Текст книги "Яков Блюмкин: Ошибка резидента"

Автор книги: Евгений Матонин

Обучение длилось три года. После второго курса слушатель должен был написать и защитить работу по определенной теме. Затем предполагалась шестимесячная стажировка в стране изучаемого языка. То есть Блюмкину вновь «светила» Персия, где его знали под именем «Якуб-заде». Если бы, конечно, его туда теперь впустили. Впрочем, до этого дело так и не дошло.

В 1922 году штатное расписание Восточного отдела включало в себя начальника, комиссара, двух старших преподавателей (один – по Ближнему и Среднему Востоку, другой – по Дальнему Востоку), 17 преподавателей и 80 слушателей. На 27 сентября 1922 года в Восточном отделе числились 73 слушателя.

В августе 1921 года начальником Академии был назначен командующий Западным фронтом Михаил Тухачевский, но год спустя он снова уехал к месту своей основной службы.

Что можно сказать об академических успехах Блюмкина? Да почти ничего. Как уже говорилось, в его личном деле нет никакой информации о его отметках, выполненных учебных работах, характеристиках – в общем, всего того, что обычно остается в учебном заведении после студента, курсанта или даже школьника.

В сборнике «Военная академия за пять лет» есть глава «Наши герои». Блюмкина, понятно, среди них нет. Но там нет и многих других слушателей и выпускников 1920-х годов, кто оставил заметный след в истории советской разведки и дипломатии. Восточное отделение, к примеру, окончили бывший левый эсер и начальник Блюмкина по ВЧК Григорий Закс, будущий маршал Советского Союза и герой Сталинграда Василий Чуйков, известный советский разведчик и один из организаторов убийства Троцкого Наум Эйтингон, первый руководитель Института военных переводчиков и один из первых советских футбольных судей генерал-лейтенант Николай Биязи и другие известные люди.

Что касается Блюмкина, то вряд ли он был прилежным учащимся. Хотя нет никаких оснований полагать, что учиться он не хотел. Как многие люди «из низов», он жадно стремился к знаниям. Другое дело, что слишком «живой» (одна из конспиративных кличек Блюмкина, кстати, была «Живой») характер «романтика революции», думается, мало способствовал тому, чтобы день ото дня корпеть над конспектами. Да и обстановка в стране пока не позволяла спокойно учиться.

Курсантов и слушателей Академии то и дело отрывали от занятий и бросали в «горячие точки», которых тогда было предостаточно. Весной 1921 года им было приказано круглосуточно оставаться в стенах Академии. Слушателям раздали винтовки, ночевали они в аудиториях, которые на ночь превращались в казармы. Обстановка была серьезной: в Кронштадте вспыхнуло восстание моряков под лозунгом «За Советы без коммунистов!», в Тамбовской губернии разгоралась крестьянская война[36]36
  Кронштадтским восстанием, мятежом (1–8 марта 1921 года) называют вооруженное выступление гарнизона Кронштадта и ряда кораблей Балтийского флота против политики военного коммунизма, принятой в условиях Гражданской войны (в частности, государственное распределение продуктов по классовому признаку – так называемая карточная система, всеобщая трудовая повинность, уравнительная оплата труда и т. д.). По этой же причине осенью 1918-го началось антибольшевистское восстание крестьян Тамбовской и части Воронежской губерний, возглавленное эсером А. С. Антоновым («антоновщина»), разросшееся к лету 1919-го до полномасштабной крестьянской войны; в 1921-м восстание подавлено красными войсками под руководством М. Н. Тухачевского (участвовал и в подавлении Кронштадтского мятежа). – Прим. ред.


[Закрыть].

Многие из будущих «красных Генштабистов» сами весьма охотно покидали Академию, уезжая заниматься привычной им «боевой работой». В этом смысле интересен пример знаменитого Василия Ивановича Чапаева, который был принят в Академию одним из первых, оказался довольно способным слушателем, но через несколько месяцев попросился обратно на фронт. «Преподавание в академии мне не приносит никакой пользы, – писал Чапаев в январе 1919 года, – что преподают, это я прошел на практике. Вы знаете, что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе, которого я здесь не получаю»[37]37
  Известен рассказ о том, как на экзамене Чапаев не смог ответить, где находится Лондон и где протекает река Сена, что, впрочем, не мешало ему спорить с преподавателями о решениях тактических задач. Причем педагоги ценили мнения Чапаева, даже называли их «замечательными и оригинальными», но сетовали, что он не умеет их правильно оформлять. «Вот, погодите, поучусь в академии, тогда буду штабные документы выполнять хорошо», – отвечал им Чапаев.


