Текст книги "Яков Блюмкин: Ошибка резидента"

Автор книги: Евгений Матонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

«Ребята, хотите побеседовать со Львом Давыдовичем?» Литература и «Новый курс» Троцкого

Блюмкин преклонялся перед Троцким. Он восхищался им как революционером, как политиком, как личностью и, наконец, как литератором, что для него самого было очень важно. Однажды он якобы сказал: «Троцкий – это самый совершенный человек нашего времени». Интересно, что через сорок с лишним лет эту фразу почти дословно повторит французский писатель Жан Поль Сартр, назвавший «самым совершенным человеком нашей эпохи» Че Гевару. А ведь Блюмкин, Троцкий и Че Гевара вполне могли бы найти общий язык…

Работа в секретариате Троцкого доставляла Блюмкину искреннее и даже какое-то детское чувство гордости. Пожалуй, даже странно, что человек с такими личными амбициями и таким высоким самомнением, каковое, несомненно, имелось у нашего героя, мог так восхищаться кем-то еще. Но Троцкий действительно стал для Блюмкина кумиром.

Вскоре он получил новое задание – подготовить к печати трехтомник военных работ Троцкого под общим названием «Как вооружалась революция». Над ним работала целая группа, и Блюмкин принял самое активное участие в издании первого тома, который вышел в 1923 году. 3 марта в опубликованной на первой полосе «Правды» статье «За пять лет (К первому тому статей, речей и приказов, посвященных Красной Армии)» благодарный Троцкий писал: «…судьбе было угодно, чтобы тов. Блюмкин, левый эсер, ставивший в июле 1918 года свою жизнь на карту в бою против нас, а ныне член нашей партии, оказался моим сотрудником по составлению этого тома, отражающего в одной части смертельную схватку с партией левых эсеров».

Тем временем «бесстрашный террорист» осваивал еще одну сферу деятельности при наркомвоенморе. На какое-то время Блюмкин стал у Троцкого кем-то вроде помощника по связям с «литературной общественностью». Эти обязанности, надо полагать, приносили ему особое удовольствие. Не зря ведь говорят, что лучшая работа – это хобби, за которое еще и платят деньги. Теперь Блюмкин мог посещать московские литературные кафе не только для общения с друзьями-поэтами, но и по работе. Хотя кто знает, может, и прежде было так – по линии ВЧК.

* * *

Еще в 1922 году болеющий Троцкий, скучая, нашел себе занятие по «интересам». Он писал литературные критические заметки, и вскоре вышла его книга «Литература и революция». Наверняка Блюмкин ее прочитал.

Книга действительно весьма любопытная. Идеологические взгляды Троцкого, судя по содержанию, не сильно отличались от взглядов большинства советских деятелей с их основным принципом – «классовость» и «партийность» литературы. При чтении статей Троцкого иногда кажется, что впоследствии советские идеологи, курирующие литературу, будут просто повторять его мысли и суждения, разве что более кондовым языком.

Именно Троцкий придумал популярный в раннесоветской литературной критике термин «попутчик». «Относительно попутчика, – писал он, – всегда возникает вопрос: до какой станции?» «Попутчиком» он называл и Есенина, хотя, похоже, ему симпатизировал.

Но при всем этом по эрудиции, литературным способностям, речевой энергетике «демон революции» превосходил многих литидеологов.

Как у каждого любителя литературы – хотя бы и революционера – у Троцкого существовали свои личные и только ему понятные симпатии и антипатии. Ему нравился Есенин, он неплохо относился к Блоку, а вот Чуковского почему-то терпеть не мог еще с дореволюционных времен. 1 октября 1922 года в «Правде» была опубликована статья Троцкого «Внеоктябрьская литература», где он так характеризует «Книгу об Александре Блоке» Корнея Чуковского: «…этакая душевная опустошенность, болтология дешевая, дрянная, постыдная!» Поэт Самуил Маршак откликнулся на эту статью едкими стихами:

 
Расправившись с бело-зелеными,
Прогнав и забрав их в плен, —
Критическими фельетонами
Занялся Наркомвоен.
Палит из Кремля Московского
На тысячи верст кругом.
Недавно Корнея Чуковского
Убило одним ядром.
 

