Текст книги "Выше времени"

Автор книги: Евгений Гаркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Дипу надоело, видно, махать крыльями, и он присел на трубу, скрестив лапки на груди. Ногами он болтал, время от времени задевая трубу с горячей водой.

– А вот Шмель… Он реальный? – спросил я. – Настоящий? Я что-то не пойму никак.

– Ясное дело, – кивнул Дип. – Да и Санек реальный. Почти каждая кукла появилась не просто так. Тот Санек, с которым ты общаешься, имеет реального прототипа. Но это не значит, что он живет в твоем мире. И чем-то похож на твоего Санька. Проекция на твою монаду и ее прототип могли разойтись очень далеко… Ты Платона-то помнишь? Про мир идей? Лейбница читал?

– Читал. И Платона, и Лейбница. Не дикий.

– Ну, вот. Стало быть, если ты уж решил сейчас бродяжничать, юродствовать, то много достойных людей пошло за тобой. Для антуража. Ну, не за тобой, конечно, а следуя твоим желаниям. Что, тебе хотелось бы со всякой швалью общаться? Хотя среди бомжей попадаются и приличные люди, но как правило, это все же отбросы общества. А у тебя компания приличная. Только Миха на настоящего бродягу и похож. Да Сема с Негром. Но те – тоже с причудами…

– Миха – полудурок, идиот.

– И я о том же. И все вы должны быть если не полудурками, то с придурью. Подонками. Крайне несчастными личностями. А вы копошитесь в грязи и находите в том немалое эстетическое удовольствие. Смотрите на себя как бы со стороны. И даже ахаете от восхищения: ишь, как Шмель хорошо сыграл! Надо же, какое амплуа Дорофеич себе придумал!

– А ты не стесняешься в выражениях.

– Чего мне стесняться? Я же гений! Воображаемое существо. Или идеальное. Вечное. Как посмотреть!

Я повернулся к Дипу спиной и вылез из люка. Солнце садилось. Впереди была новая ночь. И, возможно, новое исчезновение, которое я внутренне одобрю. Потому что ничто в этом мире не происходит без нашего ведома.

На пригорке, щурясь от солнечного света, стоял Ибрагим. Должно быть, ждал меня. Ибрагим – то ли турок, то ли таджик. Приехал в город вместе с семьей по осени. Семья у него большая: три дочки, сын и еще сын – совсем маленький, грудной. Ну, жена, понятное дело. Днем они все, кроме Ибрагима, просят милостыню. Ибрагим тоже иногда просит, но ему мало подают – советуют лучше идти работать. Но обремененный семьей восточный мужчина работать не хочет. Наша работа – не для него, да и паспорта у него нет. Поэтому, бывает, он роется на свалке, или общается со здешним народом. Иногда приходит на свалку с детьми – детям ведь тоже нужно отдыхать.

Меня Ибрагим очень уважает. Я учил его детей читать и считать, сын и две дочки немного продвинулись по этому пути. И деньги теперь различают не только по цвету. Деньги, кстати, у Ибрагима всегда водятся. В тяжелое время он даже мне подкидывал по десять – двадцать рублей. Когда у него были.

– Домой собираюсь, – сообщил Ибрагим. – Попрощаться пришел. Потом пойду в милицию – сдаваться.

– Сделал что плохое?

– Нет, зачем? – улыбнулся Ибрагим. – Я ведь иностранец. Пусть депортируют. Доехать хочу без проблем, с удобствами. Мне и детям в милиции билеты купят, отправят. Что я буду зайцем по вагонам мыкаться? Поеду, как приличный человек, в общем вагоне.

– Поезжай. Может, работать устроишься…

Ибрагим криво усмехнулся.

– Очень я уважаю тебя, Доцент, а и ты туда же… Работать! Сам-то что не идешь работать?

Я задумался. Как объяснить не слишком грамотному, да еще и не слишком хорошо владеющему русским языком Ибрагиму концепцию, которая подвигла меня пойти в люди? Бросить все имущество? Оставить жену, работу, привычный уклад жизни?