[Закрыть]. В феврале того же года он снова вернулся на фронт.

«Из четырехсот наших курсантов… – писал Бармин, – сто пятьдесят погибли на „боевой практике“. Из тридцати человек моего класса пятнадцать погибли за четыре месяца».

Блюмкин писал в автобиографии, что учился в Академии, «неоднократно самомобилизуясь на внутренние фронты, на разные командные должности». Эти «внутренние фронты» в конце концов и стоили ему академической карьеры.

«А мне бы только любви немножечко…» Любовь, война и товарищ Троцкий

Вскоре после возвращения из Персии в Москву Блюмкин поселился в Большом Афанасьевском переулке, в квартире Кусиковых. Ему выделили маленькую, зато отдельную комнату. Эту комнату делила с ним и его жена.

Все-таки Шершеневич напрасно писал о Блюмкине:

 
А мне бы только любви немножечко
Да десятка два папирос.
 

В реальной жизни ему нужно было гораздо больше. Не в том примитивном смысле, когда мечтают о сундуках с золотом, банковских счетах или роскошных виллах. Наверное, Блюмкин не отказался бы от хорошей жизни, но все же главную цель видел в другом – в переустройстве мира при своем активном участии. И, как человек тщеславный и эгоцентричный, более всего хотел, чтобы его имя осталось в истории.

Как известно, «продолжительные думы» Васисуалия Лоханкина из «Золотого теленка» тоже сводились к «приятной и близкой теме»: «Васисуалий Лоханкин и его значение» или «Лоханкин и его роль в русской революции». Но не стоит сравнивать этого карикатурного персонажа с нашим героем, который все же не лежал на диване, предаваясь мечтаниям. Ради идеи, в которую Блюмкин, безусловно, верил («кто был ничем, тот станет всем»), он готов был действовать, менять окружающую действительность и не жалеть себя. Правда, и других тоже. Покоя в жизни он явно не искал. Что же до любви…

* * *

Как помним, с первой женой (или невестой) Лидой Соркиной он расстался, и она даже участвовала в покушении на него. Однако к моменту отъезда в Персию, то есть к июлю 1920 года, он был уже женат. И надеялся, что всерьез и надолго. Не зря же его жена отправилась с ним в неспокойную Персию, где шла война и свирепствовали тиф и малярия. Значит, была готова разделить судьбу мужа.

Его избранницей на этот раз стала Татьяна Файнерман. Она была старше Блюмкина на три года – родилась в 1897 году в городе Вознесенске Херсонской губернии. Ее отец пользовался немалой известностью в литературных и журналистских кругах. Его знали Горький, Чехов, Леонид Андреев и даже Лев Толстой. Именно благодаря Толстому Файнерман добился известности, которая, впрочем, имела явно нездоровый оттенок.

В молодости Исаак Файнерман увлекался чтением (и учением) Толстого и стал ярым толстовцем. Он переехал в Ясную Поляну, принял православие, работал там учителем в сельской школе, которую создали Толстой и его дочери. Потом уехал в Кременчуг и там усиленно проповедовал толстовство. Интересно, что одним из тех, кто слушал его рассуждения об «опрощении» и «нравственном самосовершенствовании», был молодой полтавский семинарист Георгий Гапон – будущий «провокатор поп Гапон». А молодой и увлекавшийся в 1893–1894 годах толстовством дворянин Иван Бунин учился под руководством Файнермана ремеслам, за счет которых существовали толстовские общины[38]38
  Толстовские общины, по сути земледельческо-ремесленные, возникли в 1880-х годах на основе идей/учения Л. Н. Толстого (если коротко: жизнь собственным трудом, непротивление злу насилием, нравственное самосовершенствование как средство преобразования общества); члены общин отказывались от уплаты податей и несения военной службы (как известно, поздний Толстой культивировал идею, будто народы воюют потому, что имеют армии, а значит, воинскую службу надо саботировать). – Прим. ред.


[Закрыть].

