Текст книги "Сочинения в двенадцати томах. Том 1"

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 65 страниц)

2

Сначала очертим влияние блаженного Августина на «Утопию», ибо оно несравненно меньше влияния платоновского.

Фактические доказательства знакомства Томаса Мора с «De civitate Dei» неопровержимы: как уже указывалось в первой главе, будущий автор «Утопии» читал об этом трактате Августина лекции в церкви св. Лаврентия (около 1500 г.) и имел, по словам своего зятя Ропера, большой успех [242]242
  Roper W. Цит. соч., стр. 5.


[Закрыть]. При общей и постоянной религиозности Томаса Мора легко понять, насколько мог увлечь и заинтересовать его писатель, подобный блаженному Августину; а внешние впечатления Томаса Мора в эпоху написания «Утопии» были такого рода, что вдумчивый ум гуманиста мог вспомнить трактат отца церкви. Августин начал свою книгу в 413 г., через 3 года после страшного разгрома Рима Аларихом, окончил ее в 427 г., когда восходила звезда Аттилы.

В это ужасное время, казалось, рушится миропорядок, чтобы дать место чему-то совсем новому, неизведанному. Потрясающие события, сменявшие быстро одно другое, окончились взятием Рима, т. е. такой катастрофой, которая, как это достоверно известно, внушила мистический ужас не только побежденным, но и победителям. Вполне естественны были запросы, что вызвало все эти неслыханные бедствия и что может их предотвратить в будущем. Языческое общество склонно было сближать грозные нашествия варваров с появлением и распространением христианства, и блаженный Августин в своем трактате как бы аргументирует против этого взгляда. Колоссальные события современности захватили и его, самая громадность их требовала более или менее обстоятельного разъяснения. Блаженный Августин строит теорию совместного и единовременного сосуществования на земле двух государств (civitates): одного греховного, плотеугоднического, а другого – праведного, божьего (civitas Dei). Ко второму принадлежали и принадлежат все, повинующиеся господу и заветам его, к первому – огромное большинство людей, живущих не под сенью правды. Противоположение и сравнение этих двух «государств» и составляет содержание книги Августина: все беды видимого мира происходят в «государстве» земном, греховном, а общество (или «государство») праведных людей от этих зол может пострадать плотью, но не духом, и во всяком случае в бедствиях и зле неповинно: по самой сущности своей оно стоит вдали от греха. Это сопоставление двух категорий, двух обществ людей, одинаковых по природе своей, но неодинаковых по духу, проходит красной нитью через трактаты блаженного Августина и Томаса Мора. «Две любви, – восклицает Августин, – создали два общества: любовь к себе, доходящая до забвения бога, создала земное общество (т. е. греховное – Е. Т.), любовь к богу до забвения себя создала общество небесное» [243]243
  De civitate Dei. Paris, Garnier, 1899. Книга XIV, гл. XXVIII: Fecerunt itaque civitates duas amores duo, terrenam scilicet amor sui usque ad contemptum Dei, caelestem vero amor Dei usque ad contemptum sui.


[Закрыть]. У Томаса Мора мы находим те же указания, но в несколько измененной форме: греховному обществу Августина у него соответствуют главным образом управляющие и владеющие классы Европы (в частности Англии), небесному обществу соответствует Утопия. У Августина себялюбие играет роль высшего морального фактора, царящего в греховном обществе, у Томаса Мора – в особенности одна форма себялюбия, тщеславие [244]244
  Utopia, стр. 114: …haec auerni serpens, mortalium pererrans pectora, ne meliorem uitae capessant uiam, uelut remora retrahit ac remoratur, etc., etc.


[Закрыть], за ней корысть и т. д. Августиновской «любви к богу», царящей в «небесном обществе», соответствуют в «Утопии» повиновение и привязанность к идеальным законам, которые, по мнению Томаса Мора, находятся в полном согласии с заветами Христа. Мир душевный, спокойствие совести оба автора считают счастьем для человека, и оба почти одинаковыми даже словами говорят с этой общей своей точки зрения о семейных отношениях. «Человек должен, – говорит Августин [245]245
  De civitate Dei, книга XIX, гл. XIV: (Sic uxori, sic filiis, sic domesticis, sic ceteris quibus potuerit hominibus)… consuli velit; ac per hoc erit pacatus… etc.


[Закрыть],– радеть о своей жене, детях, слугах – о всех людях, каким только может быть полезен… и этим он будет умиротворен». У Августина «жена повинуется мужу, дети – родителям, слуги – господам», у Томаса Мора мы видим то же самое. Даже и пояснения о том, что такое надо понимать под словом «повелевают» в семейном быту, одинаковы у Августина и Томаса Мора. «Они (мужья, отцы, господа – Е. Т.) повелевают не алчностью ко власти, но (лежащим на них – Е. Т.) долгом милости (радения); не гордостью властвования, но милосердием и заботливостью, – вот что говорит блаженный Августин [246]246
  Там же.


