Текст книги "Сочинения в двенадцати томах. Том 1"

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 65 страниц)

8

6 июля 1846 г. О’Коннель произнес программную речь в своей ассоциации. Даффи в своих воспоминаниях пишет, что спустя долгие годы все еще сжимается у него сердце, когда он думает об этом дне. О’Коннель перечислил одиннадцать уступок, которые он желает и надеется получить от либерального министерства, а в следующую же парламентскую сессию – после этих уступок – он примется за вопрос об отмене унии.

Значит, только на небольшой срок нужно отказаться от агитации против унии. Главные из этих одиннадцати требований были: расширение избирательного права, увеличение числа парламентских членов от Ирландии, ограничение права лендлорда изгонять арендаторов, налог в 20 % с дохода всех лендлордов-абсентеистов (отсутствующих в стране) и т. п. «Молодая Ирландия» была убеждена, что О’Коннель злоупотребляет легковерием своего народа, говоря о таких абсурдах, как проведение одиннадцати биллей за одну парламентскую сессию, и хлопоча о столь короткой отсрочке. Надеяться теперь на примирение совсем нельзя было: союз с вигами косвенно был провозглашен О’Коннелем и дело отмены унии окончательно проваливалось. Министерство лорда Росселя не дремало: четыре ирландских депутата получили назначения. Это казалось шагом вперед для упрочения ирландских симпатий, в глазах кабинета, и «Молодая Ирландия» решила воспользоваться парламентским обычаем переизбрания депутатов, получающих назначения, и провалить принявших должность. Особенно один округ был в этом отношении важен и представлял много шансов для подобной демонстрации, но ничего не вышло: переизбрание состоялось. «Молодая Ирландия» приписывала свой неуспех стараниям О’Коннеля. На этой почве ядовитые пререкания возникли между Мигиром и О’Коннелем, и старик воскликнул: «Два или три человека из редакции «Нации» приходят сюда создавать раздоры!» В последовавших прениях Джон О’Коннель проводил мысль, что все лица, желающие считать себя членами «Ассоциации против унии», обязаны подчиняться основному ее принципу – борьбы посредством «нравственной силы», а не «силы физической»; если же они по согласны, то пусть сейчас же выйдут из состава членов. Мигир ответил, что он признает метод борьбы «нравственной силой» и будет действовать вместе с ассоциацией на основании этого принципа до тех пор, пока не будет достигнут успех или это средство не будет объявлено недействительным. Но он вовсе не хочет связывать себя обязательством не избирать иной политики, вовсе не хочет считать иную политику безнравственной или недействительной, «ибо великие имена ее санкционировали и благородные результаты засвидетельствовали ее действительность».

Вопрос о «моральной силе» проповедуемой О’Коннелем в противоположность тактике «физической силы», стал на очередь дня. О’Коннель прочел особый доклад о моральной силе, которой, по его словам, он всегда придерживался и которую считает единственно нужной и важной для Ирландии. Во время прений по этому поводу Митчель заявил, что и он, и его друзья («Молодая Ирландия») полагают вполне возможным добиться отмены унии без пролития капли крови. Но, что теоретически, «в качестве абстрактного и универсального принципа», «ни одного национального или политического права ни единому народу никогда, ни при каких обстоятельствах не должно искать вооруженной рукой», с этим он, Митчель, не согласен, хотя и не желает об этом распространяться. Он упомянул еще о деятелях 1798 г. в Ирландии и о Вашингтоне в Америке… «Какая цель у этого человека? – вскричал О’Коннель: он выдает себя за мирного человека, и, однако, он проповедует войну; он будто бы защищает моральные и спокойные пути, и, однако, говорит с прямой тенденцией возбудить страну к анархии и насилию. Было несколько хороших людей замешано в борьбе 1798 г., но средства, которые они усвоили, ослабили Ирландию и дали Англии возможность создать унию». Пример Вашингтона, сопротивлявшегося незаконному нападению, но не начавшего борьбы, по мнению О’Коннеля, также ничего не доказывает. Митчель ответил между прочим, что он не может согласиться с тем принципом, что другие люди, которые ищут политических улучшений при помощи средств, рознящихся от наших, подлежат за это осуждению. Это было ответом на полемические приемы О’Коннеля.

