Текст книги "Ваш номер — тринадцатый"

Автор книги: Евгений Соломенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава двенадцатая
Сатанист

Как всегда в первое воскресенье месяца, сегодня они играли в футбол под крышей Зимнего стадиона: сборная Дома Прессы «Стальные перья» – против сборной питерских театров «Лицедеи». Команду журналистов возглавлял Зорин. Нынче игра у него не клеилась. То ли был не в форме, то ли просто день такой выпал: День Большой Непрухи. Да еще этот новенький – бородач из команды «Лицедеев». Прилепился к Зорину и блокирует на каждом шагу, прямо повязал по рукам и ногам, чмошник несчастный. Капитан «Стальных перьев» исходил тихой яростью: так бы и дернул этого козлодоя за бородку его пижонскую!

На последних минутах матча Зорин опять захватил мяч. Чтобы оторваться от навязчивого Козлодоя, сделал резкий рывок – и рухнул, пронзенный острой болью в ступне. Связка на левом голеностопе оказалась основательно растянута. Ну все одно к одному! Побелев лицом, Зорин скрипел зубами – не столько от боли, сколько от обиды.

…Когда он, хромая, проковылял из дверей стадиона на вечереющую площадь, чей-то веселый голос сбоку окликнул:

– Господин Зорин!

Зорин повел головой и увидел «своего» Козлодоя. Светлая замшевая куртка, бежевые брюки, ненавязчивый запах французского парфюма, на шее под канареечной рубашкой повязан кокетливый шелковый шарфик. Плейбой, самовлюбленный пижон, элегантный баловень судьбы!

Он шагнул к Зорину, улыбнулся:

– Денис Викторович, куда же вы? Я ведь специально здесь топчусь: вас поджидаю.

– Меня? – поднял Зорин брови. – Зачем же?

– Да вот – хочу повиниться, что сегодня на поле брани опекал вас со всем возможным тщанием, – совсем не повинно рассмеялся собеседник. – Рискуя показаться излишне навязчивым! Такой вот кафешантан…

И посерьезнел:

– Как нога? Не очень?

Зорин стоически пожал плечами: терпимо!

– Позвольте хотя бы отчасти смягчить ваши телесные страдания: подбросить до дому на моем «Ситроене»! – несколько театрально объявил навязчивый комильфо.

«Что такое? Этот чмошник и после матча не собирается от меня отцепляться? – с раздражением подумал предводитель «Стальных перьев». – А впрочем…»

Если честно, то козлодоевское предложение пришлось как нельзя кстати. Славик-сканворд сегодня получил «увольнительную на берег» и прожигал свою молодую жизнь вдали от поверженного шефа.

– Ну, если это вас не очень затруднит… – принял Зорин протянутую руку помощи.

– Кстати! Позвольте представиться! – спохватился плейбой. – Шереметев Фабиан Адрианович.

– В каком же театре играете, Фабиан Адрианович? – поинтересовался Зорин.

– Грешен! – с показным раскаянием склонил смиренную главу Козлодой-Фабиан. – Грешен, но каюсь чистосердечно и взываю к вашему великодушию! Самозванцем и авантюристом обрел я сегодня достойные цвета команды актеров, сам будучи далек и от подмостков, и, равно, от кулис!

Козлодой вздохнул и отрекомендовался:

– Профессор Санкт-Петербургского государственного университета, заведующий кафедрой небесной механики. Друзья-артисты позвали – и не нашел в себе сил ответить отказом.

– Небесная механика? – подивился Зорин. – Странноватое сочетание! Это как же? Разбираете пружинки в той игрушке, что гоняет нас по звездному зодиаку?

– Ну, игрушка-то гоняет и нас, и солнце, и сам зодиак, и всякие прочие Е-, S– и Ir-галактики, – поправил его Козлодой. И вдруг, дурашливо выпучив глаза, зачастил шутовским речитативом. – Велико поле колыбанское, много на нем скота астраханского, один пастух, как ягодка!