Кажется, еще Резерфорд говорил: если вы не в состоянии объяснить техничке, убирающей вашу лабораторию, чем занимаетесь, то вы и сами этого не понимаете.

– Стремлюсь к свободе, – объяснил я. – Понимаешь, не хочу ни за что отвечать. Я и так в ответе за весь мир! Ты вот только за семью отвечаешь. А я – за каждого человека. И, когда живешь, как обычно, делаешь какую-то свою работу – не получается думать обо всех. Заботы о насущном мешают думать о глобальных… хм, ну, по-настоящему важных вещах…

– Не понимаю, – коротко ответил Ибрагим. – Ученый ты человек, Доцент!

– Вот как бы тебе лучше объяснить… Если человек чего-нибудь хочет – это исполняется. Ты захотел, чтобы твои дети умели читать и считать, а сам научить их не можешь – и ты встретил меня. Ты хочешь, чтобы твои дети не голодали – и находятся добрые люди, которые подают им на хлеб. Если ты по-настоящему захочешь изменить свою жизнь – ты ее изменишь.

– И ты хочешь в этой норе жить? – не поверил Ибрагим. – Хотя у тебя даже паспорт имеется?

– Да. Отсюда я вижу мир таким, какой он есть. Мне не застилает глаза пелена условностей.

– А я не хочу так жить! – засмеялся мой восточный приятель. – Я хочу быть баем. А не работать на бая за гроши, чтобы мои дети опять голодали. Но ведь я не бай, Доцент! Так что, неправильно ты говоришь. Где-то есть ошибка.

– Значит, чего-то ты хочешь больше, чем быть баем. Например, посмотреть мир. Или не обижать никого. Ты ведь добрый, деньги мне давал, когда самому они были нужны, и на детей никогда не кричишь – я заметил. Так?

– Так. Мне обидеть человека трудно. Жалко людей, – ответил Ибрагим. – Даже тех, кто плюет в меня, ругает. Аллах воздаст им за это. А я помолюсь, чтобы воздаяние обошло их стороной. Пусть живут, как живется.

– Баю людей обижать приходится. И не один раз. Не будет обижать – его другие затопчут. Стало быть, баем ты не сможешь быть.

– Я не могу. Абдулла мог бы. Он злой. И украсть может, и отобрать деньги. Тоже хочет баем быть.

– Значит, и он хочет не сильно. Или все остальные не хотят, чтобы он баем стал. Мир справедливо устроен, Ибрагим!

– Мир справедливо устроен, Доцент! Я в это верю! Так его устроил Аллах! Ты верно говоришь! Я в это верю. Только почему я скитаюсь по чужим улицам – вот вопрос? Почему бай не может быть хорошим и добрым?

Я вздохнул.

– Может, Ибрагим. Но значит, есть что-то еще, что не дает тебе стать баем. И что не дает баю стать хорошим. И это, наверное, справедливо.

– Если бы не было справедливости на свете – и жить было бы незачем, – кивнул мой восточный друг.

– Жить всегда есть зачем, – возразил я. – Какой бы философской системы мы ни придерживались.

Потом сообразил, что Ибрагим не совсем понимает меня, но не огорчился. Семена упали на добрую почву. Мой друг подумает над моими словами год, два, три… Или десять лет… И что-то начнет понимать.

Ибрагим полез во внутренний карман грязного черного пиджака. Было еще не слишком тепло, но куртки у него не было, везде он ходил в этом пиджаке. Вынул оттуда новый, в кожаном переплете блокнот и красивую, сделанную «под натуральный камень» ручку.

– Ты ведь ученый, Доцент, – смущенно улыбнулся он. – Я принес тебе подарок. На память.

Я тоже улыбнулся. Отказаться – нельзя. А сказать, что я решил не иметь никаких вещей – долго объяснять. Расстраивать хорошего человека.

– Спасибо, Ибрагим. Кем я только не был…

– И кем же? – заинтересовался он.

– Ученым. Священником. Военным. Очень богатым человеком… ну и, конечно, молодым разгильдяем… Все мы были молодыми…

– Да, – солидно кивнул Ибрагим. – Каждый был молодым и беспутным. А богатым – не каждый.

