевым акции начался «мятеж». Ну а поскольку Блюмкин явился с повинной и объяснил, что убивал Мирбаха не в порядке сигнала к началу «мятежа», а по идейным соображениям, то и особой вины в убийстве не нашли. Отношение к «разбойнику Мирбаху» у большевиков было почти таким же, как и у левых эсеров.

Итак, Блюмкина выпускали на свободу. Правда, в постановлении оговаривались условия этого освобождения – несколько пунктов:

«…2) Заменить ему трехлетнее тюремное заключение отдачей его на этот срок под контроль и наблюдение лиц по указанию президиума ВЦИК и

3) в случае уклонения Блюмкина от контроля над своими политическими действиями или в случае совершения каких-либо новых действий во вред Советской власти немедленно привести в исполнение состоявшийся по делу об убийстве Мирбаха приговор революционного трибунала при ВЦИК».

Фамилии лиц, которые должны были «контролировать» поведение Блюмкина, нигде не называются. Но резонно считать, что в их числе его «старые знакомые» – Дзержинский и Лацис. Во всяком случае, дальнейшая судьба и карьера Блюмкина в ЧК позволяют думать именно так.

Как и в других историях с участием Блюмкина, в его явке в ЧК и освобождении от ответственности много странного. Конечно, все могло быть так, как он сам рассказал, – в такое сумасшедшее время, когда идет Гражданская война, бывало и не такое. Но можно также предположить, что Блюмкин каким-то образом смог заранее обговорить условия своей явки в ЧК и получить от ее руководства определенные гарантии. А взамен предложить услуги по своей основной специальности – боевика и террориста. Тогда такие люди были нужны. Возможен и другой вариант – инициатива по привлечению Блюмкина к выполнению спецзаданий в интересах большевиков в обмен на прощение прошлых «грехов» исходила от его «старых знакомых» чекистов. И почему бы ему было не согласиться?

Вскоре после амнистии он снова оказался в Киеве.

«…Казнить меня без суда и следствия». Как Блюмкина невеста убивала

В один из майских дней 1919 года Надежда Хазина разговаривала на балконе второго этажа киевского отеля «Континенталь» с поэтом Осипом Мандельштамом. Они познакомились совсем недавно, в том же «Континентале», а точнее говоря, в кафе «Х.Л.А.М.», которое находилось в здании отеля. Это название расшифровывалось просто: «Художники, литераторы, архитекторы, музыканты», иногда чуть варьировалось.

«Х.Л.А.М.» было очень популярным местом. В кафе бывали и выступали почти все известные писатели, поэты, художники, которые оказывались в Киеве. Один из основателей советского джаза Леонид Утесов вспоминал: «В Киеве сделали привал, решили посмотреть, как он живет и как в нем живется. Киев жил так же, как Одесса, – тяжело и голодно. Вечером мы отправились в рекомендованное нам местной интеллигенцией кафе под странным названием „ХЛАМ“, что означало „Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты“. В этом кафе, как и в других, ни спаржей, ни омарами не кормили – морковный чай с монпансье. Черный хлеб посетители приносили с собой. Самой главной достопримечательностью этого кафе была надпись на фронтоне: „Войдя сюда, сними шляпу, может быть, здесь сидит Маяковский“. Здесь читал свои стихи Мандельштам. Зал всегда был переполнен».

Так вот, недавно познакомившиеся в кафе Осип Мандельштам и Надежда Хазина стояли на балконе «Континенталя», и вдруг их внимание привлекла необычная кавалькада, мчавшаяся по широкой Николаевской улице.

«Она состояла из всадника в черной бурке и конной охраны, – вспоминала Надежда Мандельштам (позже она вышла замуж за поэта). – Приближаясь, всадник в бурке поднял голову и, заметив нас, резко повернулся в седле, и тотчас в нашу сторону вытянулась рука с наставленным револьвером. О. М. было отпрянул, но тут же, перегнувшись через перила, приветливо помахал всаднику рукой. Кавалькада поравнялась с нами, но рука, угрожающая револьвером, уже спряталась под бурку. Все это продолжалось секунду… Всадники промчались мимо, свернули и скрылись в Липках, где находилась Чека.

Всадник в бурке – это Блюмкин – человек, „застреливший императорского посла“ – Мирбаха. Он направлялся, вероятно, в Чека, к месту своей службы. Ему поручили, как мы слышали, чрезвычайно важную и конспиративную работу по борьбе со шпионажем. Бурка и кавалькада – скорее всего, дань личным вкусам этого таинственного человека. Не понимаю только, как вязались такие эффекты с предписанной ему конспирацией».

Чем на самом деле занимался Блюмкин в Киеве в мае-июне 1919 года? «Я приехал в Киев организовывать из своих друзей боевую организацию для выполнения одного боевого предприятия в тылу колчаковского фронта по предписанию ЦК РКП в лице т. Серебрякова и Аванесова», – писал Блюмкин в «Краткой автобиографии». Леонид Серебряков – в то время секретарь президиума ВЦИКа, член Реввоенсовета Южного фронта и будущий видный троцкист (расстрелянный в феврале 1937 года). Что касается Варлаама Аванесова, он же Сурен Мартиросов, – тогда он был членом Коллегии ВЧК.

