Текст книги "Сочинения в двенадцати томах. Том 1"

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 65 страниц)

10

Лорд Эдуард Фицджеральд, вместе с Эмметом и О’Коннором заменивший Вольфа Тона во время его отсутствия в Ирландии и очень скоро после вступления своего в активную революционную деятельность предназначенный «Объединенными ирландцами» на пост главнокомандующего в ожидаемом восстании, родился в 1763 г. Он принадлежал к одной из самых аристократических семей Великобритании, его отец и старший брат носили титул герцогов Лейнстерских. Лорд Эдуард воспитывался во Франции, где и оставался до 1779 г. Шестнадцати лет он вернулся в Англию и, согласно традициям своего круга, поступил на военную службу. Вскоре его отправили в Америку, где кипела борьба между англичанами и восставшими колонистами. Совершенно из ряду вон выходящая храбрость юноши обратила на него внимание товарищей и главнокомандующего и дала ему весьма высокое (для его лет) положение в армии. Впрочем, вместе с войной окончилась и его военная карьера. Вернувшись в Ирландию, он вскоре сделался членом дублинского парламента (нижней палаты, по выбору от местечка Эти). Потянулись скучные годы, прямо убивавшие молодого человека, полного сил и энергии, которая еще никуда не была определенно направлена, но решительно не могла идти на выслушивание парламентской болтовни. Что дублинский парламент фактически совсем бессилен и является марионеткой Вильяма Питта (хотя Питту все-таки не нравилось существование этого учреждения), лорд Фицджеральд нимало не сомневался, как и все умные политики той эпохи, а так как он был человеком не слов, но действий, натурой активной по преимуществу, то ему иногда становилось прямо невмоготу сидеть все с одними и теми же людьми и слушать одно и то же. Он даже выражал мысль, что если бы не горячо любимая мать, то он уехал бы вон из Ирландии и принял бы участие в русско-турецкой войне, все равно, на стороне ли турок, или русских. Светская жизнь его интересовала очень мало, ничего он по душе себе не находил. Но история не дала ему стать «лишним человеком». Со второй половины 1780-х годов началось усиление брожения в Ирландии; лорд Фицджеральд присмотрелся к этому явлению и нашел, что не против турок и не против русских призван он сражаться. Но эта мысль созрела в нем далеко не сразу. Он много путешествовал в конце 1780-х годов по континенту и по Америке. Его бесконечно прельщали североамериканские политические порядки, – это, впрочем, было характерной и распространенной чертой европейской молодежи накануне французской революции. Вильям Питт уже что-то учуял не совсем благонадежное в молодом человеке, когда тот вернулся из путешествия, и, несмотря на знатную и сильную родню, решил ходу ему не давать. Демократические тенденции лорда Фицджеральда все усиливались. Его потянуло в Париж, где разыгрывалась революция, приковывая к себе все больше и больше тревожное и радостное, злобное и восторженное внимание всех политических лагерей европейского общества. В 1792 г. он женился на удивительной тогдашней красавице, которую звали Памелой и считали дочерью г-жи Жанлис и герцога Орлеанского. Памела была женщиной замечательной. Это поколение, подобно почти всякому революционному поколению, выдвинуло тип женщины-революционерки, не только старавшейся делать свою работу наравне с мужчинами, но и умевшей весьма часто поддержать в нужный момент бодрость духа товарищей. Мы ошиблись бы, причислив лэди Фицджеральд без оговорок к этому типу. Она была гораздо менее полезна и гораздо более сложна. Это был тонкий ум, из тех, по-видимому, умов, которые нуждаются очень часто в знаниях, но никогда не в средствах и способностях к осмыслению познаваемого. Она охотно и легко предавалась тем или иным идейным интересам; эстетическое начало было в ней сильно, а прирожденные эстетики иногда ненавидят гнет с примесью какой-то гадливости, т. е. ненавистью, которая если не сильнее, то прочнее всякой иной. Вот почему, быть может, она так скоро увлеклась планами и идеями своего мужа.