О’Коннель продолжал указанием на Южную Америку, которая освободилась от Испании, но в которой за каких-нибудь несколько десятков лет произошло «триста революций» с тех пор, ибо «своего рода партия молодой Ирландии возникла там», которой «удалось создавать революцию за революцией». О’Коннель закончил требованием, чтобы те, которые стоят за физическую силу, уходили вон из ассоциации. Трагизм положения заключался вот в чем: О’Коннель, видевший в революции гибель родины, хотел разоблачить «Молодую Ирландию» как скопище замаскированных революционеров; «Молодая Ирландия», вовсе еще не думая определенно о революции, всеми силами старалась только разрушить союз с вигами, лишить в этом вопросе О’Коннеля поддержки народных масс и полагала, что старый лидер подчеркивает революционизм своих молодых противников, чтобы этим их скомпрометировать в глазах страны. И пока обе стороны на этой почве препирались, события мчали несчастную голодную страну к фатальному исходу, отметая одних, увлекая других, не подчиняясь ни ораторам, ни журналистам, ни теоретикам, ни практикам, а ломая и подчиняя их себе. Деревенское население умирало от голода; городское с растущим волнением прислушивалось к продолжавшейся яростной полемике о моральной и физической силе. События дня кричали, что речь тут идет вовсе не о теоретическом разногласии.

Смит О’Бриен высказался чрезвычайно сурово по поводу слишком грозного и гневного обращения О’Коннеля с противниками. Относительно себя он заявил, что с отвращением смотрит на применение физической силы, но что «он не подписался бы под доктриной, согласно которой нет для нации таких обстоятельств, когда мог бы возникнуть призыв к мечу». О’Бриен еще не примкнул к «Молодой Ирландии», и это мнение его получило особенно серьезный смысл. Немного спустя этот выступавший на первый план деятель высказался также и по вопросу о дружбе с либеральным правительством: он находил эту тактику нецелесообразной, даже вредной для Ирландии, которая будет приведена к безгласию и к неподвижности взамен за пустые обещания; принятие же должностей от министерства заткнет рот ирландским депутатам. О’Бриена многократно поддерживали Мигир, Митчель, О’Гормэн я другие члены «Молодой Ирландии»; тяжкая болезнь, точившая организм О’Коннеля, редко позволяла ему показываться. Его мнения поддерживало большинство ассоциации, где все чаще и претенциознее раздавался малоавторитетный голос его сына Джона О’Коннеля. После особенно резких прений однажды О’Бриен, Мигир, Митчель, Даффи и еще несколько их друзей покинули демонстративно зал заседаний ассоциации. Это была могущественная организация, насчитывавшая в своих списках до миллиона членов, и покинуть ее – значило покинуть сильнейшую агитационную машину, какая только существовала в Ирландии. Но выбора им не оставалось.

Разрыв был полный; ушедшие их друзья, их журнал, их мнения все было официально признано состоящим в опале у О’Коннеля. Духовенство громило «Нацию» и запрещало ее читать; агенты «Ассоциации против унии» деятельно агитировали против «бунтовщиков». О’Коннель объявлял их изменниками; агенты ассоциации докладывали отовсюду, что страна очень довольна уходом «Молодой Ирландии». Члены «Молодой Ирландии» иронически замечали, что голод и все вообще, что касалось страны, отошло на задний план и «Ассоциация против унии», обо всем позабыв, как бы решила посвятить все существование борьбе с ненавистными членами редакции журнала «Нация» и их друзьями. «Нацию» выбрасывали вон из читален, чернили и осмеивали ее и ее писателей. Английская пресса (не только либеральная, стоявшая за О’Коннеля, но и торийская, ненавидевшая его) обращали внимание правительства на этот журнал, до того опасный, что от него даже сам О’Коннель отказывается.