Маршак, конечно, тогда вряд ли представлял, какой огонь по литературе будет открыт из «Кремля Московского» лет через пятнадцать и сколько литераторов погибнет от этих «ядер» не фигурально, а на самом деле.

Но до этого было еще далеко.

Летом 1923 года Есенин вернулся в Москву из заграничной поездки с Айседорой Дункан. Сохранилось немало свидетельств о его встречах с Блюмкиным в это время. Однажды в ресторане «Медведь» к компании, с которой застольничал Есенин, подошел молодой человек с «круглым красным улыбающимся лицом», чтобы поприветствовать поэта. Есенин официально представил его компании: «товарищ Блюмкин». За соседними столиками начали перешептываться: «Да это же тот парень, который убил Мирбаха в 1918 году!»

Блюмкин посещал и авторские вечера Есенина, где довольно резко критиковал его «Москву кабацкую» за «упадничество». Есенин иногда яростно возражал, а иногда, слушая Блюмкина, лишь посмеивался. Вероятно, тогда Блюмкин уже ощущал себя не просто другом Есенина, но сотрудником самого Троцкого, ответственным за «связь с литераторами», и это давало ему право критиковать даже своих близких друзей.

Несколько раз он устраивал встречи Есенина с Троцким. Однажды поэта встретил на улице писатель Матвей Ройзман. Есенин сказал ему, что «бежит в парикмахерскую мыть голову», объяснив, что идет на встречу к наркомвоенмору. «Разумеется, эту встречу организовал Блюмкин, – уточняет Ройзман. – О ней Сергей мало рассказывал». Насколько известно, Есенин тогда хотел издавать журнал и обращался за помощью к Троцкому, но по каким-то причинам ничего из его затеи не вышло.

Мариенгоф вспоминал в книге «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», как однажды к ним с Есениным (когда они снимали жилье в Богословском переулке) ворвался Блюмкин:

«– Ребята, хотите побеседовать со Львом Давыдовичем? – покровительственно спросил Блюмкин. – Я могу устроить встречу.

– Хотим!

– Очень!

– Устраивай!

Примерно через неделю Блюмкин явился к нам на Богословский. Я лежал с перевязанной шеей и каждые четверть часа полоскал горло перекисью водорода.

– Ребята, сегодня едем ко Льву Давыдовичу. Будьте готовы.

– Есть!

– Будем, как огурчики!

И счастливый Есенин побежал мыть голову, что всегда делал, когда хотел выглядеть покрасивей и попоэтичней.

– Ой, а у меня тридцать восемь и пять. Ангина проклятая, – простонал я, поспешно разбинтовывая шею. – Дай, Яшенька, пожалуйста, брюки.

– И не подумаю давать. Лежи, Анатолий. Я не могу позволить тебе заразить Троцкого.

– Яшенька, милый…

– Дурак, это контрреволюция!

– Контрреволюция? – испуганно пролепетал я.

– Лежи! Забинтовывай шею! Полощи горло! – повелел романтик, торопливо отходя от моей кровати».

Блюмкин и Есенин отправились на встречу к Троцкому в автомобиле. Есенин захватил с собой журнал имажинистов «Гостиница для путешествующих в прекрасном» и подарил его Троцкому. Тот поблагодарил и вытащил из ящика стола тот же номер журнала – оказалось, что перед встречей он уже его прочитал. Этим, писал Мариенгоф, он сразу покорил Есенина.

В журнале была напечатана «Поэма без шляпы» Мариенгофа, где имелась такая строфа:

 
Не помяни нас лихом, революция.
Тебя встречали мы какой умели песней.
Тебя любили кровью —
Той, что течет от дедов и отцов.
С поэм снимая траурные шляпы, —
Провожаем.
 

«Передайте своему другу Мариенгофу, – сказал Троцкий, – что он слишком рано прощается с революцией. Она еще не кончилась. И вряд ли когда-нибудь кончится. Потому что революция – это движение. А движение – это жизнь».

* * *

Свое политическое молчание Троцкий прервал в декабре 1923 года. В «Правде» начали печататься его статьи, которые чуть позже, в январе 1924-го, он издал отдельной брошюрой под общим названием «Новый курс».