Но сбросил шутовскую маску столь же внезапно, как и надел. И снова предстал профессором и комильфо:

– А у небесной механики задача поскромней: нам бы разобраться внутри родимой Солнечной системы! Дальний космос – штука, конечно, волнующая кровь. Но поверьте, Денис Викторович: нам, небесным механикам, тоже забот хватает! Задача трех тел, составление эфемерид, давление излучения и прочий кафешантан. Впрочем, кажется, я увлекаю вас в не очень-то проходимые дебри.

И неожиданно прибавил:

– Увлек, как девушку – в кусты! Хе-хе-хе! – рассыпался мелким бесом этот благовоспитанный сноб, в секунду обернувшийся похабником и скоморохом.

Зорин в ответ глуповато хихикнул и захлопал глазами: он не знал, как реагировать на такие прибабахи. Между тем составитель неведомых Зорину эфемерид уже подвел хромающего центрфорварда к изящной иномарке, распахнул дверцу:

– Прошу покорнейше располагаться!

Ерника и шута снова сменил записной петербургский аристократ.

В салоне было уютно, пахло хорошим мужским одеколоном. Профессор включил зажигание и неожиданно предложил:

– А знаете, есть идея! Не закатиться ли нам в одну вполне презентабельную ресторацию? Натешимся роскошью человеческого общения и разопьем бутылочку «Брюта» – за скорейшее поправление вашей поврежденной конечности. Должен же я искупить свою вину!

Идея пришлась Зорину по душе. Очень уж не хотелось возвращаться в пустую, гулкую, как пещера, квартиру, в которой прописались одиночество и тоска.

Вот уже два месяца, как господин главный редактор вел холостяцкую жизнь. Лиля (при его горячем содействии) перебралась «на время» в Принстон – поближе к любимой доченьке Ленусе. (Разумеется, с собой она прихватила и ненаглядного красавца Беню.) Все Зоринские контакты с женой и дочкой отныне сводились к однообразному бартеру. Любящий муж и отец единожды в месяц перечислял на Лилин счет приличную сумму, а трепетная подруга жизни еженедельно отсылала ему письма, раздражавшие Зорина тупым самодовольством. В каждый конверт непременно вкладывалась очередная порция цветных фотографий: Лиля с Беней перед Белым домом, Лиля и Беня возле Библиотеки Конгресса; Лиля, Беня и статуя Свободы; Лиля, Беня и Ниагарский водопад…

Дочь Алена и вовсе превратилась в абстрактный персонаж, который время от времени приписывал к Лилиному посланию пару торопливых строчек: «Hello, dear папочка! Как дела? У меня все o'key. Целую, Алена. Bye-bye!».

– Ну, o'key – значит o'key! – бормотал сквозь зубы dear папочка, отправляя письмо в помойное ведро.

И вот теперь предложение Фабиана относительно «презентабельной ресторации» показалось соломенному вдовцу вполне заманчивым. Впрочем, для видимости Зорин слегка посопротивлялся:

– Ну что вы, в самом деле, «моя вина, моя вина»! Плюньте, разотрите и не берите в голову! Да и какой может быть «Брют»? Вы же за рулем!

– Ничего! – бесшабашно мотнул головой эксперт по ближнему космосу. – За бокал-другой шампанского родное ГАИ меня не расстреляет! Итак, решено: едем! Я угощаю, и возражения по сему поводу не принимаются! Dixi! [11]11
  Я сказал! (лат.)


[Закрыть]

И тут же, мгновенно изменив благородной латыни, этот диковатый оборотень пропел фальшивым козлетоном:

– Ах, вы, Сашки, канашки мои, разменяйте бумажки мои!

При этом заговорщицки подмигнул не знающему, куда себя деть, Зорину.

«А не голубой ли он? – мелькнуло во взбаламученной голове редактора. – Сейчас еще начнет хватать за коленки, астроном хренов! Согласно закону Авогадро!»

Но костлявые Зоринские коленки ничуть не волновали небесного механика, который разливался соловьем, не смолкая ни на минуту. Зорин же, пользуясь моментом, искоса разглядывал своего неожиданного и такого странного знакомца.

Сейчас, в непосредственной близости, тот смотрелся куда старше, чем на футбольном поле. Нет, этому плейбою никак не меньше полтинника! Просто его молодили раскованность в движениях, а также короткая стрижка. Но при ближайшем рассмотрении даже «ежик» утратил свою моложавость. Скорей всего, его хозяин стригся коротко с тайной целью – скрыть явственную плешивость, делавшую его похожим на сатира.