[Закрыть], то же самое говорит и Томас Мор. Мир семейный у Августина играет большую роль, и Томас Мор заставляет утопийцев перед отправлением в церковь мириться со всеми домашними, причем они каются друг другу в неприязни, если таковая была, и уже с облегченной душой отправляются в храм [247]247
  Utopia, стр. 108: …ita si qua se nubecula domesticae simultatis offuderat, tali satisfactione (испрощением прощения – E. T.) discutitur, ut animo puro ac sereno sacrificiis intersint.


[Закрыть]. О военном славолюбии оба автора одинакового мнения. «Чем больше человек свободен от этой нечисти, тем более приближается он к богу», – читаем мы у блаженного Августина в пятой книге (глава XIV), где он говорит о римлянах [248]248
  De civitate Dei, книга V, гл. XIV: Tanto enim quisque est Deo similior, quanto et ab hac inmunditia mundior.


[Закрыть]. Томас Мор весьма многозначительно отзывается о народах, которые довольствуются тем, что счастливы, и не заботятся о военной славе (gloriolae, как он презрительно ее называет). Но и Августин, и Томас Мор одинаково подчеркивают всю трудность избавиться от стремления к славе, от тщеславия.

«Хотя, – признается Августин, – трудно в этой жизни совершенно вырвать (эту страсть – Е. Т.) из сердца… тем не менее жажду славы должна превозмочь любовь к справедливости» [249]249
  Там же: Quae in hac vita etsi non funditus eradicatur ex corde… etc.


[Закрыть]. Буквально теми же словами вторит Августину Томас Мор: «Хотя, она (эта страсть, т. е. тщеславие – Е. Т.) слишком крепко укоренилась в людях, чтобы можно было легко ее вырвать» [250]250
  Utopia, стр. 114: Quae quoniam pressius hominibus infixa est, quam ut facile possit euelli…


[Закрыть], тем не менее утопийцы, возлюбив справедливость, от этой страсти избавились. «Земное общество» Августина и все неутопийские общества Томаса Мора одинаково раздираются кровавыми ссорами и междоусобиями [251]251
  De civitate Dei, книга XV, гл. IV: …civitas ista adversus se ipsam plerumque dividitur litigando, bellando atque pugnando…


[Закрыть], и тут глубоко значительна еще одна общая черта: в порицаемых обществах ни Августин, ни Томас Мор не находят счастливых. У них и побежденные несчастны, и победители счастья не достигают. В самом деле, как отзывается Августин о победах и поражениях земных? Он называет победы (притом всякие земные победы) смертоносными, mortiferae [252]252
  Там же: …aut mortiferas, aut certe mortales…


[Закрыть], или смертными, т. е. бесплодными, скоро преходящими (mortales). Смертоносна победа тогда, если она вскружит голову победителю [253]253
  Там же …et si quidem, cum vicerit, superbius extollitur, etiam mortifera.


[Закрыть], он превознесется, пустится в рискованные предприятия и погибнет; скоропреходяща же она всегда, ибо нельзя вечно властвовать над однажды побежденными [254]254
  Там же: Neque enim semper dominari poterit permanendo eis, quos potuerit subiugare vincendo.


[Закрыть]. Оставим уже в стороне буквальное повторение Томасом Мором этой мысли, когда он говорит о том, что, покорив чужую страну, царь ахорийцев принужден был с усилиями поддерживать в ней свое владычество и что его подданным, которым стало невмоготу подобное положение дел, пришлось понудить его отказаться от завоевания [255]255
  Utopia, стр. 31–32: …uiderunt nihilo sibi minus esse molestiae in retinendo, quam in quaerendo pertulerunt… etc.


[Закрыть]. Спросим себя лишь, есть ли, по мнению Мора, счастливые люди в современной ему Европе? Нет, он их не находит. Мы уже приводили в предшествующей главе его суждение о богачах; он полагает, что и они счастьем не пользуются, что страх потери денег или жизни, ослепление тщеславием не дают им насладиться богатствами [256]256
  Там же, стр. 114.


[Закрыть]. «Богатые» Томаса Мора – это «победители» Августина, т. е. восторжествовавшие в греховном, дурном обществе: первые восторжествовали над разоренными «бедняками» (в Англии и Европе – Томаса Мора), вторые восторжествовали над побежденными (в «civitate terrena» Августина), но если несчастны побежденные, то не сладко и победителям. Указываемая нами черта сходства весьма знаменательна: она показывает, что Томас Мор, внимательно изучавший Августина, счел возможным бороться против окружавших его зол тем же оружием, каким африканский епископ боролся против греховного мира: он стремится показать, что зло, угнетающее бедных, проникающее, как ему кажется, весь социальный уклад, не имеет оправдания ни с какой точки зрения, даже с точки зрения людей, на пользу которых, казалось бы, зло это и существует и руками которых оно творится; точно так же и Августин доказывает, что ни с какой точки зрения греховное общество оправдания не заслуживает и ждать не может.

