Текст книги "Яков Блюмкин: Ошибка резидента"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Новое «революционное правительство» решительно приступило к «экспроприации буржуев и кулаков в деревне» и тут же получило то же, что и в России, – сопротивление крестьян и мелких собственников. А их в Персии было большинство. «Благодаря этому мы оказались лишенными в Персии всякой почвы и опоры, очутились в роли только пришлых иноземцев-завоевателей и тем создали возможность для англичан занять положение спасителей персидского народа от надвигающихся на них насильников и грабителей», – признавал президиум бакинского филиала Коминтерна.

К тому же положение на фронтах обстояло не лучшим образом. В августе фактически провалился новый поход на Тегеран. Войска шаха при поддержке англичан начали контрнаступление. Уже 18 августа 1920 года Ревком Ирана умолял советских товарищей прислать «полторы тысячи абсолютно надежных русских красноармейцев», так как «только немедленная присылка русских частей может спасти положение».

Троцкий, чей «предварительный план» удара по «антибольшевистской цепи государств» в Азии осуществлялся в Персии, к тому времени, видимо, понимал, что попытка пока не удалась, и выступил за то, чтобы воздержаться от отправки дополнительных сил в Иран. «Центральная задача Республики – разбить Врангеля, – писал он. – Ни один солдат, ни один патрон не должен быть отвлечен от этой работы». Но отправлять солдат и патроны все же пришлось.

Двадцать второго августа пал Решт. Под угрозой падения был и Энзели, обороной которого командовал больной тифом Блюмкин. Трудно сказать, какова была его роль в обороне города, – Энзели удалось отстоять лишь благодаря артиллерии советских кораблей. Через день из Баку прибыл стрелковый полк. Решт удалось отбить, но командование «Персидской Красной Армии» уже откровенно сообщало о «враждебности населения» и что речь может идти «лишь о военной оккупации».

«В персидских массах нет никакого энтузиазма, отсутствует воля к борьбе, все объято пассивностью и страхом перед русскими… – откровенно докладывал в Москву советский полпред в Энзели Шалва Элиава. – Эхсанулла, по-видимому, – дегенерат, опиоман, неврастеник… Вся наша работа в Персии, начиная с Раскольникова, – сплошное недоразумение, приведшее к дискредитированию Советской России в Персии вследствие недопустимых действий наших войск и политработников, а также неразборчивого якшания с такой политической рванью, как Кучек-хан или Эхсанулла. Сейчас Эхсанулла сам держится на наших частях, никакой опоры в массах он не имеет… Для дальнейшего: либо почетный уход, либо движение вперед на Тегеран…» Как видим, тут есть камень и в огород Блюмкина – как ведущего «советско-персидского политработника».

* * *

О личной жизни Блюмкина в Персии до нас не дошло практически никаких сведений. С его слов известно о том, что он тяжело болел тифом. Но не исключено, что эта была малярия – бич прикаспийских районов того времени. Скорее всего, за ним ухаживала его жена – действительно медик по образованию.

Но и о работе Блюмкина в Иране тоже осталось не так много сведений. Даже странно: почему имя такого важного в «Советской Персии» человека крайне редко встречается в известных нам архивных документах? Из-за этого возникают различные вопросы. Например, являлся ли Блюмкин на самом деле членом ЦК Иранской компартии?

Как помним, Блюмкин при поручительстве за Есенина и Кусикова в октябре 1920-го действительно предъявлял партбилет члена ЦК Иранской компартии. На первом съезде членами ЦК были избраны 15 человек, но его имени среди них нет. Забегая вперед скажем, что на втором съезде Иранской компартии в октябре 1921 года в ЦК были избраны 18 человек, но Блюмкин не значится и в этом списке.

Теоретически его могли потом ввести в состав ЦК или «кооптировать», но и об этом сведений нет. В сентябре 1920 года вокруг руководства Иранской компартии началась настоящая свара – ЦК обвиняли во всех неудачах. Многие требовали его распустить. Попахивало даже расколом партии. К тому же произошла весьма неприятная история с одним из руководителей партии Абуковым и его женой Булле (тоже членом ЦК). Их обвинили в утаивании партийных денег и исключили из ЦК.