По некоторым данным, на встрече Блюмкина с этими людьми обсуждалась возможность покушения на «Верховного Правителя России» адмирала Александра Колчака. Неизвестно, кто предложил эту идею – Блюмкин или чекисты. Ее инициаторами могли быть обе стороны. Но как бы то ни было, это «предприятие» вполне отвечало взглядам и характеру Блюмкина. Позже, как мы еще увидим, он будет организовывать покушение на генерала Деникина. Деникин, Колчак, Мирбах, Эйхгорн – все эти деятели были для Блюмкина людьми одного порядка, кого он называл «титулованными разбойниками».

Блюмкину выдали мандат ВЦИКа за подписями Серебрякова и Енукидзе. В нем говорилось, что Яков Блюмкин командируется в Киев по делам ВЦИКа и все советские организации РСФСР и Украины обязаны оказывать ему всяческое содействие. Был и еще один документ, по которому Блюмкин получал право на внеочередное получение железнодорожных билетов и посадку в вагон. Документ, кстати, очень важный. Что представляли собой поезда в то время, можно вообразить хотя бы по фильмам о Гражданской войне.

Итак, Блюмкин начал подготовку покушения на Колчака. Почему в Киеве? Ну, во-первых, потому, что там в это время находились многие боевики из левых эсеров и эсеров-максималистов, которых он хорошо знал. Во-вторых, группу боевиков собирались забросить в Сибирь с территории, которую контролировала Добровольческая армия под командованием Деникина. Из Киева это было сделать гораздо легче, чем из Москвы.

Подробности подготовки операции пока неизвестны. Но есть сведения, что ее должны были осуществить члены Союза максималистов, в который в мае 1919 года вступил и Блюмкин. Он подал заявление о вступлении в союз, когда находился в Москве.

Вообще-то Союз социалистов-революционеров-максималистов образовался еще в 1906 году. Эта партия была близка по своим взглядам к анархистам. «Максималисты» выступали за социализацию земли, промышленных предприятий, создание самоуправляющейся «Трудовой республики» и немедленный переход к социализму. Они участвовали в Октябрьском вооруженном восстании в 1917 году, но были против Брестского мира и продразверстки. В 1919 году «максималисты» раскололись – от дружественного левым эсерам Союза социалистов-революционеров-максималистов отделился просто Союз максималистов, выступавший за признание советской власти, союз с коммунистами и совместную с ними борьбу против контрреволюции. «Максималисты» стояли за индивидуальный террор против виднейших представителей враждебного лагеря.

Надо сказать, что коммунисты, теоретически осуждавшие индивидуальный террор, вовсе не собирались сдерживать террористические амбиции представителей других партий. И в отдельных случаях даже готовы были оказывать им содействие. Так было в деле Ирины Каховской, отправившейся убивать Деникина, так было и с Блюмкиным. Что ж, «на войне как на войне». Правда, когда те же эсеры, анархисты или «максималисты» наносили удары уже по самим большевикам, их беспощадно уничтожали и клеймили как «агентов мировой буржуазии и контрреволюции». Но это так, к слову.

* * *

План покушения на Колчака – если он и существовал – провалился. Дело в том, что вскоре после возвращения Блюмкина из Москвы в Киев у него начались серьезные неприятности. Его самого решили убить.

В мае 1919 года чекисты арестовали в Киеве нескольких левых эсеров. Некоторые из бывших товарищей Блюмкина связали эти аресты с его явкой с повинной. Иначе говоря, на Блюмкина пало подозрение в провокаторстве и доносительстве. Это было одно из самых тяжелых обвинений, которое могли предъявить подпольщику-революционеру. Правда, Блюмкин в «Краткой автобиографии» несколько сместил акценты и представил дело так, что убить его хотели за отход от партии. «Левые эсеры… за мой отход организовали на меня три покушения».

За 12 дней в июне 1919 года Блюмкина убивали трижды. Поздно вечером 6 июня трое левых эсеров пригласили его за город для «политической беседы», но неожиданно открыли по нему огонь из револьверов. Судя по всему, стреляли его бывшие товарищи так плохо, что Блюмкин умудрился сбежать. Возможно, его спасла темнота.

Второй раз боевики стреляли в Блюмкина в кафе на Крещатике. К нему подошли двое и несколько раз выстрелили почти в упор. О том, что происходит, окружающие догадались не сразу – в кафе громко играл оркестр, и музыка почти заглушила звуки выстрелов. Блюмкин был ранен в голову и в тяжелом состоянии доставлен в больницу. Удивительно, что и на этот раз он остался жив.

Через несколько дней эсеры попытались добить его прямо в Георгиевской больнице, где он находился после ранения. Ночью в больничное окно бросили бомбу. Но по какому-то невероятному везению никто не пострадал. В том числе и Блюмкин. Во время допроса он отказался отвечать на вопрос о том, кто и за что его преследует. «Это в значительной мере тормозит следствие», – заметила по этому поводу киевская газета «Известия ВУЦИК».