Исаак Файнерман занимался еще много чем – столярным делом, лечением зубов, но известным стал после того, как начал писать в газеты и журналы под псевдонимом «Тенеромо». Почти сразу же он нащупал «золотую жилу» – свое знакомство с Толстым. Тенеромо выпустил несколько книг и множество статей о писателе – в том числе и свою переписку с ним. Они принесли ему скандальную славу. О Тенеромо говорили, что он «продает Толстого оптом и в розницу», «эксплуатирует факт знакомства с гением» и печатает о нем «слухи и прочую галиматью».

Рассказывали, например, что Тенеромо мог целыми днями просиживать возле забора у имения Толстых и наблюдать в щелочку за всем происходившим, а через несколько дней в какой-нибудь крупной газете появлялась огромная статья «Как живет и работает великий писатель Лев Николаевич Толстой и как он разговаривает с пташками и букашками».

Чехов как-то поиронизировал: «Тенеромо часов не вытаскивал, кошельков не воровал и золотых коронок изо рта не выкручивал, но он делал несоизмеримо худшие вещи: устно и печатно выдавал себя за друга и конфидента Толстого, Чехова, Андреева».

Исаак Файнерман-Тенеромо был, однако, человеком не без способностей и к тому же оперативным. Он быстро понял, какие перспективы открывает перед литератором синематограф, и стал одним из первых киносценаристов в России. Он организовал съемки похорон Толстого в 1910 году, а два года спустя по его сценарию Яков Протазанов и Елизавета Тиман сняли немой художественный фильм «Уход великого старца» – о последних днях жизни Толстого.

Этот фильм вызвал небывалый общественный скандал. Дети писателя назвали его «возмутительным надругательством над памятью отца», а журнал «Вестник кинематографии» в том же 1912 году с негодованием писал:

«В самом деле, неужели же идеал кинематографии и высшее напряжение ее интересов в том и заключаются, чтобы показать, как Лев Николаевич готовит из полотенца петлю, зацепляет его за крюк и (нам стыдно писать это!) просовывает в эту петлю свою голову, или как Софья Андреевна (жена Л. Н. Толстого. – Е. М.) бежит к пруду с намерением утопиться и затем падает на землю, дрыгая ногами?»

Скандал вызвал и другой фильм по его сценарию – «Безумие пьянства». 22 мая 1914 года газета «Раннее утро» в рубрике «Мир экрана» сообщала:

«В одном из специальных кинематографических журналов появилось возмутительное объявление. Приводим его текст дословно:

„Сенсация! К борьбе с пьянством драма наших дней ‘Безумие пьянства’ по сценарию И. Тенеромо со слов Льва Николаевича Толстого“.

В погоне за сенсацией гг. авторы сценариев переходят всякие границы приличия, самовольно распоряжаясь даже такими именами, как имя Л. Толстого.

Г. Тенеромо написал с его слов сценарий, а нашелся даже такой кинематографщик, который выпускает на рынок сценарий, написанный самим гр. Толстым.

Нужно ли добавлять, что гр. Л. Н. Толстой ни одного сценария не написал и никому тем для них не давал. Пора очистить русскую кинематографию от подобных авторов сценариев. Они только компрометируют ее».

В советское время Тенеромо стал одним из сценаристов фильма «Еврейское счастье» по рассказам Шолом-Алейхема. Среди сценаристов был Исаак Бабель, а главную роль в фильме сыграл Соломон Михоэлс. Умер Файнерман-Тенеромо в 1925 году, оставив о себе весьма противоречивую память.

Вернемся, однако, к его дочери и Блюмкину.

Они познакомились осенью 1919 года. По крайней мере на допросах в Министерстве государственной безопасности в 1950 году Татьяна Файнерман говорила следующее: «Я сошлась с Блюмкиным осенью 1919 года и прожила до 1925 года».

Она окончила гимназию в Елисаветграде с золотой медалью, училась в Киевском медицинском институте, затем – на медицинском факультете Московского университета. 25 июля 1920 года ее мобилизовали и направили на работу в Управление военного комиссара московских медфакультетов. Вскоре она отправилась с мужем в Персию.

