Текст книги "Яков Блюмкин: Ошибка резидента"
Автор книги: Евгений Матонин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Трилиссер подбирал людей в разведку, в том числе и из революционного подполья. Он считал, что деятельность подпольщика и работа разведчика не так уж сильно различаются. Так что и здесь Блюмкин был настоящей находкой.
* * *
Подробности «второго пришествия» Блюмкина в ведомство Дзержинского и точная его дата тоже неизвестны. Возможно, сведения об этом сегодня пылятся в еще неоткрытых архивных делах в ФСБ. Он сам позже, будучи уже в камере внутренней тюрьмы ОГПУ, кратко упомянул лишь о том, чем занимался вскоре после прихода в разведку – был резидентом в Палестине, тогдашней подмандатной территории Великобритании.
По некоторым данным, Блюмкин получил агентурную кличку «Джек». Не исключено, что он придумал ее сам – потому что с юности обожал романы и рассказы Джека Лондона. Это был, кстати, не последний случай, когда «певец» золотоискателей, обитателей южных морей и вообще сильных и мужественных людей оставлял след в его жизни.
Выбор Блюмкина для засылки в Палестину нельзя не признать удачным. Он попал в родственную себе национальную и духовную среду. Ведь он учился в Талмуд-торе, хорошо знал идиш, быт, нравы и обычаи иудеев, наверняка имел представление об иврите. К тому же его появление в Палестине вряд ли могло вызвать большие подозрения – в 1920-е годы эмиграция на Землю обетованную была весьма популярной идеей среди евреев всего мира.
С большой долей вероятности можно предположить, что главная задача советского резидента в Палестине состояла прежде всего в сборе и анализе информации о британских планах на Ближнем Востоке, в Азии и возможном подрыве английского господства в этом регионе.
Англичане, кстати, давно уже с беспокойством наблюдали за ростом советской активности в их зоне влияния на Востоке. Знаменитый «ультиматум Керзона», то есть составленный министром иностранных дел Великобритании лордом Джорджем Натаниэлом Керзоном и врученный советской стороне 8 мая 1923 года, прежде всего требовал прекратить советскую антибританскую пропаганду (подрывную деятельность) в Персии и Афганистане и отмечал факт направления в Индию (тогда британскую колонию) подготовленных в Москве индийских студентов[44]44
В других пунктах ультиматума содержались требования прекращения религиозных преследований в Советском Союзе, освобождения английских рыболовных траулеров (арестованных, по утверждению Москвы, за ловлю рыбы в советских территориальных водах) и выплаты компенсации за арест и расстрел в 1920 году двух английских граждан, обвиненных в шпионаже.
[Закрыть]. На выполнение условий ультиматума Керзон дал Москве десять дней, после чего, при невыполнении, грозил разрывом дипломатических отношений Великобритании с СССР.
Именно тогда появились советские плакаты: летящий самолет с кулаком или кукишем вместо пропеллера и подписью «Наш ответ Керзону!». А в известном «Авиамарше» («Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…») пели:
И, верьте нам, на каждый ультиматум
Воздушный флот сумеет дать ответ!
Сначала советское правительство демонстративно отвергло ноту Керзона. Потом стороны начали переговоры, срок ультиматума Керзон продлевал дважды. В итоге Москва согласилась уплатить компенсацию за расстрел англичан, конфискацию судов и предоставить возможность английским рыбакам ловить рыбу в советских водах. Что же касается советской «пропаганды» на Востоке, то и здесь Москва «пошла навстречу пожеланиям» британского правительства и выразила готовность «воздержаться от всякой политики воздействия военным, дипломатическим или иным путем и от пропаганды в целях поощрения каких-либо из народов Азии к действиям, в любой форме враждебным британским интересам или Британской империи, особенно в Индии и независимом государстве Афганистан».
Но это была всего лишь дипломатия. От тайной войны никто отказываться не собирался. И не случайно Блюмкин нелегально отправился в Палестину в конце того же 1923 года.
На Ближний Восток Блюмкин уехал не один. Вместе с ним в качестве его заместителя туда был направлен Яков Серебрянский (которому он продолжал покровительствовать и после возвращения из Персии). Серебрянский мог оказаться там весьма полезным человеком – хотя бы потому, что свободно владел английским, французским и немецким языками. Блюмкин же убедил руководство ИНО зачислить Серебрянского в штат отдела «особоуполномоченным закордонной части».