Мы совершенно не касаемся тех мест в трактате Августина и в «Утопии», которые затрагивают вопрос о религии, ибо оба были христиане, горячо верующие, а поэтому совпадения в мнениях тут ничего не могли бы доказать. Гораздо важнее отдельных черт сходства, подмеченных нами, одна, общего характера, уже затронутая здесь: оба трактата построены на противопоставлении идеального и греховного обществ, и в этом отношении, т. е. в смысле литературной внешности, архитектуры работы, и Августин, и Томас Мор непосредственно примыкают друг к другу: за тысячу сто лет, отделяющие их, нет ни одного писателя, который в указанной характерной черте мог назваться звеном, соединяющим Августина и его ревностного читателя, автора «Утопии». Конечно, времена Августина отмечены более всеобщими, грандиозными бедствиями, нежели времена Томаса Мора, но при моральной чуткости английского гуманиста, при сильно бившейся в нем жилке общественных интересов, беды нескольких десятков тысяч мелких арендаторов, быстрый темп и безнадежность их разорения могли сообщить ходу его мыслей толчок в том же направлении, в каком получили его мысли Августина: восходя от видимых отдельных фактов к общим, первый усмотрел причину бед в существовании частной собственности, поддерживаемой людскими пороками, второй – в существовании греха и соблазна. Громадность общих причин не позволяла уму отдохнуть на проектах частичных поправок и улучшений, и Томас Мор отдохнул душой, лишь построив цельный идеал «Утопии», где нет «первопричины» бедствий; Августин нашел (и показал средним векам) успокоение и совершенство в «государстве божьем», где нет греха и соблазна. У Томаса Мора этот ход мыслей, несомненно, обусловливался до известной степени и знакомством с трактатом блаженного Августина, следы влияния которого проявились и в общем построении книги Мора, и в указанных нами частностях. Отнюдь не преувеличивая влияния Августина, мы тем менее считали возможным умолчать о том, что отмеченная особенность литературной внешности «Утопии», встречающаяся у Августина (и только у него одного до времен Мора), совершенно отсутствует у другого писателя, произведения которого в гораздо большей мере повлияли на «Утопию» и к которому мы теперь обратимся.

3

У нас нет недостатка в доказательствах фактического знакомства Томаса Мора с философией Платона. Гуманист конца XV и начала XVI в. и не мог не быть знакомым с произведениями этого философа, который в течение всего XV в. играл в умственной жизни образованного общества Европы такую же роль, как Аверроэс и Аристотель – в XIV в., Аристотель – в X–XIII вв., Августин – в первую половину средних веков, св. Павел – в эпоху реформации. Томас Мор был одним из тех гуманистов, которые по всем навыкам своего мышления склонны были искать корней и начала всего хорошего у классических народов. Припомним то трогательное по своей наивности место «Утопии», где Томас Мор среди всяческих восхвалений утопийцев и их государства не задумывается, вопреки всякой логике и географии, вывести их происхождение от древних греков. Рассказав о той изумительной легкости и быстроте, с которыми утопийцы овладели греческим языком и начали читать привезенные Гитлодеем книги, Гитлодей заявляет, что, по его мнению, это объясняется некоторым давнишним знакомством утопийцев с греческими словами: «Я подозреваю, что этот народ ведет свое происхождение от греков» и т. д.[257]257
  Там же, стр. 80: Suspicor enim eam gentem a graecis originem duxisse… etc., etc.


[Закрыть] Только греческого происхождения и знакомства с греческой литературой не хватало бы счастливым утопийцам в глазах читателя XVI в., но греческое происхождение их удостоверено Гитлодеем, что же касается до литературы, то Гитлодей привез им несколько книг. В списке этих книг первое место занимает Платон. [258]258
  Там же.


[Закрыть] Если, по мнению Томаса Мора, старый свет обогнал утопийцев только в одном-единственном отношении [259]259
  Там же: …si essent Graecorum exemplaria librorum, codices deesse non possent.


[Закрыть], именно в обладании «несравненной» греческой литературой, и если утопийцы сами так это понимают, что спешат ввести у себя книгопечатание с целью печатать греческие книги, и только нуждаются в рукописях [260]260
  Мы говорим лишь о том, что, по словам Мора, является в его глазах творением человеческого ума.


[Закрыть], то что же удивительного, если Томас Мор, рисуя идеальное государство, стал искать образчика его в той же греческой литературе? Прямых ссылок на Платона и именно на его произведения по социальной философии также можно в «Утопии» найти несколько.

