Текст книги "Ваш номер — тринадцатый"

Автор книги: Евгений Соломенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Он много чего может. Только очень он ощерчал, что они ему жадницу подпалить обещали. Он ведь – что интерешно – шам даже крохотного огонька на дух не вынощит! Шпичку и ту жажечь при щебе не пожволяет! А тут ражошелщя, говорит: «Они у меня шами палеными штанут!». Вот теперь они и горят щиним пламенем. Почти вще уже и жгорели, только двое шволочей еще ошталощь. В том чишле и шамый их главный, тот, что грожилщя Админиштраторову жадницу к яйцам припаять. Но гражданин Админиштратор их тоже шпалит. В гиене огненной!

– В ком, в ком? – переспросил, давясь от смеха, Зорин. – В ком огненной?

– В гиене, вот в ком! – обиженно выпалил Гномик. – А то шам не жнаешь!

– Ну, в «гиене» – так в «гиене», – согласился Зорин. – Ладно, учту: больше мы в газете про эту твою «гиену» – ни гу-гу! Ну так что, палач палаческий, сдвинем, что ли, пиршественные чаши? За бессмертное дело НКВД – ОГПУ!

* * *

В бане было весело, шумно, пьяно. Братва все реже заглядывала в парилку и плюхалась в бассейн. Пресытившись водными усладами, народ кучковался в зале отдыха, раскинувшись на мягких лежаках или оккупировав лавки по сторонам дубового стола. Стол был уставлен большими и малыми бутылями, а также всевозможными разносолами.

На закусь сильно не налегали: носы жадно втягивали аромат обжариваемого на углях мяса. Публика жаждала изумительного, нежнейшего шашлыка, который в необъятном камине доходил до кондиции под приглядом флегматичного Храпа.

Храп имел все основания быть занесенным в Книгу рекордов Гиннесса: он мог без насилия над организмом проспать двадцать четыре часа к ряду, а пробудившись, еще долго тереть глаза и позевывать. Но сейчас, пока братаны предавались радостям березового веника или обжимали телок, он добросовестно выстаивал вахту подле камина.

Публика уже созрела и с нетерпением взирала на Храпову ворожбу. С торца стола, на председательском месте, громоздился, как и положено, Кича (своего предводителя братва звала так за любимую его присказку – «сарынь на кичку!»). Кто-то уже обрядился в плавки, кто-то завернулся в простыню. Девицы, согласно неписаному этикету, пребывали в неглиже. И только одна блондинка с детским курносым личиком сидела, окаменевшая, в закрытом черном купальнике и в белой свадебной фате.

К этому тут привыкли: Кича устраивал «свадьбы» с завидной регулярностью. Это было его любимым развлечением – отыскать очередную девственницу, деньгами или угрозами затащить на банное празднество и прямо в парилке «избавить от предрассудков». И непременное условие, важнейший элемент ритуала: избавляя «нареченную» от известных предрассудков, Кича подстилал под нее белоснежную фату, чтобы, возвратясь из парилки, продемонстрировать ее одобрительно ревущим соратникам. После чего «новобрачная» сидела с Кичей во главе стола и, давясь, пыталась жевать мясо. При этом на голове у нее красовался уже черный платок с бахромой, тоже Кичина придумка – «траур по порванной целке».

В «Фаланге М» Кича числился бригадиром. Но он давно подумывал о собственном бизнесе и, потихоньку от фалангистского лидера Плахи, уже сплотил на стороне небольшую группировку – человек пятнадцать. Вот со своими бойцами Кича и развлекался каждую неделю в этой симпатичной баньке – «смывал с себя скверну жизни».

Сегодняшней «невесте» на вид было лет шестнадцать, но такие формальности давно уже не смущали ни Кичу, ни его приятелей. На этот случай у них в ходу были два крылатых девиза: «Даешь акселерацию!» и «Молодым везде у нас дорога!». Невеста весь вечер просидела, как замороженная. Лишь когда Кича что-то ей приказывал, исполняла беспрекословно и все так же молча. По зову «жениха» покорно плелась вместе со всеми в парилку или прыгала в бассейн, с ужасом ожидая неминуемого финала.