Лорд Эдуард Фицджеральд, окончательно превратившийся в ирландского революционера в 1792–1796 гг., с 1796 г. стал весьма видной величиной среди «Объединенных ирландцев» и объявил себя безусловным сторонником французского нашествия. Французские связи его жены далеко не всегда были ему полезны. Революционное правительство косо посматривало на лэди Памелу, в жилах которой текла королевская кровь; самому лорду Фицджеральду многими приписывалось желание стать королем независимой Ирландии. На деле ни муж, ни жена ничем не обнаружили ни аристократических тенденций, ни честолюбивых наклонностей. Вокруг на лорда Фицджеральда после первых же его действий по организации военных сил общества «Объединенных ирландцев» стали смотреть как на революционную величину первого ранга. Военная опытность помогала, природные способности еще больше. Он так же фанатично предался делу ирландской революции, как и Вольф Тон, но у него было больше чисто юношеского огня и меньше дипломатической сдержанности. Он был и лицом, и душой необыкновенно молод. И не только за организаторские способности его любили и ценили: его в несколько месяцев узнал весь народ, он стал, по выражению одного своего биографа, народным идолом, а для этого нужно нечто большее, чем только взвешиваемые умом заслуги или во всяком случае нужно нечто сверх заслуг. Его личность влекла к себе, и все воспоминания о нем близко его знавших сбиваются на дифирамб. Со своим живым, впечатлительным, увлекающимся характером, неглубоким, но быстро схватывающим умом он был более национален, нежели, например, Вольф Тон, и народная душа это уловила. Главный исполнительный комитет к общему восторгу назначил его генералиссимусом инсургентов в будущем восстании, и уже к весне 1798 г. лорд Фицджеральд не то что улучшил, а создал военную организацию, до сих пор существовавшую больше на бумаге, если понимать под организацией нечто планомерное, связывавшее отдельные, готовые к бою, кружки. И он, и жена его вносят какую-то поэтическую ноту в мрачные страницы ирландской истории конца XVIII в., но лэди Фицджеральд все-таки была чужой, случайной участницей событий, а ее муж ставил на карту свою жизнь и ни о чем, кроме успеха восстания, не думал.

И муж, и жена страстно любили Францию и французов и с надеждой ждали помощи. В 1796 г. всецело торжествовала мысль Вольфа Тона: не начинать ничего, пока не высадятся французы. Отсутствие Вольфа Тона в Ирландии не пропадало для страны даром.

11

Прибыв в Филадельфию, Вольф Тон почти тотчас же вступил в непосредственные сношения с Адэ, представителем Франции в Филадельфии. Он подал Адэ докладную записку о состоянии Ирландии и о существенных интересах, которые могли бы быть извлечены французским правительством из высадки в Ирландии. Он утверждал, что ирландцы всех вероисповеданий уже объединены ненавистью против англичан и что «руки их протянуты к Франции, прося о помощи».

Этот мемуар был во французском переводе представлен французской Директории и до поры до времени был положен под сукно. У Директории на руках находилась такая масса дел огромной важности, что проекты Вольфа Тона никак не могли сразу же занять внимание директоров. Но ирландцы скоро о себе напомнили. Весной 1796 г. лорд Фицджеральд ввиду переполнения Парижа шпионами Вильяма Питта отправился не в столицу Франции к ее центральному правительству, а в Гамбург, где и имел ряд свиданий с французским посланником Рейнаром. Повторяя уверения Вольфа Тона о полной подготовленности Ирландии к восстанию в случае своевременной помощи со стороны французов, Фицджеральд добавлял, что можно рассчитывать на 10 тысяч уже готовых и вооруженных людей и на 150 тысяч вооружающихся, и таких, на участие которых в восстании можно вполне рассчитывать. При этом добавлялось, что совершенно произвольные, часто вполне бессмысленные аресты, которые позволяет себе делать английское правительство, обозлили до последней степени самых мирных людей всех классов общества и что французская армия будет встречена всеми как избавительница. Директория с тем большим вниманием отнеслась к сообщению своего гамбургского представителя, что в Париж прибыл в эту же весну 1796 г. (вернее, еще зимой, в феврале) Вольф Тон, покинувший Америку, чтобы иметь возможность лично беседовать с французскими правителями. Фанатик очутился лицом к лицу с дипломатами, неискренними, холодными, осторожными и расчетливыми. И он быстро понял, как и что ему нужно говорить им, ибо сила чувства, постоянно и исключительно управлявшего всеми его действиями, не мешала ему зрело обсуждать каждое слово. Зная, что им и без его убеждения известна весьма хорошо польза для Франции прямого нападения на Англию в ее же собственных европейских владениях, он старался изо всех сил убедить французских генералов, мнение которых для Директории имело решающее значение, что исполнение этого проекта не представит никаких особых затруднений. Ему удалось убедить их, что в английском флоте есть много ирландцев, которые в критическую минуту могут оставить английский флаг; что силы англичан разбросаны (и не могут не быть разбросаны) по враждебной им стране, где сообщения чрезвычайно плохи; что вполне мыслимо нападение даже на берега самой Англии, не только Ирландии.