«Новый курс, – писал Троцкий, – должен начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали, снизу доверху, что никто не смеет терроризировать партию». Он призывал заменить бюрократов «свежими силами» и больше внимания обращать на учащуюся молодежь, о которой писал, что она «вернейший барометр партии – резче всего реагирует на партийный бюрократизм».

Троцкому ответили Каменев, Зиновьев, Бухарин и др. В партии снова началась дискуссия. Особую тревогу у сторонников «тройки» вызывали настроения среди военных. 20 декабря, например, собрание партийных ячеек Военной академии поддержало позицию Троцкого. А через четыре дня начальник Политуправления РККА Владимир Антонов-Овсеенко подписал циркуляр номер 200, согласно которому в ячейках официально вводился принцип выборности секретарей, а они сами освобождались «от мелочной опеки военкомов и политорганов». Предписывалось также «допускать свободную дискуссию… и критику деятельности руководящих военно-политических и партийных организаций». Более того, Антонов-Овсеенко направил угрожающий протест в ЦК и Политбюро, в котором предупреждал, что в партии есть люди, чей голос когда-нибудь «призовет к ответу зарвавшихся „вождей“, так, что они его услышат даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту».

После опасного демарша Антонова-Овсеенко последовал быстрый ответ – в январе – марте 1924-го со своих постов были смещены он сам и заместитель председателя РВС СССР Эфраим Склянский. Их заменили Андрей Бубнов и Михаил Фрунзе. Другие соратники «демона революции» Раковский (ему Троцкий посвятил книгу «Литература и революция»), Крестинский, Иоффе вскоре были отправлены послами за границу.

Троцкого постепенно обложили со всех сторон. В январе 1924 года XIII партконференция обвинила его в организации фракционной деятельности и заклеймила «троцкизм» как «мелкобуржуазный уклон». Сам Троцкий в конференции не участвовал. Еще осенью, во время охоты, он провалился в болото и сильно простудился. С тех пор плохо себя чувствовал, никак не мог справиться с осложнениями после простуды, и 8 января 1924 года «Правда» поместила сообщение о том, что ему предоставлен отпуск по болезни «не менее чем на два месяца». 18 января 1924 года он отбыл на лечение в Сухум.

«Хронически воспаленный Лев Давидович» – ехидно называли Троцкого его недруги. В это время он был действительно болен, но его «проваливание в болото» в решающий момент борьбы со Сталиным выглядело как-то уж слишком символически.

Возможно, если бы Троцкий смог преодолеть себя и остался в Москве, судьба страны могла бы сложиться по-другому. Но как – вот вопрос. Однако он, что уже бывало и раньше, предпочел уклониться от решающей схватки. Вольно или невольно Троцкий оставил поле битвы своим противникам.

Через три дня после отъезда Троцкого на юг, под Москвой, в Горках, умер Ленин. Потом Лев Давидович будет возмущаться – его якобы специально неправильно информировали о дате похорон вождя, чтобы он не успел приехать из Сухума. Однако было уже поздно. 21 января 1924 года в России началась новая эпоха.

НА СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБЕ СТРАНЫ СОВЕТОВ

«Высокоответственное боевое предприятие». От «германского Октября» до палестинской прачечной

Для Блюмкина 1923 год тоже стал переломным.

С одной стороны, работой у Троцкого он гордился и даже бравировал. Но, с другой стороны, было в ней много такого, к чему он не мог привыкнуть. Бумажная текучка, справки, отчеты, донесения, министерская солидная обстановка, где надраенные до блеска люди в военной форме с кожаными портфелями и деловым видом сновали по коридорам и кабинетам – все это вряд ли вызывало воодушевление у «бесстрашного террориста». Конечно, ежедневная бюрократическая рутина компенсировалась общением с кумиром, но Блюмкина все-таки тянуло к работе «в поле», а не на «паркете», судя по тому, что он охотно принял неожиданное предложение Зиновьева и Дзержинского.

Блюмкин пишет об этом предложении кратко: «В апреле 1923 г. по инициативе т. Зиновьева, Дзержинского я был привлечен к выполнению одного высокоответственного боевого предприятия. Тогда же я перешел на работу в Коминтерн, затем ИНО[40]40
  Иностранный отдел.