Перед отъездом их принял первый заместитель председателя ОГПУ Вячеслав Менжинский. Он поставил обоим Яковам задачу – сбор информации о планах Англии и Франции на Ближнем Востоке.
Англия тогда считалась главным потенциальным противником СССР. Дзержинский в одной из записок Трилиссеру писал: «Просьба составить мне сводку (которую потом можно будет пополнять) всех махинаций Англии против нас… по нашим и НКИндел (Наркомата иностранных дел. – Е. М.) данным. Я думаю с этим вопросом выйти в Политбюро. По-моему, надо образовать секретный комитет противодействия этим английским махинациям путем целого ряда мер не только дипломатических, но и экономических, чекистских и военных». Так что в обязанности Блюмкина могли входить и мероприятия, связанные с поддержкой национально-освободительных движений и групп в Палестине, боровшихся против англичан.
Резидент «Джек» поселился в городе Яффа под именем мелкого предпринимателя Моисея Гурсинкеля. В качестве «деловой крыши» он открыл прачечную. Надо сказать, что Блюмкин оказался весьма оборотистым бизнесменом и его «банно-прачечные» дела шли успешно. Разумеется, помещение его предприятия использовалось как удобное место для встречи с агентами, информаторами и связниками. Клиенты, заходившие в прачечную благопристойного и всегда услужливого господина Гурсинкеля, никаких подозрений не вызывали.
Блюмкин проработал в Палестине недолго – до весны 1924 года. Резидентом вместо него там остался Серебрянский[45]45
После Палестины Яков Серебрянский работал в Бельгии, а вернувшись в Москву, в 1927 году возглавил нелегальную разведку ИНО, известную как «группа Яши». Он организовывал (и участвовал) такие операции, как похищение генерала Белой армии Кутепова из Парижа, похищение архива Троцкого, сбор информации о новейшей военной технике гитлеровской Германии и др. В 1938 году был арестован, обвинен в шпионаже в пользу Англии и приговорен к десяти годам лагерей. Освобожден после начала Великой Отечественной войны по ходатайству «главного советского диверсанта», начальника 4-го Управления НКВД Павла Судоплатова. Еще раз был арестован уже в 1953 году как «участник заговора Берия». 30 марта 1956 года умер на допросе от сердечного приступа. Реабилитирован в 1971 году, а в 1996-м восстановлен в праве на полученные им многочисленные награды.
[Закрыть].
С чем был связан отзыв Блюмкина из Палестины – тоже одно из «белых пятен» в его биографии. Сохранилась, впрочем, такая история – почти апокриф.
Якобы Блюмкин плыл на пароходе в Хайфу под видом еврея-эмигранта, с накладным брюхом и приклеенными пейсами, как вдруг девчонка-англичанка свалилась за борт. Блюмкин бросился в воду ее спасать, когда же выбрался с ней, пейсы у него отклеились, а намокшая подушка сползла. Странным пассажиром заинтересовалась британская контрразведка, и Блюмкину пришлось уносить ноги.
Так это было или нет, но после возвращения в Москву он не получил нового назначения на работу за границей. Более того, Блюмкину на время пришлось уйти из внешней разведки и, скорее всего, снова заняться контрразведывательной работой. Означало ли это, что Блюмкин не справился с поставленной перед ним задачей, «засветился» или же руководство ОГПУ решило, что он более нужен в другой области, – остается лишь гадать и строить версии.
«Я как заморский кот…» Кавказ и Есенин
Блюмкин вернулся уже в другую страну. 21 января 1924 года умер Ленин. Несколько дней тысячи людей шли в Колонный зал Дома союзов, где было выставлено для прощания тело вождя. Газеты и журналы заполнились клятвами и обещаниями «продолжить дело Ленина», «выполнить заветы вождя», мемуарными очерками и подборками стихов как известных, так и малоизвестных поэтов. Некий А. Чемисов, к примеру, писал в газете «Красный воин»:
«Ильич» и «смерть» – два слова страшные
Газеты кинули крича,
Ликует падаль буржуазная:
– Не будет больше Ильича!
Но тщетно радость запоздалая
Ковать нам тяжесть новых уз,
Стоит стеной, громадой алою
Наш тесно спаянный союз!
Взгляни, чужак, в глаза рабочего
В Европе, в Африке – они
Зовут на бой, а вы пророчите
Успокоительные дни.
