Текст книги "Ваш номер — тринадцатый"

Автор книги: Евгений Соломенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава семнадцатая
Убейте его, Белла!

Набережная Фонтанки блестела под мелким, сеющим дождиком. Черное естество запертой в камне реки казалось тяжким и зловещим – словно темный зверь ворочается в норе, готовый протянуть когтистую лапу через парапет навстречу редким в этот поздний час прохожим.

Таким припозднившимся путником оказалась и Анабелла. Только к одиннадцати вечера убрала она редакционные хоромы, переоделась и вышла в промозглую питерскую морось.

Поежилась от ветра, щелкнула, раскрывая, зонтиком. И тут чья-то рука сзади властно подхватила ее под локоть:

– Добрый вечер, Таня!

Ее как молнией пронзило. И причиной была не эта вынырнувшая ниоткуда рука, а уже позабытая боливийская кличка. Анабелла дернула локтем, стремительно обернулась:

– Какого диабло?!

И осеклась. Перед ней стоял, невозмутимо уставясь черными глазами-щелками, полковник Скурбеев, бывший ее шеф в исследовательском центре КГБ! Холодный циник, зачинатель научных направлений и злостный нарушитель международных конвенций. Душегуб, гений, богдыхан.

Исчезли куда-то унылые берега Фонтанки, и в лицо Анабелле пахнуло раскаленное ташкентское лето, чуть смягченное прохладой горного ущелья, в котором притаился исследовательский центр КГБ…

…Та чертова мельница перемалывала в своих жерновах эффект биолокации и секреты человеческой ауры, телекинез и телепортацию, антигравитацию и связь с тонкими мирами… Странноватые обитатели Центра, наплевав на освященные Марксом мировоззренческие каноны и на все три беспартийных закона Ньютона, левитировали в добром полуметре над землей, напропалую общались с душами умерших, вызывали демонов, конструировали ретрансляторы космической энергии и биогенераторы дистанционного психологического воздействия…

Хорошенькая мексиканская чертовка произвела впечатление на многих здешних «феноменов». Особенно обхаживал ее Жора Габриелян – маг и экстрасенс, всегда взбудораженный и веселый.

– А ты знаешь, кем были по национальности Адам и Ева? – вещал он вдохновенно, посверкивая на Анабеллу жгучими сливовидными очами. – Армянами! А Ной, спаситель всей жизни на Земле? Тоже, между прочим, армянин! Думаешь, он просто так причалил свой ковчег именно к Арарату, а не к какой-нибудь Джомолунгме? Настоящий армянин, где бы его судьба ни носила, рано или поздно обязательно возвращается на родину!

Присутствовавший при этом монологе каббалист из Витебска Додик, носивший незатейливую фамилию Рабинович, хмыкал под нос и скептически улыбался. (Уж он-то достоверно знал, кем по национальности были Адам и Ева!)

Но Жора, полыхающий оптимизмом и неугасимым кавказским темпераментом, не замечал кислых иудейских усмешек:

– А по статистике ЮНЕСКО у какого народа самый высокий коэффициент интеллекта?

– Никак, у армян? – не выдержал такого хамства сын великого еврейского народа.

– Правильно, Давидик, у армян! – победно цокнул языком Жора. И похвалил: – Смотри-ка! Еврей, а соображает!

– Ну и где ты эту статистику откопал? – желчно поинтересовался Додик-Давидик, проигнорировав последнюю, вполне хамскую, на его взгляд, фразу. – Что-то я про такое впервые слышу…

– Верно говоришь, дорогой, впервые слышишь! – ничуть не смутился Жора. – Это же закрытый документ! Чтобы дружбу народов не нарушить! Мне один знакомый референт зачитывал. Из наших! Там черным по белому написано: самая интеллектуально развитая и исторически перспективная нация на земле – армяне!

Но, бросив взгляд на прекрасную Анабеллу, по-рыцарски добавил:

– И мексиканцы…

Первые два месяца у Анабеллы голова шла кругом от пестрого паноптикума всех этих демонологов и экспертов по телепортации, чернокнижников, алхимиков и прочего оккультного люда.

