Текст книги "Записки следователя (илл. В.Кулькова)"

Автор книги: Евгений Рысс

Соавторы: Иван Бодунов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Иван Васильевич Бодунов, Евгений Самойлович Рысс
Записки следователя

Глава первая. ЧЕЛОВЕК ВЫБИРАЕТ ПРОФЕССИЮ
Детство в маленьком мире

Как человек выбирает свою профессию? Как он находит область, в которой наиболее полно проявляются его способности, в которой он наиболее полезен? Действуют ли тут просто случай, обстоятельства, которые заставляют его заняться именно этой работой, а не другой? Или обстоятельства тут ни при чем, так или иначе человек находит себе дело по склонности и способности, идет туда, куда ведут его природные данные?

Почему Иван Васильев стал сыщиком? Почему именно борьбой с преступностью, раскрытием преступлений, преследованием воров, грабителей и убийц он занимался всю жизнь?

Отец Ивана жил в деревне Федоськино, недалеко от Москвы. Был он малоземельным крестьянином, на доходы с надела прокормиться не мог и занимался кустарным промыслом – делал щетки, головные и платяные.

Промысел не процветал. Когда-то неподалеку, в селе Рассказове, была щеточная мастерская, в которой Василий Егорович работал мастером. Потом хозяин мастерской разорился, мастерская закрылась, и стал Василий Васильев делать щетки на свой страх и риск. Детей было трое – две девочки и мальчик. Все хотели есть, а заработки были грошовые да и случайные: сегодня удалось продать несколько щеток, а завтра покупателей как ветром сдуло.

Василий Егорович был человек правдивый, суровый. Спиртного в рот не брал, единственное развлечение, которое он, хоть и очень редко, позволял себе,– это пойти в трактир попить чаю с баранками.

Был он очень молчалив. Может быть, потому, что заикался. Когда он был совсем маленьким, родители оставили его как-то одного в избе и велели никому двери не отворять.

«Если откроешь дверь,– сказали ему,– нищий тебя зарежет».

Мальчик сидел, обмирая от страха, представляя себе, как придет страшный нищий и зарежет его, беспомощного и маленького. А тут как на грех постучали. Мальчик спросил, кто там, а из-за двери ответили: «Нищий».

До самого прихода родителей мальчик бился в судорогах. Несколько лет после этого совсем не говорил. Потом говорить начал, но заикание осталось на всю жизнь.

Вообще Василию Егоровичу не везло. Щеточник он был хороший, работал добросовестно, но что толку, если щетки никто не брал. Два раза горел, с трудом отстраивался, но жить становилось труднее и труднее. Человек он был религиозный, а в церковь никогда не ходил. Его за это и священник корил, и соседи упрекали, а он только отмалчивался. Теперь-то Иван Васильевич понимает, в чем дело. Одеться отцу было не во что. Все приходят в церковь принарядившись, а он как же пойдет? Хуже всех тоже не хочется быть.

Рядом с домом Васильевых стоял дом дьякона, человека веселого и добродушного. Именно у него Ваня заработал первые деньги. Дело было в том, что дьякон очень, любил выпить, а дьяконица очень не любила, когда он выпивал. Кажется, уж так строго она за мужем следила– и деньги все отбирала и не спускала глаз,– но каким-то таинственным образом муж ухитрялся быть полупьяным с утра и до вечера. Допустим, были у него какие-то доходы, в которые дьяконица не была посвящена, но ведь он всегда у нее на виду – куда он, туда и она. И все-таки каждый день супруг с утра навеселе, а к вечеру и совсем пьян. Тайну этого знали только два человека– сам дьякон и Ваня Васильев. Выйдет дьякон в сад прогуляться и незаметно в условленное дупло кладет деньги. Потом станет на крылечке и свистнет особым образом. Тогда Васильевский мальчишка покрутится возле яблони и, так же незаметно достав деньги, стремглав бежит в лавку, принесет за пазухой бутылку, походит с рассеянным видом по саду, сунет незаметно бутылку в дупло и после этого, выйдя на свое крыльцо, тоже свистнет особенным образом. Дьякон уже знает, что, значит, все в порядке, идет прогуляться по саду, достает бутылку и чуть ли не на глазах у дьяконицы выпивает ее.