Схожесть с сатиром усугублялась еще и тем, что в Козлодоевском взоре посверкивала некая, что ли, глумливость, она же поминутно врывалась и в его разговор. Учтивая, интеллигентная речь книжника – и тут же ерничество, похабные прибаутки, пересыпаемые сухим неприятным смешком.

Эти внезапные перескоки с высокого штиля на нелепое и словно бы хмельное кривляние коробили, порождали ощущение необъяснимой постыдности всего происходящего. Вообразите такую картину: звучит четырехголосный хорал – сплетаются альты, дисканты, тенора, взмывают к высоким готическим сводам. И парит на фреске белоснежная голубица, и божественны очи пречистой мадонны, и прозрачны голоса певчих: «Аве, Мария…». И вдруг в это ангельское пение невесть откуда врывается матерная частушка – пьяненькая, паскудная, в два притопа – три прихлопа.

Казалось, в телесной оболочке Фабиана уместились, непонятно как уживаясь друг с другом, две противоположные сущности. Вот потомственный питерский профессор – умница, мыслитель, интеллигент бог знает в каком колене – ведет неспешный монолог, слегка ироничный и интересный необычайно. А вот, как черт из табакерки, выскакивает наружу скабрезный ерошник, отпихивая профессора засморканным рукавом: «А ну, отскечь отседа, глиста в корсете!». И нет уже никакого профессора, а есть плешивый плут и шаромыжник, и несет он без зазрения совести полнейшую ересь и околесицу, кривляясь и юродствуя.

В Зоринской душе этот театр масок порождал существенный дискомфорт. Включился-было Зорин в такую тональность беседы: подхихикнул и даже подмигнул резвящемуся шуту. Глядь – а мигает-то он уже не юродивому ерыжке, а рафинированному снобу, и тот с изумлением и холодной отстраненностью взирает на непристойные Зоринские подмиги.

Самое нелепое заключалось в том, что от этой постоянной нестыковки ерзал и тушевался именно Зорин. Сам же «виновник торжества» чувствовал себя вполне в своей тарелке.

Но как бы то ни было, вот уже добрую четверть часа они сидели за уютным столиком, накрытым на две персоны. В светильниках по стенам неярко горели свечи, из другого конца пустоватого зала доносились звуки полузабытой боссановы. Помимо обещанного «Брюта» на столе красовались белый сухой мартини и сладковатый коньяк «Реми Мартен».

Фабиан оказался замечательным собеседником. Остроты, каламбуры, афоризмы били из него фонтаном. Он мыслил неожиданно, парадоксально и убийственно-точно. И все это подперчивалось элегантным цинизмом. Цинизмом на уровне искусства.

– Жизнь? А что есть жизнь? Так, надоевший преферанс. И игроки смертельно устали друг от друга, и веки слипаются, и во рту прогоркло от выкуренных без счета сигарет. Но зачем-то надо доиграть партию, до конца спалить эту ночь. И руки механически тасуют колоду, и воспаленные глаза с отвращением вглядываются в сданные тебе карты, и отрешенно звучат постылые слова: «мизер», «бомба», «вист»… И смутное ощущение ненужности всего происходящего, и позднее сожаление, что ночь уже прошла, и другой не будет, а выигравших, как всегда, нет…

Все это произносилось просто, без малейшей высокопарности и претензий на роль оракула.

– Поверьте, дорогой центрфорвард, – внушал Фабиан. – В жизни нет ничего дороже этой вот зубочистки! И жалеть не о чем, и шагаешь налегке.

Настроение Зорина явно шло в гору, он был рад, что обрел столь интересное знакомство. Фабиан же тем временем, взламывая хрустящую корочку цыпленка, витийствовал:

– Как же все мы обожаем играть в говорящих попугаев! Бездумно повторяем навязанные нам шаблоны: ах, цивилизация! ах, прогресс! А чем это, позвольте спросить, мы такие цивилизованные и в чем состоит наш хваленый прогресс? В том, что сварганили космический корабль, слепили синхрофазотрон и сбацали нейтронную бомбу? Да уж – венец созидания, ничего не скажешь!

