Текст книги "Пандемия (СИ)"
Автор книги: Евгений Ермаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
–Куда лезешь, отойди нахрен отсюда! – заорал подбежавший Хмельницкий, оттаскивая его за руку от воды, как ребенка. Антон, не отводя глаз от клокочущей пенящейся воды, отступал, послушно идя задом наперед за Хмельницким. Вода была живой. Она бурлила, притягивала и гипнотизировала. От нее невозможно было отвести глаз. Пучина манила...
Хмельницкий отвел его подальше и снова побежал к прожекторам.
–Есть! Вижу! Два кабельтова! Их сносит к Дворцовой! – орал кто-то в мегафон, стоя сразу за яркими лучами, прорезавшими водный ад.
Антон и сам уже видел старенький катер, которого стихия бесцеремонно швыряла из стороны в сторону на волнах. Темные укутанные в плащи фигурки людей стояли по обоим бортам, вцепившись в поручни, размахивая руками или просто вглядываясь в приближавшуюся твердь. Одна из женщин вела катер. Кто-то держал зонт, кто-то закрывался от ветра и ливня картонками или руками. Впрочем, все эти действия были абсолютно тщетны. Ветер вырвал зонт из рук одной из женщин и с бешеной скоростью унес его на реку. Из-под курток выглядывали дети. Катер проплывал южнее того места, где когда-то было красивое лазерное шоу над водой. Теперь эти металлоконструкции казались руинами древнего затопленного города.
Борта катера низко покачивались над водой, нагрузка была сильная, но и расстояние нужно было преодолеть небольшое. На катере находились только женщины и дети, ни одного мужчины – для них "эвакуация" была запретным словом. Но как же мало было беженцев... Лишь десяток человек. Все, кто спешно эвакуировался с Петропавловки. Мужчины все еще сражались насмерть, не желая сдаваться.
К Комбату кто-то подбежал, пригибаясь под струями дождя и залпами ветра. Высоченный, наверное, Барин. Оба они отчаянно махали руками стоявшим на катере, хотя это было совершенно излишне. Что-то они кричали женщинам, но расслышать слов Антон не мог.
Наконец, катер неловко приткнулся к пристани, покачнулся и внезапно начал заваливаться на бок. Теперь к нему бежали все, кто был на Стрелке. С катера раздавался истошный визг. Орали все, и никто никого не слышал. Кое-как катер выровняли, начали на руках принимать детей, потом начали спрыгивать женщины. Антон с жалостью вглядывался в беженцев. Измученные женщины с дробовиками, ревущие дети, баулы с самым необходимым. Эвакуация...
Две женщины, вымокшие до нитки, с растрепанными слипшимися от влаги прядями волос, с тюками, в мокрых джинсовках, за ними девушка в одном летнем платье... Какое там девушка! Девчонка лет двенадцати, только долговязая, прижимавшая к груди большую куклу. Господи, совсем еще ребенок!
Наконец, катер опустел. Людей повели к южной башне. Антон уцепил за ручонку одинокого мальчика, лет семи-восьми, в замшевой курточке, перепуганного, промокшего и дрожащего от холода. Ребенок вскинул голову, глянул на Антона затравленно и, вдруг, вырвавшись, стремглав помчался в сторону Биржи.
–Лови его, куда побег, малой! – заорал кто-то.
Антон кинулся за ребенком, поскальзываясь на заливаемой водой набережной.
Запыхавшись , он догнал мальчонку у самых дверей Биржи . Тот забился под ржавевший наверху автоприцеп и дрожал от страха и холода. Антон, встав на колени, выудил ребенка из-под машины. Пацан отчаянно сопротивлялся и цеплялся за кузов руками.
–Нееет! Нееет! Отпустите! Не хочу!
У него была истерика. Неудивительно, после всего, что пришлось пережить.
–Ну, ну. Теперь все будет хорошо, что ты... – бормотал Антон, смущенно гладя вырывающегося ребенка по мокрой голове со спутанными темными прядями. Он не знал, что с ним делать. Тот отбивался, закрывался от него руками и щипался. Потом резко вывернулся, попытался ударить Антона кулачком в лицо. Тот увернулся. Ребенок выскользнул и побежал назад, к своим. Кто-то его там в темноте и ливне подхватил на руки. Антон медленно поднялся с колен и пошел назад по тротуару, превратившемуся в бурный ручей – асфальта видно не было, он ушел под воду.