После Персии Татьяна Файнерман вернулась на медицинский факультет, но в 1922 году решила поменять специальность и поступить в Высший литературно-художественный институт (ВЛХИ). В заявлении, поданном в приемную комиссию, она писала: «Живя и воспитываясь в семье журналиста и литератора… я всегда глубоко интересовалась литературой, историей, гуманитарными науками. Мои литературные начинания относятся к 1913–14 гг., но действительность показала, что для воплощения в жизнь творческих замыслов мне необходимы знания, систематические занятия, приобрести которые я смогу, работая в Литературно-художественном институте». В институт ее приняли – в Российском государственном архиве литературы и искусства сохранилось личное дело студентки Файнерман.

Их семейная жизнь вряд ли протекала спокойно. Яков то был занят учебой, то кутил с друзьями в кафе, то пропадал в командировках на «внутренних фронтах», а их в 1921–1922 годах в Советской России было предостаточно.

Известно, что за время учебы в Академии Блюмкин находился в «боевых командировках» по крайней мере дважды. Летом 1921 года его направили в 27-ю Омскую дивизию, которая воевала на «внутреннем фронте» в Нижнем Поволжье, иными словами, подавляла крестьянские восстания. Дивизия была «с традициями» – созданная в 1918 году, участвовала в Гражданской войне, подавляла Кронштадтский мятеж в марте 1921-го и восстание крестьян в Тамбовской губернии. По приказу РВС СССР от 26 сентября 1925 года она получила наименование 27-й Омской Краснознаменной им. Итальянского пролетариата стрелковой дивизии. В истории осталась даже песня о ней:

 
В степях приволжских, в безбрежной шири,
В горах Урала, в тайге Сибири,
Стальною грудью врагов сметая,
Шла с красным стягом Двадцать седьмая…
 
 
Ее видали мятежным мартом
На льду залива форты Кронштадта.
Стальною грудью врагов сметая,
Шла с красным стягом Двадцать седьмая.
 
 
И труд свободный оберегая,
Стоит на страже Двадцать седьмая.
Стальною грудью врагов сметая,
Стоит на страже Двадцать седьмая.
 
 
Но если вспыхнет сражений пламя,
Взовьется снова алое знамя.
Стальною грудью врагов сметая,
Пойдет в атаку Двадцать седьмая!
 

Летом 1921 года этой дивизией командовал Витовт Путна. Ее штаб, или, как тогда писали в сводках, «штаб. войск низовий Волги» («штаб Низволги» 15 июля был переименован в штаб 27-й Омской стрелковой дивизии) находился в Саратове. Там же располагался и штаб 79-й стрелковой бригады, в которую был направлен Блюмкин. Командовал бригадой Григорий Хаханьян.

Бригада гонялась за «бандитами». В оперативной сводке за 21 июня, например, говорилось, что «в связи с появлением банд в Холерском районе б<атальо>н 236 полка с командой пулеметной и разведчиков <в> 23 часа 50 мин. 20.6. выступили из сл. Елань…». 25 июня сообщалось, что «79 бригада <отправлена> для ликвидации банд на островах р. Волги в районе Щербаково – Кресты из Камышина на буксире „Переправа“ в 16 час. 30 мин.» и т. д.

Интересно, что в связи с переходом на «штаты мирного времени» бригаду хотели расформировать, но не успели и начали формировать снова. Очевидно, это было связано с всплеском крестьянских восстаний. К 1 августа 79-я бригада дислоцировалась в Саратове и насчитывала, согласно сводке от 28 июля, 968 бойцов, а всего «1865 едоков».

По некоторым данным, Блюмкин был назначен на должность временно исполняющего обязанности начальника штаба 79-й бригады, а потом стал и временно исполняющим обязанности комбрига, но в обнаруженных архивных документах эти назначения никак не отражены. Во всяком случае, Блюмкин, вероятно, находился в Поволжье не очень долго. В начале сентября он был уже совсем в другом конце страны.

В конце августа 1921 года Блюмкина назначили начальником штаба 61-й бригады 21-й Пермской дивизии. Бригада действовала в Сибири – в районах Барнаула, Кузнецка, Новониколаевска, Бийска. Ее основные задачи, как и задачи 79-й бригады, заключались в «борьбе с бандитизмом», то есть с контрреволюционными выступлениями местного населения.