Ване полагалась с каждой принесенной бутылки копейка. Так как Ванины услуги требовались часто, то за день накапливалось несколько копеек, которые мальчик аккуратно вносил в семенную кассу. Здоровый человек был дьякон, жизнерадостный, и с Ваней они уживались прекрасно, да, видно, не соразмерил силы, выпил лишнего и умер. Ваня жалел его – и человек был веселый, да и доходы прекратились.

Тут подошло время учиться, и Ваня поступил в церковноприходскую школу. В школе этой было три класса; учили там арифметике, русскому языку, закону божьему и немного литературе.

Однажды учительница прочла рассказ «Много ли человеку земли нужно». Для Вани, свыкшегося с самого раннего возраста с тем, что безземелье – это значит нищета, убожество и долги, вопрос был очень интересный. И вот он услышал, как жадный человек хочет захватить себе как можно больше земли, а земли ему дадут столько, сколько он за день обойдет. Идет он, идет и торопится, задыхается, валится с ног, но идет, пока не падает мертвым.

На всю жизнь запомнился этот рассказ. Значит, было в нем что-то большее, чем простая нравоучительность; значит, что-то очень важное говорил он слушателю. В то время маленький Васильев не знал, что рассказ написан Львом Николаевичем Толстым.

В 1912 году умерла мать. Дети были малы, хозяйство стало совсем разваливаться, отец женился второй раз. Началась мировая война. В армию отца не взяли – слишком сильно заикался. Все здоровые мужчины ушли, а он остался. Казалось бы, хорошо, а получилось плохо. Стыдился очень отец: всех, мол, взяли, а он дома сидит. Стал еще мрачней, еще молчаливее. В свободное время ходил во дворы, из которых мужчин взяли в армию, солдаткам бесплатно пахал и косил, чтобы оправдаться перед ними. Все ему казалось, что он в чем-то виноват. Другие воюют, а он один сидит дома. А нищета наступала. Родился еще ребенок, уже четвертый. Мачеха начала к Ване придираться. Может быть, она и не была виновата, очень уж трудно жилось, но, так или иначе, тесно стало в семье.

Церковноприходскую школу Ваня закончил. Учился он хорошо, получал и награды. Похвальный лист получил, башлык, две книги Толстого. В свободное время помогал отцу. Дома дела шли все хуже и хуже. Щетки не продавались, и не было даже надежды выпутаться из долгов. Отец стал еще мрачнее, еще суровее, еще молчаливее. У мачехи были свои дети, и с ними хлопот хватало. Мрачно, тоскливо было дома.

Рядом с деревней было имение мелкого помещика Попова. Попов служил в Москве. Был он главным врачом в Градской больнице на Калужской улице. Вот и пошел Иван, четырнадцати лет от роду, к нему в имение просить работы. Стал он поденным рабочим. Косил, чистил картошку на кухне – в общем, делал все, что прикажут.

Тяжелое было это время для Ивана. Как-то бесцельно проходили день за днем. Если бы он был постарше, в армию бы забрали или пошел бы в город на работу, глядишь– научился бы ремеслу какому-нибудь. А в четырнадцать лет что сделаешь? И не ребенок уж, стыдно отцовский хлеб есть, и для настоящей работы мал. День на кухне да на побегушках – Ваня, сделай то, сделай это! А вечером домой идти неохота. Отец молчит, мачеха ругается, мысли у всех одни – о долгах, как выкрутиться да как прожить. Выйдешь на улицу – перед глазами деревня, молчаливая, нищая, бедность, разорение, даже собаки и те голодные. Сегодня – как вчера. Завтра – как сегодня.

И снова пошел Иван к главному врачу Попову проситься на работу в больницу. Попов был неплохой человек. Васильева он не помнил, но, когда Ваня рассказал, что он из Федосьина, устроил земляка на работу. Стал Ваня работать в больнице кочегаром и чернорабочим. Правду сказать, работа была нелегкая. Жил в общежитии при больнице. Вставали все в шесть утра, чаю попьют-и за работу. Работали до восьми вечера, только час перерыва полагался на обед. И все-таки здесь было лучше, чем в деревне. Койка в общежитии была его собственная, законная. И не было чувства, что кого-то он объедает, занимает чье-то место,-словом, что лишний он человек. Работа была тяжелая, но легкой он и раньше не видел, сравнить было не с чем. В это время и не чувствовал Иван, что из глухой, маленькой деревни переехал в огромный город. Город был где-то там, далеко. Его мир был по-прежнему мал. Кочегарка, общежитие, больничный двор – вот и все. С первой получки он купил большую коробку монпансье «Ландрин». Он еще не видел таких красивых коробок и не ел таких вкусных леденцов. Так целый день и проходил с леденцом во рту. За все свои четырнадцать лет наелся. Стоила эта коробка ровно половину его получки.