На холм, где располагался люк, ведущий в мой колодец, вбежали дети Ибрагима: Фирюза и Рахим.

– Никита! Никита! – кричали они. – Мы уезжаем, слышал?

– Слышал, – улыбнулся я, кладя руки на головы детей. – Удачи вам. Учитесь. Любите людей, но будьте бдительны.

– Хорошо, – солидно кивнул Рахим.

Втроем они спустились с холма. Я смотрел им вслед. И тут из-за двухэтажных бараков, из-за гор мусора почти неслышно вылетел черный автомобиль. «Кадиллак», кажется. Шума двигателя и неслышно, только гравий под колесами хрустит. Из автомобиля выскочили два огромных бритых парня с пистолетами. Один схватил за шиворот Рахима, другой поймал за руку Фирюзу. А Ибрагим – куда он от детей денется?

Бритоголовые запихнули детей в машину, сунули туда же Ибрагима, оскалились в мою сторону. Наверное, тоже решили прихватить с собой.

Я вполне мог убежать. Мог и остаться. Потому что мне эти бандиты ничего сделать не могли. Но так жалко стало Ибрагима и его детей! Даже если эти бритые – переодетые милиционеры, которые всего-то хотят депортировать мигрантов из нашей страны. Но скорее всего, это самые настоящие бандиты. И ничего хорошего Ибрагиму, Фирюзе и Рахиму ждать не приходится.

Справиться с бандитами я не мог. Они сильнее. Они вооружены. Да и имей я какое-то оружие – должен ли я стрелять во врагов? Для того ли я уходил из дома, жил в этом люке? Нет у меня врагов. И бритоголовые так же несчастны и беззащитны, как любой в мире. Или так же счастливы. Или так же блаженны. Даже самые жестокие люди – чьи-то дети…

И я пошел с холма к машине. Навстречу громилам.

– Отпустите их, пожалуйста. Зачем вы схватили детей, их отца?

Парни посмотрели на меня, как на сумасшедшего. С изрядной долей презрительности. Сострадания в их взглядах не было.

– Мы и тебя возьмем, – процедил один из них, в коричневой кожаной крутке. – Не боись, не страшно! Будешь работать, приносить пользу обществу. Как все твои беспаспортные друзья-подонки.

Ситуация начала проясняться. Бандиты похищали людей и продавали в рабство. Какие там вивисекторы? Какие душители? Мы скатываемся к средневековью, к жестоким древним временам, когда человека лишали самого дорогого, что у него есть – свободы! Для того чтобы кто-то другой за счет чужого голода мог съесть лишний кусок мяса, за счет чужой несвободы стал немного свободнее сам.

На меня накатил такой гнев, что самому стало страшно. Но направить гнев на людей я не мог. Слишком дороги мне люди. Слишком связано все в этом мире.

В «Кадиллаке» словно сама собой лопнула камера на заднем колесе. Треснуло и осыпалось тонированное заднее стекло.

– Черномазый гаденыш выбил стекло! – закричал парень в черной куртке. – Лови этого бомжа, Толян, а я проучу тех!

Он в два прыжка вернулся к машине, левой рукой через осыпавшееся стекло ударил Рахима. В кровь разбил ему лицо. Мальчишка закричал от боли и обиды.

– Прекрати! – крикнул я. – Он не трогал твое стекло! Это я его выбил!

А бандит рвал на себя ручку двери, намереваясь вытащить ребенка из машины. Зачем – оставалось только гадать. Одно было ясно – стекло машины для него гораздо дороже, чем человек.

Я не пошевелил рукой, не дал никакой определенной мысленной команды. Но мне никак не хотелось, чтобы на моих глазах били мальчика. И парень в черной куртке схватился за живот, согнулся пополам и повалился на землю.

– Ага! – закричал парень в коричневой крутке, которого напарник называл Толяном. – Так это ты тот самый юродивый, о котором нам все уши прожужжали! Не вздумай дергаться – стрелять буду по ногам, колени раздроблю!