Всего беженцев оказалось девять человек – пять женщин и четверо детей– три девочки и мальчик, которого и подобрал Антон. Группа измученных людей в сопровождении Барина и Титова, взваливших на себя баулы, направилась к южной башне. Антон взглянул на нее неприязненно – мокрый темно-розовый осколок торчал посредине Базы, испещренный темными дырками, словно больной зуб.
Тут на Заячьем Острове что-то гулко грохнуло. Раз, другой, потом оглушительные взрывы посыпались, как горох из стручка. Протяжная серия ударов. Остров ярко осветился оранжевым зловещим светом. Земля дрожала, тряслась, как в припадке. Все замерли, потрясенно уставившись на гибнувший остров. Внезапно великолепный шпиль Петропавловского Собора качнулся, треснув, и с грохотом медленно свалился вниз. Удар был такой силы, что показалось, будто началось землетрясение . Потом раздалась еще серия взрывов, следовавших один за другим. Рвалась взрывчатка в Соборе. Под конец грохнул самый мощный взрыв. Он был такой силы, что от ударной волны все попадали на землю. Дети и женщины отчаянно визжали, причитали. Зазвенели вылетевшие стекла в зданиях Стрелки. Антону, повалившемуся на спину, показалось, что внезапно все вокруг сошло с ума. Это было полное ощущение царившего вокруг безумия. В ушах у него звенело, все плыло перед глазами, заливаемыми ливнем; он вымок до нитки, но уже не замечал этого. Орали мужчины, кричали женщины, дети. Все слилось в один мокрый визжащий клубок боли, страха и шока.
Пошатываясь, он кое-как поднялся на ноги. Бойцы поднимали женщин и детей, уводя их в башню. Женщины вырывались, бежали обратно на лужайку. Антон вглядывался в их плачущие лица, перекошенные от боли и страдания лица, и внезапно ему показалось, что еще немного, и у него самого начнется нервный срыв. Он почувствовал чуть щекочущее ощущение внутри и ему показалось, что так и сходят с ума...
– Собор рухнул! Последний рубеж, твою мать... Толи сами взорвали, чтоб шатунов побольше положить. А может... – Комбат разглядывал полыхающий Заячий остров. Он принялся материться вполголоса, наворачивая трехэтажные заковыристые выражения, глядя на дрожащее марево пожаров. Матерился так, как умел только он, с душой, азартно, с видимым удовольствием, метко и точно.
Гарнизона на Заячьем Острове больше не было. Антон, стоя рядом, смотрел то на Комбата, то на полыхающий Заячий Остров, стараясь запомнить его хотя бы таким...
Караульные всю ночь до рассвета водили растерянными лучами прожекторов по волнам Невы, выискивая случайных пловцов, спасавшихся вплавь. Но больше никого не было. Клокочущая, бурлящая Нева несла смертельную опасность любому пловцу...
Несмотря на поздний час, штаб был набит людьми. Все ждали, по-прежнему слушали молчавший радиоэфир, надеясь на какое-то чудо, но его так и не случилось. Переодевшиеся в сухое солдаты сидели за длинным столом, цедили дрянной трофейный чай, дымили папиросами, стараясь не встречаться глазами друг с другом. Почти не говорили.
Щурясь от плавающих сизых полос табачного дыма, евшего глаза и затемнявшего болезненный желтушный свет вольфрамовых лампочек, Антон держал в руках горячую кружку и обводил взглядом всех собравшихся в радиоузле. Дым ел глаза, горько першило в горле, но окон не открывали – косой ливень хлестал прямо в ставни. Туберкулезный свет медленно стекал с потолка вниз, мягко обволакивая плечи и головы людей, капал вниз, на стол, на руки, неодолимо сочился на пол, вызывая фантомные угловатые тени. Словно стая призраков собралась глубокой ночью на острове смерти...