Заглушены звенящим золотом,
Вы не поймете, хоть кричи,
Что за станком, плугом и молотом
Везде живые Ильичи.
На Красной площади уже стоял временный Мавзолей Ленина. В июле 1924 года откроют новый, пока еще тоже деревянный, построенный по проекту архитектора Алексея Щусева.
Мнения соперников по борьбе за ленинское наследство разошлись в том, как поступить с телом вождя: Троцкий назвал идею сохранять его в мавзолее «безумием», а «тройка» была «за». Зиновьев говорил, что «и в гробу Владимир Ильич остается апостолом коммунизма, и в могиле он продолжает быть призывом и кличем для рабочего класса нашего государства и всей земли… Мы все знаем, что Ленин – это пророк нового человечества и апостол коммунизма в лучшем смысле этого слова, что это человек, одно имя которого заставляет учащенно биться сердца миллионов людей».
С 23 по 31 мая 1924 года проходил XIII съезд партии – первый без Ленина. Съезду предшествовала настоящая интрига, от которой во многом зависел дальнейший расклад сил в руководстве РКП(б). Речь шла о ленинском «Письме к съезду» – оглашать ли на форуме данные вождем в письме характеристики руководителям партии? Кроме Троцкого все члены Политбюро были против оглашения. За два дня до начала съезда вдова Ленина Надежда Крупская передала письмо Комиссии по ленинскому наследию – Зиновьеву, Каменеву и Сталину, указав, что «Ильич выражал твердое желание», чтобы его заметки были оглашены на съезде.
Этот вопрос (как и само письмо) 21 мая обсуждался на заседании, своего рода совете старейшин съезда, состоящем из членов ЦК и руководителей местных партийных организаций. Троцкий вспоминал, что Сталин тогда даже предложил написать заявление о своей отставке:
«– Что ж, я действительно груб… Ильич предлагает вам найти другого, который отличался бы от меня только большей вежливостью. Что же, попробуйте найти.
– Ничего, – отвечал с места голос одного из тогдашних друзей Сталина. – Нас грубостью не испугаешь, вся наша партия грубая, пролетарская».
Борис Бажанов в воспоминаниях так передавал речь Зиновьева на этом совещании: «Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон… Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались… Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК».
Большинством голосов Сталина решили оставить генеральным секретарем ЦК компартии. Сторонники Троцкого голосовали против. Что касается ленинского «завещания», то «старейшины» постановили – письмо будет оглашено на закрытых заседаниях отдельных делегаций; при этом никто из делегатов не имел права делать записи и пересказывать его содержание на прочих заседаниях съезда.
После съезда позиции Троцкого в руководстве партии значительно ослабли. Хотя он остался и в Политбюро, и в ЦК, из его видных сторонников в ЦК попали только Пятаков и Раковский. Впрочем, и в «тройке» уже начались трения. Вплоть до того, что 19 июля 1924 года Сталин написал заявление об отставке, поскольку для него стала «совершенно ясной невозможность честной и искренней совместной политической работы» с Зиновьевым и Каменевым. Сталин просил дать ему отпуск для лечения на два месяца, а потом направить его «либо в Туруханский край, либо в Якутию, либо куда-нибудь за границу на научную или невидную работу». Но сталинское прошение об отставке, разумеется, отклонили. Интрига закручивалась все сильнее.
* * *
Блюмкин появился в Москве, скорее всего, уже после завершения работы съезда. Виделся ли он в это время с Троцким? Не исключено, хотя точных сведений об этом нет. Вероятно, тогда же Блюмкин «ходил к Ленину», в мавзолей. Уже начала складываться традиция посещать «великую могилу» целыми делегациями от различных ведомств и фотографироваться рядом с Ильичом. Интересно, есть ли где-нибудь фотографии Блюмкина в мавзолее?
В том же 1924 году журналист и издатель Илья Василевский (более известный по своему газетному псевдониму «Не-Буква»), недавно вернувшийся в Советскую Россию из эмиграции, затеял выпуск серии брошюр «Вожди и деятели революции». По крайней мере две из них появились на свет. Писатель Дмитрий Стонов[46]46
Дмитрий Стонов (Дмитрий Миронович Влодавский; 1898–1962) – писатель, фронтовик, друг Михаила Булгакова. В 1949 году был арестован, пять лет находился в тюрьме и лагерях. Одним из первых в СССР обратился к «лагерной теме» в литературе.