Иные достижения здешних чудотворцев выглядели и вовсе как курьез. Так, героем местного фольклора сделался один ведьмак, доставленный в ташкентские урочища из глухих тамбовских чащоб. Этот товарищ тамбовского волка уверял, будто бы своей ворожбой учинил сокрушительную политическую диверсию, а именно: за девять тысяч верст навел на премьер-министра одной чрезвычайно недружественной к нам страны самый натуральный понос. И расстройство премьерского желудка, согласно заверениям тамбовского умельца, сыграло воистину историческую роль. Ибо оплошавший государственный муж вынужден был отменить свое разгромное выступление на сессии ООН, а в итоге международное сообщество приняло резолюцию, желательную для социалистического лагеря и прогрессивного человечества в целом.

– А ентот пример-министр у меня цельный день, почитай, в сортире проваландался. Докладал, стало быть, собственному горшку! – повествовал тамбовский умелец. И резюмировал с афористичностью, достойной Лафонтена: – А все потому: сидишь в говне – так не чирикай!

Впрочем, местное общественное мнение склонно было историю с «наведенным засранством» рассматривать как плод фантазии тамбовского мистика, некий эзотерический фольклор.

Вообще же странноватые способности здешних колдунов-ведунов, помноженные на интеллект и технические возможности комитетских ученых, приносили совсем не фольклорные результаты. То, что в миру почиталось за сущий бред, бабушкины сказки и зловредное шарлатанство, тут самым тщательным образом выверялось с помощью уникальной аппаратуры, фиксировалось и моделировалось на мощнейших супер-компьютерах. Адская кухня, в котлах которой булькал, круто завариваясь, очень даже ядовитый супчик!

И надо всей этой дьявольской кухней возвышалась фигура шеф-повара: начальника Центра полковника Скурбеева. Намжил Банзарович Скурбеев (кличка – «Скарабей»), профессор и доктор наук, дважды лауреат Ленинской премии (разумеется – по закрытому списку), являлся одним из зачинателей таких уникальных научных направлений, как нейролингвистическое программирование и компьютерная психотехнология.

Дитя бурятских гор, с младых ногтей он освоил темное искусство забайкальских шаманов совмещать ритмы бубна с импульсами головного мозга. А потом, уже в зрелые годы, Скарабей описал этот магический ритуал в двенадцати лаконичных формулах. Из непорочных и по-своему изящных формул вскоре родился целый класс новейшего пси-оружия, которое самим фактом своего существования категорически нарушало все и всяческие международные конвенции. С легкой Скарабеевой руки этот проект был поименован «Бурятский шаман».

Скарабеем его прозвали не только за фамилию Скурбеев, которая Намжилу досталась от отчима.

– Скарабей – мудрейший из всех земных тварей! – пояснял Анабелле Жора Габриелян. – Всю свою жизнь шарик навозный с места на место перекатывает – и при таком занятии чуть не тыщу лет у египетских жрецов повелителем солнца почитался. Вот и наш Скарабей – тоже: вечно шарики из дерьма лепит, а понтов столько, будто впрямь солнце по небу гоняет!

…И вот сейчас этот шаманящий полковник снова возник перед Анабеллой, родившись из серой пелены питерского дождя. Узкие раскосые глаза, круглое лицо «тазиком». Литая приземистая фигура и кривые ноги всадника. Чингисхан, да и только! Когда этот восточный властелин размыкал надменные губы, казалось, сейчас он поднимет орду в дальний поход или, на худой конец, потребует чашу ледяного кумыса. Но, ломая рамки жанра, Чингисхан начинал говорить о материях, понятных не всякому Нобелевскому лауреату, и речь его всегда была безупречна, как у потомственного петербургского профессора. Да и не мудрено: образованию, полученному этим ханом, могло позавидовать большинство питерской профессуры.

А Скарабей, между тем, не скрывая усмешки, подивился:

– Что же вы так вздрогнули, Таня? Вроде, всегда считались не робкого десятка!

И, не дождавшись ответа, продолжил уже серьезно:

– А я вас, знаете ли, часа полтора как дожидаюсь! Памятуя о взрывчатом вашем нраве, решил мальчиков своих не подсылать: еще испепелите их сгоряча! Вот, сам из Белокаменной к вам пожаловал. Есть разговор. Садитесь в мою машину и поехали!