По этим поводам принимались резолюции, писались письма, их подписывали руководители партии. Но странно – фамилия Блюмкина или его псевдоним «Якуб-заде» среди них не встречается.

Конечно, это может быть связано с тем, что в конце августа 1920 года Блюмкин уже был в Баку. То ли из-за болезни, то ли из-за того, что политработники наворотили в Персии множество дел, приведших к «дискредитированию Советской России», Блюмкина в конце августа отодвинули от военной работы и «бросили» на важный организационный участок. Но неужели он настолько утратил интерес к партии? В это верится с трудом.

Каким же образом у Блюмкина появился партбилет члена ЦК Иранской компартии, который он предъявлял следователю ВЧК, когда выручал Есенина и Кусикова? Во-первых, так он мог назвать следователю – для усиления собственной важности – обычный партбилет, и вряд ли работник ВЧК знал фарси, чтобы это проверить.

Вариант второй – Блюмкин «по знакомству» выписал себе в Персии подобный билет. Как представляется, это нетрудно было сделать – в обстановке всеобщей неразберихи, наступления-отступления, тем более при наличии нужных знакомых. Говорили, что он вообще выписал себе партбилет номер 2. Это, конечно, только слухи, но проделка вполне в его духе.

Вообще, надо учитывать, что в Персии Блюмкин пробыл всего лишь около полутора месяцев. Вряд ли за это время можно было сделать многое. Особенно на ниве «политического перевоспитания персидских масс», за что он и отвечал. По косвенным данным, политической и «комиссарской» работой Блюмкина многие были недовольны. В одном из информационных сообщений о положении в «Персидской Советской Республике», составленном в Энзели 20 октября 1920 года, например, говорилось, что «Политотдел Персармии мало-помалу начинает производительно работать. За последние три недели Политотдел ожил, сделано уже много. Правда, о полной налаженности работы говорить еще рано, но кое-какие плоды есть». Напрашивается вопрос: если в октябре Политотдел только-только начал оживать, то как же там дела обстояли раньше, при Блюмкине?

Что еще известно о его работе в Иране? По некоторым данным, именно там он привлек к работе в разведке Якова Серебрянского, которого сегодня часто называют одним из «выдающихся советских диверсантов». Серебрянский, в прошлом тоже эсер, член Бакинского Совета, после свержения советской власти в Баку бежал в Персию, где и познакомился с Блюмкиным в августе 1920 года. При содействии бывшего однопартийца Серебрянский стал работать в особом отделе штаба «Персидской Красной Армии». Их знакомство с Блюмкиным продолжалось многие годы. И Блюмкин еще будет для Серебрянского и спасителем, и своего рода «крестным отцом».

«За горло английских империалистов и коленом их в грудь!» Персия – Баку – Москва

В конце августа 1920 года перед Блюмкиным была поставлена новая важная задача – он должен был принять участие в формировании персидской делегации на Первый съезд народов Востока.

Двадцать седьмого августа он был уже в Баку. Это известно из донесения советского полпреда в Энзели – Элиава, который сообщал в тот день в Москву: «…завтра думаю выехать в Энзели. Сегодня буду информироваться у приехавшего из Персии Блюмкина о положении дел там».

Сам Блюмкин помимо подготовки персидской делегации к участию в работе Съезда народов Востока вместе с другими «радикалами» писал докладные записки и отчеты в Москву, оправдывая «июльский переворот». В одном из таких документов, подписанных кроме Блюмкина руководителями Иранской компартии Султан-заде, Ага-заде и другими, давалась такая характеристика Кучек-хану: «Местный партизан, неустойчивый, беспринципный, лишенный каких-либо серьезных намерений истинно национально-освободительного характера», хотя и обладающий «исключительно интуитивными способностями и склонностью к народническому либерализму». Авторы записки указывали, что демократы не могут быть «хотя бы временными союзниками в борьбе с международным империализмом» и что революция в Персии «мыслима только как движение крестьянства и городской бедноты», которое должна возглавить Иранская компартия.

Между тем 1 сентября в Баку открылся Первый съезд народов Востока.