[Закрыть] написал биографию Михаила Калинина, в то время председателя Центрального исполнительного комитета (ЦИК) СССР[47]47
Центральный исполнительный комитет СССР – высший орган государственной власти в периоды между Всесоюзными съездами Советов в 1922–1938 годах.
[Закрыть]. А недавний крайне правый публицист Александр Бобрищев-Пушкин – о петроградском комиссаре по делам печати, агитации и пропаганды В. Володарском (настоящее имя Моисей Гольдштейн), убитом эсером-террористом в 1918-м и канонизированном большевиками.
«Трудно не сойти с ума, – записывал в дневнике Михаил Булгаков, – Бобрищев пишет о Володарском… Старый, убежденный погромщик, антисемит pur sang (чистокровный (фр.). – Е. М.) пишет хвалебную книгу о Володарском, называя его „защитником свободы печати“. Немеет человеческий ум».
При чем здесь Блюмкин? А вот при чем. Летом 1924 года он договорился о написании брошюры в эту же серию. О самом Дзержинском! Не каждый мог похвастаться тогда таким ответственным заданием. 16 августа 1924 года Булгаков записал: «…Писать „Дзержинского“ будет Блюмкин, тот самый изумительный убийца (якобы) посла Мирбаха. Наглец». Забегая вперед скажем, что из этой затеи Блюмкина ничего не вышло. Своих литературных упражнений он не прекращал, но книгу так и не написал. Наверное, ему было не до нее.
Вскоре Блюмкин получил новое назначение, снова связанное с персидскими и кавказскими делами. Точнее сказать, назначений было сразу несколько – помощник полпреда ОГПУ в Закавказье по командованию войсками ОГПУ, член коллегии Закавказского ГПУ, уполномоченный ОГПУ и Наркомвнешторга по борьбе с контрабандой. Позже Блюмкин стал еще членом советско-персидской и советско-турецких комиссий. Но как он оказался на Кавказе? Это тоже довольно интересная и пока не вполне понятная история.
Полномочным представителем ОГПУ в Закавказье с марта 1922 года был Соломон Могилевский – второй по счету руководитель Иностранного отдела ВЧК. Именно он и попросил Дзержинского прислать Блюмкина к нему. Почему его – вопрос открытый. Судя по их биографиям, они не должны были пересекаться раньше. Тем не менее Блюмкин отправился в Закавказье.
Он обосновался в Тифлисе, но часто бывал и в Баку. Работал он там не под своей фамилией, а под псевдонимами Исаков и Ильин. Почти сразу же после приезда ему пришлось заняться подавлением антисоветского восстания в Грузии, организованного грузинскими меньшевиками. Что же, опыт по этой части у него тоже был.
Восстание началось 28 августа 1924 года под руководством Комитета по вопросам независимости Грузии. В городе Читаура было организовано «Временное грузинское правительство». Повстанцы заняли большую часть Западной Грузии. Они потребовали независимости, вывода Красной армии и возвращения правительства, которое находилось у власти до марта 1921 года, то есть до того момента, когда Грузия стала советской.
Однако уже к 5 сентября части РККА и ОГПУ разгромили восставших. 1465 человек были взяты в плен, а более трехсот расстреляны. Руководили подавлением восстания на месте Соломон Могилевский[48]48
Могилевский погиб 22 марта 1925 года во время перелета из Тифлиса в Сухуми. Самолет «Юнкерс-13», на котором летели он сам, а также секретарь Закавказского краевого комитета партии Мясников и заместитель наркома рабоче-крестьянской инспекции Атарбеков, загорелся и упал. Существует версия, что катастрофу устроил Берия – якобы Могилевский узнал что-то о прошлом молодого чекиста. Сам же Берия обвинил в авиакатастрофе грузинских меньшевиков. Эту же версию поддержал и Троцкий, заявивший, что спрашивать о причине гибели троих товарищей надо у грузинских меньшевиков.
[Закрыть] и заместитель председателя Грузинского ГПУ, 25-летний, но уже подающий надежды чекист по имени Лаврентий Берия. Обоих за подавление восстания наградили орденами Красного Знамени.
Блюмкин тоже принимал участие в его подавлении. «На рукаве мундира у него были три ромба, – пишет историк Алексей Велидов, – что свидетельствовало о принадлежности к высшему составу РККА». С этим не поспоришь – до трех ромбов на рукаве мог дослужиться далеко не каждый.