И вдруг хихикнул:

– Каков Дема, таково у него и дома, какова Аксинья, такова и ботвинья! – прыснул в кулак, звякнул бубенцом и снова уступил место профессору – философическому эквилибристу и виртуозу парадоксов:

– Нет, дорогой друг! Подлинные цивилизации на этой планете отцвели и сгинули за тысячелетия до нас. Цивилизация лемурийцев, цивилизация атлантов… Именно тогда возводились уникальные пирамиды – аккумуляторы космической энергии и каменные ключи к тайнам тонкого мира. Истинные целители, а не нынешние коновалы излечивали недужных современников, отринув варварские скальпель и трепанатор, не отравляя организм антибиотиками и всяким иным кафешантаном. И заметьте: человечество прекрасно развивалось, не ведая, как плавится сталь и вулканизируется резина, не раздирая чрево планеты и не хапая ненасытно нефть, уголь и прочие там руды! Так что все наши Асуанские и Саяно-Шушенские плотины, все космические челноки и пересадки сердца – это не прогресс, а деградация. Агония человечества, забредшего в тупик.

Тут Фабиан прервал собственную филиппику, хекнул ухарски:

– Утки – в дудки, тараканы – в барабаны!

И закончил тихо и брезгливо:

– Символ нашей эпохи – дипломированный дикарь.

– А как же знаменитые философы, мудрецы, золотые умы человечества? – сопротивлялся Зорин.

Профессор парировал играючи:

– Достопочтенный Денис Викторович! Позвольте вам заметить: подлинные мудрецы не бывают знаменитыми. Золотой ум старается не светиться на солнце, предпочитает оставаться в тени. Мы все плывем на Корабле Дураков, и умных у нас бросают за борт!

Фабиан приблизил плешивую башку к Зорину:

– Дорогой центрфорвард! Признаюсь вам в главном своем недостатке: я – умен! Это не прощается врагами, а друзей у меня нет.

Последняя фраза была произнесена с тихой грустью. Но печального философа снова сменил многогрешный сатир:

– Мне гусь не брат, свинья не сестра, утка не тетка! Хе-хе-хе!

Зорин внимал ему с удовольствием, не забывая, впрочем, поглощать поджаристое, натертое чесноком и усыпанное специями мясо. А профессор вдохновенно развивал свой экспромт:

– Бедное, наивное человечество! Тешится стандартным набором софизмов и почитает себя умудренным многими познаниями. Вслед за хитромудрым Конфуцием посмеивается: «Кто там ищет черную кошку в темной комнате, где кошкой даже и не пахнет?». А само слепо мыкается по собственному обиталищу, не ведая, что за монстры расплодились тут на каждом углу. Пернатые жабы, пауки с крысиными головами, летучие мыши размером с доброго быка. А бабочки-упыри? А пятиметровых пиявок не угодно ли?

– Да вы, я вижу, не чужды мистицизма? – улыбнулся Зорин.

– А что такое – мистика? – возразил Фабиан. – То, что вы, глубокоуважаемый Денис Викторович, именуете мистицизмом, постоянно пребывает в самых моих прозаических буднях. Да и в ваших, кстати, тоже!

– Вот как? – Зорин воздел брови. – В моих буднях? Ну а если бы я вас попросил привести хотя бы один пример моего «будничного мистицизма»? Для иллюстрации, так сказать!

– Что ж, извольте! – поднял брошенную перчатку космический профессор. – Не будем ходить далеко, возьмем сегодняшний наш матч.

– Так! Еще интересней! – Зорин все больше входил во вкус этой неожиданной игры. – В чем же вы там усмотрели мистику? В том, что я себе ногу набок сковырнул не без вашей помощи?

– Отнюдь! В данном случае меня не нога, а майка ваша интересует. Майку вы, достопочтенный центрфорвард, изволили надеть с девятым номером…

Тут Фабиан с легкой полуулыбкой выдержал эффектную паузу. И завершил победно:

– А на деле-то ваш номер – тринадцатый!