– Куда? – еле слышно проронила женщина.

– В одно тихое местечко, где никто не помешает нашей доверительной беседе.

И поторопил:

– Ну, давайте же! Долго мы тут будем киснуть под дождем, искатели бронхита?

Анабелла покорно проследовала к припаркованной тут же черной «Волге», устроилась на заднем сиденье. Скарабей плюхнулся рядом:

– Давай, Паша! – бросил, не глядя, водителю, молчаливой глыбой застывшему за рулем.

– Первым делом – протокольный вопрос. Как прикажете вас называть? Таней? Марией Кончитой Анабеллой? Или Анной Дмитриевной Смирновой?

– А вас? – откликнулась Анабелла. – Товарищем полковником? Или, может, уже господином генерал-полковником?

Скарабей предпочел не заметить ее ироничного тона:

– По званию я нынче – генерал-лейтенант, но лучше зовите меня Намжил Банзарович.

– И где же вы, товарищ генерал-лейтенант, теперь служите?

– Да вот, сражаюсь под знаменами одной серьезной спецслужбы, – склонил голову учтивый Чингисхан. – Впрочем, знамена остаются теми же самыми, и я по-прежнему отстаиваю интересы государства. Я, знаете ли, убежденный государственник и даже державник…

…Через четверть часа они сидели в малоуютной гостиной, а молчаливое привидение Паша разлило по чашкам вмиг заваренный кофе, поставило на стол вазочку с печеньем и растворилось в недрах конспиративной квартиры.

– Итак, позвольте, как в старые добрые времена, называть вас Беллой, – начал Скарабей, помешивая ложечкой сахар в чашке. – Кстати, ваша идея насчет «Анны Дмитриевны Смирновой» и весь этот маскарад с метлами, тряпками и прочей порнографией абсолютно несерьезны. При всем вашем незаурядном уме и уникальном жизненном опыте иногда из вас выскакивает такая, знаете ли, детская наивность, что диву даешься! Но это так, ремарка в скобках, – добавил генерал, увидев, как Анабелла зло сузила свои антрацитовые глазищи.

– А что за вашими дерьмовыми скобками, уважаемый Намжил Банзарович?

– А за скобками, милая Белла, как всегда, стратегические интересы державы. На нашей российской шахматной доске очень уж большой вес стала набирать одна фигура. Пока что – не фигура даже, а так, пешка. Но пешка, заметим, проходная: слишком серьезные силы двигают ее вперед. Между тем политические убеждения и финансовые интересы этих сил таковы, что продвигаемую ими пешку никак, знаете ли, нельзя пропустить в ферзи. Иначе – самые негативные последствия, вплоть до национальной катастрофы. Такая вот порнография…

– Эразм какой-то! – прервала его Анабелла. – Вы, Намжил Банзарович, толкуете мне про какую-то шахматную задачу: пешки, фигуры, ферзи! А я ведь девушка простая – пешки от коня не отличу!

– Ну, эту-то пешку ни с кем не спутаешь! – успокоил Скарабей. – Так вот, она мощно рвется вперед, и заблокировать ее, несмотря на все прилагаемые усилия, не удается. Отсюда вывод: дабы не допустить негативного развития событий, остается единственный путь – устранить эту пешку с доски. Далее. Непреложное условие – провести операцию сверхаккуратно, чтобы ни малейших следов, ни даже тени подозрения. Ну и третье…

Генерал со смаком отхлебнул из чашки, выдержал легкую паузу и завершил:

– А третье в нашем уравнении – это вы, дорогая Белла. Только вы с вашими исключительными способностями можете осуществить эту акцию так, что комар носа не подточит.

Скурбеев ожидал взрыва. Но она заговорила тихо, вкрадчиво. Так тихо и вкрадчиво на каменных плоскогорьях ее родины подползает и свивается в пружину пестрый щитомордник, прежде чем броситься на свою жертву.

– Генерал, вы были еще полковником, когда пробовали ко мне подкатиться с такими же дерьмовыми предложениями. И я ответила, что вашим штатным палачом не буду. А если вы решите на меня давить, то единственным, кого я действительно убью, станете вы сами.