Томас Мор приводит, обращаясь к Гитлодею, цитату из Платона относительно счастья государств, в которых либо правители– философы, либо философам поручено управление [261]261
  Utopia, стр. 30.


[Закрыть]. Далее, на 37-й странице «Утопии», находим уже прямое указание на то, что социальное счастье мыслимо лишь при общности имуществ, «которое изображает Платон в своей «Республике» или которое осуществляется утопийцами в их стране» [262]262
  …quae fingit Plato in sua Republica, aut ea quae faciunt Utopienses in sua…


[Закрыть]. На следующей странице снова приводится цитата из Платона, а немного дальше воздается хвала Платону, отказывавшемуся писать законы для тех народов, которые не хотят отменить у себя частную собственность; Гитлодей подчеркивает свое полное согласие с греческим философом [263]263
  Utopia, стр. 38.


[Закрыть].

Итак, фактическое знакомство с Платоном, и именно с его общественными построениями, вполне констатируется и биографией Томаса Мора и цитатами из «Утопии». Чтобы уже покончить с затронутыми тут вопросами о восторженном отношении Томаса Мора к классическим народам, прибавим еще, что римлян он ценил, по-видимому, гораздо больше как государственных практических деятелей, нежели как творцов литературы. Во вступительном (уже разобранном в третьей главе настоящей работы) диалоге, предлагая воров не казнить, но посылать на работы, Гитлодей ссылается при этом на пример римлян, «опытнейших людей в управлении государством» [264]264
  Там же: Aequior Platoni fio… etc.


[Закрыть]; напротив, философию римскую он не ставил ни во что, и Гитлодей даже не рискнул научить утопийцев латинскому языку, боясь, что «кроме поэтов и историков, тем ничего больше из римской литературы не понравится» [265]265
  Там же, стр. 23: Romanis administrandae reipublicae peritissimis.


[Закрыть]. Итак, только греческая философия и «царь» ее, Платон, могли быть достойными образцами для подражания. Теперь посмотрим, как отразилось это влияние на построении «Утопии».

Если между обстоятельствами, при которых зародилось «De civitate Dei», и обстоятельствами, при которых была написана «Утопия», существует лишь отдаленное и условное сходства и то исключительно в смысле влияния на психику Томаса Мора (блаженного Августина), то можно сказать положительно, что социальные условия, окружавшие Платона, и социальные условия, окружавшие Томаса Мора [266]266
  Utopia, стр. 79.


[Закрыть], имели немало между собой общего, немало аналогий можно между ними провести без малейших натяжек. Из двух взглядов на экономическое развитие древнего мира, высказанных в последнее время, взгляд Бюхера на хозяйственную жизнь всего древнего мира как на строй «домашнего хозяйства», этот взгляд никакими подтверждениями не был обставлен, а был, так сказать, декретирован его автором в качестве аксиомы, не требующей никаких доказательств. Напротив, мнение Мейера, что в древнем мире существовал и капитализм, и классовые очень резкие деления, и развитое товарное производство, это мнение установлено на неопровержимом и прочном базисе. Бюхер потому не привел никаких фактов в подтверждение своей догадки-«аксиомы», что таких фактов не существует вовсе. Экономист, знакомый из всеобщей истории преимущественно с историей Германии в новое время, Бюхер в 11 страничках на разные лады повторяет свое мнение, но факты отсутствуют. Для красоты и стройности схемы ему понадобилось ввести в нее и древний мир, но сам по себе этот мир его вниманием не пользуется. Разбив всемирную историю (а он ее рассматривает как единое целое) на три периода: домашнего, городского и национального хозяйств, Бюхер произвольно наметил хронологические водоразделы, и древний мир оказался вместе с первой половиной средних веков в первом делении, под которым уже красовался заблаговременно возвещенный ярлычок со словами «домашнее хозяйство». Схема вышла стройной, но словесные построения весьма часто в опытных литературных руках выходят стройными, не выигрывая от этого ничуть в реальности, в правдивости. Схема Бюхера не в состоянии объяснить, в сущности, ни одного крупного факта классической истории, а приняв мнение Эдуарда Мейера, мы поймем важные события и движения социальной жизни классических народов. Но это мнение не только объясняет античную историю, по крайней мере в главнейших ее чертах, он в свою очередь подтверждается, обосновывается целой массой несомненных фактов экономического быта. С этими двумя теориями произошло то, что должно было произойти: фикция Бюхера остается красивым и бесплодным памятником словесной архитектуры, а воззрение Мейера наталкивает исследователей на новые и новые изыскания в указанном направлении. Оконченное в самом начале 1901 г. огромное двухтомное исследование профессора Пельмана [267]267
  Pöhlman R. Geschichte des antiken Kommunismus und Sozialismus, Bd. I–II. München, 1893–1901.