Первые нарукавные знаки различия были введены в РККА приказом Реввоенсовета от 16 января 1919 года. Они представляли собой красную звезду с серпом и молотом и красные же треугольники, квадраты и ромбы, нашиваемые на левый рукав гимнастерки и шинели – под звездой. Звезда и три ромба на рукаве означали, что их обладатель соответствует должности командующего армией, то есть командарму (персональных воинских званий – капитан, майор, генерал и т. д. в Красной армии тогда еще не было).
Однако Блюмкин мог носить и знаки различия сотрудников ОГПУ, которые были введены летом 1922 года. Три ромба и звезда на клапане рукава тоже свидетельствовали о высоком положении их обладателя – заместителя начальника отдела ОГПУ, командующего корпусом или военкома корпуса в войсках ОГПУ. Впрочем, летом 1924 года нарукавные знаки различия в РККА, как и в системе ОГПУ, отменили – перенесли на петлицы. Знаки различия на рукавах остались только на Красном флоте.
Мог ли Блюмкин носить три ромба на рукаве? Ведь они действительно означали бы, что он занимал очень высокую должность в армии или ОГПУ. Теоретически – мог. Известно же, что еще в 1921 году он служил начальником штаба бригады, а потом, по некоторым данным, и комбригом (один ромб на рукаве).
По сведениям Алексея Велидова, руководство ОГПУ высоко оценивало его деятельность. Положительно отзывались о работе Блюмкина Менжинский, Трилиссер и еще один заместитель председателя ОГПУ – Генрих Ягода. Блюмкина избрали почетным курсантом окружной пограничной школы, почетным красноармейцем войск ОГПУ в Тифлисе.
* * *
Однокашник Блюмкина по Восточному отделению Военной академии РККА Александр Бармин, который был назначен на должность генерального консула в Гиляне и в августе 1924 года ехал в Персию вместе с советской дипломатической делегацией во главе с полпредом Борисом Шумяцким, вспоминал:
«…У нас было два неожиданных попутчика: мой коллега по академии Яков Блюмкин и знаменитый поэт Сергей Есенин. Они прекрасно ладили между собой и к вечеру, как правило, напивались. Есенин произвел на меня жалкое впечатление. В юности он разрывался между городом и деревней, а теперь его тянули в разные стороны богема и революция. По его внешности было явно видно, что он страдал от алкоголя, от чрезмерного увлечения женщинами и от оргий, которым он предавался в паузах между своими поэмами, остававшимися тем не менее шедеврами русской поэзии. Молодой и красивый гений стал горьким пьяницей. У него было бледное, опухшее лицо, усталые глаза и хриплый голос. Он производил впечатление совершенно деморализованного человека. Блюмкин, которого его солдатский характер всегда удерживал от эксцессов, решил „поставить Сергея на ноги“. Но этого сделать уже не мог никто!»
Впрочем, по другим данным, Есенин оказался на Кавказе все же немного позже Блюмкина и встретил своего знакомого уже в Баку. Эта поездка для него во многом была вынужденной. В Москве у Есенина дела не ладились. О нем не раз писали как о хулигане и пьянице, обвиняли в «буржуазных» наклонностях и даже завели несколько уголовных дел – якобы за организацию дебошей в общественных местах. Так что Есенин решил на время оставить опасную для него столицу. Сам он в стихотворении «Стансы» (1924) писал так:
На Кавказе ему устроили торжественный прием. Как литераторы, так и местное партийное начальство. Первым секретарем ЦК компартии Азербайджана тогда был Сергей Киров, а вторым секретарем и главным редактором газеты «Бакинский рабочий» – хороший знакомый Есенина Петр Чагин.
Вообще-то, Есенин хотел поехать еще дальше – в Персию. Эта удивительная страна давно манила его, а Блюмкин наверняка еще больше подогрел воображение поэта, рассказав о своих приключениях в Гиляне. Однако в Персию его не пустили. Свои знаменитые «Персидские мотивы» Есенин написал на Кавказе. Он прочитал их на даче Кирова под Баку, и, как вспоминал Чагин, «Киров, человек большого эстетического вкуса, в дореволюционном прошлом блестящий литератор и незаурядный литературный критик, обратился ко мне после есенинского чтения с укоризной:
– Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? Смотри, как написал, как будто был в Персии. В Персию мы не пустили его, учитывая опасности, какие его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. Но ведь тебе же поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай! Чего не хватит – довообразит. Он же поэт, да какой!».