На стене, выкрашенной в убогий салатовый цвет, все еще висел портрет в рамке последнего российского Президента. Никто не знал наверняка, жив ли он или нет. Это был лишь символ, признак некоей стабильности. Человек глядел на собравшихся в комнате с ощутимым укором в чуть прищуренных глазах. Не помогли петропавловцам, бойцы называется... Я б вас всех под военный трибунал, трусы...
Гарнизон на Заячьем острове категорически отвергал предложения о помощи от васильевцев, однако теперь от этого легче не было .
Подробности сражения рассказали эвакуированные женщины. Сначала петропавловцы передали сообщение, что шатунов перебралось по бревнам на остров всего несколько десятков, их быстро перебили. Затем немедля принялись разбирать затор между островом и Кронверкской набережной, и именно в этот момент огромная волна инфицированных хлынула на людей. Буквально из ниоткуда, никто не успел заметить, откуда именно они взялись. Начали отстреливаться, но понесли первые потери; бойцы видели, как их товарищей с нечеловеческой силой и жестокостью рвут голыми руками обезумевшие шатуны, и ничем не могли помочь. Начали отступать к Собору, где и укрепились.
На Васильевскую Стрелку ребята передавали лишь оптимистичные сообщения – дескать, держим ситуацию под контролем, помощь не нужна, справимся. Безумие храбрых. Не хотели лишних жертв. Безусловно, Комбата с Барином это не остановило бы. Однако, они вернулись на остров лишь сегодня вечером – совершали вылазку на север, и прибыли всего за час до начала эвакуации с Заячьего Острова. Без них высылать помощь гарнизону не решились, и теперь бойцов мучил стыд. Несмотря на радиосообщения, нужно было помочь людям, или хотя бы постараться эвакуировать побольше людей с Петропавловки, послать к ним свой катер...
Петропавловская крепость выказала беспримерный героизм. Восемнадцать бойцов против бесчисленных полчищ шатунов... Мертвяки, которых можно было остановить лишь разнеся голову на части, зачастую их не останавливали даже прицельные попадания из крупнокалиберных пулеметов.
Женщин и детей решили эвакуировать через южные ворота, выходившие на Неву и Дворцовую набережную – восемь мужчин прикрывали отход беженцев к катеру – отчаянное предприятие, чуть не стоившее жизни все его участникам, но задуманное все-таки удалось осуществить . После того, как беженцы отчалили на катере, все защитники острова отступили в Собор, перестав защищать южную оконечность острова.
Двери и окна заколотили досками, однако, шатуны пробили дубовые толстые доски голыми руками и хлынули через образовавшиеся бреши внутрь Собора. Мертвяки взяли количеством; беспощадной ордой они смели защитников. Радиостанция гарнизона замолчала, едва успев передать сообщение о прорыве обороны. Больше вестей от петропавловцев не поступало.
Васильевцы так и не решились оказать огневую поддержку петропавловцам, и теперь , мучимые совестью, не решались смотреть друг другу в глаза...
Практически все обитатели Базы сидели за длинным столом штабной комнаты.
С края притулился молчаливый, суровый Комбат, казалось, с головой ушедший в себя. Рядом с ним сидел Барин; житель Васильевки, он был раньше начальником штаба гражданской обороны острова. Помогал в начале пандемии эвакуировать здоровых людей с острова. Доносил до населения сведения о заболевании, о том, какие профилактические меры нужно предпринимать, чтобы не заразиться. Бесполезная и бессмысленная работа. Этим он занимался уже в сентябре, хотя кем-то было доказано, что вирус облетел весь земной шар всего лишь месяца за три, и к середине лета заразились практически все люди на планете. Барин беспрерывно курил сигарету за сигаретой, щурил и без того узкие монголоидные глаза и стряхивал пепел в задумчивости мимо пепельницы.
Павлуша Афанасьев, успевший до эпидемии пойти в школу, но не получивший даже начального образования. Учился потом самостоятельно, по книжкам, которые ему посчастливилось достать. Вечно робкий, забитый, пугающийся всего, смертельно боящийся ужасов, подстерегающий людей за пределами Васильевской Стрелки.
Хмельницкий, бывший десантник. Кажется, старый друг Барина, тоже коренной васильевец.