Это событие почти забыли, а тогда, в 1920 году, к нему, как принято писать в газетах, «было приковано внимание всей международной общественности». И понятно почему – в Баку приехало более двух тысяч делегатов, представлявших 44 нации, национальности, народности и этнические группы. Примечательно, что только половина из них имела отношение к коммунистическим партиям, некоторые другие участники съезда вскоре перешли в другой лагерь, возглавив, к примеру, отряды басмачей в Средней Азии.

Вообще среди делегатов были разные люди. Например, разведчик Джон Филби – отец будущего знаменитого британского, а по совместительству и советского разведчика Кима Филби. Или турецкий политический и военный деятель Энвер-паша, которого считают одним из организаторов геноцида армян и греков в Османской империи во время Первой мировой войны. После войны Энвер-паша бежал в Германию, где вступил в контакт с большевиками. С ними он договорился о совместной борьбе против англичан в Средней Азии.

В Баку Энвер-паша выступил с идеей объединения ислама и коммунизма. А вскоре его послали в Туркестан для борьбы с басмачами. Там Энвер-паша им и сдался. Вскоре с группой турецких офицеров он попытался объединить отряды басмачей в одну армию и занял большую часть территории Бухарского эмирата.

Борьбу с войсками Энвер-паши Красная армия вела до августа 1922 года. После серии тяжелых поражений его отряд был окружен, а сам Энвер-паша зарублен во время нападения на его лагерь красной кавалерии[32]32
  Лично зарубивший его командир Первой Отдельной Туркестанской кавалерийской бригады армянин Яков Мелкумов (Акоп Аршакович Мелкумян) потом вспоминал: «Москва настаивала брать этого ублюдка только живым. Телеграммы шли то за подписью Троцкого, то Ленина. Вмешался в это дело и Дзержинский. У всех просьба-требование – Энвера брать только живым. Дудки! Этому преступнику, этому заклятому врагу моего народа – никакой пощады! Легендарный Гаспар Карапетович Восканов в те дни командовал войсками Туркестанского фронта, заменив на этом посту Семена Буденного. Он тоже прислал телеграмму, которая была лаконична: „Мне нужен мертвый Энвер. Прочти. Думай. Немедленно сожги“. Спасибо тебе, Гаспар Карапетович, этот приказ мне по душе… <…> Не буду рассказывать все подробности разгрома банды Энвера и его самого. Замечу лишь, что на рассвете мои полки внезапным ударом еще до утренней молитвы ворвались в Кофрун. Началась жестокая рубка. Басмачи не выдержали нашего дерзкого, ошеломляющего удара. Энвер без халата и сапог – он еще нежился в постели, когда под его окном засверкали наши клинки, ускакал в горы. Нет, не уйдешь, кровавый шакал, на твоей совести кровь моего народа! Двадцать пять верст гнался за ним. Достиг его в большом кишлаке Чаган. В кровавой рукопашной схватке прикончили всю банду „правоверных“ убийц. Энвера зарубил лично. По праву победителя оставил себе его личную печать: огромную, серебряную, с надписью – „Верховный главнокомандующий всеми войсками ислама, зять халифа и наместник Магомета“. А вот личный Коран и позолоченный халат Энвера отправил в Москву…»


[Закрыть].

…Вернемся, однако, к съезду. Специальным поездом из Москвы в Баку прибыло руководство Коминтерна во главе с Зиновьевым и Радеком (в одном вагоне с ними ехал и Энвер-паша). Их сопровождала специальная группа кинохроники. На бронепоезде приехал американский журналист и член Исполкома Коминтерна Джон Рид, автор «Десяти дней, которые потрясли мир». Он тоже выступал на съезде. Но эта поездка оказалась для него последней – возвратившись в Москву после съезда, Рид умер 19 октября 1920 года от сыпного тифа. По официальной версии, от того, что «он ел немытые фрукты во время недавней поездки в Баку».

* * *

Персидская делегация оказалась одной из самых больших – 192 человека. Больше была только турецкая – 235 человек. Блюмкин тоже приехал в Баку вместе с представителями Персии, но публично во время работы съезда он никак не проявился. Как известно, например, из изданного в 1920 году сборника стенографических отчетов «Первый Съезд народов Востока», слово ему не предоставляли и в Совет пропаганды и действия народов Востока, который выбрали делегаты, он не вошел. Блюмкин был самым обычным делегатом, который слушал ораторов и «бурно аплодировал» председателю съезда Зиновьеву, говорившему о необходимости объявить английским империалистам священную войну – то есть джихад.