[Закрыть] ОГПУ». Но за этими тремя строчками – множество событий. И, кроме того, это было начало совершенно нового этапа в жизни Якова Блюмкина.

* * *

Писать об этом периоде его биографии очень сложно. Архивы, связанные с закордонной работой Блюмкина по линии внешней разведки, до сих пор закрыты и вряд ли откроются в обозримом будущем. Имеющееся же источники информации о работе Блюмкина крайне скудны, часто – малодостоверны, и, как бы сказали раньше, «засорены» различными мифами и сплетнями. Но тем не менее попробуем.

Итак, что же это за задание, к которому привлекли Блюмкина Зиновьев и Дзержинский?

Скорее всего, оно было связано с некой операцией за границей, которую совместно готовили и осуществляли Коминтерн[41]41
  Напомним: Коминтерн (Коммунистический интернационал, 3-й Интернационал) – международная организация, объединявшая компартии разных стран, – был учрежден 4 марта 1919 года по инициативе Л. Д. Троцкого, поддержанной В. И. Лениным, как исторический преемник «лучших традиций» 1-го и 2-го Интернационалов. Так, еще 13 декабря 1917 года в «Правде» было опубликовано постановление Совнаркома за подписями Ленина и Троцкого: «Совет Народных Комиссаров постановляет ассигновать на нужды интернационального движения в распоряжение заграничных представителей Комиссариата по иностранным делам 2 миллиона рублей». Оно положило начало расходованию огромных средств на создание зарубежных коммунистических партий (см. А. Блок «Двенадцать»: «Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем…»). Захлебнувшиеся революции в Германии и Австро-Венгрии не заставили Троцкого отказаться от ориентации на мировую революцию (позже корневая причина его оппозиционности в РКП(б)). В начале марта 1919-го в Москве состоялся конгресс пожелавших примкнуть к новому объединению партий, где и провозгласили создание Коминтерна; текст программного документа – «Манифест Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира» – был написан Троцким. – Прим. ред.


[Закрыть] и ГПУ. Именно поэтому Блюмкин пишет, что его «привлекли» Зиновьев – в то время председателя Исполкома Коминтерна – и глава ГПУ Дзержинский. 15 ноября 1923 года, в связи с образованием СССР, Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД РСФСР было преобразовано в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при Совнаркоме СССР. По той же причине Блюмкин отмечает, что перешел на работу в Коминтерн.

Работа в Коминтерне – это только на поверхностный взгляд бумаги перекладывать и листовки для иностранных компартий писать. На самом деле аппарат Коминтерна располагал самой настоящей «красной паутиной», опутавшей почти весь мир и состоявшей из весьма квалифицированно подготовленных в Москве разведчиков и боевиков. Об этой разведслужбе всегда было известно гораздо меньше, чем о ее «соседях» – внешней разведке ГПУ-ОГПУ-НКВД и военной разведке (созданное в 1918 году Регистрационное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики, которое потом называлось Разведывательным управлением Штаба РККА, потом еще несколько раз меняло название, пока, наконец, в феврале 1942 года превратилось в знаменитое Главное разведуправление Генштаба РККА, или просто ГРУ).

Функции внешней разведки в Коминтерне выполняли специальный отдел, отдел международных связей, военно-конспиративная комиссия Исполкома. При Коминтерне работали секретные военно-политические курсы, слушатели которых изучали приемы конспирации, шифровальное дело, радиодело, общую военную подготовку, языки. Слушателями курсов, как правило, были иностранные коммунисты, которых агенты Коминтерна отбирали на местах. Формально они могли учиться в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада (КУНМЗ), а могли вообще проживать в СССР под другими именами и фактически нелегально.

Блюмкина вполне могли использовать для работы, к которой готовили коминтерновцев. Все данные – боевой опыт, в том числе и за границей, знание языков и правил конспирации – у него для этого уже были. Но где именно должен был Блюмкин выполнять «одно высокоответственное боевое предприятие»?

С большой долей вероятности можно предположить, что речь шла о Германии.