Итак, малый мир: кочегарка, больничный двор, общежитие. Где-то за воротами двора, за окнами общежития– мир большой, которого Иван не видел, не знал и немного боялся. Однажды, впрочем, выглянув из окна, он увидел частицу жизни этого большого мира и стал бояться его еще больше.

Дело в том, что общежитие было на втором этаже, а в первом этаже на время войны расположился штаб автороты. Командовал авторотой офицер, щеголеватый и красивый. У него был шофер, молодой парень, с лицом простодушным и добрым. Неизвестно, чем не угодил шофер своему начальнику, но только однажды, высунувшись в окно, Иван увидел, что шофер стоит навытяжку, а офицер изо всех сил бьет его по щекам. Парень только вздрагивал при каждом ударе, но даже не отклонял голову. А бил офицер серьезно. Это были не символические почещины – он ударял кулаком, спокойно, неторопливо, расчетливо, и казалось, что он совсем не раздражен, а просто рассудил, что надо парня наказать, и вот наказывает. А у парня все лицо было в крови. Кровь текла из носа, лицо покрывалось царапинами и синяками, но парень по-прежнему стоял вытянувшись. Потом офицер кончил бить, сказал что-то шоферу. Шофер открыл дверцу, офицер вошел в машину, сел на заднее сиденье и откинулся на спинку, положив красивым и плавным движением руку на борт. Шофер быстро завел машину-в то время автомобили заводили специальными ручками,– сел на свое место, и машина плавно тронулась.

Пожалуй, самое страшное было именно в обыкновенности происшествия. В том, как спокойно, без внешних признаков раздражения, бил офицер, как неподвижно стоял шофер, даже не пытаясь уклониться от удара, и как, закончив эту страшную процедуру, оба спокойно занялись своим обычным делом.

И это на всю жизнь запомнилось Ивану Васильевичу. Ему приходилось потом охотиться за преступниками, преследовать их, стрелять, гнаться за ними, собирать доказательства, на основании которых человека неизбежно ждал расстрел, но поднять на человека руку он никогда не мог.

В царстве духов и одеколона. Приключения Пинкертона

Однажды Ваню разыскала его тетка. В том малом мире, в котором Ваня жил, она считалась человеком состоятельным. У нее был домик за Бутырской заставой. Муж ее в мирное время служил главным кондуктором на Савеловской железной дороге, а во время войны за богатырский рост и пушистые, любовно выращенные усы был взят в лейб-гвардию его императорского величества. Тетка осталась одна в своем домике. Были у нее кое-какие знакомства, и, переговорив с людьми, устроила она Ивана мальчиком при конторе небольшой парфюмерной фабрики Девен. Жить она предложила ему у себя в прихожей. Там Ваня стелил себе на сундучке и спал. Вставать приходилось рано. Фабрика находилась около Елоховской площади, заработок был не такой, чтобы разъезжать на трамваях, а пешком от Бутырской заставы до Елоховской ходу было часа полтора. Обязанности Ивана были довольно неопределенные. Он состоял при конторе и выполнял самые разные поручения. Чаще всего приходилось ему развозить на извозчике по магазинам и аптекам ящики с духами и одеколоном. Одеколон в то время шел очень хорошо, особенно самый дешевый – тройной. Дело в том, что в стране на время войны был объявлен сухой закон. Водка не продавалась, и пьяницы пили одеколон. Развезя по магазинам очередную порцию духов, одеколонов и душистого мыла, Иван толкался при конторе. Обязанностью его было быть на виду, чтобы не приходилось его искать, если понадобится. Фабричка была небольшая, работало на ней человек шестьдесят рабочих и несколько провизоров. Управляющий фабрикой был очень важный господин, лощеный, превосходно одетый, надушенный французскими духами. Видно, духам своей фабрики он не очень доверял. У него была борода, всегда тщательно подстриженная, тщательно расчесанная, какой-то необыкновенной, не встречающейся в природе формы. Чувствовалось, что он относится к бороде этой с уважением и любовью, доверяет ее только первоклассному парикмахеру, гордится ею. По фабрике он не ходил, а как бы носил себя и ухитрялся до самого конца работы сохранять на штиблетах яркий, почти зеркальный блеск.