* * *

Только что подцепленная маслина сорвалась с Зоринской вилки, тяжко плюхнулась в бокал с нарзаном. Флер и обаяние беседы моментально улетучились, как и приятный хмель из головы вмиг протрезвевшего редактора. Зорин застыл с подъятой вилкой, нелепо раскрыв рот и вперив остолбенелый взор в таинственного собеседника. А тот улыбался, как ни в чем не бывало:

– Ну-ну, Денис Викторович, дорогой! Что это на вас столбняк напал? Я только выполнил собственное ваше пожелание. А вы ведете себя так, словно вас отправили в нокдаун!

– Нокдаун? – пробормотал Зорин, потихоньку приходя в себя. – Ну нет, тут нокаутом попахивает! Согласно закону Авогадро.

– Да полноте, право слово! Расквасились, ровно красна девица! – бросил недовольно профессор. – Ну, ведомо мне про ваш тринадцатый номер. Ибо сам я обладаю таким же точно. Только вы – пока еще новичок, а я, можно сказать, ветеран нашего гардероба. Так что вы радоваться должны. Как-никак, соратника встретили! Кафешантан!

– Да какого там, к шутам, соратника! – махнул рукою Зорин. – Я же до сих пор ничего и не понял. Хоть вы-то мне растолкуйте! Что за «Утренняя звезда» такая с ее чертовыми гардеробщиками и тринадцатыми номерками?

– «Утренняя звезда» есть мощнейшая и древнейшая транснациональная компания, названная по имени своего основоположника и бессменного хозяина.

– По имени хозяина? – переспросил Зорин. – Не странное ли имечко для человека?

– Ну что вы, дорогой Денис Викторович! Окститесь! – скривил губы «ветеран гардероба». – Наш с вами большой босс – вовсе даже не человек. А имен этих у него – что у собаки блох. (Да простит мне Хозяин столь фривольное сравнение!) Он и Утренняя Звезда, и Творящий Свет, и Денница, и Иблис, и Люцифер. Ну а чтобы вам стало совсем уже понятно, он – Сатана. А мы с вами, почтенный господин Зорин, до гроба преданные сатанисты.

Пламя настенных свечей померкло в Зоринских очах. Сатанинское пламя! В сатанинском фужере согревался сатанинский мартини.

Зорин помертвел лицом: он, Денис Зорин, – сатанист?!

Но долго пребывать в этом состоянии ему не позволил Фабиан:

– Милейший, вы уже и вовсе впали в кому! Будьте добры держать себя в руках! Вы все-таки мужчина, а ведете себя, как божья невеста, которую пьяный пономарь обесчестил перед алтарем! Оттрахал после светлого, хе-хе-хе, причастия!

Зорин молчал. Слова не шли на ум. А Фабиан, между тем, наращивал боевой напор:

– Хорош, нечего сказать! Еще не знает толком, кто такие сатанисты, а уже нос воротит и едва не в обморок валится! Тоже мне, девочка-целочка после седьмого аборта!

– Ну и кто же такие сатанисты? – подал голос Зорин. – Бойскауты? Тимур и его команда?

– Оставьте вы своих Тимуров в покое! Вот начитался советской беллетристики, не к ночи будь помянута! Да, сатанист, не ангел с крылышками. Но и не Гитлер напополам с Мамаем! Это самый обычный человек, только не позволяющий на ногу себе наступать. К вашему сведению, у нас тоже свои заповеди имеются, свои каноны и табу. И среди них, между прочим, такие: не причини вреда ребенку, не тронь зверя и птицу, если только не ради пропитания охоту затеял. И не вторгайся в дела других людей, пока эти другие не вторгаются в твой дом. Ну а уж коли вторгаются – тогда уничтожь их и живи в мире и покое, и полный кафешантан. Если тебя ударили по щеке, то воздай десятикратно.

– И это – все? – переспросил Зорин. – Весь кодекс сатаниста?

– Представьте себе! В общих чертах – почти весь. Ни вам кровавых пиршеств, ни разнузданных оргий. Уразумейте одну элементарную вещь: сатанисты – не злодеи и не садисты. Не надо представлять нас монстрами, которые таблетку аспирина запивают кровью невинного младенца. Мы – просто гордые люди, которые желают себе счастья не на том, а на этом свете. Нам подавай не рай на небесах, а свободу, знание и власть на земле!