В Российском государственном военном архиве сохранилась целая пачка телеграмм, которыми обменивались командования 61-й бригады и 21-й дивизии, в которую бригада входила. Фамилия Блюмкина в них действительно встречается, и не раз. Первая оперативная сводка за подписью «врид (то есть временно исполняющий дела. – Е. М.) начштабриг 61 Блюмкин», посланная начальнику штаба дивизии в Барнаул, датирована 28 августа 1921 года.

Сводки направлялись ежедневно, и судя по их содержанию, бригада в целом находилась в относительно спокойных условиях. Любопытная деталь: телеграммы полны грамматических ошибок, что часто затрудняет их прочтение. Уровень образования телеграфистов, служивших в Красной армии тогда, все-таки оставлял желать лучшего. Вот наиболее характерный пример (орфография сохранена):

«НАЧШТАДЫВУ 21 БАРНАУЛ

ЧЕРЕЗ ПАЛИДКОМА БР НОВОНИКОЛАЕВСКА (то есть телеграмма направлена через политкома – политического комиссара – бригады из Новониколаевска. – Е.М.)

1921 Г 12 СЕНТЯБРЯ ОПЕРСВОДКА 15 ЧАС…

ПО РАЙОНЕ РАЗПАЛАЖЕНИЯ 181 ПАЛКА И УЧАЗТКА ОХРАНЫ ЖД 183 ПАЛКА БИС ПЕРЕМЕН

ОТ 182 ПАЛКА СВЕДЕНИЙ НЕ ПАЗТУПАЛО…

НШТАДБРИГ 61 БЛЮМКИН ВАЕНКОМ РЯБОВ АДЪЮТАНТ БУДКОВ».

Иногда, впрочем, случались боестолкновения: в оперсводке от 9 сентября, к примеру, говорится, что «для ликвидации бандитов в районе деревне Маровково, что 15 верст северо-восточнее г. Кузнецк от Свободбатальона 61 бригады 8 сентября направлен отряд в числе 65 штыков при 2-х пулеметах». По некоторым данным, позже Блюмкин заменял и комбрига.

Осенью 1921 года Блюмкин вернулся из Сибири в Москву, чтобы продолжить учебу. Но окончить Академию ему не удалось. В 1922 году его отчислили.

Почему это произошло? Никаких документов, связанных с этим событием, в архивах не обнаружено. По одной версии, Блюмкин оказался «жертвой обстоятельств». Осенью 1922 года в Академии началась «большая чистка». Из нее отчислили почти половину курсантов и слушателей. «Чистка» объяснялась тем, что слишком «пестрый состав слушательской массы парализовал целесообразные учебно-административные мероприятия» и к тому же многие слушатели больше времени проводили в командировках, чем в учебных аудиториях.

Будучи слушателем Восточного отделения, Блюмкин уже проходил одну чистку – партийную, которой была охвачена вся РКП(б). Стояла задача очиститься от «чуждых элементов», так что «партчистки» шли во всех организациях и советских учреждениях. По результатам отчетов партийцев и собеседований с членами партии партийные организации решали – оставлять их «в рядах» или исключать. В Военной академии через «чистку» прошел даже ее начальник Михаил Тухачевский. Блюмкин тоже тогда не стал исключением.

Однокашник Блюмкина по Восточному отделению Александр Бармин писал в мемуарах:

«Следующим вызвали широкоплечего слушателя с гордой осанкой, Якова Блюмкина. Если бы Блюмкин мог дать волю своему красноречию, то перед слушателями развернулась бы одна из самых романтических и авантюрных историй.

– По рождению я еврей, из буржуазии, – начал свою исповедь Блюмкин. – После гимназии стал профессиональным революционером. Состоял в левом крыле партии эсеров, во исполнение решения партии в июле тысяча девятьсот восемнадцатого года убил германского посла графа Мирбаха. Организовывал и руководил деятельностью подпольных групп в тылу Белой армии на Украине. В составе партизанских групп выполнял специальные задания, несколько раз был ранен. В качестве члена ЦК Компартии Персии вместе с Кучук-ханом принимал участие в революции в этой стране.

Комиссия тогда решила, что слушатель Блюмкин достоин „высокого звания члена партии пролетариата“.

Но с учебой дело обстояло хуже, чем с партией. И „учебную чистку“ Блюмкин, судя по всему, уже не прошел и был отчислен из Академии.