[Закрыть] служит одним из красноречивых ответов на два вопроса: 1) существовал ли капиталистически строй в древности или не существовал и 2) объяснимы ли хоть как-нибудь с точки зрения бюхеровского взгляда те факты и идеи социального характера, которые так прекрасно и полно изложены в труде Пельмана. Пишущий эти строки не оставил без проверки ни одной почти (за вычетом 4–5) ссылки ни в указанном исследовании Пельмана [268]268
  Мы говорим только о тех главах, которые посвящены экономической и социальной истории древних обществ, но не истории социальных учений древности: эта часть труда Пельмана нас занимала меньше, ибо она не столь нова по содержанию.


[Закрыть], ни в работах Мейера («Geschichte des Altertums» и «Экономическое развитие древнего мира»), и это дает нам полное право утверждать, что ни Мейер, ни Пельман не притягивали факты насильно в угоду своим воззрениям, что они не модернизовали греческий строй, отмечая в нем все характерные стороны капиталистического производства, а только свели воедино разбросанные в источниках прямые указания. Но специально для нашей темы эти источники дают то, на чем исследователям греческой жизни останавливаться не было никакой нужды; они дают яркую аналогию, картину экономического строя, который во многом более походит на строй Англии XV–XVI вв., нежели на хозяйственную жизнь какой бы то ни было другой страны или другой эпохи. Не в том даже дело, что в государствах Эллады в III–IV вв. до н. э. были разительные противоположности социальных положений, что денежная и промышленная спекуляция усиливала и расширяла эти социальные контрасты: в этом отношении III и IV вв. Эллады могут найти себе довольно аналогий во всемирной истории. Но быстрота полнейшего обнищания масс роднит эту эпоху с временами Томаса Мора. Два-три поколения видели и начало, и апогей этого процесса, и, может быть, именно быстрота его темпа вызвала такую лютую, откровенную и смертельную классовую вражду. Восстания в греческих государствах кончались в эти годы, в конце V, в IV и III вв., почти всегда беспощаднейшей резней; так было в Керкире в 427 г., в Аргосе в 370 г., во множестве других государств. «Всегда только бедняки ищут справедливости», – говорит гениальный наблюдатель тогдашней действительности Аристотель, сильные же ничуть в ней не нуждаются» («άεί γάρ ζητοϋσι τό δίκαιον, καί τό ϊδον οί ήττους, οί δέ κρατοϋντες ούδέν φροντίζουσιν»). Эти взывания о справедливости и яростные вспышки недовольства столь же мало помогали делу, как подобные же явления в Англии XV–XVI вв. (где только безнадежность борьбы вследствие большей консолидации государственной власти была очевиднее, и поэтому вспышки несравненно реже и меньше). Взаимная ненависть классов дошла до того, что, по словам Архидама, «врагов боялись меньше, нежели сограждан, богатые скорее готовы в море бросить свои богатства, нежели поделиться с бедняками, а бедняки ничего так не желают, как ограбить богатых». «Я хочу и мыслью, и делом вредить народу и быть ему врагом», – так клялись члены олигархических партий [269]269
  Pöhlman R. Цит. соч., стр. I, стр. 154.


[Закрыть]. Таковы были междуклассовые отношения в Элладе, когда жил и писал Платон.

Платон был поэт в душе, и это (может быть, в несколько иных выражениях) успело уже стать трюизмом, – до такой степени поэтический колорит парений его мысли бросается в глаза при чтении его произведений [270]270
  Если бы нужны были еще доказательства, мы привели бы лишь ряд картин в «Πολιτεία», кн. VII, стр. 1 и сл.


[Закрыть].

Он искал полноты, законченности, образности, и в метафизической, и в общественной своей философии; его мысль прилеплялась к цельным построениям, к всеобъемлющим фикциям; в метафизике он создал «разумные идеи», делающие единообразным весь видимый мир, в общественной философии нарисовал сказочную «Атлантиду».

Хотя диалоги «Тимей» и «Критий», в которых говорится об «Атлантиде», и не столь важны для характеристики общественных воззрений Платона, как «Πολιτεία», «Νόμοι», тем не менее мы должны и их коснуться, ибо они указывают отчасти на то, что Томас Мор был действительно внимательным читателем греческого философа. Платон маскирует свою фикцию и даже так удачно, что вплоть до конца XVIII в. сбивал с толку географов и археологов, искавших Атлантиду [271]271
  В Британском музее мы случайно ознакомились с очень редкой и очень курьезной трехтомной книгой: Rudbeck. Atlantica sive «Mannheim», где этот шведский ученый сближает платоновскую Атлантиду с одним скандинавским островом. Тон вполне серьезен.