Французского языка Вольф Тон не знал и ни единого знакомого в Париже не имел, и однако успел быстро добраться до самого Карно, до Гоша, до людей, серьезно поставленных в официальном мире. Он понравился в конце концов всем, с кем он в Париже встречался, и ему дали военный чин во французской армии. Он убеждал французских генералов, что необходимо ввезти в Ирландию возможно больше оружия и всяких военных припасов для вооружения «Объединенных ирландцев» и всех инсургентов вообще. По его мнению, для успеха предприятия необходимо было высадить 20 тысяч человек, а минимальная цифра десанта должна была бы быть, по его словам, 5 тысяч. По его подсчету, в Ирландии жило 4½ миллиона человек, а из них только 450 тысяч англиканского исповедания (по его статистике, 3 150 000 ирландцев-католиков и 900 тысяч ирландцев-протестантов-диссентеров, т. е. главным образом пресвитериан; статистика эта, впрочем, точностью отнюдь не отличалась, хотя в общих чертах давала приблизительное представление о положении вещей). Тотчас после высадки, говорил Тон, возгорится и удастся общее восстание, а затем земли и собственность англичан все будут конфискованы, французы гарантируют Ирландии ее независимость, и в стране соберется конвент представителей ирландской нации. Затем Ирландия будет провозглашена независимой республикой.

Карно и Гош весьма благосклонно отнеслись к плану Вольфа Тона, но Директории все же хотелось, чтобы в Ирландии вспыхнуло восстание еще до появления французских войск. Однако и Тон, и (независимо от него) лорд Фицджеральд со своим товарищем О’Коннором – все отвергли самым решительным образом предложение Директории. Впрочем, в Париже на этом не особенно настаивали. Время было горячее, только что была завоевана Северная Италия, перед французами бежали одна за другой старые европейские армии, и очень многое стало казаться легким и возможным. Гош взял на себя начальство над десантным отрядом, и самый отряд (около 15 тысяч человек) был достаточно велик, но Вольфа Тона приводил в отчаяние французский флот. Он видел, что могучая на континенте нация на море будет непременно побита англичанами, и единственной его надеждой было избегнуть как-нибудь встречи с английским флотом. Солдаты были посажены на 43 судна различных наименований и размеров и 15 декабря 1796 г. отплыли из Бреста на северо-запад. Вольф Тон был с ними.

Несчастья начались почти тотчас по отплытии. Один корабль затонул, другие отбились от экспедиции и никак не могли найти дорогу. Что было хуже всего, это то обстоятельство, что уже через 2 дня после отплытия от экспедиции отнесло корабль, на котором находился главнокомандующий, генерал Гош. Силясь нагнать своих, корабль встретился с английским фрегатом, который преследовал его несколько часов подряд.

Затем жестокий шторм унес его еще дальше, и в конце концов Гош вернулся во Францию, ничего не зная об участи своей экспедиции. «Морские дела, вижу я, не из сильных наших сторон», – с грустной иронией пишет Вольф Тон в своем дневнике. Все же остатки этого разбросанного флота (около 7 тысяч солдат на 15 судах) вошли в залив Бантри 22 декабря, спустя неделю после отплытия. На берегах все было тихо и спокойно.