«Да, мы против буржуазии Англии, за горло английских империалистов и коленом их в грудь!» – восклицал Зиновьев с трибуны. Как отмечается в отчете о съезде, его выступление вызвало «бурю аплодисментов, долгие крики „ура!“» – «Члены съезда встают, потрясая оружием, слышны крики: „Клянемся!“». Блюмкин наверняка был среди них.

Вообще, основной пафос Съезда народов Востока сводился к призывам начать революцию и всемирную борьбу против английского империализма.

Писатель Илья Эренбург в романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» так описал мероприятие в Баку: «На съезд я отправился лишь один раз. В большом зале сидели кавказцы в черкесках, афганцы с чалмами, в клеенчатых халатах, бухарцы в ярких тюбетейках, персы в фесках и многие другие. У всех были приколоты на груди портреты Карла Маркса, с его патриархальной бородой. В середине восседал товарищ просто в пиджаке и читал резолюции. Делегаты кивали головами, прикладывали руку к сердцу и всячески одобряли мудрые тезисы. Я слыхал, как один перс, сидевший в заднем ряду, выслушав доклад о последствиях экономического кризиса, любезно сказал молодому индийцу: „Очень приятно англичан резать“, – на что тот, приложив руку к губам, шепнул: „Очень“».

Даже не понять сразу, что это – пародия или описание реального заседания? Похоже и на то и на другое.

В персидской делегации не было единства. Шли споры и ссоры из-за политики нового Ревкома в «Советской Персии». 4 сентября большинство членов делегации (121 человек) провели заседание, на котором выдвинули множество обвинений в адрес ЦК Иранской компартии. И за разрыв с Кучек-ханом, и за «возмутительное отношение» к крестьянам, и за «преступное бегство из Решта, когда фронт был еще в 35 верстах от города», и за «лишение притока средств в кассу Республики», и за многое другое. В итоге группа признала необходимым распустить ЦК Иранской компартии и изучить степень виновности каждого из его членов, а на следующем съезде избрать новый ЦК.

Неизвестно, был ли Блюмкин на этом заседании. Скорее всего, нет. Поскольку он был одним из тех, кто способствовал приходу к власти «радикалов» Эхсануллы и К° и входил, по его словам, в ЦК компартии Ирана, то эти упреки должны были относиться и к нему. Вообще, за время работы съезда он не оставил никаких следов – его фамилия или псевдоним «Я куб-заде» в известных сегодня архивных документах не упоминается. Когда было нужно, он, видимо, умел «ложиться на дно».

Съезд продолжался до 8 сентября. Потом делегаты и гости начали разъезжаться, а в Москву отправились «посланцы персидских делегатов». Это были представители той же группы, которая потребовала роспуска ЦК. Возможно, вместе с ними в Москву уехал и Блюмкин с женой. Во всяком случае, уже в октябре 1920 года и Блюмкин, и персы «оставляют следы» в столице Советской России. Пока «товарищ Якуб-заде» хлопотал за арестованных Есенина и Кусикова и предъявлял в подтверждение своей важности билет члена ЦК Иранской компартии, персы обращались в ЦК РКП (б) и к Ленину с просьбой распустить этот самый ЦК, назначив следственную комиссию.

В Персию Блюмкин больше не вернется. Встречаются утверждения, будто он там был еще и летом 1921 года, но вряд ли это соответствует действительности. Согласно документам Блюмкин тогда находился уже совсем в другом месте. Короткий «персидский этап» был для него закрыт. Что же касается судьбы «персидской революции», к которой наш герой тоже приложил руку, то ее агония растянулась еще на год.

* * *

Осенью 1920 года бои в Персии шли с переменным успехом. В каком-то смысле персидские события были продолжением Гражданской войны в России – большевики и красноармейцы из советских республик составляли основу «Персидской Красной Армии», а на стороне войск шаха воевали казаки и белые офицеры.