Ваня очень боялся управляющего, а управляющий Ваню просто не замечал. Даже самым старым и уважаемым рабочим он только небрежно кивал головой, даже провизорам подавал один палец. Зато очень подружился Ваня с главным химиком, заведующим лабораторией. Хозяева очень его ценили, а другие фирмы старались его переманить. Он был по тем временам необыкновенно прост в обращении и как с равными разговаривал с paбочими. Даже с конторским мальчиком Ваней, стоявшим на самом низу социальной лестницы, разговаривал он как равный с равным. Обедать Васильев домой не ходил и в перерыв съедал завтрак, состоявший чаще всего просто из хлеба с солью, запивая его кипятком. Заведующий лабораторией тоже завтракал здесь, на фабрике, но его завтрак казался Ване торжеством гастрономии. Когда разворачивался пакет, там оказывались и колбаса, и сыр, и котлеты. Заведующий делился этими роскошными яствами с конторским мальчиком и делал это так просто, так искренне радушно, что конторский мальчик не испытывал никакой неловкости. Но больше всего Ваня любил старого химика за разговоры. В перерыве лаборатория пустела, провизоры расходились кто домой, кто в ресторан, а старик, которому было много за шестьдесят, и юноша, которому было семнадцать, дружно жевали бутерброды и разговаривали. Васильев спрашивал, химик объяснял и рассказывал. «Что такое дворяне?» – спрашивал, например, Ваня. В ответ химик читал целую лекцию о происхождении дворянства в России, о роли дворянства в разные периоды истории. Он был очень образованный человек и рассказывал подробно, с фактами, с датами, а однажды, закончив увлекательный свой рассказ, подумал и сказал:

– Да, раньше дворянство владело Россией. Дворяне думали, что они совсем другие люди, чем все остальные. А сейчас владеют Россией деньги, и будь ты хоть тысячу раз дворянин, а стоишь ты столько, сколько у тебя денег. Ну конечно, помещики… про них я не говорю. Еще те, кто при дворе. У них связи, влияние… те же деньги. А одно происхождение, если ни денег, ни связей, мало что стоит. Вот ты знаешь, у нас три работницы немолодые такие, всегда вместе ходят. Они ведь дворянки, и древних родов, а работают, как и все, как и все, одеваются и едят, как н все, получают жалованье. А управляющий наш из купеческого сословия, а вот какой барин!

Революция не очень была замечена Васильевым. В том очень малом и тесном мире, в котором он жил, искажались масштабы событий большого мира. Слишком мало видел и знал Иван, для того чтобы понять значение совершившегося. Глухая деревня, кухня, больничная кочегарка да больничный двор, маленькая фабрика да деревянный домик тетки у Бутырской заставы – вот и все, что он видел, почти все, что он знал. Царь был фигурой далекой, загадочной, с ним не связывалось никакое реальное представление, всего только слово из четырех букв: «царь». То, что его свергли, тоже было не очень понятно и не очень значительно. Казалось, что это не имеет отношения к реальной жизни, к тому миру, в котором он, Иван, существует. Заведующий лабораторией к свержению царя отнесся настороженно. «Царя убрали,– говорил он,– а что будет дальше, пока неизвестно».

Фабрика продолжала работать. Ваня развозил на извозчике коробки с духами и одеколоном, в перерыв бегал в чайную за чаем и, потягивая его из кружки, слушал разговоры заведующего лабораторией, всегда интересные, но не всегда понятные.

Пожалуй, больше, чем свержение царя, занимало Ванины мысли другое. С некоторого времени он открыл еще одну, не известную ранее область жизни, в которой все было увлекательно и волнующе. В газетных киосках продавались тоненькие книжки с яркими обложками. Книжки эти были напечатаны на очень плохой бумаге, мелким, рябящим в глазах шрифтом, но рассказывались в этих книжках вещи необыкновенно интересные. Оказывается, в далеких заморских странах существовали знаменитые сыщики – Нат Пинкертон, Боб Руланд и еще другие. Сыщики эти были людьми необыкновенной храбрости, ловкости, силы и удивительного ума. Они занимались тем, что раскрывали таинственные преступления, по еле заметным признакам точно определяли, как преступление было совершено и кто его совершил. Но мало этого: узнав, кто преступник, они бросались в смелую погоню за ним. Они вскакивали в поезда на полном ходу и на полном ходу спрыгивали с поездов. По водосточным трубам они поднимались на крыши многоэтажных домов, с безумной храбростью падали с огромной высоты и ухитрялись оставаться живыми и здоровыми. Ничего не боясь, они проникали в логово преступника. От кровожадных злодеев они спасали похищенных красавиц, которым угрожала мучительная смерть. Они преследовали преступников в страшных притонах, в городских трущобах, спускались по веревке в пропасти. Кажется, вот-вот гибель ждет несчастного сыщика, кажется, он погиб уж, ан нет. Вот он снова жив и здоров, избежал неотвратимой опасности и снова бросается в погоню.