Титов, бывший сержант. Когда-то работал ликвидатором последствий пандемии, как называли это официальные лица. Работа у его полка была несложная, но приятного в ней не было ничего. Солдаты ходили по квартирам – пытались пресечь мародерство, запирали открытые двери квартир, или взламывали, если требовалось выключить открытые краны и перекрыть воду, чтобы не затопило квартиры ниже этажом. Стреляли кошек и собак, опасаясь, что они переносят вирус, первое время даже начали вывозить особо ценные вещи для передачи жильцам. Тогда еще надеялись, что ситуацию удастся взять под контроль и вернуться к прежней устроенной жизни.
Горячев, мрачный рослый детина баскетбольного роста с вечно красными воспаленными от недосыпа глазами.
Остапенко, нескладный белобрысый парень лет восемнадцати, с оттопыренными ушами и впалой грудной клеткой; он напоминал чем-то пиджак, повешенный на вешалку и с приделанной головой чучела. В прошлой жизни жил на проспекте Луначарского. Кто-то у него из родственников жил на Васильевке, вот и решил к ним перебраться. Однако, Остапенко попал на остров слишком поздно, никого из родни уже не застал живыми, и примкнул к солдатам Базы.
Гамов, разбитной коренастый мужик средних лет, обожающий нецензурные анекдоты, еще один "комбатовец". Настоящий бонвиван.
Братья-близнецы Савельевы, с рождения заикающиеся, и потому мало говорившие. Всю жизнь жили на Васильевке. Забаррикадировались, когда стало опасно выходить на улицу; на их счастье, мимо проходили солдаты, увидели махавших из окна братьев, подобрали...
Штерн и Борисов, друзья детства, служили вместе, но не под начальством Комбата, а подчинялись раньше командованию Кронштадтского штаба, которого уже и в помине не было.
Русинов с Индустриального проспекта, пухленький лысеющий блондин неопределенного возраста. Раньше работал в ФСБ аналитиком, приплыл на остров на весельной лодке, заслышав, что на Стрелке существует военная база, принимающая выживших.
Шаповалов, коренной житель Стрелки; до пандемии у него было несколько детей. Большая семья, которой он в одночасье лишился.
Прохоров, плюгавый мужичонка со ртом, полным золотых коронок, которые любил демонстрировать собеседникам. Нелегкая занесла его сюда с Кронштадта.
Нечипоренко, страдающий язвой мужик предпенсионного возраста, из гражданских.
Платонов, мужик с иссеченным мелкими шрамами от осколков гранаты лицом, продолжавший носить капитанские звезды на куртке – словно бы продолжал служить в российской армии.
Данишевич, патологоанатом, работал на Васильевке в морге, теперь был единственным медиком Васильевской базы.
Михайлов, пожилой механик , коренной житель острова. Отлично разбирался в моторах, чинил движки автомобилей чуть ли не с закрытыми глазами.
Димка Васильев, еще один житель Васильевского острова, потерявший всех родственников и чудом переживший пандемию.
Сергей Щербак, живший раньше на Выборгской стороне, местный собиратель слухов и сплетен– ходячая энциклопедия мифов и легенд. Он обожал слушать петропавловцев, старательно впитывал в себя всё, что ему рассказывали на Заячьем острове. Ничего не записывал, предпочитая держать услышанное в памяти.
Все они были призраками, по странному капризу природы не ушедшие вслед за всеми на тот свет. Задержавшиеся на какое-то время на бренной земле...
Кто-то водрузил на стол бутыль самогона. Случай был исключительный, и пойло было выставлено с молчаливого одобрения Комбата. Достали граненые стаканы, разлили на всех.
Комбат встал, хмурясь и оглядывая исподлобья собравшихся.
–Мужики... Сегодня произошла трагедия... Защитники гарнизона держались до последнего. Никто не струсил. Ценой своих жизней они защитили женщин и детей, а сами остались на острове. Они бились до последнего патрона, до последнего вздоха. Пусть этот пример послужит нам уроком того, как нужно сражаться. Все случилось внезапно. Какая-то дурацкая баржа, перевозившая лес... Петропавловцы решили, что у них хватит сил отразить внезапный удар шатунов. К сожалению, они оказались неправы. События приняли трагический поворот. Никто не ожидал, что этой нечисти прорвется на остров так много.. В общем, ребята были героями. Светлая им память. Не хочу обсуждать то, что мы могли бы сделать для них. Теперь уже поздно об этом думать. Ладно... Давайте выпьем за них.