5 октября 1922 года Реввоенсовет Республики разослал специальный циркуляр, в котором говорилось, что отчисление из Академии „безусловно, не имеет сколько-нибудь дискредитирующего значения, а свидетельствует о том, что данное лицо при имеющемся служебном стаже и полученной общей подготовке не соответствует прохождению курса высшего военно-учебного заведения. В условиях же практической работы откомандирование для многих должно явиться благоприятным моментом, позволяющим пополнить существующие пробелы“. Отчисление не закрывает в будущем путь в Академию».

По другой версии, отчисление Блюмкина было связано с иными обстоятельствами – его взял к себе на работу «демон революции», нарком по военным и морским делам Лев Троцкий.

«Когда я нуждался в храбром человеке, Блюмкин был в моем распоряжении». Рядом с Троцким

Лев Троцкий, которому в октябре 1921-го исполнился 41 год, находился на пике своего политического могущества и жизненного расцвета. Уже упоминавшийся писатель и коминтерновец Виктор Серж писал о нем: «В сорок один год – на вершине власти, популярности и славы, трибун Петрограда во время двух революций, создатель Красной Армии, которую он, по словам Ленина, буквально „вытащил из небытия“, внесший непосредственный вклад в победу во многих решающих битвах, признанный организатор победы в гражданской войне…» Сам Троцкий позже вспоминал, что в его руках «сосредотачивалась власть, которую практически можно назвать беспредельной».

Он занимал ключевые в РСФСР посты народного комиссара по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета Республики. Школьные тетрадки выпускались с его портретами и цитатами, вроде: «Грызите молодыми зубами гранит науки». В 1920-х годах в стране появилось два города с названием Троцк. Первый – это нынешняя Гатчина под Санкт-Петербургом, второй – нынешний Чапаевск в Самарской области.

В советских учреждениях висели, как правило, два портрета – Ленина и Троцкого. Лев Давидович, безусловно, был вторым человеком в партии и государстве после Ильича. А в каком-то смысле даже первым.

Телеграммы об оперативной обстановке в районах действия 61-й бригады 21-й Пермской дивизии, подписанные начальником штаба бригады Я. Блюмкиным. Сентябрь 1921 г. РГВА. Публикуются впервые

Революционной молодежи – таким как Блюмкин – импонировал именно он: яркий, энергичный, романтический «демон революции». Наверное, с Троцким – больше, чем с Лениным – у молодежи ассоциировалось будущее «мировой революции». И если Ильича называли «машинистом», то Троцкому досталось не менее многозначительное звание «кочегара революции». Кстати, именно Троцкий стал автором Манифеста Коммунистического интернационала – главного «инструмента», с помощью которого планировалось «выковывать» «мировую революцию».

Правда, после окончания Гражданской войны Троцкий почувствовал себя немного не у дел. Повседневная текучка мирного времени была не для него. Ленин предлагал ему разные сферы деятельности и посты – вплоть до должности своего заместителя в Совнаркоме, но Троцкий отказывался. Он уже не испытывал того интереса, или, как сейчас говорят, «драйва», которым он заражал окружающих еще совсем недавно.

В начале 1922 года он попросил месячный отпуск, сославшись на апатию и свою «плохую работоспособность». Его просьбу уважили. Но и после отпуска еще несколько месяцев Троцкий провел в «полурабочем» состоянии. Это было относительно спокойное время – война почти закончилась, внутрипартийная борьба обострится позже, на международных фронтах тоже наблюдалось некоторое затишье. Так что Троцкий писал критические заметки о литературе, очерки мемуарного характера, размышлял о положении в партии. И здесь-то Блюмкин оказался очень кстати.

* * *

«Я взял его к себе, в свой военный секретариат, – писал Троцкий о Блюмкине, – и всегда, когда я нуждался в храбром человеке, Блюмкин был в моем распоряжении». Иногда встречаются утверждения, что он возглавил личную охрану «кочегара революции». Но это не так – Блюмкин был, что называется, «специалистом широкого профиля». То, чем он занимался при Троцком, можно назвать обязанностями «чиновника по особым поручениям». Причем самым разнообразным.