Английские власти сначала страшно встревожились, но вскоре начали собирать серьезные силы, раньше нежели Груши (заменивший отсутствовавшего Гоша) решил, что ему делать. Наконец, он решился все-таки высадиться, несмотря на поистине отчаянные обстоятельства, на уменьшение почти втрое десантного отряда еще до встречи с врагом. Но несчастье продолжало преследовать экспедицию. Флот стоял в заливе, и нужно было подойти совсем к берегу, чтобы начать высадку. Поднялся страшный ураган и свирепствовал день, ночь и следующий день. Высаживаться при урагане не было ни малейшей возможности, а после него – не усматривалось никакого смысла, ибо англичане за это время успели сосредоточить значительные силы на суше, да и флот их мог налететь с моря на французские корабли и потопить их. Было решено уйти назад как можно скорее, и 1–2 января 1797 г., через 17–18 дней после отплытия, экспедиция по частям начала прибывать в брестскую гавань; в течение первых недель января вернулись и те, которых отнесло в сторону еще при первых шагах экспедиции в открытом море. Предприятие кончилось без единого выстрела.

Английские историки любят сравнивать декабрьские морские бури 1796 г. с тем ураганом, который избавил Англию в 1588 г. от непобедимой армады. Но, конечно, подобное сравнение довольно натянуто: опасность на этот раз была для Англии несравненно меньше. Тем не менее слепой случай избавил англичан от весьма серьезного осложнения ирландских дел, и они решили во что бы то ни стало потушить беспорядки раньше, нежели французы снова явятся. А что подобное может случиться, что Вольф Тон, несмотря на крах вызванной им с огромными усилиями экспедиции, снова с прежней неукротимой энергией хлопочет перед французским правительством о повторении предприятия, об этом в течение всего 1797 г. шпионы Вильяма Питта, находившиеся в Париже, не переставали доносить по начальству. Еще в 1796 г. администрация при полнейшем одобрении и соучастии дублинского парламента провела «Акт об инсуррекции», согласно которому смертная казнь грозила всем, произнесшим «беззаконные присяги», т. е., другими словами, всем «Объединенным ирландцам». Обыски у католиков, приводившие к открытию огнестрельного или холодного оружия, кончались самыми варварскими репрессиями; оранжисты уже официально провозглашались опорой трона и верными сынами отечества. Революционеры видели, что правительство изо всех сил хочет вызвать их на бой немедленно, пока они не готовы. Лорд Фицджеральд и его товарищи всеми зависевшими от них средствами сдерживали своих соратников, чтобы не разрушить общей программы действий, чтобы подождать, чем кончатся новые усилия и старания Вольфа Тона в Париже. Но сдерживать ирландцев становилось все труднее и труднее.