Он, конечно, прекрасно знал тех, кто охотится за ним. Между первым и вторым покушениями возмущенный Блюмкин успел написать письмо в ЦК ПЛСР:

«Считая огромной трагической ошибкой намерения ЦК казнить меня без суда и следствия… я, тем не менее, как революционер и террорист, для которого обвинение в предательстве является чудовищным по тяжести и кошмарным по своему моральному значению, абсолютно предоставляю себя в полное распоряжение ЦК партии левых социалистов-революционеров.

Я горячо прошу ЦК партии предъявить мне обвинение и, если по заслушании моих объяснений оно окажется незыблемо веским, казнить меня».

Кто же так упорно хотел убить Блюмкина? Это были весьма колоритные люди.

Сергей Пашутинский, член партии эсеров с 1906 года, боевик и террорист с большим стажем. Скорее всего, именно он был главой группы «охотников за Блюмкиным».

Николай Арабаджи. Этнический турок, бывший офицер русской армии, участник Первой мировой войны, левый эсер.

И, наконец, самый любопытный персонаж в этой истории. То ли подруга, то ли невеста Блюмкина Лидия Соркина (иногда ее неправильно называют Сорокиной).

Вдова поэта Надежда Мандельштам называла ее в своих воспоминаниях даже женой нашего главного героя: «Мне приходилось встречаться с Блюмкиным еще до моего знакомства с О. М. (Осипом Мандельштамом. – Е. М.). Мы когда-то жили вместе с его женой в крохотной украинской деревушке, где среди кучки молодых художников и журналистов скрывалось несколько человек, преследуемых Петлюрой. После прихода красных жена Блюмкина неожиданно явилась ко мне и вручила охранную грамоту на квартиру и имущество на мое имя. „Что это вы?“ – удивилась я. „Надо охранять интеллигенцию“, – последовал ответ… Вот от этой женщины, спасавшей интеллигенцию такими наивными способами, и от ее друзей я наслышалась об убийце Мирбаха и несколько раз встречала его самого, мелькавшего, исчезавшего, конспиративного…»

В 1919 году Лидии Соркиной было 22 года. Она окончила с золотой медалью женскую гимназию в Ялте, получила квалификацию «домашней наставницы с правом преподавать русский язык и математику». В 1917 году вступила в партию эсеров, входила в руководство киевской партийной организации. Тогда же начала учиться в Киевском медицинском институте.

Как и где они познакомились с Блюмкиным – точно не известно. Вполне вероятно, что в Киеве, куда после событий 6 июля 1918 года из Москвы нелегально прибыл убийца Мирбаха. Если между ними действительно был роман (а скорее всего, был), то к лету 1919 года с романом уже было покончено. Для идейных революционеров-подпольщиков изменник общего дела, даже если он и был близким человеком, автоматически переставал существовать. И можно только догадываться, что пережила Лидия Соркина, если несколько раз участвовала в попытках убить своего бывшего друга-любовника.

В книге Алексея Велидова «Похождения террориста. Одиссея Якова Блюмкина» говорится: «Кстати сказать, судьба террористов, охотившихся за Блюмкиным, по некоторым, не подтвержденным до конца сведениям, сложилась плачевно. Сорокину (то есть Соркину. – Е. М.) и Арабадже (Арабаджи. – Е. М.) ликвидировали сами левые эсеры „как деникинских провокаторов“. Пашутинский в 20-х годах якобы осужден Харьковским ревтрибуналом за контрреволюционную деятельность».

На самом деле все было не совсем так.

По некоторым сведениям, Пашутинский, Арабаджи и Соркина в том же 1919 году пытались организовать в Одессе покушение на главнокомандующего Вооруженными силами Юга России генерала Деникина, но оно сорвалось.

Как отмечает историк Ярослав Леонтьев, в апреле 1922 года Пашутинский действительно был приговорен к расстрелу в Харькове – за контрреволюционную деятельность, связь с румынской контрразведкой и в том числе за покушения на Блюмкина. Ему же инкриминировалось и такое преступление, как выдача деникинской контрразведке конспиративных квартир и подпольных работников. Согласно газетному отчету в «Правде», после задержания контрразведкой в Одессе (во время подготовки покушения на Деникина?) Пашутинский «выступает от них в роли посредника при вымогательстве денег от одного из эсеров, арестованного по указанию Пашутинского, но отделавшегося от контрразведки посредством денежного выкупа».

Однако странно другое – Пашутинского не только не расстреляли, но и выпустили на свободу. Он долго работал на мелкой должности в системе кооперации в Средней Азии. По некоторым данным, он погиб уже во время репрессий конца 1930-х годов.

Что касается Арабаджи и Соркиной, то никакие эсеры их не ликвидировали. По данным того же Ярослава Леонтьева, Николай Арабаджи в 1920-х годах учился в Торгово-промышленном техникуме в Киеве, арестовывался ГПУ, но вскоре был освобожден. А Лидия Соркина в 1930-х годах жила в Москве. Что с ними произошло дальше – точно не установлено, но если их и «ликвидировали», то уж точно не левые эсеры.

Ну а что же Блюмкин? Оправившись после ранения, он переезжает в Москву. Там его ждали новые приключения.