Среди первых заданий Блюмкина в ведомстве Троцкого стала подготовка юбилейной выставки «Пять лет Красной Армии». Ее открытие было намечено на февраль 1923 года. Разумеется, одно из видных мест в экспозиции должна была занимать фигура самого наркомвоенмора Троцкого – как организатора Рабоче-Крестьянской Красной армии (РККА). Планировалось, например, что целый зал будет посвящен легендарному «поезду председателя Реввоенсовета Республики»[39]39
  Напомним: с 1918 по 1925 год Л. Д. Троцкий являлся наркомом по военным и морским делам (наркомвоенмором), а также занимал пост председателя Реввоенсовета Республики. – Прим. ред.


[Закрыть]. Этот поезд Троцкого всю Гражданскую войну носился по фронтам, приводя одних в восхищение, на других наводя ужас, а у третьих вызывая отвращение и насмешки. В Киеве при белых распевали, например, такие сатирические куплеты:

 
А кто-то жил в салон-вагоне,
Совсем, как прежний царь на троне.
В роскошной ванне тут же брился,
Затем он за обед садился.
Четыре повара всегда
Борцу труда
Обед варили!
 

Поезд Троцкого был сформирован в ночь с 7-го на 8 августа 1918 года в Москве на Московско-Казанской железной дороге. Он состоял из двенадцати вагонов и команды из 232 человек, в том числе охраны, пулеметчиков, телефонистов, экипажа броневика, мотоциклистов с мотоциклами, шоферов, связистов и телеграфистов, агитаторов, медиков, работников вагона-ресторана. В поезде размещались телеграф, электростанция, библиотека, типография, баня, гараж с автомобилями, а иногда два самолета и оркестр из тридцати человек.

В составе находились два салон-вагона. Один – для самого Троцкого, другой – для начальника поезда и членов Реввоенсовета, Ревтрибунала и гостей.

Служить в «поезде председателя» считалось очень престижным делом. Экипаж поезда был одет в особую форму со знаком отличия на левом рукаве – металлическим щитком с надписью «Поезд Председателя Реввоенсовета Республики». Эти щитки выпускались на Московском монетном дворе. Троцкий вспоминал: «Все они носили кожаное обмундирование, которое придает тяжеловесную внушительность… Каждый раз появление кожаной сотни в опасном месте производило неотразимое действие».

Красноармейцы, служившие в поезде, снабжались спортивной формой, спортинвентарем и даже… шоколадными конфетами, такими как «Трюфели», «Новые крупные», «Флепи яблочные» или карамель «Парфэ».

Для «поездников» устанавливались повышенные оклады. Скажем, начальник поезда пользовался правами командира дивизии и получал 2450 рублей в месяц, коменданты поезда (они приравнивались к командирам полка) – 1950 рублей, а поездной фельдшер – 1450 рублей. Для сравнения – строевой комдив мог рассчитывать на 2000 рублей, комполка – на 700–1000 рублей, а фельдшер – на 350 рублей в месяц. Зарплата самого Троцкого была, разумеется, во много раз больше. В архивах сохранилась, к примеру, расписка его жены: «Получено… аванс в счет жалования Льва Давыдовича за январь 1924 г. 500 000 руб. в дензнаках 1923 г. 31.XII.23. Н. И. Троцкая».

За годы Гражданской войны поезд прошел свыше 105 тысяч километров. Как писал Троцкий, поезд «связывал фронт и тыл, разрешал на месте неотложные вопросы, просвещал, призывал, снабжал, карал и награждал». Последняя функция представлялась наркомвоенмору чрезвычайно важной. В поезде всегда имелся большой выбор подарков: золотые и серебряные часы, перстни с драгоценными камнями, портсигары и т. д. Они вручались красноармейцам и командирам в торжественной обстановке, часто прямо на фронтах.

На какое-то время Блюмкину предстояло превратиться в «архивную крысу». Работа для него была непривычной и малознакомой, но он отнесся к ней с энтузиазмом. «Неустрашимый террорист» теперь прилежно сидел в библиотеках и архивах, изучал работы Троцкого, перелистывал газетные подшивки и систематизировал документы, связанные с рейсами «поезда Председателя Реввоенсовета». В том, что многие из них сохранились до нашего времени, как можно предположить, есть и его заслуга.