Несмотря на столь категоричный приказ, я все же передернулся. Это же надо – раздробить колени. Гадко-то как. Ну, может ли человек желать другому такой муки? Может ли быть настолько зол?

Бандит приближался. В руке его плясал пистолет. То ли Толян сильно волновался, то ли постоянно менял решение относительно того, куда стрелять. И так, и эдак выходило не слишком хорошо.

– Уезжайте отсюда, – попросил я. – Оставьте моих друзей – и уезжайте.

Толян выстрелил. Пуля ударила в землю в нескольких сантиметрах от моей ноги. В разные стороны брызнул грунт. Кусок камня рассек мне бровь.

Следующее желание было рефлекторным. Пистолет в руке бандита словно оплавился, потек черной слизью. Хотел бы я превращать оружие в цветы… Но слишком разное предназначение у цветов и оружия.

Толян дико закричал, стряхивая с руки ошметки черной, отливающей металлом грязи. Может быть, ему было горячо? Или выделилась кислота? Не знаю…

– Уходим, Утюг, уходим! – заорал, едва не заплакал он. – Он и нас по земле растечет! Уходим быстрее.

Утюг мычал на земле, не желая подниматься. На секунду мне захотелось, чтобы он, и правда, стал похож на утюг. Абсолютно иррациональное желание. Бандит выгнулся дугой, замычал. А я осознал, что хочу вовсе не этого – просто не могу понять, откуда такая кличка? Что-то утюгообразное в лице? Или он жертв своих жег утюгом? Если так, пусть почувствует хотя бы десятую часть их боли…

Лежащий бандит заорал так, что Толян подпрыгнул на месте и без оглядки понесся прочь. Утюг взвыл последний раз и затих. Небо стремительно темнело. Фирюза и Рахим сжались за разбитым стеклом, боясь пошевелиться. Ибрагима я не видел.

А дверь «кадиллака» медленно открылась, и оттуда выполз словно бы сгусток тьмы – обретая все более четкие формы. Минута – и над машиной воздвигся черный силуэт двухметрового мужчины с темным лицом и горящими глазами.

– Преступил! – пророкотал он. – Преступил! Отмстить решил и любовь предал! Судией себя возомнил! И воздастся тебе за это!

Громовой хохот раздавался, казалось, со всех сторон. Небо продолжало темнеть, приобретало багровый оттенок.

– Любовь – выше всего, – ответил я.

– Ты месть свою выше поставил. Силу свою на месть направил. И рухнет твой мир! Кому много дано – с того много спросится! Юродствовал бы себе помаленьку, чудеса творил, пророчествовал, людей исцелял. Да не по Сеньке шапка! Взбунтовался!

– Не взбунтовался, – прошептал я, понимая, однако, что Темный прав.

– И нет больше этого мира! – воскликнул Темный. – Своими руками разрушил ты его!

Ближайший двухэтажный дом подернулся дымкой и словно истаял на глазах. На его месте осталась только серая проплешина. Второй дом вспыхнул, столб огня поднялся до неба – и не стало дома, только хлопья черного пепла полетели по ветру.

«Кадиллак» растекся по земле блестящей нефтяной лужей. Куда делись Ибрагим, Фирюза и Рахим? Куда исчез Утюг? Словно и не было их никогда… А может, и правда, не было?

Мир менялся. Казалось, сами очертания горизонта трансформируются, оплывают. Высотные дома превращались в черные, пылающие горы. С неба падали раскаленные камни. Откуда-то, словно из-под земли слышались стенания и крики людей. Но поблизости никого не было. Невесть куда исчезли мои приятели со свалки, ибо не осталось им места под этим небом, в какие-то темные дали ушел Шмель…

Темный хохотал громоподобно, взирая на происходящие вокруг разрушения.

– По слову моему разрушения прекратиться могут! – заявил он. – Согласись признать власть мою – и будешь жить в мире, который тебе по нраву! Хочешь – в зеленом лесу, хочешь – в дивном городе, с золотой короной на благородных сединах… Да хоть в синем море – все возможно для меня! Не веришь?