Ее змеиный шепот не произвел на генерала ровным счетом никакого впечатления. Каменный лик Будды оставался не замутненным ни единой эмоцией:

– Благодарю вас, Белла, за этот исторический экскурс, но он излишен: на память пока что, знаете ли, не жалуюсь. И до сего дня, прошу заметить, вел себя по отношению к вам вполне джентльменски. Столько лет даже не напоминал о себе и позволил вам уверовать в успех вашего неуклюжего перевоплощения в гражданку Смирнову.

– Какого же диабло? Что изменилось сегодня?

– Поверьте, я с пониманием отношусь к вашим принципам и ни за что не стал бы настаивать на своем поручении, если б меня не вынуждали крайние обстоятельства. Вы, конечно, можете осуществить свою угрозу и убить меня. Но ни в коем случае не учините такой порнографии…

– Вы так уверены, генерал? – перебила с вызовом Анабелла. – С чего бы это?

– С того, очаровательная Белла, что шаг этот оказался бы пагубным для вас же самой. Ибо в таком случае мои люди обязательно убьют вас. Сколь бы виртуозно вы ни владели своими магическими приемами, но тягаться с хорошо отлаженной машиной даже вам не под силу. А спецслужба, которую я представляю, – это именно машина, причем весьма могущественная.

Скарабей снова пригубил кофе:

– Но то, что вы неизбежно погибнете, это, знаете ли, даже не во-первых, а во-вторых.

– Так! А что же во-первых?

– А во-первых, – произнес генерал скучающим тоном, – мы сотрем в порошок вашего друга. Который, есть основания полагать, вам очень дорог. Да-да, я имею в виду Зорина Дениса Викторовича, 1960 года рождения, уроженца города Ленинград. И не меняйтесь в лице, милая Белла!

Анабелла потерянно сникла.

Скарабей, между тем, равнодушно добавил:

– Поверьте, мне бы очень не хотелось доводить до подобной порнографии. Так что решайте! Слово – за вами.

Они застыли друг напротив друга – такие разные и в то же время похожие, как брат и сестра. Оба шоколадно-смуглые, скуластые, с глазами цвета ночи. У обоих за спиной незримо стояла страна древних гор, светились ночные костры и пели шаманские бубны. Посреди северной европейской столицы, в двух шагах от Петербургской консерватории и всемирно известной Мариинки, за рассохшимся столом, покрытым несвежей скатертью, встретились две тысячелетние цивилизации: ацтекского царства и седого Тибета.

Они молчали, скрестив взоры. Огненные очи ацтекской ведьмы метали молнии. Узкие глаза бурята не выражали ничего: полная отрешенность, космический вакуум.

За столом с двумя чашками остывшего кофе вновь сидели несчастливые дети новейшей эпохи: генерал спецслужбы и вербуемый им агент-ликвидатор.

– Но зачем вам, диабло побери, я? – с отчаянием спросила женщина. Впервые за всю свою неспокойную жизнь она ощутила себя столь беспомощной. – А как же ваши гениальные пси-генераторы, генные деструкторы и прочие игуаны с таксофонами? Думаю, эти сволочные железяки тут управятся лучше, чем живая чертовка из Мексики!

– Разумеется, лучше, – генерал почти ласково прикрыл сухой пепельной ладонью шоколадные пальцы Анабеллы. – Но наши игрушки, знаете ли, оставляют следы, их можно засечь всякими хитрыми приборами. К тому же, чтобы задействовать генный деструктор или пси-генератор, придется ввести в курс еще пяток человек. А вы, Беллочка, невидимка и совершенный аноним. Вы – изящная гарантия моей тайны!

Скарабей скупо улыбнулся. Он сделал последний глоток из своей чашки, промокнул губы салфеткой и поднялся:

– Думаю, нам пора. Даю вам сутки на размышление. Завтра в это же время Паша будет вас ждать на том же месте. Да! И не пытайтесь скрыться! Вы, знаете ли, под очень надежным наблюдением…

– …Я согласна! – сказала она завтра. – Но мне нужны гарантии!

– Гарантии? – переспросил генерал. – Какие?

– Что когда я проверну это дерьмовое дело, ваши игуаны не уберут меня и моего друга.