Ваня разумно смотрел на вещи. Он допускал, что, может быть, тут кое-что и приукрашено, но самая основа несомненно была верна – нельзя же было просто выдумать эти удивительные приключения!

Книжка стоила пять копеек. Это было бы даже и по карману, но беда в том, что каждая книжка кончалась на самом интересном месте. Например, преступники захватили Пинкертона, несмотря на его отчаянное сопротивление, посадили в подвал и пустили туда воду из водопроводных труб. Выбраться нет никакой возможности. А вода уже поднялась до подбородка, и несомненно через несколько минут великий сыщик захлебнется. На этом и кончается книжка. Естественно, что необходимо купить следующую, иначе от волнения за судьбу бедняги Пинкертона можно просто умереть. Следующая стоит еще пять копеек, получается уже десять. Вот как хочешь, так и крутись! Вскоре был найден выход. Оказывается, что прочитанную книжку можно вернуть продавцу и получить за нее назад три копейки; таким образом, ты прочитывал книжку, истратив только две копейки. Это было уже достижимо.

Придя домой, постелив себе на сундучке и улегшись, Ваня теперь не гасил маленькую керосиновую лампочку. При тусклом ее свете с радостным и торжественным чувством он раскрывал очередную тоненькую книжку.

Тетка очень была недовольна. Во-первых, зря горел керосин. А керосин повышается день ото дня в цене. До чего дойдет, просто страшно подумать! Во-вторых, мало ли: заснет парень, а лампа все закоптит или, не дай господи, упадет – и дом загорится. Простое дело пожар: секунду недоглядел – и кончено. Ваня ждал, пока тетка заснет, и тогда, чуть дыша, тихо снова зажигал лампу.

Засыпал Ваня поздно. Просыпался с трудом. Совсем сонный слушал упреки тетки: его вина бесспорна – вчера в лампе керосина было до половины, а сегодня осталось на самом донышке. Опять читал до полуночи.

Можно предположить, что похождения Ната Пинкертона и Боба Руланда так увлекли Ваню потому, что именно к уголовному сыску, именно к погоне за преступниками, то есть к будущей своей профессии, готовился он.

Думается, что это неверное предположение. Кто из мальчишек не увлекался в те годы сыщицкими романами, кто не волновался за судьбу Ника Картера или Ната Пинкертона, и очень немногие из этих мальчишек посвятили свою жизнь уголовному розыску. Нет, не потому увлекался Васильев сыщицкими романами, что предстояло ему стать сыщиком, а просто потому, что был он еще совсем мальчишкой.

Однажды управляющий сказал:

– Пойди-ка, Ваня, на извозчичью биржу и сговорись с ломовиками, надо битое стекло вывезти на свалку. А то набралось его столько, что по двору нельзя пройти. Да поторгуйся как следует, а то увидят мальчика и заломят цену.

Торговаться не пришлось. Ломовики, выслушав Ваню, только рассмеялись и объяснили, что надо быть дураком, чтобы свозить на свалку стекло. Они свезут его на стекольный завод, и там им хорошо заплатят. Выгодно это всем: фабрике выгодно потому, что не надо платить за вывозку стекла, ломовикам выгодно потому, что они на стекольном заводе получат больше, а ему, Ване, выгодно потому, что ломовики поделятся с ним и он хорошо заработает. Предложение было заманчивое. В самом деле, никто не страдал, и все выигрывали. Ваня согласился. Погрузили четыре воза стекла, отвезли на стекольный завод, и ломовики отвалили Ване такую сумму, какой он раньше и в глаза не видел.

Домой он шел, сияя от счастья. Во-первых, он даст тетке денег, и та перестанет пилить его за керосин. Во-вторых, на долгое время обеспечены новые выпуски сыщицких приключений.