Но вот началó сказываться противодействие. В Корке, в Лимерике, в Дрогеде, Росберкоке отделения ассоциации отказались изгнать «Нацию» из своих читален. Городская молодежь среднего класса увлекалась новым течением и возмущалась тем, что она называла «о’коннелевским деспотизмом». Пропаганда журнала за те четыре года, что он существовал, сильно сказывалась на молодых кругах общества. Мало того, в некоторых городах члены ассоциации стали собираться на митинги и прямо выражать свое сочувствие «Молодой Ирландии». Началось непрерывное течение протестующих резолюций в бюро ассоциации. Джон О’Коннель их замалчивал, не читал на собраниях. Журнал «Нация» заявил по этому поводу, что подобное поведение безобразно, ибо и покойный лорд Кэстльри прибегал точно к таким же приемам, когда ему нужно было замолчать все протесты против унии 1800 г. Протесты усиливались и уже направлялись в редакцию «Нации». У «Молодой Ирландии», в противоположность ее врагам, не было ни денег, ни агентов, ни организации; за нее стояло только новое настроение, быстро нараставшее среди городской молодежи, а также в значительной мере и между старшим поколением, и вытеснявшее прежние чувства по отношению к О’Коннелю. «Было великое возмущение против его авторитета, последовательно – во всех частях страны. Класс мыслящих людей единодушно оставлял его. Едва ли оставался на его стороне хоть один мирянин между теми, кто еще не перешел за его старый возраст (т. е. за семьдесят с лишним лет – Е. Т.)», – читаем в записках современника этих событий. Духовенство не все, но по большей части, стояло еще за О’Коннеля: крестьяне – высказались позже… На некоторых собраниях приверженцев отмены унии принимались резолюции: просить О’Коннеля, чтобы он, для блага дела, уладил происшедшие недоразумения; другие ставили вопрос еще резче и выражали негодование по поводу нарушения принципа свободы слова в ассоциации, по поводу дерзких слов и самоуправных выходок сына О’Коннеля. В Дублине дело дошло до столкновения на улице между приверженцами О’Коннеля и сторонниками «Молодой Ирландии», которые собирались устроить в столице публичный «митинг протеста», вроде тех, которые устраивались в Бельфасте, Лимерике и других провинциальных городах. Митинг не состоялся, но был составлен документ, в котором обстоятельно и решительно критиковалось и порицалось поведение ассоциации относительно Смита О’Бриена и «Молодой Ирландии», т. е., точнее, поведение «генерального комитета» ассоциации. Этот дублинский «генеральный комитет» фактически состоял почти исключительно из людей, угодных О’Коннелю и его сыну, и «Молодая Ирландия», завоевавшая себе серьезную поддержку и широкие симпатии среди миллиона членов «Ассоциации против унии», имевшая среди этой массы людей своих друзой и сторонников, была совершенно бессильна «в генеральном комитете». Против него-то и протестовали в своем документе многие дублинские члены ассоциации, не согласные с деспотической политикой этого комитета. Бумага была покрыта массой подписей. В Корке, Клонмэле – отовсюду поднимались протестующие заявления: имя О’Коннеля выгораживалось, но беспощадные нападки сыпались на комитет ассоциации. Джон О’Коннель, пользуясь дряхлостью и болезненным состоянием отца, побуждал его к бестактнейшим заявлениям, а сам отказался даже принять дублинский протест, снабженный подписями и адресами протестующих лиц, которые все имели официальное касательство к ассоциации.