* * *

С самого начала 1923 года Германию буквально трясло. Сначала германское правительство заявило, что не сможет выплачивать странам Антанты репарации, фактически поставив под вопрос условия Версальского мира[42]42
  Версальский мирный договор, подписанный 28 июня 1919 года в Версале державами-победительницами Великобританией, Францией, Италией, США, Японией и их союзниками, с одной стороны, и побежденной Германией – с другой, завершил Первую мировую войну. По условиям договора, если говорить кратко, у Германии аннексировалась часть территорий, были отобраны все колонии (и позже поделены между Великобританией, Францией, Италией и Японией), ей запрещалось иметь современные виды вооружения, флот; сухопутная армия ограничивалась до 100 тысяч человек, отменялась обязательная военная служба и т. д.; кроме того, Германия обязывалась выплачивать огромные репарации странам Антанты (по мнению ряда историков, грабительские условия договора и национальное унижение создали в Германии условия для прихода к власти нацистов). – Прим. ред.


[Закрыть]. В ответ на это войска Франции и Бельгии оккупировали Рурскую область – «индустриальное сердце» Германии.

В Руре вспыхнула всеобщая забастовка. Французы и бельгийцы пытались заставить немцев выйти на работу с помощью военной силы. Оккупационные власти действовали жестко. За призывы к неповиновению, оскорбления или угрозы в адрес французских и бельгийских солдат подозреваемых судили по законам военного времени. Командующий союзными силами генерал Дегут объявил даже о введении коллективной ответственности за преступления против его подчиненных.

День 31 марта 1923 года остался в истории Германии как «кровавая суббота Эссена». Отряд французских солдат прибыл на один из заводов Круппа, чтобы наложить арест на его имущество. Рабочие начали собираться у входа на завод. Военные восприняли это как угрозу. Последовал приказ стрелять по толпе: 13 человек были убиты и несколько десятков ранены. Сам Крупп был арестован по обвинению в саботаже и позже приговорен к тюремному заключению сроком на 20 лет и штрафу в 100 миллионов марок.

Событиям в Эссене был посвящен и тот самый фельетон Блюмкина в «Правде», опубликованный 14 апреля 1923 года. Он назывался «Генерал де-Гутт (к эссенскому расстрелу)». Эпиграфом к нему Блюмкин взял строки своего хорошего знакомого – Маяковского: «Патронов не жалеть, патронов не жалеть, / Приказ по армии Антанты отдан». В весьма язвительном тоне Блюмкин «прошелся» по биографии генерала Дегута, «ничтожества, смягченного генеральским чином», как он его назвал.

«Он превратил Рур в концентрационный лагерь Франции… – писал Блюмкин, – он заставлял шахтеров добывать уголь… он закрывал их газеты, запрещал их собрания, держал их в осадном удушье, в крайнем случае, убивал их втихомолку, наконец, он начал их расстреливать публично, на улицах и площадях в Эссене».

Блюмкин припомнил слова своего кумира Троцкого, сказанные им в начале 1918 года на заседании ВЦИКа после переговоров в Бресте с немцами о том, что «судьбу народа определяют не одни только договоры». «И не одни только генералы», – добавлял Блюмкин, выражая уверенность, что эта простая истина окажется верной и в отношении Дегута (де-Гутта, как писал автор фельетона), «замечательного для историка лишь тем, что в нужный момент он сумел из абсолютного ничтожества стать двуногим вурдалаком Третьей республики».

Рурский кризис потряс всю экономику Германии. В стране началась невиданная инфляция – в 1923 году она составляла 3 миллиона 250 тысяч процентов в месяц. Другими словами, цены на товары удваивались раз в двое суток. Самой крупной стала банкнота в 100 триллионов марок. Число безработных достигло шести миллионов. Германские рабочие, охваченные сначала патриотическим порывом, вскоре начали выступать и против своего собственного правительства. Компартия Германии даже заявила о «созревании революционной ситуации» в стране.