Когда Блюмкин работал с документами, перед ним открывалась и совсем другая сторона жизни поезда Троцкого, которая была далека от парадной. В рапортах, отчетах, донесениях, сводках сообщалось, например, о том, в каких условиях жили красноармейцы этой, как сейчас сказали бы, «элитной» части РККА: «…грязь в купе, тараканы, клопы, раковина худая, в вагоне – мыши… во время обхода замечены карточные игры, красноармейцы спали раздетыми, что выявлено во время тревоги… часовой спал у денежного ящика… за время исполнения обязанностей зав. гаражом было выдано в премию за сверхурочную работу десять фунтов спирта… сотрудники во время следования поезда покупают продукты, превращаясь в мешочников…»

Комиссар ВЧК при поезде докладывал о случаях покупки красноармейцами орденов Красного Знамени на Сухаревском рынке в Москве, о том, как опоздавшие на поезд два подвыпивших бойца оскорбляли часового (диалог с нецензурными выражениями полностью воспроизводится в протоколе), о случаях хищений и воровства в поезде денег, вещей и оружия. Сам Блюмкин в рапорте о состоянии предназначенных для юбилейной выставки экспонатов, связанных с поездом председателя Реввоенсовета, отмечал их многочисленные недостатки. Например, такие: «…бунчуки у почетного знамени изодраны и превращены в мочалистый пучок».

Но и фактов, которые подтверждали бы особую роль Троцкого в создании и организации Красной армии, Блюмкин мог найти предостаточно. Многие из них представляются весьма любопытными. «Демон революции», к примеру, уделял огромное внимание пропаганде. Он подчеркивал, что «каждый поезд, который приносил 10–15 или 20 коммунистов на фронт вместе с запасом литературы, был также дорог, как поезд, который приносил хороший полк или богатый запас артиллерии… Сильнейшим цементом новой армии были идеи Октябрьской революции. Поезд снабжал этим цементом фронты».

«Идеологическим цементом», доставляемым на фронты, стала газета «В пути», которая выпускалась в поезде. Троцкий был единственный деятель советского руководства, издававший по сути собственную газету и сам писавший для нее львиную долю материалов. Надо полагать, не писать он просто не мог – журналистика еще в молодости навсегда вошла в его кровь. Недаром Радек острил, что перо Троцкого именно «революция перековала в меч».

С 6 сентября 1918 года по сентябрь 1920 года вышло, по различным данным, от 233 до 500 номеров газеты (точная цифра неизвестна). В одном из ее первых выпусков, в сентябре 1918 года, Троцкий объяснял значение нового знака Красной армии – пятиконечной красной звезды: «В Красной армии введен новый значок: пятиугольная звездочка с плугом и молотом накрест посередине. Что это значит? И затем – нужен ли уж непременно особый красноармейский знак? Да, знак нужен. Нужно, чтобы и в мирной жизни, и в особенности во время боя наши солдаты могли узнавать друг друга, чтоб их можно было отличить от врага, или даже от „вольной“ публики».

А в другом номере он резко критиковал работу военной цензуры: «Мне донесено, что военная цензура воспрепятствовала печати сообщить в свое время о том, что нами сдана была белогвардейским шайкам Пермь. Но военная цензура существует для того, чтобы препятствовать проникновению в печать таких сведений, которые, будучи по своему существу военной тайной, могли бы послужить орудием в руках врагов против нас. Падение Перми не может составлять тайны для наших врагов. Стало быть, военная цензура попыталась скрыть от русского народа то, что знают его враги. Это – прием старого режима…»

Статьи из газеты «В пути» перепечатывали «Правда» и «Известия ВЦИК». Троцкий писал Ленину: «Я строю организацию в расчете на длительную войну. Нужно эту войну сделать популярной. Пошлите сюда корреспондентов, Демьяна Бедного и рисовальщика». Так что в архивах поезда Блюмкин мог найти к выставке и множество листовок, плакатов и агитационных рисунков.

* * *

Выставка открылась, как и было запланировано, 23 февраля 1923 года по адресу: Воздвиженка, 6, – в здании бывшего Русского охотничьего клуба (еще раньше это был особняк графов Шереметевых, а до них – графов Разумовских). Теперь же это здание принадлежало Военной академии РККА. В день открытия выставки ее посетил корреспондент «Правды», подписавшийся инициалами Г. Р.

«Зал Охотничьего клуба переполнен военными и политическими работниками… – сообщал он. – Комната, предоставленная поезду Троцкого. Надпись: поезд Троцкого не личное учреждение – это изобретение гражданской войны, вносившее перелом в опасные участки фронта. Ряд поездных газет „В пути“…