Отношения Есенина и Блюмкина во время этой поездки окружены самыми разнообразными слухами. В некоторых мемуарах и устных преданиях их жизнь в Баку и Тифлисе выглядит примерно так же, как и в Москве в «кафейный период», – они ссорились, мирились, устраивали попойки и т. п. И якобы Блюмкин вместе с Есениным даже сочинял стихи, некоторые из них затем печатались в «Бакинском рабочем», другие – не печатались, так и оставшись загадками в литературном наследии Есенина. Например, такие:
Жизнь несет меня, угорелая,
Тают бесславно года,
Может, напрасно все делаю?
Может, забрел не туда?
Где-то по утренней влаге
Бегали мы босиком,
Но не хватило отваги
И я не стал босяком.
Так и не стал я свободным,
Рвался к свободе, и вот
В своре собак безродных
Я как заморский кот.
Разумеется, все вышесказанное о жизни Блюмкина и Есенина в Закавказье – не более чем слухи. Но кое-какие «свидетельские» описания их похождений до нас все-таки дошли.
Вместе с Блюмкиным в Баку и Тифлисе находилась и его жена Татьяна. Считается, что именно она стала причиной крупной ссоры Блюмкина и Есенина. Журналист тифлисской газеты «Заря Востока» Николай Вержбицкий, который довольно тесно общался с Есениным, рассказал в воспоминаниях о том, как это произошло:
«Будучи в Баку, Есенин в гостинице „Новая Европа“ встретил своего московского знакомого Ильина (один из псевдонимов Блюмкина. – Е. М.), назначенного военным инспектором в Закавказье.
Сперва их встречи протекали вполне миролюбиво, но вдруг инспектор начал бешено ревновать поэта к своей жене. Дошло до того, что он стал угрожать револьвером. Этот совершенно неуравновешенный человек легко мог выполнить свою угрозу.
Так оно и произошло. Ильин не стрелял, но однажды поднял на Есенина оружие, что и послужило поводом для первого кратковременного отъезда поэта в Тифлис в начале сентября 1924 года.
Об этом происшествии мне потом рассказывал художник К. Соколов. Сам Есенин молчал, может быть, не желая показаться трусом…
…Через несколько дней Есенин вернулся в Баку за своими товарищами, получив от них уведомление о том, что Ильин куда-то отбыл.
Вторично приехав в Тифлис и остановившись в гостинице „Ориант“, Есенин снова неожиданно столкнулся с Ильиным. Это сразу испортило ему настроение».
В общем, типичное поведение Блюмкина. Как помним, револьвер он выхватывал часто. Да и Есенин не отличался таким уж «благопристойным» поведением, разве что оружия у него не было. Их ссора из-за ревности Блюмкина тоже выглядит правдоподобно – вполне тривиальная ситуация. Сам «бесстрашный террорист» в отношении дам также был далеко не святым. Гражданская жена Есенина Надежда Вольпин рассказывала, что как-то после ужина в гостинице Блюмкин под каким-то предлогом пригласил ее к себе в номер и начал приставать. Она успела нажать кнопку звонка, и только появление горничной избавило ее от блюмкинских домогательств.
Есенин пробыл на Кавказе с небольшим перерывом до конца мая 1925 года. Блюмкин уехал в Москву тоже примерно в это же время. Как складывались их отношения после ссоры в отеле «Новая Европа» – сказать трудно. Может быть, они помирились, как помирились потом Блюмкин и Мандельштам, хотя, как вспоминала Надежда Мандельштам, «О. М. невольно шарахался, когда Блюмкин выхватывал револьвер». Закончилась эта игра, по ее словам, «в 26 году, когда О. М., уезжая от меня из Крыма, случайно очутился с Блюмкиным в одном купе. Блюмкин, увидев „врага“, демонстративно отстегнул кобуру, спрятал револьвер в чемодан и протянул руку. Всю дорогу они мирно разговаривали».
Возможно, что-то похожее было у Блюмкина и с Есениным. А может быть, они просто не придали значения той стычке в «Новой Европе» – ведь всякое бывает между друзьями. Может, наоборот – после этого они остались врагами на всю их оставшуюся короткую жизнь. Есенину оставалось жить несколько месяцев, а Блюмкину – четыре года. Но в глазах многочисленных расследователей истории трагической гибели Есенина, окутанной загадками, мифами и вымыслами, Блюмкин остался «черным человеком» – непосредственным убийцей великого русского поэта.