В сущности, восстание было во многих местностях в ходу уже в 1796 г., а репрессии тоже достигли такой степени и таких размеров, что, казалось, в ближайшем будущем могли в худшем случае остаться лишь в прежнем виде, но никак не усилиться, ибо усилиться было невозможно. Но в 1797 г., после первой попытки французской высадки, обнаружилось, что в этой области прогресс всегда возможен. Вот что говорил 22 ноября 1797 г. в британской палате лордов один из очень немногих там более или менее беспристрастных людей: «Милорды! Я видел в Ирландии самую нелепую и самую отвратительную тиранию, под какой когда-либо стонала нация. Нет в Ирландии, милорды, ни одного человека, которого нельзя было бы выхватить из его дома в любой час дня и ночи, подвергнуть строжайшему заточению, лишить всякого сообщения с людьми, ведущими его дела; с которым нельзя было бы обращаться самым жестоким и оскорбительным образом, причем он вовсе не знал бы даже, в каком преступлении он обвиняется и из какого источника вышло донесение против него. Ваши сиятельства до сих пор чувствовали отвращение к инквизиции. Но в чем же это страшное установление отличается от системы, проводимой в Ирландии? Правда, люди не растягивались на пытальной раме в Ирландии, потому что под руками не оказалось этого страшного снаряда. Но я знаю примеры, когда люди в Ирландии ставились на острые столбики, пока не лишались чувств; когда они приходили в сознание, их снова ставили, пока они вторично не лишались чувств; когда они вторично приходили в сознание, их в третий раз ставили на столбики, пока они в третий раз не падали в обморок; и все это, чтобы исторгнуть от пытаемых страдальцев признание либо в их собственной виновности, либо в виновности их ближних. Но я могу пойти еще дальше: людей подвергали полуповешению (полузадушению) и потом возвращали к жизни, чтобы страхом повторения этого наказания заставить их признаться в преступлениях, в которых их обвиняли». Все это было чистейшей правдой, и оратор далеко не перечислил того, что вытворялось либо властями, либо отрядами оранжистов, когда им удавалось поймать лиц, могущих, по их мнению, знать важные тайны инсургентов. Впрочем, пытки и квалифицированные казни постигали и рядовых участников восстания. Инсургенты тоже в 1797 г. намечали тех лиц из чиновников, офицеров и частных лиц – оранжистов, которые казались им вреднее других, и убивали их. Эти убийства иногда происходили из засады, иногда же отряд инсургентов являлся в поместье и требовал выдачи искомого лица под угрозой истребления всех остальных, и если выдача не происходила тотчас же, нападавшие приводили в исполнение свою угрозу. Борьба свирепела. Еще не вся Ирландия была ею охвачена, но уже английские военные власти чувствовали себя в весьма затруднительном состоянии, ибо им приходилось слишком широко разбрасывать имевшиеся в их распоряжении силы. С 1796 г. необыкновенно участились убийства сыщиков, а также свидетелей, дававших показания в политических процессах в пользу обвинения, судей, известных своей суровостью, администраторов, проявлявших наибольшую активность. Террористическая тенденция проявлялась все чаще и решительнее, но «Объединенные ирландцы» оставались к ней не причастны; подобно всякой организации, ведущей широкую революционную пропаганду с конечной целью всеобщего национального восстания, они опасались вводить террор в свою программу уже потому, что это de facto изменило бы все методы их действий. Действовало еще и то, что главные члены общества считали террористическую борьбу не выдерживающей критики с точки зрения нравственности. Но были среди этой ассоциации и другие голоса (особенно между самыми низшими в иерархическом смысле кружками). Они утверждали, что при образе действий, какого стало придерживаться английское правительство, им не остается ничего другого, как отвечать на систематические насилия систематическими насилиями, на убийства отдельных лиц убийствами отдельных лиц, на виселицу – ножом. В феврале 1797 г. произошли аресты чуть ли не во всех главных городах Ирландии, а затем полицейские ночные набеги уже не прекращались.

Была разгромлена и прекратилась вскоре после этого газета Самуэля Нильсона «Северная звезда», и завелось несколько новых, регулярно и нерегулярно выходивших органов, из которых некоторые (например, «Press») приняли явно террористическую окраску. С конца 1796 и начала 1797 г. управление всеми делами организации «Объединенных ирландцев» перешло в руки Томаса-Эддиса Эммета, юриста, известного своими обширными познаниями, ораторским талантом и, что в данном случае было гораздо существенное, организаторскими способностями; кроме него, большое значение в обществе получили Артур О’Коннор, Тилинг, Мак-Невин. Гражданская организация общества с этих пор (с зимы 1796/97 г.) тесно сплетается с новой, теперь впервые выработанной, чисто военной, основанной на превращении годных к военной службе членов общества (конечно, по их желанию) в солдат с выборными офицерами во главе и с исполнительным верховным комитетом в качестве главного штаба.

В начале 1798 г. всех членов общества «Объединенных ирландцев» было около 500 тысяч, а из них готовых к начатию военных действий насчитывалось лордом Фицджеральдом 279 896 человек. И замечательное дело: террористическая тенденция, несмотря на резко отрицательное к ней отношение таких вождей, как Томас Эммет и его товарищи, самым явственным образом все шире и неудержимее просачивалась в организацию, и целая масса маленьких низших комитетов, решительно во всем послушная главным предводителям, только в этом за ними не следовала. Но время наступило столь горячее, что как-то совсем это обстоятельство не вызывало раскола в обществе. Сегодня происходило сражение с войсками, завтра засекали пленных инсургентов, послезавтра офицера, распорядившегося насчет экзекуции, находили с проломленной головой, а там шли опять сражения, новые казни и новые убийства.