Все с шумом поднялись, хмуро глядя на стол, покрытый линялой желтой клеенкой и, не чокаясь, осушили стаканы до дна. Выпил и Антон. Огонь обжег глотку и потек раскаленной рекой вниз по пищеводу. Он задохнулся, разинул рот. Самогон он пил в первый раз, но это был такой случай, когда отказаться было невозможно. Чтоб заглушить огонь, он схватил с тарелки соленый помидор и запихнул его в рот. Кислый сок потек по подбородку вместе со слезами. Остальные выпили свои порции с таким невозмутимым видом, словно проделывали это каждый день.
На главном складе, в здании Биржи, стояли четыре бочки спирта, оставшиеся здесь еще с начала пандемии, и говорили, что три из них уже пустые. Впрочем, никто не напивался до потери облика. Таких Комбат сразу сажал в карцер на неделю. Поэтому пили, но в меру. Воздерживался лишь Павлушка, слабый, болезненный, часто простужающийся подросток. Его здоровье старались беречь. Закаляться Павлуше было бесполезно, крепче его организм от этого не становился, только болел еще чаще. Васильевцы втайне надеялись, что встретит когда-нибудь Павел девушку, и будут у них дети, чем больше, тем лучше. Думали так, хоть и понимали, насколько такая мечта неосуществима.
Мужики сели, угрюмо захрустели нехитрой закуской, упорно продолжая разглядывать клеенку. Кто-то развернул на промасленной газете кулек с салом – еще один осколок минувшей эпохи. Свиней в Питере не водилось уже несколько лет, но вот поди ж ты, сало... С прожилками, с чесноком... Явно с Заячьего Острова сало, больше неоткуда. Лишь там было налаженное хозяйство.
Выпивать по второй при Комбате не решались, разговор не клеился. Гамов с Горячевым поглядывали на бутыль поблескивавшими глазами, но наливать по новой не решались.
В комнату вбежал раскрасневшийся от возбуждения Макаров, белобрысый неприятный парень лет тридцати. Он считался хорошим бойцом, несмотря на излишнюю тягу к слабому полу. Впрочем, стоило ли его в этом сурово порицать? Макаров хвастал, что до эпидемии был бабником, имел многостраничное резюме любовных побед и заливаясь соловьем, травил похотливые байки. Врал, наверное. Поди теперь проверь...
–Мужики! Только что был у новеньких! Такие аппетитные дамочки! Шикарно! Соочь! – тянул он нараспев гласные, похотливо чмокая губами, оглядывая остальных.
Все молча уставились на него. Успел уже, кобелина...
Макаров сел за стол, схватил с подноса кружку дымящегося чая, с шумом втянул темную жидкость и удовлетворенно причмокнул.
–Женщины появились! Теперь у нас жизнь настоящая начнется!
И только договорив, Макаров вдруг заметил сидящего с края стола Комбата и осекся.
Комбат глядел на него с раздражением.
–Хватит, Макаров! Предупреждаю, что любого, кто позволит себе неподобающее обращение с женщинами с Петропавловки, будет иметь дело со мной. Выгоню взашей со Стрелки. Это всем ясно?
Собрание хмурилось, разглядывая опустевшие алюминиевые кружки. Ссориться с Комбатом никто не хотел, приказ главного все приняли как само собой разумеющееся. Вообще-то, говорить при Комбате о женщинах было тоже самое, что обсуждать при священнике аспекты различных поз Камасутры.
–У меня там кореш был, на Петропавловке, Серега. Хороший был парень, душевный. Часто с ним за жизнь выпивали, – внезапно протянул Остапенко, прерывая тягостное молчание.
–А у меня детей было шестеро до эпидемии, понимаешь? Шестеро! Что мне твой Серега! – прикрикнул Шаповалов.