– Белла, не разочаровывайте меня! – обиделся Скарабей. – Как вы могли вообразить такую порнографию? Я был бы последним недоумком, если бы без крайней нужды уничтожил столь совершенное оружие, как вы!

Ее словно током ударило:

– Значит?.. Потом будут и другие… поручения?!

Чингисхан едва заметно прикрыл глаза: конечно, будут! И тут же приподнято произнес:

– Итак, пакт о ненападении подписан. Теперь – к делу! Наш фигурант должен отойти в мир иной до конца следующей недели. Пускай это выглядит как инфаркт или инсульт. В общем, вы лучше меня знаете, как эту порнографию обставить внешне. Ну а теперь – главное: какую же пешку вам предстоит сощелкнуть с доски.

Он скривил жесткий рот в чем-то отдаленно напоминающем улыбку:

– Эта комната не прослушивается. Но береженого, знаете ли, бог бережет: не будем называть имен всуе. Вот, поглядите, о ком речь.

Скарабей достал из кейса большой фотопортрет.

– Ясно! – кивнула Анабелла, вглядываясь в улыбающееся со снимка лицо, хорошо знакомое всей стране. – К концу той недели я его упакую. По самый Галапагос!

* * *

Скарабей подбросил ее до самого дома. Потом Паша долго вез его за город, на «конторскую» дачу (генерал не жаловал гостиницы). Вокруг бушевала непогода, обильная небесная влага заливала ветровое стекло.

Скурбеев смотрел на эти мятущиеся струи и думал. Почему он, талантливый физик и нейропсихолог, каких на всем «шарике» – по пальцам сосчитать, посвятил свой дар грязному делу душегубства? Почему он постоянно кому-то выкручивает руки и насилует души, склоняя к делам порочным и кровавым?

Но разве не так же точно изломали его самого, когда он только входил в эту жизнь – полным сил и надежд?

…Свое двадцатисемилетие он встречал сотрудником солидного академического института, кандидатом наук, и в загашнике уже вызревала докторская диссертация. А потом его призвали в директорский кабинет. Хозяин кабинета, седовласый патриарх, промычал нечто невнятное и тотчас испарился. А вместо него остался незнакомый человек маленького росточка с бесцветным лицом и мышиными глазками.

Этот малозапоминающийся товарищ тихим голосом доходчиво объяснил, что младший научный сотрудник Скурбеев как сознательный советский ученый и патриот обязан возложить свой талант на алтарь высших интересов родного государства. То бишь перейти в один сверхзасекреченный НИИ и там продолжить исследовательскую карьеру под эгидой Комитета государственной безопасности. Нет, разумеется, гражданин Скурбеев вправе отказаться от оказанного ему высокого доверия. Но тогда он в два счета вылетает с работы и вряд ли находит себе место в каком-либо ином научном учреждении Советского Союза.

Тут Намжилу припомнился рассказ, как в тридцать седьмом улан-удинские чекисты вломились в дацан и схватили тогдашнего Дхармараджи – духовного предводителя бурятских буддистов. А через пять дней преспокойно шлепнули его как злобного врага, который создал подпольную организацию, работавшую на японскую разведку. Сейчас, конечно, не тридцать седьмой год, и кандидата наук Скурбеева никакие чекисты к стенке не поставят. Но волчьим билетом обеспечат на долгие годы – пока бывший младший научный сотрудник не сопьется где-нибудь под забором…

Намжил подписал подсунутую ему бумажку.

Так, походя, за каких-то двадцать минут та белесая мышка-норушка перевернула всю его жизнь и, едва мелькнув, навсегда исчезла – ловить другие души.

…Что ж, он действительно сделал карьеру. И какую! Ого-го! Но во имя чего и какой ценой – об этом лучше не думать.

«Волга» наматывала на колеса мокрые километры загородного шоссе, а генерал все продолжал внутренний монолог. «И всю свою жизнь в госбезопасности ты ломал людей, заставлял их идти против совести. Потому, что тот белый мышонок с юркими глазками поселился в тебе. И сам он, и та липкая опаска, которую он в тебе породил. А что же – сегодня? Прозрение по темечку стукнуло? Да чего там прозревать, давно все ясно! Просто сегодня ты позволил себе признаться в этом».