В октябре «красные персы» снова оставили Решт, затем снова заняли его, потом опять сдали. Война приобрела позиционную форму. Тем временем в советском руководстве шли острые дискуссии: что делать с Персией дальше? С правительством в Тегеране начались переговоры о заключении договора о дружбе, что вызвало возмущение Эхсануллы и Ревкома, которые обратились за помощью прямо к Ленину.

Однако Ленин, Троцкий, Чичерин и другие советские руководители тогда уже придерживались умеренной линии. Они полагали, что «персидский проект» не получился и его необходимо постепенно сворачивать. «Экспедиции вооруженных отрядов отбрасывают всю Персию в объятия англичан…» – писал нарком иностранных дел Чичерин. Но горячие кавказские большевики Орджоникидзе, Нариманов, Элиава, Мдивани хотели совсем другого.

Двадцать шестого февраля 1921 года в Москве состоялось подписание советско-персидского договора об установлении дружественных отношений, а 16 марта в Лондоне – торгового соглашения с Англией, в соответствии с которым большевики обещали воздерживаться «от всякой попытки к поощрению… какого-либо из народов Азии к враждебным британским интересам или Британской Империи действиям». Однако еще с января «кавказцы» совместно с Ревкомом Эхсануллы начали готовить новый поход на Тегеран. Договоренность Москвы с шахским правительством они объясняли «красным персам» просто – советское правительство вынуждено прибегнуть «к испытанной тактике выжидания и маневрирования», а по сути ничего не изменилось.

Дело принимало серьезный оборот. Персидское правительство отказалось даже впускать в страну Федора Ротштейна, назначенного советским полпредом в Тегеране, до тех пор, пока не будет ликвидирована Советская республика. Англичане грозили разорвать торговое соглашение с РСФСР. Чичерин почти истерически призывал немедленно «ликвидировать советскую власть в Гиляне» и «железной рукой прекратить попытки срыва нашей политики в Персии». Но только в мае из Энзели началась эвакуация советских войск, а «Персидская Красная Армия» была объявлена расформированной.

Однако дальше произошло то, чего, похоже, не ожидал никто. Персидские коммунисты, Эхсанулла и другие «полевые командиры» заключили союз. Самое же главное, что к нему присоединился и Кучек-хан. Их воззвание о создании нового, объединенного Ревкома из пяти человек и борьбе за социалистическую революцию начиналось с цитаты из Корана.

В июле Эхсанулла предпринял новый поход на Тегеран. В его войсках было немало «добровольцев», а точнее говоря, недавних бойцов «Персидской Красной Армии» и их командиров. Многие из них носили совсем не персидские имена и фамилии. В этом походе участвовал и Велимир Хлебников, занимавший должность агитатора политотдела Персармии. Именно тогда он и написал свои стихи о том, что Персия будет советской.

Но поход закончился поражением, которое превратилось в бегство. После этого Эхсанулла фактически сошел с арены политической борьбы – он впал в депрессию и курил опиум. К тому же гилянские революционеры перессорились между собой, и отряды, подчиненные разным командирам, вступали друг с другом в стычки. Фактически раскололась и компартия.

Двадцать пятого сентября 1921 года советский полпред в Иране Ротштейн откровенно писал главе Ревкома в Энзели Гейдар-хану: «Я считаю дело революции в Персии совершенно безнадежным… Персия нуждается в спокойствии и в освобождении ее из-под империалистического ига чужестранцев. И то и другое возможно лишь при усилении центральной власти и обновлении экономической жизни… Задача истинного революционера далеко не всегда заключается в бряцании оружием и учинении местных вспышек и выступлений»[33]33
  «Я вообще не понимаю, почему Персия должна интересовать нас больше, чем какая-нибудь, скажем, Гватемала или какой-нибудь Тимбукту?» – писал Ротштейн в другой раз.


[Закрыть].

Девятого ноября 1921 года Орджоникидзе и Киров сообщили из Баку Ленину и Сталину о том, что «в Персии все окончено». «Энзели занят русскими (имелись в виду белоказачьи отряды, которые находились на службе в иранской армии. – Е. М.). Человек 30 во главе с Эхсануллой прибыли в Баку, остальные разошлись там же… Кучук-Хан сбежал в лес, преследуемый русскими войсками» (точнее сказать – иранскими правительственными войсками. – Е. М.).