Э, да, почему же не верю? Верю… Только кто добровольно станет жить в выдуманном мире? Когда определенно знает, что он – не настоящий? А после таких превращений, после всех исканий и чудес ясно – совсем не прост наш мир…

– Отойди от меня! – попросил я Темного. – Твоих иллюзий мне не надо. Если мир таков – пусть он таковым и будет. Лучше горькая правда, чем красивая ложь.

– Не всегда! Не всегда! – расхохотался Темный. – А какова вселенная на самом деле – ты никогда не узнаешь! Потому что ты внутри нее, часть ее. А познать предмет может лишь тот, кто вне его. Но ты упрям! Оставайся и гори огнем!

Словно в огненное болото, провалились дома и холмы вокруг. Куда ни бросишь взгляд – всюду колыхалось багровое пламя. Горизонт был затянут дымным маревом. Лишь мой холм возвышался среди огня одиноким островком. Пламя лизало его подножие.

Не знаю, сколько прошло времени. Минута, час, а может, и несколько дней. И вот из темного облака, с достоинством помахивая маленькими крыльями, появился Дип. Шкурка его отливала серебристым, он морщился и чихал.

– Застрял немного? – поинтересовался он, садясь рядом со мной на твердую землю.

– Похоже на то… Неприятные ощущения. Словно бы и правда, в ад попал.

– Удивительные и странные миры находятся в неустойчивом равновесии, – назидательно изрек Дип. – Взялся играть по правилам – следуй им!

– По правилам? – удивился я. – В чем же заключались правила? Меня, наверное, как-то забыли о них предупредить!

Дип кашлянул, поморщился, из серебристого стал нежно-голубым. В окружении дыма, огня и пепла лазоревый цвет выглядел дико.

– Ты захотел уйти от мира. Познать себя. Изменить себя. Почувствовать свободу. Ну, наверное, думал ты, что и других научишь быть по-настоящему свободными. Да сделав несколько шагов, получив какую-то силу – вмешался в жизнь других людей – которые потянулись к тебе, поверили в тебя. Или просто заинтересовались тобой. Одним словом, вошли в твой мир. Были втянуты в его орбиту. А ты стал кроить мир по своему разумению…

– Вот и Темный мне то же самое говорил, – отметил я. – Он-то кто? Я не совсем понял. Злой гений?

– Бери выше. Властелин иллюзий, – ответил Дип. – Тот, кто нагромождает видения, мешает человеку понять мир таким, какой он есть.

– Зачем?

– Ну, вот так ему захотелось, – хмыкнул Дип, меняя окрас на снежно-белый. По гладкой шкурке поползли отражения багрового пламени. – Кто-то хочет сделать мир лучше, кто-то – еще лучше… В силу своего разумения. Но правда всегда одна…

– Или для всех разная?

– Нет, угол зрения разный, – неожиданно твердо ответил Дип. – Правда одна. И вселенная одна. Я, конечно, имею в виду нашу вселенную.

– Так этот иллюзионист… Он, выходит, над кем-то властен? Есть подчиненные ему монады?

Дип тихо рассмеялся, поднялся над землей, взмахнул хвостиком, выписывая им в воздухе затейливую фигуру.

– Над тобой никто не властен, Никита! И ни над кем никто не властен. Только ты сам можешь изменять себя и свой мир. Но нажужжать тебе в уши, повесить пелену перед глазами, убедить в чем-то под силу и стороннему наблюдателю. Другой монаде, если можно так выразиться. Если ты склонен будешь поддаться.

– А что стороннему наблюдателю в этом за интерес?

– Он проводит свои эксперименты, – фыркнул Дип, поднимаясь еще выше. Сейчас он уже висел на уровне моей головы. – На окраине миров, там, где все нестабильно, это сделать проще всего. Идя по пути своих превращений, ты все дальше отходишь от центра…

– Значит, центр все-таки есть? – заинтересовался я. – Никакой относительности?