[Закрыть] в самых разнообразных широтах. Достигает он правдоподобия тем же способом, каким стремился впоследствии к тому же Томас Мор: он называет известные имена реальных личностей (своего родственника Крития, деда этого Крития, Солона), указывает географическое положение Атлантиды и т. д. В указании географического положения он мог быть даже точнее Мора, ибо относит действие ко времени за 9 тысяч лет. В те счастливые времена афинянами руководили непосредственно сами боги, чем и объясняется их счастье (вспомним молитву утопийцев, чтобы бог сохранил им их законы, если они ему угодны, а если есть лучшие, чтобы внушил им мысль об улучшении). Климат в древних Афинах был превосходный (как и в Утопии). Охраняли ее от врагов воины, помещающиеся в особой крепости, обведенной стеной (как в Утопии – стража, так же в крепости, in castello). Своими превосходными законами древние афиняне обязаны мудрости своих первых законодателей (как государство Утопии своему основателю – Утопу). Золота и серебра жители Афин не знали (как и жители Утопии); сады и столовые были у них точно так же общие; женщины точно так же могли участвовать в войне; частной собственности древние Афины не знали. Словом, древние Афины в этих диалогах Платона выступают в виде идеально и божественно-справедливо устроенного государства. Это-то идеальное государство принуждено вести борьбу с жителями Атлантиды – острова, лежащего неподалеку от Геркулесовых столбов. Атлантида была роскошным, утопавшим в изобилии плодов земных островом [272]272
  «Κριτ.», 114 d.


[Закрыть]; Атлантида богата и сильна, Афины – мудро устроены и живут только в довольстве, но зато афиняне в нравственном отношении выше своих врагов. Чем разрешилась их борьба, мы не знаем, ибо диалог «Критий» не кончен, но мы можем вспомнить, как утопийцы уничтожили в прах богатое и сильное, но несправедливо живущее государство алаополитов [273]273
  Utopia, стр. 91.


[Закрыть]; быть может, подобным же эффектным доказательством силы хорошо устроенного государства и Платов хотел окончить свой диалог? Но вообще оба диалога об Атлантиде и древних Афинах больше внешней, художественной стороной, частностями (правда, характерными) близки к «Утопии». Иного характера сходство «Утопии» с другими двумя произведениями Платона: «Республикой» и «Законами».

В этих двух произведениях (хронологически предшествовавших «Тимею» и «Критию») Платон уже не рисует фиктивного идеального государства, но дает, так сказать, цельный образчик идеального, по его мнению, законодательства. Другими словами: то, что Томас Мор дает уже в виде конкретно существующего, для Платона в его «Республике» и «Законах» есть лишь desiderata. По форме «Атлантида» (с изображением Афин за 9 тысяч лет) ближе подходит к «Утопии», нежели «Республика» и «Νόμοι», но по содержанию последние два трактата дают более обстоятельное понятие о влиянии Платона на Томаса Мора.

Уже по той категоричности, с которой Платон отрицает частную собственность, можно с большой степенью вероятия заключить об особенно обостренных классовых отношениях его времени. Он не видел никакого иного выхода из ужасной взаимной ненависти общественных слоев, как уничтожение видимой причины ее. Уничтожение частной собственности и как общий принцип верховенство интересов всего государства над интересами каждой единицы, входящей в его состав, – таковы руководящие принципы «Республики». «Чтобы все государство было счастливо», – вот цель законодательства «Республики» [274]274
  «Πολιτεία», стр. 146: ϊνα δή ό'λη ή πόλις εύδαιμονή. Все ссылки делаются нами по лучшему из последних изданий: Plato's Republic, the Greek Text, ed. by Jowett and Campbell. Oxford, 1894.