Даже из комитета постепенно стали уходить самые выдающиеся и независимые члены его. Общественное мнение высказывалось все резче и громче; ужасы голодного года распаляли страсти; не только обращение Джона О’Коннеля с «Молодой Ирландией», но и основные принципы тактики его отца все чаще и чаще подвергались нападкам. Раздавались крики отчаяния и озлобления от голода, требовали, чтобы ассоциация со своим комитетом во главе, если ее вожди так беспощадны к малейшему противоречию, чтобы она указала ясно, как думает помочь голодающему народу. Намерена ли она воздействовать на Англию, которая одна только обладает достаточной мощью для борьбы против бедствия. Джон О’Коннель издал воззвание к народу, в котором говорил: «Во имя бога, будьте терпеливы, потерпите только некоторое время и вы скоро получите облегчение!» В другом воззвании он заявлял: «Я верю, что правительство не допустит народ до страданий, которые были бы выше человеческих сил… но если бы даже правительство не исполнило своего долга, я питаю такое доверие к ирландскому народу, к возвышенности его характера и примерной твердости, что, по моему мнению, он все-таки будет верен принципам мира и нравственности, которые его всегда характеризовали». Если народ оправдывает эту уверенность, говорилось дальше, то он, наверно, в конце концов получит национальную самостоятельность. Все это действовало не успокаивающим, а скорее распаляющим образом. Наконец, Джон О’Коннель со времени своей ожесточенной войны против «Молодой Ирландии» утратил даже тот небольшой престиж, которым он пользовался не за свои заслуги, а по «праву рождения». Что касается до «Молодой Ирландии», то она указывала как на средство борьбы против голода на запрещение вывоза хлеба из Ирландии: картофель погиб, но хлеб во многих местах уродился и лендлорды вывозили его в Англию, так как Ирландия была слишком бедным рынком для хлеба. Молодая партия и предлагала воспрещением вывоза удешевить хлеб; она предлагала именно в этом смысле оказать давление на парламент и указывала на то, что ежегодно ирландского хлеба продается в Англии на сумму от 4 до 5 миллионов фунтов стерлингов и что не беда, если в этом году лендлорды заработают меньше. Конечно, этот совет не мог быть приведен в исполнение, он имел только разве агитационное значение, напоминая о том, как был бы кстати при подобных условиях собственный парламент с правом постановлять то, что будет признано необходимым для большинства ирландской нации. О’Коннель утверждал, что сотрудники «Нации» напоминают «нечестивых философов», писавших перед французской революцией, которые нападали на всех и на все, оскорбляли все священное. В конце 1846 г. огромный митинг в защиту «Молодой Ирландии», состоявший из рабочих, ремесленников и части средней буржуазии, собрался в Дублине. На митинге были резкие протесты против того, что пускались в ход все средства для уничтожения журнала «Нация», против того, например, что производилось сильнейшее давление на тех, кто осмеливался покупать и читать опальный орган. В ответ на эту демонстрацию епископ Броун в зале ассоциации 16 ноября произнес речь, в которой горячо предостерегал ирландцев от грозящей им со стороны «Молодой Ирландии» опасности: «Вы читали историю, джентльмены, и я надеюсь, что вы читали ее с пользой. Вы знаете, каковы были последствия во всех странах, где совершались революции или реформации, или реформы, или как вам угодно иначе их называть? Каковы были последствия? Нечестие, безнравственность и отсутствие повиновения престолу. Понадобилось бы целое столетие, чтобы после таких происшествий вернуть народ к какому-либо религиозному чувству или чувству повиновения. Как началась французская революция? Какие средства были усвоены, чтобы пустить ее в ход?.. Нужно ли нам слушать «Молодую Ирландию»? Можем ли мы хотя на одно мгновение допустить в своей среде эти принципы, которые ведут к якобинству и иному чудовищному злу?» Далее епископ говорил, что «молодые ирландцы» сеют неверие, безбожие и мечтают разъединить мирян и духовных лиц. Но вотще! Страна за ними не идет.

Сначала редакция «Нации» думала возражать на речь епископа Броуна, но потом оставила мысль о полемике. Не нужно забывать, как могущественна была всегда в Ирландии католическая церковь, чтобы понять смысл совета, данного редактору «Нации» одним старым его приятелем: «Никогда, дорогой мой, не бейтесь головой о стену, особенно о церковную стену!» В 1846 г., даже в конце его, «Молодая Ирландия» еще только шла в гору, но не достигла вершины. Высшая иерархия была на стороне О’Коннеля; из приходского духовенства несколько молодых священников в Дублине и других местах изъявляли неудовольствие по поводу нетерпимости генерального комитета ассоциации и симпатию по адресу «Молодой Ирландии», так что и в среде церковной речь епископа Броуна принята была не единодушно. Все нараставшее течение вздымалось выше и выше. После одного колоссального собрания, созванного приверженцами «Молодой Ирландии», старик О’Коннель, когда узнал обо всем, что там было, казался подавленным, не мог есть от волнения. Его пробовали утешить тем, что толпа пришла туда просто из любопытства, послушать молодых людей. «Вы ошибаетесь, друг мой, – сказал О’Коннель, – это был большой митинг, они – большая партия». Были люди, которые убеждали старого вождя помириться с «Молодой Ирландией». Сэр Кольмен однажды просил его об этом [49]49
  См. описание этой сцены в Four years of Irish history, стр 338.