Идея центра. Сколько копий вокруг нее сломано! Вот я сейчас стою на невысоком холме, посреди огненного моря, от которого поднимаются волны жара. Своего рода центр. Мировое древо. Пуп земли…

– Стабильного центра, как такового, нет, – ответил Дип, приобретая полосатый черно-белый окрас. Есть средоточие пересечений монад. Если твои желания расходятся с желаниями других, если они, кхм, весьма своеобразны, то ты забредаешь все дальше в места, где, кроме тебя, и нет никого. Оно, с одной стороны, лучше… А с другой – не совсем интересно. И правила начинаются другие. А там, где вообще никого нет – там ад. Вот и сейчас ты – в персональном аду. Да, пожалуй, что так…

– И здесь я и останусь?

– Нет, конечно, – радостно всхрюкнул Дип, расправил крылья, расправил уши и стал светиться красноватым золотом. – Если при другом раскладе тебе пришлось бы провести здесь пару сотен лет – сейчас у тебя есть Удук. Нужно только пожелать. Чего-то определенного. Если не хочешь жить на облаке. В воздушном замке… Отсюда ближе всего до воздушных замков. Да только это такая же иллюзия, как и островок, на котором ты стоишь, и огненное море вокруг…

Дип стал полупрозрачным – словно бы сделанным из хрусталя.

– Я хочу узнать людей, – вздохнул я. – Потому что я люблю их…

– Да, любовь двигает миры, – склонил голову Дип. – Но выбора у тебя мало… Отсюда трудно выбираться напрямую. Ты не хочешь испытать власть?

– А совмещаются ли власть и любовь?

Дип смешно взмахнул ушками, заявил:

– Не знаю. Любовь – суть взаимодействие между монадами. Время – показатель развития монады. Власть – такое же взаимодействие, только однобокое. Ты можешь менять мир других – но они всегда могут уйти от тебя… Грань тонка, балансировать на ней сложно… Может быть, любая власть – это жертва себя. Попытка отдать себя, а не взять что-то у других. Потому что жертвовать надо для других. Но чем? Настоящая жертва – только память, знания, свобода…

– Разошелся ты, – беззлобно указал я Дипу. – Стремителен полет твоей мысли, за которым я не успеваю…

– Это оттого, что мы с тобой вдвоем. Классический случай – диалог двух мудрецов среди пустыни!

– Скромно, – засмеялся я.

– Зато справедливо, – ответил Дип и свернул хвост колечком.

Он вновь опустился на землю, расправил короткие крылышки и, вертя головой, пытался разглядеть их кончики.

– Ты знаешь, почему я захотел побыть бродягой? Отверженным?

– Как же, – фыркнул тот. – Чтобы познать полную свободу! Свободу от людей и от мира. Хочешь – спишь, хочешь – стихи пишешь. Никакого барахла, совсем мало привязанностей…

– Да нет, – покачал головой я. – Просто ты не представляешь, как меня все достало… Я хотел уйти от ответственности. Я не хотел ни за что отвечать…

– Глубоко порочное желание, – вытянув губы трубочкой, присвистнул Дип. – Даже не то, чтобы порочное, ибо что есть порок, как не условность, но весьма неконструктивное.

– Я хотел отдохнуть.

– Вот это – другое дело! Отдыхать можно и нужно! Хочешь, я тебе такой круиз устрою – закачаешься!

– В собственном воображении?

– Зачем же, – фыркнул Дип. – В желании отдохнуть, испытать романтические приключения, ты нет одинок. Компания найдется. И не все будет идти, как по маслу. Потому что отдых каждый видит по-своему!

– Ладно, давай, – согласился я.

– Вот тебе билет!

Дип извлек из уха золотистую полоску бумаги, развернул ее, сунул мне за пазуху.

– Ты уж извини, как-то все скачками… Но надеюсь, отдохнешь, дальше плавно пойдет… Недоработки Удука, понимаешь… Чересчур резкое действие!

– Да ладно уж…

Я чувствовал, что меня вновь куда-то засасывает. Чувствовал на этот раз непривычно отчетливо. И даже в какой-то степени мог управлять процессом – как управляешь сном, когда еще не до конца заснул, поворачивая его в интересующее тебя русло. Сон обещал быть приятным.