[Закрыть]. Такова же и цель законодательства «Утопии», и точно так же государственной власти даются в обоих трактатах большие права над личностью граждан. Но не одинаковы у Томаса Мора и у Платона самые носители власти: в «Утопии» при некоторой бесспорной путанице в идее о «старшине» города, которого иногда можно смешать с «главой» государства, все же ясна выборная система сифогрантов и других должностных лиц, ясно проведен принцип сменяемости их через известные промежутки времени, их ответственность перед управляемыми. Это люди из общества, временно и его волей над ним возвысившиеся. Томас Мор писал в эпоху торжества сильной монархической власти, твердого правительства и, смотря на сильную правительственную власть как на благо, он тем не менее не мог с особенным жаром на этом пункте настаивать: если уж в несчастной Англии существует столь нужная для общества вещь как твердая правительственная власть, то тем более ее можно предположить в счастливой Утопии. В ином положении находился Платон: государственная власть в современной ему Элладе (не исключая и Спарты) являлась в точнейшем смысле орудием классовых целей и интересов и орудием благодаря демократизации государственного строя во многих местах Греции чрезвычайно удобоподвижным, изменчивым, шатким. Если Томас Мор жалуется на пристрастие власти к богачам, на «заговор богатых против бедных» и так далее, он не совсем прав. Статуты Генриха VIII о рабочих, статуты Генрихов VII и VIII, Эдуарда VI, Елизаветы об огораживаниях показывают, что более общие интересы самообороны нации, довольства масс оказывали на Тюдоров, хоть в малой степени, известное действие. Горечь упреков Томаса Мора не вполне заслужена правительством Англии. Но в платоновской Греции при быстрой и хаотической смене олигархии охлократией, охлократии олигархией правительство поражало своей полной неустойчивостью и неавторитетностью. Платой видел перед собой не столько одно цельное общество, сколько конгломерат ожесточенно борющихся элементов, не столько правительство, обыкновенно носящее (как, например, в тюдоровской Англии), помимо неизбежного классового оттенка, еще и характер учреждения национальной обороны, сколько орудие более удобной расправы с внутренним врагом, орудие, переходившее почти ежегодно из рук в руки. Классовый отпечаток тем явственнее ложился на правительственную власть, чем чаще сменялись у кормила правления торжествующие классы. Платон, придавая в своей «Республике» правительству значение руководящего элемента, настаивает под очевидным влиянием этой черты современного ему общества на том, что правительственные лица должны быть совершенно выделены из состава «идеального» общества, что должен существовать отборный военный класс, который и управляет остальным обществом, не вмешивающимся в политику и не терпящим в свою очередь вмешательства своих управителей в хозяйственную жизнь. У Томаса Мора ничего подобного нет, но это обусловливается разницей в построении обоих трактатов. Платон считает необходимым предлагать меры, способные, как он думает, сохранить идеальный строй, сделать невозможными всякие покушения против него со стороны его врагов, а Томас Мор рисует утопийского государство как однажды заведенную машину, правильному ходу которой ничто не угрожает настолько, чтобы нужно было вносить для этого изменения в утопийскую конституцию. Платон ополчается против частной собственности и точно так же, как Томас Мор, особенно сурово изгоняет из идеального государства золото и серебро [275]275
  …κοινή ζήν χρυσίον δέ καί άργυριον είπεϊν αύτοϊς υτι θεϊον παρά θεών αίεί έν τή ψυχή εχουσι. «Πολιτεία» (изд. Jowelt and Campbell), стр. 143.


[Закрыть]. Замечательно, что у Платона и у Томаса Мора главным образом неясно место, относящееся к главе государства. Утопийский princeps иной раз понимается как глава города (а городов в Утопии много), другой раз как глава всей утопийской республики. У Платона говорится о выделенном из общества правящем классе, а вместе с тем о господстве философов, и он даже ставит все благо государства в зависимость от управления ее философами [276]276
  ’Εάν μη, ήν δ’εγώ ή οί φιλόσοφοι βασιλεύσωσιν έν τα ϊς πολεσιν, ή οί βασιλής τε νυν λεγύμενοι και δυνάσται φιλοσοφησωσι γνησίως τε και ϊκβινώς, και τούτο είς ταύτόν ξυμπέση, δύναμίς τε πολιτική και φιλοσοφία, τών δέ νυν πορευομένων χωρίς έφ’ έκατερον … etc., Iib. V, стр. 233 (изд. Jowett and Campbell).


[Закрыть] или философствующими властителями (на это место, между прочим, прямо ссылается в уже указанном случае Томас Мор). Таким же рационализмом дышит и «Утопия»: разница лишь та, что в «Утопии» философ-законодатель (Утоп) раз навсегда завел идеальные порядки, а в платоновской «Республике» философам поручаются поддержка и сохранение порядков, предлагаемых их собратом Платоном.

В первой главе настоящей работы мы видели, что Томас Мор держится мнения о равных правах женщины и мужчины на образование. Это суждение Томаса Мора, входящее и в «Утопию», быть может, навеяно отчасти следующими словами «Республики»: «Возможно ли требовать от какого-либо животного тех же работ (как от другого – Е. Т.), отказывая ему в той же пище и не давая ему той же выучки? Нет, невозможно. Следовательно, требуя от женщины (в идеальном государстве – Е. Т.) тех же услуг, как от мужчин, мы должны их и учить тому самому? Да. Но мужчина учится музыке и гимнастике? Да. Следовательно, и женщин нужно учить этим искусствам, а также военному искусству и вообще обходится с ними одинаково (как с мужчинами – Е. Т.)» [277]277
  «Πολιτεία», lib. V, стр. 195 (изд. Jowett and Campbell): Οίόν τ’ ouv, έοην έγώ, έπί τά αύτά χρήσθαί τινι ζωω, άν μή τήν αύτήν τροφήν τε και παιδείαν άποδιδώς; Ούκ οίόν τε. Εί άρα ταϊς γυναιξίν έπι ταύτά χρησόμεθα και τοϋς ανδρασι, ταύτά και διδακτέον αύτάς. Ναί. Μουσική μέν έκείνοις τε κα'ι γνμναστική έδόθη. Ναι. Καί ταΐς γυναιξίν αρα τούτω τώ τέχνα και τα περί τόν πόλεμον άποδοτέον καί χρηστεον κατά ταύτα'.