Да, все знали про Шаповалова. В его роду все мужчины славились плодовитостью. Вот и у него было две двойни, и еще две приемных девочки из интерната. Ни одного мальчика. Он все надеялся , что жена родит хоть одного наследника, да видать, не судьба было. Хотел было усыновить пацана, да никак не решался, хотел завести родного... Все дети умерли почти одновременно, в течении месяца. Чуть позже потерял Шаповалов и жену. Хотел застрелиться, да пуля лишь чиркнула по черепу, и остался он в живых. Он принял это как знамение.
Спиртное будоражило кровь, стало жарко. Антон снял камуфляжную куртку.
–Скажите, Петр Николаевич, вы всю жизнь живете на Васильевке? – спросил с робостью Антон Барина.
Тот взглянул на него, нахмурившись. Смотрел так, словно бы пытался вспомнить, кто он такой. Потом, видимо, припомнил. Складки на лбу разгладились.
–Я с рождения на острове, местный. Я же в гражданской обороне состоял раньше. Когда все началось, срочно собрали дружину, чтобы следить за порядком на улицах. Раздали нам оружие, газовое, а что от него толку? Пальнешь в кого-нибудь, еще и сам нанюхаешься... Курам на смех. Ну сначала-то, осенью, думали, что обойдется, найдут вакцину. А мы поначалу по улицам ходили в комендантский час, помогали эвакуировать больных в Центральный Госпиталь. А потом началось тут... – Он одним глотком осушил кружку и со стуком отставил от себя. – Шатуны первые появились. И на острове бродили, но, в основном, по мостам к нам шли и шли толпами из Питера! Мы вскрыли арсенал в подвалах Академии Наук. Чего там только они не хранили! Динамита одного восемь ящиков стояло, семена всякие. Ну мы мосты-то и забаррикадировали первым делом. Сразу же кто-то предложил взорвать все мосты, да жалко их было. К тому же, без одобрения мэрии, не решались. Тянули и тянули. Два раза баррикады на мостах разбирали с той стороны. Люди думали, на острове у нас безопасно, хотели отсидеться на Васильевке. А мы сами уже в зданиях баррикадировались, отстреливались. Сразу поняли, что мертвяки воды боятся и самое главное– это отрезать им подходы к острову. Тонут они сразу, если в воду попадут. Мы думали, что если мосты обрушить, то все в порядке будет. Вместе с Михаилом Степановичем, он кивнул на Комбата, зачистили большую часть Васильевки. Думали, отбились. Да это только началом было... Шатуны из метро полезли. И с ними еще какая-то дрянь оттуда появилась, после того, как газ туда пустили... То ли собаки, то ли волки... Откуда они там взялись, ума не приложу. Шерсть слезла, все туловище сплошная язва гнойная, глаза красные, и кидаются как бешеные... От собак-то вирус наши бойцы и подхватили. Много солдат умерло от вируса. Ну и с метро решили тоже кончать. Васильевскую с Приморской тогда и взорвали. Обрушили вестибюли, чтобы, значит... пресечь... Чтоб никто уже оттуда выбраться не смог. А мосты берегли до последнего... все не решались их взорвать, да только деваться было некуда...
–Не было там волков, Петр! Откуда? – вставил Комбат. – Домашние псины были. Собаки очень тяжело болезнь переносят, на куски разваливаются, а все ходят , ковыляют.
–Во-во, домашние... Ну, метро завалили, думали, что все успокоится у нас. Хрен вам! – он театрально выставил огромный кукиш на всеобщее обозрение. – Кто-то заметил, что на Смоленском кладбище могила вырыта. На новом участке, где начали хоронить перед самой эпидемией. Ну, сначала в очевидное не поверили, думали, кто-то свежие могилы раскапывает, каннибалы же были, голод... А потом я сам увидел, как один из под земли выбирается. Раскапывает себя, значит... Нежилец этот... Возможно, живым впопыхах похоронили, не знаю уж... Ну и в конце концов, осели мы на Стрелке. Подогнали технику, поставили бетонные блоки и с тех пор так тут в башне и живем. Отгородились от остального острова. А что там сейчас творится, кто его знает.. Прохожу иной раз мимо периметра, а из-за бетонки вой, стоны, иногда как плачет кто-то... Или словно рвут кого на части... Мороз по коже... Не знаю, что там творится, и знать не хочу... Шатуны вообще-то прыткие , черти.. Надо было сразу с мостами кончать, да ведь красота такая.. Строили на века, а вот как получилось... Да... много чего тут было, брат, не расскажешь всего!