Статья Я. Г. Блюмкина «Генерал де-Гутт. (К эссенскому расстрелу)», опубликованная в «Правде» 14 апреля 1923 года

В Москве внимательно следили за этими событиями. Особую активность проявлял глава Коминтерна Зиновьев. 31 июля 1923 года он писал Сталину: «Кризис в Германии назревает очень быстро. Начинается новая глава германской революции. Перед нами это скоро поставит грандиозные задачи… Пока же минимум что надо – это поставить вопрос 1) о снабжении немецких коммунистов оружием в большом числе; 2) о постепенной мобилизации человек 50 наших лучших боевиков для постепенной отправки их в Германию. Близко время громадных событий в Германии. Близко время, когда нам предстоит принимать решения всемирно-исторической важности».

После некоторых трений и «тройка» Сталин – Зиновьев – Каменев (Сталин, правда, относился к возможности скорой революции в Германии более скептически), и Троцкий согласились с тем, что кризис «созревает» и что немецким товарищам следует помочь.

Вероятно, в числе «наших лучших боевиков» мог быть и Яков Блюмкин.

О его подготовке к секретной миссии, как и о ее целях и задачах, нет никаких сведений. Известно только, что он встречался с секретарем Исполкома Коминтерна, главным «красным финном» Отто Куусиненом. «Однажды, – вспоминала его дочь Анна, – я застала Отто беседующим в своем кабинете с рослым чернобородым человеком. Мне он представился Сафириным. А когда он ушел, Отто, улыбаясь, сказал, что это был убийца графа Мирбаха – Блюмкин. Он работает в Чека и едет за границу с важным заданием, касающимся Коминтерна».

Если эта поездка все же была, то когда именно? Блюмкин пишет, что «привлекли» его в апреле. Летом 1923 года его еще видели в Москве. До этого ехать в Германию не было особого смысла – о том, что «кризис назрел», в Москве пришли к выводу только в августе 1923-го. Следовательно, уехать Блюмкин мог в конце лета – начале осени. Именно тогда ситуация там накалилась до предела, и в Москве с энтузиазмом заговорили о предстоящем германском «красном Октябре».

Мало того, еще 30 июля Троцкий с воодушевлением писал в «Правде» о том, что «своевременно выдвинуть лозунг Соединенных штатов Европы…». 23 сентября пленум ЦК РКП(б) утвердил тезисы Политбюро «Положение в Германии и наши задачи», которые констатировали, что «пролетарский переворот не только неизбежен, но уже совершенно близок – надвинулся вплотную». А дальше речь шла о ближайшем будущем двух стран:

«Советская Германия с первых же дней своего существования заключит теснейший союз с СССР. Этот союз принесет неисчислимые выгоды трудящимся массам как Германии, так и СССР. СССР с его преобладанием сельского хозяйства и Германия с ее преобладанием промышленности как нельзя лучше дополняют друг друга. Союз советской Германии с СССР в ближайшее же время представит собой могучую хозяйственную силу…

Союз советской Германии с СССР представит собой не менее могучую военную базу…

Лозунг „Соединенные штаты“ (Европы. – Е. М.) для коммунистов является не чем иным, как этапом к лозунгу „Союза советских республик Европы“. А поскольку к такому союзу, разумеется, будет принадлежать и СССР – лозунгу „Союз советских республик Европы и Азии“».

Да, планы советских руководителей можно назвать поистине грандиозными. Но сначала надо было все-таки разобраться с революцией в Германии, на которую они очень надеялись.

Эта революция, по их мнению, могла бы принести СССР то, с чем они сами никак не могли справиться. В октябре 1923 года в «Правде» вышла статья «Какое дело русскому крестьянину до германской революции?», а затем в девяти (!) номерах печаталась объемная работа Зиновьева «Проблемы германской революции». В них почти дословно пересказывались тезисы Политбюро и доводилась до читателей важная мысль: революция в Германии поможет СССР преодолеть кризис в стране, большое количество дешевых германских машин хлынет в советскую деревню, после чего та сможет дать столько продукции, «что хватит прокормить не только двухсотмиллионное население (СССР и Германии. – Е. М.), но и всей Европы».

Политбюро 4 октября приняло решение – направить в Германию четырех партийных деятелей для руководства приближающимся восстанием. Немецкие коммунисты просили прислать Троцкого (тогда-то они требовал отправить его «простым солдатом» в «назревающую германскую революцию» и боролся с тяжелой дверью). Рассматривалась также кандидатура Зиновьева, но в итоге было решено, что «возможный арест названных товарищей в Германии принес бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции».