Фабиан говорил тихо, но яростно, от ироничной небрежности не осталось и следа:

– Мы – не тупое быдло, которое униженно тянет свое ярмо в ожидании потустороннего рая. Мы не считаем грехом, когда утверждаем свое «я», когда любим женщину, когда уничтожаем врага, вставшего у нас на пути. У сатанистов за грех почитаются глупость, чувство стадности, отсутствие широты взглядов и эстетического начала.

Зорин изумленно слушал лекцию, которую ему читал вдохновенный механик небесных сфер.

– Так что сатанист – это прежде всего большое «Я». Вот, например, какой у нас самый главный праздник? Думаете, Вальпургиева ночь? Или Хэллоуин? Ничуть не бывало! Самый главный праздник для любого сатаниста – это день его собственного рождения!

– Выходит, главный праздник у каждого свой? А как же весь ваш орден?

– А наш, как вам было угодно выразиться, орден состоит из индивидуальностей и только поощряет неповторимость каждого своего члена. Разве сам факт своего появления на свет для вас важен менее, нежели рождение какого-то там Иисуса, который вам – не папаша и даже не троюродный дядя?

При всей шокирующей непривычности того, что он сейчас выслушивал, Зорин находил доводы Фабиана убедительными.

– Чем ярче пылает ваше «Я», чем решительней оно не походит на другие «Я» – тем лучше для нашей религии. Так что вы уж, любезный Денис Викторович, не путайте сатанистов с римскими цезарями эпохи упадка! Мы голодных львов на гладиаторов не натравливаем, не распинаем своих идейных оппонентов, не сажаем христиан на кол.

– А чем же вы занимаетесь? Старушек через дорогу переводите?

– Напрасно иронизируете, милостивый государь! Можем и старушку перевести, если она попросит. И душу из нее, заметьте, за это не потянем. У нас не секта изуверов и не банда растлителей. Мы – приверженцы новой религии, у нас – свой бог. Вы полагаете, что Господь – един, и вас не приводит в дрожь, что мусульмане именуют его Аллахом, а иудаисты – Иеговой? Так почему же вы корчитесь от ужаса, заслышав божественное имя Сатаны? Нелепое предубеждение, произрастающее из вашего невежества и из тех небылиц, которыми вас потчевали с детства! Да и кто потчевал-то? Попы, толстозадые педерасты, которые – не для Иисуса, а ради хлеба куса! Аминь, аминь, а головой – в овин! – похабно подморгнул Фабиан.

– Но ведь я в сатанисты не подписывался! – пытался отстоять свое Зорин. – Никаких договоров с Администратором не заключал! Что же, выходит, я уже и душу ему запродал?

– Ну вот, опять – двадцать пять! Расквохтался: «не подписывался», «душу запродал»! Да вы, голубчик, закоснели в бабушкиных предрассудках! Это, знаете ли, только в «Фаусте» у Гёте – договор с дьяволом!

Небесный механик пригубил мартини:

– Да, действительно, жил в шестнадцатом столетии некий Иоганн Фауст, изрядный врачеватель и славный алхимик. Но не призывал он демона Мефистофеля, не заключал с ним никаких контрактов. Это все не более чем средневековая легенда. И родилась она потому только, что тогдашняя чернь боялась ученых, ненавидела их (как, впрочем, и сегодняшняя).

Фабиан покривился:

– И уж поверьте на слово: «Утренней звезде» не требуется ни договоров, ни подписей ваших кровавых, ни огненных пентаграмм! А то на вас лица уже нет. – Профессор хмыкнул: – Пошла душа по рукам – у черта будет!

– Но меня никто не предупреждал, что я становлюсь сатанистом! – вновь рыпнулся «потерявший лицо» Зорин. – Это, в конце концов, нечестно!

– А перепрыгнуть с жизненной помойки в кресло с золотыми подлокотниками – честно? – спросил вкрадчиво профессор. – Палец о палец не ударив и ничем не рискуя! Это как? А?