–В метро SR распылили, вот что. – авторитетно заявил Титов, крепыш с коротким ежиком, пронизанным выше левого виска седой полосой. Говорил, что поседел, когда ходил по квартирам, еще будучи ликвидатором. – У нас много его на складах хранилось. Накопляли стратегические запасы на случай третьей мировой, вот и нашли применение. У нас сначала сделают, потом разбираться начнут. Люди ведь не только в квартирах от пандемии прятались, несколько тысяч в тоннели спустилось. Закрыли гермозатворы, отгородились, и сразу же на Чернышевской эпидемия вспыхнула, потом на других станциях. Вирус не могло остановить ничто, тем более, простые двери и укрепления. Одному мудрозадому генералу померещилось после донесений об эпидемии в подземке, что в тоннелях здоровых людей не осталось вообще, вот и решил он для верности газок туда запустить через вентиляционные шахты, шатунов потравить. Конечно, в здравом уме такой приказ никто бы не отдал, да у него уже температура была, бредил; вскорости, говорят, помер служивый. И ведь нашлись же люди, которые выполнили приказ! Тоже, видать, крыша уже съехала. Безумие всех охватило – и немногих здоровых, и тем более, инфицированных. Всеобщее помешательство, паранойя, повальная слежка всех за каждым...
Распылили в тоннелях метро, а там такое после газа в тоннелях развелось! От газа живность не погибла, ни люди, ни крысы. Только мутировать начали. Кто там из здоровых все еще хоронился внизу, черт те во что превратился из-за газа. Страшные последствия он вызвал, а концентрация в подземке была бешеная! Говорят, много здоровых людей в метро погубили. Солдаты стояли у входов в метро и расстреливали тех, кто выходил оттуда наружу, впрочем, таких было совсем немного. Люди в оцеплении просто стояли и слушали вопли, доносившиеся сквозь гермозатворы и из вентиляционных шахт. Дикие были вопли, многие бойцы не выдерживали, бросали оружие, спасались бегством. Через неделю оцепление у станций просто перестало существовать.
Один мой друг застрелился прямо в оцеплении. Не выдержал...
Такой уж у них был приказ – никого из метро не выпускать. Глупейший приказ – больные были повсюду, не только же в метро! Тем не менее, пока еще существовал питерский штаб, отдавались распоряжения, про которые как правило, сразу же забывали и отдавшие приказание, и те, кто его принимал. Вот так-то...
–Господи, когда ж это кончится? – заскулил Остапенко. – Стреляли ж их, огнем жгли, авиабомбами сыпали, нет же, прут все и прут. Откуда ж берется их столько! А ну как к нам на Стрелку полезут!
–Прекрати, Остапенко. Не сунутся они к нам. Нева глубокая вокруг Васильевского, плавать они пока не научились, бетонка крепкая. – повысил голос Барин.
–Я слышал, со всех окрестностей они в Питер лезут. Как медом им тут намазано. Все дрянь сюда сползается, к жилью поближе,– басил с другого конца стола Штерн, высокий, плечистый мужичина лет сорока.
Барин глянул на него задумчиво. Помолчал, потом процедил задумчиво.
–Странно это. Очень странно. Говорят, в других местах такого нет, как у нас. Ну, что стекаются они сюда в таком количестве. Действительно, впечатление такое, что в нашем районе есть что-то такое, что их привлекает...
–Мясо их привлекает, вот что!– выпалил Шаповалов.
Антон глянул на него. Истерик, еле держится, чтобы не сорваться. Тяжело ему. До сих пор, говорят, дети ему снятся. Такое пережить и с ума не сойти– это не каждому дано...
–Не скажи. Вот в окрестностях Бахаревки вообще шатунов нет. – отрезал Барин.