В конце концов руководить германской революцией поехали люди хоть и известные, но все же второстепенные – член Исполкома Коминтерна Радек, заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) Пятаков, нарком труда Шмидт (немец по национальности), заместитель председателя ГПУ Уншлихт. Все они отправились в Германию с фальшивыми паспортами. На месте им активно помогал и советский полпред в Германии Крестинский.

«В конце сентября состоялось чрезвычайное заседание Политбюро, настолько секретное, что на него были созваны только члены Политбюро и я, – вспоминал Борис Бажанов. – Никто из членов ЦК на него допущен не был. Оно было созвано для того, чтобы фиксировать дату переворота в Германии. Он был назначен на 9 ноября 1923 года.

План переворота был таков. По случаю годовщины русской октябрьской революции рабочие массы должны были выйти на улицу на массовые манифестации. Красные сотни Уншлихта должны были провоцировать вооруженные конфликты с полицией, чтобы вызвать кровавые столкновения и репрессии, раздуть негодование рабочих масс и произвести общее рабочее восстание.

По заранее разработанному плану отряды Уншлихта должны были занять важнейшие государственные учреждения и должно было быть создано советское революционное правительство из членов ЦК германской компартии; вслед за тем экстренный конгресс заводских комитетов должен был провозгласить советскую власть».

Самое место для таких людей, как Яков Блюмкин!

Советское постпредство в Берлине в те дни напоминало Смольный в октябре 1917-го. Вплоть до того, что в коридорах стояли ящики с оружием для «красных сотен». Планировалось вооружить до шестидесяти тысяч рабочих в Саксонии и Тюрингии. Казалось, что «красный Октябрь» в Германии – уже почти очевидный факт.

Шестого октября – для оказания помощи советской Германии – началась скрытая мобилизация Красной армии. Причем призывались только «сознательные элементы» – в основном коммунисты. Готовился выступить и Балтийский флот.

Счет шел уже на дни, но тут «революционная машина» начала давать сбои.

Двадцать первого октября в наступление неожиданно перешли части рейхсвера – германской армии. Они заняли Дрезден и разогнали там рабочее правительство. 23 октября то же самое произошло и в Эрфурте.

В городе Хемниц 21-го должна была состояться конференция рабочих, где руководство германской компартии собиралось объявить о всеобщей забастовке, которая могла бы перерасти в восстание. Но предложение о забастовке поддержано не было. В условиях наступления правительства и отсутствия единства лидеры компартии Германии не рискнули призвать к восстанию. Более того – они дали отбой.

«Пролетарские» или «красные» сотни так и не вышли на улицы. Только в Гамбурге коммунисты во главе с Эрнстом Тельманом, проигнорировав это указание (или не получив его), 23 октября начали восстание. Оно продолжалось несколько дней, но было подавлено войсками. Вооруженные столкновения произошли и в некоторых других городах Саксонии, но уже к 27 октября все было кончено[43]43
  Любопытно, что 9 ноября 1923 года – в день, на который была намечена революция в Германии, – попытка переворота действительно состоялась, но только в Мюнхене, где выступили национал-социалисты во главе с начинающим набирать популярность Адольфом Гитлером. Однако мюнхенский «пивной путч» тоже закончился провалом. Тогда власть в Германии еще могла противостоять как левым, так и правым экстремистам.


[Закрыть].

Революция в Германии, на которую так надеялись и к которой так долго готовились, потерпела молниеносное поражение. Это вызвало бурные дискуссии в советском руководстве. Троцкий обвинял «тройку» в том, что они «проглядели» революционную ситуацию. «Тройка» упрекала Троцкого в том, что он, наоборот, слишком переоценил ее. В Коминтерне метали стрелы в адрес руководства компартии Германии. Однако всем было понятно – по ожиданиям «мировой революции» нанесен очередной тяжелый удар.

* * *

Был ли в это время в Германии Блюмкин? Вопрос по-прежнему остается открытым. Непонятно, состоялась ли в конце концов его миссия или же все закончилось только подготовкой к «боевому предприятию». Но в любом случае история с германским «красным Октябрем» для него лично не прошла бесследно. Осенью 1923 года он снова вернулся на Лубянку – после пятилетнего перерыва.