Зорин потупил взор. А Фабиан безжалостно добивал его:

– Скажите, вас кто-нибудь принуждал обменивать свою судьбу? Руки вам выламывал, иголки под ногти загонял? Нет! Господин Зорин сами этого возжелали! Надоело мотаться бездарно по задворкам жизни! А теперь чего ж рыдать по утраченной непорочности? Так, уважаемый, не бывает! Вы – как та девственница, которая не прочь подработать в портовом борделе. Чтоб и капитал приобрести, и невинность соблюсти! И на хрен сесть, и рыбку съесть? Ловок, ох, ловок! Кому скоромно, а нам на здоровье!

– Извольте, я готов обратно! – выпятил челюсть Зорин. – На жизненную, как было сказано, помойку!

– Вы-то, может, и готовы! – недобро сверкнул глазом Фабиан. – Да поздно. Ваше место на помойке уже занято другим бедолагой. Вакансия закрыта!

– Как – занято? – опешил Зорин. – Да кому оно нужно-то?

– Вашу судьбу мы передали другому – дабы не нарушать Всемирного закона сохранения зла. Это лишь на первый месяц вам давался испытательный срок: тогда вы еще могли отыграть назад. А сейчас макинтош ваш архаичный донашивает совсем иной страдалец. И вы теперь – наш до конца!

У Зорина по спине побежал холодок:

– Откуда же для меня сыскалась новая судьба? Выходит, прежде она тоже принадлежала кому-то другому?

– Правильно мыслите! – кивнул Фабиан. – Принадлежала. Но он не оправдал нашего доверия. И пришлось его… наказать. Так что неизжитая судьба вашего предшественника осталась бесхозной. Вот ее-то мы вам и преподнесли на блюдечке. Вы у нас давно в картотеке числитесь.

– И что же такого выдающегося в моем послужном списке? – спросил совсем уже сбитый с толку Зорин.

– Да так, – пожал плечами Фабиан. – Штрихи. Помните, например, своего однокурсника Игоря Анисимова? Вы с ним вместе в аспирантуру поступали, а вакансия-то на кафедре оказалась всего одна. Вот вы соперника и отодвинули плечом. Он, кстати, так и не узнал, кто тогда стукнул на него в органы.

– Кстати, Игоря вашего уже нет, – добавил Фабиан, отрезая себе кусок мяса. – Слабак он оказался. Когда его после вашей анонимки вышибли из института, он начал топить тоску-печаль в водочке. И допился! Глотнул горькую напоследок, записку написал слезливую до тошноты, вытянул из порток ремень и на нем повесился. Прямо в своей кочегарке. И умоляю, увольте от покаянных сцен, угрызений совести и прочего кафешантана! Вы дрались! Дрались за место под солнцем. Только не вздумайте воображать себя убийцей: на это вы не способны. Во всяком случае – пока.

Профессор взглянул на Зорина оценивающе, покачал головой:

– Была, была у вас жажда побеждать! Ну а потом заплутался в трех соснах, стал врастать в шкуру хронического неудачника. Вот тогда-то мы и сочли необходимым вмешаться и реанимировать в вас высокое сатанинское начало. Ну а дурь и сопли изжить мы вам поможем. Поверьте, у вас есть все, чтобы стать настоящим сатанистом!

Он отпил глоток мартини и ровным голосом поставил точку:

– И вы им станете! Или нам придется поступить с вами так же, как с вашим предшественником – тем, чей плащ от Кардена вы сейчас носите.

– Послушайте, Фабиан Адрианович! – голос Зорина звучал жалобно. – Я хочу оставаться самым обыкновенным человеком. Отпустите вы мою душу с богом! На кой я, такая размазня, вам сдался?

– Господин Зорин, мы с вами пошли уже по второму кругу! Не унижайтесь напрасно: фирма вас все равно не отпустит. И не потому, что вы – такой уж незаменимый, а потому, что вы – уже НАШ. Я вам разъяснял ровно десять минут назад: «Утренняя звезда» – не кафешантан, из нее не увольняются, не выходят в отставку. Из «Утренней звезды» может быть только одна отставка – в крематорий!

Фабиан поднялся из-за стола:

– Пожалуй, на сегодня хватит. Скажем спасибо сей славной ресторации и пойдемте, я вас подброшу до ваших апартаментов.

И ухмыльнулся напоследок:

– Побегунчики бегут, покатунчики катят, рогатиков везут хохлатиков колоть!