–Так лес там, не бродят они по лесам! И потом, кто на РЛС сунется? Там же излучение, волны. это для шатунов смерть верная. Мозги вытекают от волн. Человеку здоровому терпимо, хотя стрелки у всех на полшестого, а шатунам, я слышал, кранты сразу. Держатся на отдалении от РЛС. И правильно делают. Вот где действительно безопасно! – сказал Платонов.
–Безопасно только на "Циолковском", – произнес угрюмый Димка Васильев, парень двадцати четырех лет отроду, с самого начала сдружившийся с Антоном. Его фамилия, как нельзя более подходившая жителю острова, была гордостью семьи Димки. Его предки жили на острове с самого начала его заселения в первой половине восемнадцатого века. Он не был разговорчивым, предпочитал тянуть жидкий помойный чай кружку за кружкой, но тут уж не утерпел. – Отрубится электричество на вашей Бахаревке и сметут ее в два счета, как Петропавловку...
–Жрать им просто нужно. Обмен веществ поддерживать. А в городе и магазины еще остались склады. И люди, конечно. Это их и приманивает. – гнул свое Шаповалов.
–Знаю, слышал уже. – откликнулся Антон.
–Да ничего ты не знаешь, пацан. Откуда тебе знать? Жил все это время на своем острове, как у Христа за пазухой, горя не знал, пока мы тут дерьмо за вами убирали, островными. Чистюли значит, переждать хотели, пока все кончится. А вот хрен вам! – сунул Шаповалов волосатую дулю под нос Антону.
–Отстань от парня, Шаповалов. Тоже мне, нашел виноватого... – вступился за него Гамов.
–Пусть знает, куда попал. Сам сюда приплыл, никто его насильно не тащил!
–Да не слушай ты его, Тоха. Слышь, ты вот про Аврору знаешь уже? – перебил его Щербак, оживленно блестя глазами после самогона. Впрочем, глаза горели почти у всех. Невзирая на насупившегося и погруженного в свои мысли Комбата, самогонка потихоньку вновь пошла булькать в стаканах. Сначала наливали украдкой, затем, поняв, что Комбат не возражает, бутыль вновь водрузили на середину стола.
–Это крейсер что ли у вас был древний? – поддел его Антон, прекрасно знавший про Аврору. Его заставили выпить второй стакан первача и он чувствовал себя все более развязно. Как и почти все остальные. – Антиквариат?
–Не такой уж и древний, раз своим ходом уплыл в эпидемию. – Щербак сделал вид, что обиделся.– Боевой крейсер, вполне мог вести боевые действия...
–Брешет он все, дрейфом корабль унесло в море... – вставил Барин сквозь табачный дым своей самокрутки.
Щербак распалился.
–Вполне мог и сам плыть, только топлива не было. Ты ж записки читал, Петр!
–Какие такие записки? – Антона уже повело. Язык стал заплетаться, он осоловел. Наваливала усталость после долгого утомительного дня – сначала дежурство на кухне рано утром, затем происшествие на Заячьем острове. Сейчас бы завалиться на койку и выспаться как следует...Однако, Щербак, сидевший рядом, не давал ему расслабиться.
–Бутылку ведь нашли! – орал он ему на ухо.
–Щербак, толком ему расскажи, ничего ж не поймет! – донесся до Антона голос Димки.
Постоянно перебиваемый и дополняемый остальными, он рассказал Антону знаменитую историю.
Незадолго до мора, легендарный крейсер капитально отремонтировали и отбуксировали на Кронштадт. Причин тому было несколько. Официально городское начальство заявило, что на Петроградской набережной идет капитальный ремонт. Истинная причина была совсем другая – крупные иностранные бизнесмены, ведущие активный бизнес в Северной Пальмире, и отстроившие на набережной несколько шикарных офисных высоток, выразили недовольство тем, что их ультрасовременные небоскребы соседствуют со старой революционной лоханью, дремлющей на вечном приколе на набережной. Не желая мешать иностранному капиталу оздоровлять российскую экономику, без шума и пыли, тихой летней ночью знаменитую "Аврору", один из символов города, отбуксировали от греха подальше. То есть, на Кронштадт. Поток туристов, желающих непременно осмотреть старого ветерана, с непременно доплатой за экскурсию в машинное отделение, уменьшился, но что с того?