И еще генерал подумал, что нельзя было эту мексиканскую ведьму ломать через колено: «Рано или поздно она убьет тебя, Намжил. А потом – и себя. Потом твои орлы по кретинскому своему тугоумию убьют этого Зорина, который вовсе уже ни с какой стороны…»

Свет противотуманных фонарей ломался в набегающих на машинное стекло струях, а генералу казалось – это его жизнь так изломана одним нескончаемым ненастьем.

Досье

Объявление

Оптовая база продает физическим лицам гробы дощатые б/у. Цены договорные.

Глава восемнадцатая
Зеркало для сатаны

Планерка уже закончилась, а Зорин все вертел в руках фотографию, разглядывая волевое, всей стране известное лицо:

– И траурную рамку дайте пожирнее. Чтоб это был не некролог, а конфетка! Согласно закону Авогадро! Не каждый день такие шишкари играют в ящик!

Вернул фото Заметельскому и зябко передернул плечами:

– А казалось бы, на таком бугае – пахать и пахать! И нате, пожалуйста: инфаркт миокарда, венки и марш Шопена. Что-то совсем уж короток век наш мужицкий стал!

Тут он бросил взгляд на притворно-траурную физиономию своего зама и осекся («Перед кем бисер мечу?!»). Резко поднялся и, уже выходя из зала заседаний, распорядился:

– Так что, Викентий Викентьевич, проследите лично! Сами понимаете…

А через сорок минут он страдал, отсиживая зад уже на другом совещании – в своей собственной фирме «Ортодокс».

– …Объективная обстановка и превалирующие тенденции общеизвестны: скачок индекса Доу-Джонса, падение мировых цен на нефть, дальнейшая девальвация рубля. В соответствии с ними мы внесли в финансовую стратегию фирмы следующие коррективы… – монотонно бубнил голос Короеда.

Такую кличку своему исполнительному директору Зорин присвоил за крайнюю его въедливость. Короед был сущим кладом: работал, как вол, никогда не ошибался, был педантичен до безобразия и точен, как солнечные часы.

А тот продолжал долбить свое, словно дятел – сухую осину:

– В соответствии с условной нормой досрочных платежей по закладным на ценные бумаги, а также принимая во внимание наши обязательства как пользователя по договору коммерческой концессии…

И вдруг Зорин словно бы уплыл из этого кабинета с финской офисной мебелью и оказался на берегу далекого озера, примостившимся на деревянной лавочке. А рядом с ним сидел повелитель коряг Сан Сеич. Смотрел на Зорина ясными своими глазами и говорил:

– Сильно ты изменился, Денис Викторыч! Какой-то совсем другой стал!

Не пенял, не укорял, а просто констатировал как факт.

Прав старый лесной пень! Эта же мысль нет-нет, да и прорывалась к Зорину сквозь сытое довольство, бередила, вселяла неясную тревогу. Да что там – изменился? Переродился! От и до! И дело тут не в должности, известности и капиталах. Эти приятности хотя и нравились чрезвычайно, но оставались только внешним обрамлением. А соль-то заключалась в глубинном, нутряном.

Пылилась в углу выцветшая иконка, бедная и простая, как полевая ромашка. И вот сняли ее с покосившейся полки, оправили в золотой, сапфирами изукрашенный оклад и перевесили из недужной хибарки в барские палаты. И не о том его, Зоринская, тревога, что оклад у иконки – другой, а о том, что иконка-то сама уже и не иконка вовсе. Исчезли с крашеной доски и нимб святой, и глаза всепрощающие…

Он мотнул головой, отгоняя наваждение. И вновь оказался в удобном кресле посреди директорского кабинета.

* * *

С каждым днем Зорин испытывал нарастающую потребность вновь повидаться с профессором-искусителем. Наконец не выдержал и накрутил номер:

– Фабиан Адрианович? Приветствует Зорин Денис Викторович.

– И я вас ответно приветствую, Зорин Денис Викторович, – откликнулась трубка. – Как ваше ничего?

– Спасибо! Мое ничего – хорошо, – в тон ему ответил Зорин. – Вот решил возобновить наше знакомство. Как насчет встретиться и посидеть в той же ресторации?