Кучек-хан ушел не в лес, а в горы, где сумел продержаться еще некоторое время. В декабре его, обмороженного и полумертвого, обнаружил отряд одного из иранских помещиков. В 1922 году о судьбе Кучек-хана писал Велимир Хлебников:

«Я узнал, что Кучук-хан, разбитый наголову своим противником, бежал в горы, чтобы увидеть снежную смерть, и там, вместе с остатками войск, замерз во время снеговой бури на вершинах Ирана. Воины пошли в горы и у замороженного трупа отрубили жречески прекрасную голову и, воткнув на копье, понесли в долины и получили от шаха обещанные 10 000 туманов награды…

Он, спаливший дворец, чтобы поджечь своего противника во сне, хотевший для него смерти в огне, огненной казни, сам погибает от крайнего отсутствия огня, от дыхания снежной бури».

Голову Кучек-хана выставили в Реште на всеобщее обозрение возле городских казарм, где еще совсем недавно размещались части «Персидской Красной Армии».

«Персидская революция» закончилась.

Военная академия. Странное личное дело Блюмкина

Осенью 1920 года Блюмкин возвращается в Москву. Он появляется в «Стойле Пегаса» и других кафе, рассказывает друзьям-поэтам о Персии, и те слушают его раскрыв рты. К романтическому образу «бесстрашного террориста» и революционера добавились еще и черты какого-нибудь «Лоуренса Аравийского»[34]34
  Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935) – британский офицер, разведчик, путешественник. Стал известен как «Лоуренс Аравийский» после участия в Великом арабском восстании 1916–1918 годов (антитурецкое освободительное движение, которое привело к образованию на Ближнем Востоке независимых арабских государств); Лоуренс считается героем и в Великобритании, и в ряде арабских стран. – Прим. ред.


[Закрыть], тайного агента, выполняющего секретные миссии за границей, только советского разлива. Сам Блюмкин старался всемерно соответствовать этому представлению.

Журналист Виктор Серж-Кибальчич встретил в это время Блюмкина на улице – «еще более мужественного и еще с более гордой осанкой, чем прежде». «Его суровое лицо, – вспоминал Серж, – было гладко выбрито, высокомерный профиль напоминал древнееврейского воина. Он декларировал стихи Фирдоуси и печатал статьи в стиле Фоша[35]35
  Абулькасим Фирдоуси (ок. 940–1020 или 1030) – персидский поэт; Фердинанд Фош (1851–1929) – маршал Франции, герой Первой мировой войны (к слову, один из организаторов интервенции в Советскую Россию).


[Закрыть] „Моя персидская повесть“. Там нас было несколько сотен – плохо экипированных русских. Однажды пришла телеграмма от Центрального комитета: „Умерьте ваш пыл, революция в Иране сейчас идет на попятную…“ А мы ведь могли взять Тегеран».

По словам Сержа, Блюмкин тогда оправлялся после перенесенной болезни и «готовился к руководству деятельностью спецслужб на Востоке». Последнее, впрочем, явное преувеличение.

Через некоторое время после возвращения из Персии Блюмкин решил уладить свои партийные дела. 4 марта 1921 года он написал заявление в Московский комитет РКП(б) с просьбой о приеме его в компартию.

Вообще, с партийностью нашего героя ситуация сложилась довольно запутанная. Как уже говорилось ранее, после своего разрыва с левыми эсерами он состоял в Союзе социалистов-революционеров-максималистов. В апреле 1920 года на конференции союза большинство делегатов (и Блюмкин) проголосовали за слияние с РКП(б).

Блюмкин считал себя коммунистом, хотя и объяснял, что в связи со срочной командировкой в Персию он не успел «обменять свой максималистский билет на партбилет РКП». «Этим обстоятельством, – писал Блюмкин, – организационно я был совершенно оторван от РКП, хотя политически являлся ее членом с момента упомянутой максималистской конференции». «Теперь, – продолжал он, – имея возможность представить все необходимые документы, я настоящим заявлением прошу МК РКП утвердить меня членом партии и выдать партбилет. С тов. привет<ом>. Я. Блюмкин (член Иранск<ой> Компартии)».