С лета 1797 г. появился (конечно, тайно печатаемый и распространяемый) специально террористический орган «Union Star» в Дублине. Томас Эммет резко отвернулся от этого издания, но ожесточение против Англии так быстро нарастало, что даже из главных вождей, хранивших до сих пор нерушимо программу целей и действий своей партии, некоторые, по-видимому, стали относиться к террору уже гораздо сочувственнее. По крайней мере шпион Мак-Нелли (о котором у нас уже была речь) уведомил к концу 1797 г. вице-короля лорда Кэмдена, что О’Коннор, Фицджеральд и Мак-Невин защищают систему отдельных убийств, а остальные настроены умеренно. Систематически истреблялись, как уже было сказано, шпионы и свидетели, показывавшие на суде против подсудимых. В Уэстмисе летом 1797 г. на одного из таких свидетелей, Мак-Мэнэса [10]10
  Там же, стр. 343–344.


[Закрыть], напало несколько человек с оружием в руках; он бросился бежать и пробежал, преследуемый по пятам, полмили, причем в него не переставали стрелять. Уже раненный, он вбежал в ближайшую хижину, где началась отчаянная схватка, во время которой раненому Мак-Мэнэсу удалось выбежать из хижины. Он подхватил мимо шедшую девушку, думая этим защититься от выстрелов, но нападавшие прострелили руку девушки, убили наконец Мак-Мэнэса и растерзали труп на мелкие кусочки. Англичане отвечали на такие нападения сжиганием домов, где приблизительно, по их расчету, могли укрыться убийцы, а иногда целых деревень, откуда они могли получить помощь. Широчайшим образом практиковалось с 1797 г. засекание до смерти, причем ни власти, ни исполнители не подвергались никакой ответственности за то, что «исправительное» наказание, предпринятое ими, превращалось (будто бы случайно) в квалифицированную смертную казнь. Идея подобного случайного превращения была впоследствии перенесена в Россию Аракчеевым и Клейнмихелем (см., например, Н. С. Лескова «Захудалый род», рассказ о гробах, заготовленных еще до экзекуции), но для европейских владений Англии подобные действия даже в конце XVIII в. уже становились редкостью. Особенной свирепостью отличались солдаты нетуземного происхождения, привезенные специально для усмирения из Англии. Солдатские постои кончались весьма часто в первые же дни расквартирования убийствами хозяев, изнасилованием их жен и дочерей, разграблением имущества, а иногда с целью скрыть все эти злодейства – поджогами домов (хотя, впрочем, военное начальство являло собой в этом смысле образец кротости и снисходительности). Английские власти метались, не зная, с чего им начать, как предупредить взрыв всеобщего восстания, подготовляемого в стране, ибо они этого взрыва боялись гораздо более еще, нежели на самом деле с их точки зрения было бы нужно.

Вильям Питт относился к делу более хладнокровно, нежели вице-король, но и он не мог быть спокоен ввиду несомненных стремлений Вольфа Тона вызвать вторичную французскую завоевательную экспедицию.