– Идея недурственна. Только тут одна закавыка, – вздохнула трубка. – Вы будете смеяться, но я пошел по вашим стопам.

– То есть? – не понял Зорин.

– То есть в прошлый раз вы растянули голеностоп, а нынче я себе порвал связку на ноге. Тягал свое железо, и в толчке не рассчитал сил. Такой вот кафешантан…

– А вы что же, штангой балуетесь?

– Именно что балуюсь: так, для себя.

– Значит, искомая встреча отменяется?

– Ну отчего же? Если вы готовы тряхнуть своим пионерским прошлым и, как убежденный тимуровец, навестить занемогшего товарища…

– Всегда готов! – отозвался повеселевший Зорин. – Диктуйте адрес вашей берлоги!

* * *

К несказанному Зоринскому изумлению, Фабиан Великолепный коротал век в убогой «хрущобе», где занимал однокомнатную малогабаритку.

Да, не такими представлял себе Зорин хоромы своего элегантного знакомца! Он попал в жилище аскета. У дальней стены чернели разнокалиберные гантели и внушительная штанга – виновница нынешней хромоты своего укротителя. Перед окном, занимая почти треть комнаты, громоздился письменный стол – старинный, из мореного дуба.

Вся боковая стена была заставлена высокими книжными шкафами. Зорин скользнул по полкам любопытствующим взором: Плутарх, Мечников, Чижевский, Ветхий и Новый Завет…

Хозяин перехватил его взгляд:

– Единственная моя драгоценность! Да и та – не фамильная: досталась не от благородных предков. Потому как благородные предки сгинули в исправительно-трудовых учреждениях родного ГУЛАГа. Последний взбрык товарища Сталина – ударить всей силой пролетарского гнева по «убийцам в белых халатах» и прочей космополитической сволочи!

Фабиан скривился, юродствуя:

– Царские милости в боярское решето сеются!

И тут же отмахнулся от себя юродивого, стал серьезен:

– А ваш недостойный собеседник еще незрелым отроком пять лет провел в специнтернате для детей врагов народа. Магаданская область, шестьдесят восьмая параллель, берег реки Селениях, в которой меня едва не утопили лишенные сантиментов однокашники… Так что и нынешние апартаменты, и библиотека не перешли ко мне по гордому праву первородства. Все это я покупал на свои кровные.

Фабиан возлежал на кушетке, облаченный в темно-бордовый халат (тут же хохотнул: «Не осуди в лаптях: сапоги в сенях!»). Над кушеткой красовалась единственная в доме картина: Сикстинская мадонна шагала по облакам, прижимая богоносного младенца. Зорину припомнилась родная ее сестра, которую лесной повелитель Сан Сеич выжег на смолистой сосновой доске. Два питерских профессора, два одиноких мыслителя – разные, как Северный и Южный полюс.

– Что, Фабиан Адрианович: нравится вам эта мадонна? Наслаждаетесь идеалом женственности?

Хозяин выпучил на него глаза:

– Вы что, дорогой центрфорвард, сегодня в поэтическом экстазе? Идеал женственности! Вечная весна! Что за телячьи восторги?

Тут же привычно выскочил скоморох с бубенцами, хихикнул:

– Живем в хлеву, а кашляем по-горничному!

И вмиг провалился в тартарары. А его место снова занял профессор:

– Да, она вызывает некоторую приятственность. Но не как идеал и прочее, простите, фуфло, а как молодая, красивая самка. Ах, мадонна! Ах, голубица! А знаете, с кого Рафаэль ее писал? С дочери соседского булочника! Художник и называл ее Форнариной – «булочной печечкой». Он как эту печечку увидел, так и сам превратился в самовар!

– Почему – в самовар? – оторопел гость.

Перед ним в бордовом халате возлежал и склабился плешивый сатир:

– Потому что «у горячего молодца потекло с конца»! А печечка, мадонна ваша неземная, этим и попользовалась. Сперва, понятно, целку строила: «Я не такая, я жду трамвая! А впрочем, дяденька, сколько дадите?». А как выцыганила из дяденьки золотое ожерелье, так сразу же и запрыгнула к нему в койку!