Заявление члена Иранской коммунистической партии Я. Г. Блюмкина (Якуб-заде) в Центральный комитет РКП с жалобой на то, что его не приняли в РКП(б) из-за „эсеровского прошлого“. 28 марта 1921 г. РГАСПИ

Однако… Блюмкину отказали! В личном разговоре ему заявили, что отказ связан с его эсеровским прошлым. Возмущенный Блюмкин написал еще одно заявление – уже в ЦК РКП(б) – от имени «члена Иранской компартии Я. Блюмкина (Якуб-Заде)».

В заявлении он еще раз излагал свою биографию и замечал:

«В свете всех этих фактов постановление МК РКП, относящееся всецело к далекому, скоро сгоревшему в огне революции, прошлому 18 года, кажется мне не только неосновательным и недопустимым, поскольку я уж принес РКП столько пользы, сколько может принести активный преданный работник, хотя и „молодой“ в партии.

Это постановление еще и противоречиво, и потому, что в рядах РКП сейчас находятся тт., которые еще так недавно были активистки настроенными левыми и которые теперь „безупречные“ коммунисты, в то время, когда они разорвали с партией на 2 года позже, чем я. И скомпрометированы… не только июльскими событиями».

Оргбюро ЦК Коммунистической партии слушало дело Блюмкина 20 апреля 1921 года. Было принято решение собрать о нем все сведения и еще раз заслушать в присутствии Дзержинского. Для него в этом случае все закончилось благополучно – в конце концов Блюмкина приняли в партию.

* * *

Когда Виктор Серж встретил Блюмкина, он обратил внимание на то, что тот одет в форму слушателя Академии Генштаба. Ничего удивительного – он к тому времени уже был слушателем Восточного отделения Академии. «Вернувшись осенью 1920 г. (из Персии. – Е. М.), я поступил в военную академию РККА…» – писал он в автобиографии.

Академия Генерального штаба РККА была основана приказом Реввоенсовета Республики № 47 от 7 октября 1918 года. Академия должна была готовить кадры высшего и среднего комсостава для Красной армии (в августе 1921 года Академию преобразовали в общевойсковую и переименовали в Военную академию РККА).

Приказом от 29 января 1920 года за подписью Троцкого при Академии было открыто Восточное отделение (потом – отдел, а еще позже – факультет). Учитывая интерес советской власти к Востоку, создание такого отделения представляется вполне логичным. Планировалось, что оно будет готовить квалифицированных «в военной, политической и социально-политической областях товарищей для работы на восточном направлении». Если называть вещи своими именами, то речь шла о подготовке военных разведчиков, военных специалистов и советников, военных дипломатов.

Вскоре на основной курс Восточного отделения начали зачислять слушателей по направлению Наркомата иностранных дел и Государственного политического управления (ГПУ), ставшего с февраля 1922 года преемником ВЧК.

«Академия Генерального штаба была расположена на Воздвиженке в доме, где раньше был Охотничий клуб, – вспоминал однокашник Блюмкина Александр Бармин, впоследствии разведчик и дипломат (кстати, генеральный консул СССР в Гиляне в 1923–1925 годах), сбежавший за границу в 1937 году. – По сторонам огромной центральной лестницы стояли два медвежьих чучела с подносами для визитных карточек. Стены были украшены оленьими рогами и другими охотничьими трофеями. Именно в этой экзотической обстановке нас встретил начальник академии, пожилой генерал Андрей Евгеньевич Снесарев, в прошлом исследователь Центральной Азии. Встретил он нас с безукоризненной вежливостью и, как мне показалось, с большим любопытством.

В академии не было ни одного преподавателя, отличившегося во время революции. Весь штат состоял из бывших генералов императорской армии, знаменитых, награжденных, нередко известных за пределами своего профессионального круга».

Блюмкин начал специализироваться по Персии. Что же, вполне логично. Опыт практической работы в этой стране – хотя и не очень большой – у него уже был. Но интересно: кто именно его рекомендовал в Академию?