[Закрыть]. Все это находим и у Томаса Мора, включительно с воинскими упражнениями для женщин, процветающими в Утопии. Целью государства Платон считает достижение идеала добродетели и справедливости (δικαιοσύνης). У Томаса Мора говорится о счастье всех граждан, которое, по его мнению, совершенно неразлучно со справедливостью. Впрочем, и у Платона (но уже не в «Πολιτεία», а в «Νόμοι») находим совершенно ту же мысль о необходимости для людей стать и добрыми, и счастливыми [278]278
  «Νόμοί», V, 742, Ε: σχεδόν μέν γάρ εύδαίμονας άμα και αγαθούς άναγκη γίγνεσθαι… И еще яснее: προςθείεν δ’ίν και ώς χρίστην δεϊν βούλεσθαι τήν πόλιν είναι καί ως εΰδαιμονεστάτην. («Νόμοι». Platonis opera, t. VI. Lipsiae, 1829, стр. 163).


[Закрыть], а для государства – наилучшим и счастливейшим. Вообще в «Законах», как известно, довольно значительно отличающихся от «Республики», находим несколько черт сходства с «Утопией», которых не находим в других произведениях Платона. Так, несколько подробнее говорится об общих трапезах всех граждан, где женщины (как и у Томаса Мора) присматривают за кухней [279]279
  «Νόμοι», 806-Е; цпт. изд., т. VI, стр. 249.


[Закрыть]. Науками автор «Законов» заставляет заниматься не только одних философов (как в «Республике»), но он отводит для занятий науками определенное время, когда дети должны получать образование [280]280
  «Νόμοι», цит. изд., т. VII, стр. 818 и passim.


[Закрыть]. О преподавании изобразительных искусств Платон совершенно ничего не говорит, умалчивает о них и Томас Мор; Платон не вводит знакомства с ними в систему образования вследствие общего неблагосклонного к ним отношения [281]281
  См., например, «Πολιτεία», üb. II, стр. 17, где он даже поэзию словесную считает злом.


[Закрыть], Томас Мор – по причине того невнимания к запросам и значению искусств вообще, которое так ярко отличает английский гуманизм от итальянского и даже от немецко-голландского. В философском познании, в поисках и стремлении к философской истине Платон признает высшее наслаждение для человека, совершенно то же самое находим и у Томаса Мора («…cujus ope philosophiae dum naturae secreta scrutantur, videntur sibi non solum admirabilem inde voluptatem percipere, sed apud auctorem quoque ejus atque opificem summam mire gratiam» etc. «Utopia» [282]282
  … θανίτω ξημιουσθω. «Νόμοι», X, 910-d; цит. изд., т. VII, стр. 393–394.


[Закрыть]. Что касается до религиозных воззрений, то при всем различии сект все утопийцы веруют в разумное внемирное существо, управляющее вселенной. Совокупность «Разумных идей» Платона тем более могла навеять эти мысли «Утопии», что Томас Мор считал совершенно явственно религию утопийцев наивысшей формой верований, возможной у незнакомого с христианством народа, и точно такого мнения держался и Пико делла Мирандола, которого, как мы упоминали в первой главе, Томас Мор изучал и переводил и биографией которого он интересовался (и даже перевел ее на английский язык). Даже нетерпимость Томаса Мора к людям, не верящим в загробную жизнь, которые в его «Утопии» не допускаются к занятию общественных должностей, довольно сложного (как увидим в следующей главе) происхождения, и следы платоновского влияния сказались и здесь; нечестивцам, не верящим в существование провидения, Платон назначает суровые наказания: тюремное заключение на 5 лет, а в случаях богохульства или святотатства иного рода – смертную казнь [283]283
  La science du droit en Grèce. Paris, 1895, стр. 103: Ici Platon cherche à définir… etc.


[Закрыть]. Вообще в законах о нечестии (άσέβεια) Платон остался совершенно на уровне своих современников, казнивших Сократа, и мы даже не решаемся согласиться с Дарестом, историком права в древней Греции, который признает за Платоном заслугу большей определительности (сравнительно с действовавшим законодательством) [284]284
  «Νομοί», цит. изд… т. VI, стр. 201.


[Закрыть]. У него и держаться нечестивых мнений есть преступление, и распространять их – еще большее. Повелевая должностным лицам с полным вниманием относиться к доносам на преступления такого рода, Платон ничуть не определяет, когда донос может быть оставлен без внимания. У Томаса Мора отношение к платоновским άσεβεϊς гораздо мягче, хотя он и сравнивает их, подобно Платону, с животными и ограничивает их в правах. Ежемесячные праздники, существующие в «Утопии», существуют и в платоновских предначертаниях.