Сатир скуксился, растаял. Вахту принял интеллигентный завкафедрой:

– И с той поры не уставала тянуть из своего гения золотишко. Но при этом голубица ваша непорочная изменяла ему с кем ни попадя. Трахалась налево и направо! У бедняги Рафаэля на голове не осталось и миллиметра, не занятого развесистыми рогами. Продажная девка и похотливая сучка – вот кто она такая. А посему про идеал женственности и прочие эмпиреи – не надо!

Разделавшись с ветреной дочкой булочника, Фабиан тут же переключился:

– Знаете, в чем главная беда человечества? Мы склонны слишком серьезно относиться к себе! Мы чванливы, невыносимо скучны и высокопарны. Вокруг нас Всемирный Драматург творит потрясающую пьесу. Глобальную трагедию с гектолитрами крови и слез он слагает из миллиардов человеческих комедий, мелких и пошлых. А мы, задыхаясь от самоуважения, возводим свою родословную к Прометею и не замечаем, что на голове у нас – Петрушкин колпак.

Едва будучи помянутым, Петрушка тут же и вырвался наружу:

– Давно ли зашелудивели, да уж и заспесивели!

Небесный механик улегся поудобней и поднял нравоучительно перст:

– А вот наши предки были мудрей! Они обладали прекрасным даром подсмеиваться над собою. Даже самодержцы! Король Франции мог себе позволить именоваться Карлом Лысым, а венценосец Германии – Карлом Толстым. Корону же Лотарингии таскал на голове и вовсе Карл Простоватый.

– Да, – заметил Зорин, смеясь, – эти Карлы отличались завидной самокритичностью!

– Ну а Пипин Короткий? – поддал жару эрудированный хозяин. – Кстати, то, что он такой Короткий, не помешало этому Пипину основать славную династию Каролингов. А по соседству с ним, в Германии, на троне восседал Генрих I Птицелов.

Фабиан повторил, смакуя:

– Король-Птицелов! Ну разве не чудо? И ведь все это – не просто забавные прозвища! Это – мироощущение тогдашних людей, их талант в окружающей (заметьте, довольно жестокой!) жизни видеть забавное и веселиться над собою. Ну а потом все изменилось – и полезли из разных щелей: Роберт Благочестивый! Кнут Великий! Вильгельм I Завоеватель! Филипп IV Красивый и Карл IV Красивый… И пошло-поехало. Дошли до Короля-Солнца! Что это вдруг европейские монархи так стремительно похорошели? Да просто разучились улыбаться, превратились в напыщенных индюков!

Тут профессор-энциклопедист спохватился:

– Хороший же я хозяин! Исторические байки – дело, конечно, интересное, но потчевать гостя ими одними… Как говорится, милости просим мимо ворот щей хлебать! Едки трое не посучишь, на тошне заживотит и на ворчале забрюшнит! – заканючил жалостно. – И сам себя перебил: – Прошу прощения, но сегодня вам придется самому поухаживать за собой. Вон там, в баре, – напитки. Закусь – в холодильнике.

Увидев, что Зорин, подхватив темную бутыль «Наполеона», тянет из серванта два бокала, хозяин остановил его:

– Нет-нет! Мне бокал не ставьте. У меня вот – зеленый чай заварен…

– А коньячок что же? Не будете? – подивился Зорин.

– Да я, знаете ли, не большой почитатель зеленого змия. И в ресторацию ту, если честно, потащился только ради вас…

– И какой же вы после этого сатанист? – засмеялся Зорин, споро наполняя свой бокал. – Вы сектант! Инок смиренный!

– Ну что вы! – улыбнулся сдержанно хозяин. – Не инок и уж тем паче – не смиренный! А в вас, милостивый государь, неистребим тот жалкий предрассудок, что сатанист обязан глушить зелье стаканами! Вино, к вашему сведению, – атрибутика христианства… Кто нюхает табачок, тот Христов мужичок! – пропел, кривляясь.

– Будь по-вашему: я наслушался поповщины и вообще погряз в предрассудках, – ринулся Зорин в идеологическое сражение. – Допустим. Но ведь общеизвестно, что именно Сатана – повелитель пороков, воплощение Всемирного Зла!