На каждого слушателя отделения, разумеется, заводилось личное дело. Архивный поиск почти сразу же принес результат – в каталоге Российского государственного военного архива (РГВА) значилось и личное дело Блюмкина Я. Г. Но дальше начались сюрпризы, впрочем, уже привычные в этой истории.

Сначала сотрудники архива долго не могли разыскать это дело и высказывали предположения, что оно потеряно, а его следы остались только в каталоге. Но нет – дело Блюмкина все же нашлось. Правда, оно оказалось подозрительно тонким.

Дальше – больше. В бумажной папке синего цвета обнаружился только один лист. Это была напечатанная с двух сторон анкета без названия. И практически пустая. О том, что «Дело № 335» имело отношение к Блюмкину, подтверждали лишь записи в графах «Фамилия», «Имя» и «Отчество»: «Блюмкин Яков Григорьевич». «Отдел и должность» – «Разъездной инспектор Политотдела». Из анкеты следует, что на эту должность он назначен 12 июля 1919 года и был командирован в Московско-Ярославский округ «для инспекции» 14 июля 1919 года. Уволен с этой должности 7 октября того же года.

Это всё. Все остальные графы – «Время рождения», «Происхождение», «Образование», «Воинское звание» и пр. – оказались незаполненными. Кроме этой анкеты в архиве не было обнаружено никаких документов, связанных с обучением Блюмкина в Военной академии – ни характеристик, ни зачетных ведомостей и т. п.

Как и чему учился Блюмкин на Восточном отделении Военной академии, можно, однако, судить по косвенным сведениям. В 1923 году в Москве вышел сборник «Военная академия за пять лет» с монументальной фигурой на обложке Троцкого, простирающего руку куда-то вдаль на фоне парящих в небе аэропланов (которого изобразил известный художник Юрий Анненков).

Среди статей о различных областях работы Академии есть и такая: «Восточный отдел Военной Академии». Ее автор – Батырбек Абуков, один из недавних руководителей Иранской компартии и создателей «Персидской Красной Армии». Судя по тому, как подробно Абуков описывает особенности учебного процесса на Восточном отделении, он, похоже, имел отношение к его администрации. Возможно, Абуков сыграл свою роль и в том, что Блюмкина приняли в число слушателей отделения – они хорошо знали друг друга по Персии.

Сначала занятия на Восточном отделении начинались в 18.00 и заканчивались в 21.15. Слушатели занимались в общей сложности по 24 часа в неделю. Так что у Блюмкина оставалось время для общения с поэтами и сидения в кафе. Лекции проходили без строгой регулярности, да и вообще в первый год существования Восточное отделение больше походило на языковые курсы. С 12 февраля по 30 декабря 1920 года было прочитано 7689 часов лекций по восточным языкам, 2560 часов по языкам западным, 45 часов по общеобразовательным предметам и 52 часа по страноведению. Но постепенно ситуация менялась.

Примерно со второй половины 1921 года учебный процесс Восточного отделения (в 1922 году оно было переименовано в Восточный отдел) стал упорядочиваться и становиться более напряженным. Слушатели начали изучать социально-политические, военные, юридические дисциплины. Им, к примеру, преподавали такие совершенно разные предметы, как железнодорожное хозяйство, мусульманское право или история социализма. Изучались как западные языки – английский, французский, так и восточные – арабский, китайский, японский, турецкий, урду, персидский.

«Жизнь в академии была очень примитивной, – вспоминал Александр Бармин. – Мы были лишены какого-либо комфорта, к которому привыкли в Оксфорде или Сорбонне. Конечно, республика заботилась о нас, но то, что она нам давала, было одновременно и мало и много: питание, жилье и форму. Последняя отличалась известным шиком. Многие из нас носили темно-красные кавалерийские галифе с желтыми лампасами. Рослые, загорелые парни ходили из класса в класс во всем этом великолепии с орденами на защитных или голубых гимнастерках, в сапогах, со стопками книг и буханками хлеба под мышкой. Вместе со своими учителями, бывшими генералами императорской армии, они терпеливо стояли в очереди за талонами на питание. К двум часам дня мы, как правило, уже съедали свою дневную норму хлеба, получали жидкий суп, и, чтобы заглушить чувство голода, нам оставалось только пить несладкий чай».