[Закрыть]. «Нет, отец! – вскричал присутствовавший при разговоре сын О’Коннеля, Джон. – Мы не можем соединиться с этими людьми; скверные, неблагодарные интриганы они, мы их раздавим!» Больной, изможденный старик посмотрел на сына, потом на сэра Кольмана и сказал: «Вы видите, сэр Кольмен, я бессилен; вот мой лучший, любимый сын; вы слышите, что он сказал… Ничего нельзя теперь сделать…» Слабые попытки к примирению были сделаны, но ни к чему, разумеется, не привели.

Голод свирепствовал; зимняя стужа каждую ночь убивала людей, лишенных крова и топлива. Подавленный страшным зрелищем, мучимый болезнью, терзаемый ежедневным, несомненным для его ослабевшего, но все еще огромного ума падением былой силы и славы, О’Коннель приехал в Лондон в начале 1847 г., чтобы ехать оттуда дальше, на юг Европы, куда его посылали врачи.

8 февраля он в последний раз был в парламенте, где как раз шла речь о мерах к борьбе с ирландским голодом. Слабый, измученный старик, еле держась на ногах, просил всемогущее собрание подумать об Ирландии; его голос почти пропал, он говорил чуть слышно. Он сказал, что прямо испуган, видя, что палата недостаточно осведомлена об ужасающем положении Ирландии, о том, что десять тысяч детей умерли – пока – от голода и пять тысяч взрослых и что если не подать помощи, то умрет голодной смертью четверть всего населения страны. Он убеждал, что мало подписок, мало частных пожертвований, нужны мероприятия широчайших размеров, нужна государственная помощь в самом серьезном смысле слова. Своим невнятным, прерывающимся шопотом он просил представителей Великобритании сжалиться над Ирландией. «Она в ваших руках, в вашей власти. Если вы ее не спасете, она не сможет себя спасти». Он просил, чтобы помнили его искреннейшее предсказание: если парламент не поможет, то четверть ирландского народа умрет.

О’Коннелю нельзя было дольше задерживаться в Лондоне. В сопровождении сына, духовника своего Манли и одного слуги он уехал во Францию, чтобы оттуда отправиться в Италию. В Париже католическая партия захотела выразить свое почтение человеку, имя которого навсегда осталось связанным с эмансипацией католиков.

«Нас было пятнадцать или двадцать человек, не более, все неизвестных, кроме Монталамбера, который нас вел… О’Коннель, уже умирающий, вышел подышать немного на воздух. Мы ожидали его возвращения под аркадами улицы Риволи, у дверей скромного отеля, в котором он остановился. День кончался, печальный и дождливый зимний день… Мы заметили его в карете, и мы сняли шляпы… Мы поднялись опечаленные. Несмотря на усталость, О’Коннель хотел нас принять. Мы увидели его сидящим в кресле, укутанного одеялами, бледного и истощенного. Монталамбер обратился к нему с речью. Он отвечал несколькими словами, которые мы едва могли расслышать; «Не слабейте… Что касается меня, то я умираю… Приехать в Рим… Действуйте, мужество!..» Глубокая апатия ко всему окружающему все более овладевала О’Коннелем по мере того, как его везли дальше на юг. Путешествие было трудное, с долгими остановками, необыкновенно продолжительное. В Генуе болезнь обострилась, и 15 мая 1847 г. его не стало.

Эта жизнь оборвалась, когда Ирландия стояла перед одним из ужасных катаклизмов своей истории. Человек, труп которого лежал в номере генуэзской гостиницы, занимал огромное место в ирландской национальной жизни, и известие, что его уже нет на свете, должно было немедленно отозваться во всей стране. Многое сложное вдруг упростилось, многое далекое – страшно придвинулось. Новые люди стали на опустевшем месте.