Серьезная уже в 1796 г. и усилившаяся в 1797 г. революционная борьба, формирование инсургентских отрядов, убийства террористического характера, все это рассматривалось «Объединенными ирландцами» только как прелюдия к всеобщему восстанию, и это их воззрение через Мак-Нелли и других сыщиков было известно вице-королю. Французы обещали прислать подмогу весной 1798 г., и эта весна сделалась в глазах обеих борющихся сторон тем грозным, критическим поворотом, которому предстояло окончательно решить судьбу восстания. Вице-король понимал, что в такое время арестовать главных вождей «Объединенных ирландцев» является делом первой необходимости. Но Мак-Нелли помочь тут не мог сколько-нибудь серьезно, он называл некоторые имена, но бездоказательно вследствие конспиративных мер, принятых для охраны исполнительного комитета и провинциальных директорий. Помог другой, Томас Рейнольдс, которого можно по справедливости назвать одним из самых страшных доносчиков, какие только когда-либо занимались этой специальностью. Он был братом жены Вольфа Тона и находился в числе близких людей к вождям восстания вообще и к лорду Фицджеральду в частности. Хотя и были слухи, что он не чист на руку, но в общем к нему в организации относились наилучшим образом и даже выбрали в члены одного из важнейших комитетов второго порядка (лейнстерской провинциальной директории). Он-то и явился с предложением своих услуг вице-королю. Он заявил, что ему показали список 80 лиц, которые прежде всего будут умерщвлены восставшими, и вот он из сожаления к намеченным жертвам решил предать своих товарищей и расстроить их план. А также он просит ассигновать ему 500 фунтов стерлингов в виде подъемных денег на выезд из Ирландии, ибо если он тут останется, то его, разумеется, убьют. Кроме того, он желает, чтобы о его доносительстве не говорилось, чтобы его не преследовали за прежние грехи и чтобы, кроме того, его не заставляли быть и дальше доносчиком на «Объединенных ирландцев». Услуги были приняты с восторгом. Правда, у майора Сирра, заведовавшего политическим сыском, был под рукой так называемый «батальон свидетелей» для показания на суде (под присягой) всего того, в истинности чего убедит их предварительно непосредственное их начальство; были и специально приспособленные деятели для рекогносцировок и разведок. Но тут являлся в одном лице и будущий важный свидетель на суде, и непосредственно нужный предатель, без которого никак нельзя было найти места, где укрылись заговорщики. 12 марта 1798 г. у Оливера Бонда в Дублине собралось (считая с хозяином) 15 человек, принадлежавших к числу серьезнейших руководителей «Объединенных ирландцев»; между ними заседал и Томас Рейнольдс. Полиция нагрянула, когда все уже были в сборе, и арестовала присутствовавших. Спустя 4 месяца некоторые из них вследствие показаний Рейнольдса были повешены (Мак-Кэн, Вильям Борн), другие подверглись более или менее продолжительному заключению. До самого процесса, когда свидетельские показания Рейнольдса уже окончательно выяснили, кто именно погубил собравшихся у Бонда, полиция еще могла широко пользоваться услугами этого человека. Дело в том, что хотя подозрения сразу пали на продолжавшего пользоваться свободой Рейнольдса, но он успел отчасти их рассеять. Вскоре после ареста 14-ти, поздно ночью Рейнольдс натолкнулся на Самуэла Нильсона, редактора закрытой «Северной звезды» и друга Вольфа Тона (см. о нем раздел 7 этих очерков). Нильсон потребовал от Рейнольдса, чтобы тот шел за ним. Улица была совершенно пуста, а Нильсон отличался гигантским телосложением и был вооружен. Рейнольдс пошел за ним. Когда они зашли в совершенно глухой закоулок, Нильсон приставил пистолет к груди Рейнольдса и сказал: «Что должен я сделать негодяю, который вкрался бы в мое доверие с целью предать меня?» На это Рейнольдс холодно, твердо и вполне спокойно ответил: «Вы должны были бы прострелить ему сердце». Тогда пораженный Нильсон смутился, опустил оружие и ушел прочь. Вот эта-то история на беду «Объединенных ирландцев» и поселила в их умах сомнение в виновности Рейнольдса, и он мог еще некоторое время действовать, спасенный самообладанием от верной гибели.

На другой день после ареста у Бонда, 13 марта 1798 г., продолжались деятельнейшим образом новые и новые обыски и аресты, и масса лиц по указаниям Рейнольдса была арестована и в этот и в следующие дни. Но главный, лорд Фицджеральд, не отыскивался. Лорд Фицджеральд продолжал неутомимо работать над окончанием военных приготовлений. Как военный организатор он был незаменим. У него не было таких огромных дарований государственного человека, какие были у Вольфа Тона; он не мог из общественного настроения создать политическую мысль, из политической мысли – политическую организацию, из ничего создать правильно поставленную пропаганду, от пропаганды толкнуть общество в революцию. Но производить непрерывные тайные наборы будущих революционных солдат, доставать деньги, покупать и распределять оружие, вдохновлять всех и вся вокруг себя своей твердой уверенностью в победе – все это взял на свои молодые плечи лорд Фицджеральд. После Вольфа Тона он может назваться по всей справедливости главным подготовителем восстания. Отношение к нему «Объединенных ирландцев», в особенности же тех, которые готовились принять непосредственное военное участие в затеваемом предприятии, напоминает отношение солдат Густава-Адольфа к своему вождю. Всего несколько месяцев действовал лорд Фицджеральд на революционном поприще, но «Объединенные ирландцы» могли быть спокойны относительно чисто военной стороны предприятия: все, что при данных обстоятельствах можно было сделать, было сделано. Но нужно было озаботиться и о невоенных делах. После ареста у Бонда последовали столь же важные аресты – Томаса Эммета и других руководителей предприятия. Необходима была немедленно замена, ибо исполнительный комитет опустел.