Предложение Блюмкину перейти на работу в ОГПУ сделал лично Дзержинский. Тот самый, который в июле 1918-го уверял следователей из Особой следственной комиссии по делу о выступлении левых эсеров, что Блюмкина он «ближе не знал и редко с ним виделся» и «благодаря» которому ему пришлось писать заявление об отставке с поста председателя ВЧК.

Конечно, за прошедшие годы Феликс Эдмундович мог узнать убийцу Мирбаха поближе, оценить его способности и признать достойным служить в ОГПУ, этом «ордене меченосцев» партии, куда с годами становилось попасть все сложнее. Несколько лет спустя на торжественном заседании, посвященном десятилетию ВЧК – ОГПУ, Николай Бухарин скажет, что в России за последние годы «появился новый тип русского человека – инициативного, подвижного, энергичного, быстро выходящего из любого затруднения, появился новый пламенный человек! Чекист – наиболее законченный тип такого нового человека». Знал бы Николай Иванович, что вскоре «пламенные люди» придут и за ним.

Сделав предложение о работе в ОГПУ Блюмкину, Дзержинский тем самым окончательно признал, что тот заслужил право служить в органах. Несмотря на все свои фокусы, Блюмкин вполне подходил на роль «пламенного человека», что уже не раз доказывал на практике. Думается, Феликс Эдмундович и сам в душе признавал это раньше. Он вообще имел склонность к «левым» настроениям и одно время очень даже симпатизировал Троцкому, хотя потом перешел на сторону его противников.

«Дзержинский голосовал за Троцкого, – говорил Сталин на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны 2 июня 1937 года, – не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и всё ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.

Самое лучшее – судить о людях по их делам, по их работе. Были люди, которые колебались, потом отошли, отошли открыто, честно и в одних рядах с нами очень хорошо дерутся с троцкистами… И нет ничего удивительного, что такие люди, как Дзержинский… и десятка два-три бывших троцкистов, разобрались, увидели, что линия партии правильна, и перешли на нашу сторону».

Дзержинский умер от сердечного приступа в июле 1926 года; вскоре после того, как обличал троцкистов на пленуме ЦК.

Однако в 1923 году близость к Троцкому еще значила много. Человек, проявивший себя на нелегальной боевой работе и плюс к тому в ведомстве одного из «вождей революции», вполне мог подойти для ОГПУ. Правда, Блюмкину предложили поменять сферу деятельности – если во время своего первого прихода в ВЧК он занимался контрразведкой, то теперь Дзержинский рекомендовал его во внешнюю политическую разведку, то есть в Иностранный отдел ОГПУ.

Иностранный отдел (ИНО) ВЧК-ГПУ-ОГПУ был создан 20 декабря 1920 года приказом Дзержинского № 169. Этот день принято считать днем создания внешней разведки органов госбезопасности. Первым его руководителем был Яков Давтян (Давыдов). Вторым – Соломон Могилевский (позже он сыграет в жизни Блюмкина заметную роль). Третьим начальником ИНО – с марта 1922 года – стал Михаил Трилиссер. С его назначением отдел начал расширяться и укрепляться. В каждом советском учреждении за рубежом создавались резидентуры внешней разведки. Число сотрудников, работавших на ИНО за границей, вскоре превысило 70 человек.

«Вся разведывательная работа в иностранных государствах, – писал Трилиссер в одной из своих инструкций, – должна проводиться с целью:

– установления на территории каждого государства контрреволюционных групп, ведущих деятельность против СССР;

– тщательного разведывания всех организаций, занимающихся шпионажем против нашей страны;

– освещения политической линии каждого государства и его экономического положения;

– добывания документальных материалов по всем указанным направлениям работы».

Трилиссер был необычным шефом разведки. Он лично выезжал за границу, где устраивал резидентуры и держал непосредственные контакты со своими агентами. Например, в Берлине он побывал под видом специалиста по готике. На самом деле – восстанавливал связь с ценным агентом. Об этой операции знали кроме него только два человека – Дзержинский и его заместитель Вячеслав Менжинский.