Имени ее никто не знал, включая и самого Кичу: какая, в натуре, разница? Знали только, что папаша ее – инженеришка, попытавший счастья в предпринимательстве. Разумеется, он тут же лоханулся на десять штук баксов. Причем лоханул его не кто иной, как Кича. И вот теперь суровый кредитор своей стальною дланью взял инженеришку за цугундер: гони зелень, или я тебе, козел, включаю счетчик!

Зелени у «бизнесмена» не было. Тогда Кича отловил инженерскую дочку-десятиклассницу и предложил ей «нулевой вариант»: она участвует в банной «свадьбе», а Кича прощает «тестю» его долг. Десятиклассница вспыхнула и категорически отказалась от предложенной ей роли.

Кича только заржал (спервоначалу-то они все взбрыкивают!) и оставил «нареченной» свой телефончик. А заодно популярно разъяснил, что именно сотворят с ее папашей Кичины орлы, если тот до субботы не вернет десять тысяч «зеленых» плюс набежавшие проценты. Сарынь на кичку!

Она позвонила в тот же вечер:

– Я приду…

И вот она сидит во главе длинного стола. Некоторым из здешних аборигенов было даже по-своему жаль эту девчонку, не подозревавшую, что жертва ее напрасна, и Кича все равно вытряхнет бабки из ее папаши – хотя бы и вместе с потрохами.

А гордый предводитель не торопил главного «свадебного» события. Как истый гурман, он все оттягивал кульминацию. Но вот наметанным глазом он определил степень готовности шашлыка на Храповых шампурах. Дальше тянуть не стоило: Кича не любил остывшее мясо.

Взяв со стола бутылку «Абсолюта», он лениво поднялся и, не глядя на «невесту», мотнул головой:

– Коммунисты, вперед! Щас я те сотворю точечный массаж!

И под дружное ржание общества направился на неверных ногах к парной.

Зайдя в парилку, содрал со спутницы фату, деловито расстелил на верхнем полке. Обозрел с головы до ног сжавшуюся в комок от ужаса девчушку и распорядился:

– Ну! Разоблачайся живо и залазь. И гони всю программу по-быстрому: там шашлык уже подходит! Сарынь на кичку!

Девушка без слов сняла купальник, зачем-то аккуратно сложила его в угол и отрешенно, как сомнамбула, забралась наверх, легла на нестерпимо горячую фату.

– Объявляю готовность номер один!

«Жених» с нарочитой неспешностью стянул с себя плавки с серпом и молотом, украшавшими причинное место. Взболтал в мощной лапище бутыль, протянул девушке:

– Хошь? Для куражу.

Та мотнула головой, прошептала:

– Не хочу. Спасибо…

– Кушай на здоровье! – ухмыльнулся он. – Ну а я хлебну. А то стыдливость заела! Стесняюсь вот перед тобой стоять, в чем мама родила! – потешался он, как мог, растягивая последние секунды и ловя от этого особо острый кайф. Кича знал: то, что последует там, на верхнем полке, окажется скоротечным и обыденным, оно уже не подарит большой радости. А вот сейчас, на гребне предвкушения…

Он задрал голову и, гуляя кадыком, сделал несколько глотков. Так и не отрываясь от стремительно пустеющей бутылки, «жених» вперил взор в распростертую девушку и шагнул к ней. Он уже терзал ее взглядом, уже впивался в нее глазами. И это оказалось последним удовольствием в его жизни.

Не то поскользнулся на пролитой водке, не то подвели пьяные ноги и задранная к бутылке голова, но Кича всей стокилограммовой тушей обрушился назад. Стриженый затылок с маху стукнулся о декоративную шишечку – украшение чугунной решетки, ограждавшей обширную каменку. Обомлевшая девушка явственно услышала хруст черепной кости.

И тут – напоследок – Кича доказал свою недюжинную мощь. С проломленной головой, из которой хлестала ярко-алая кровь, каким-то невероятным усилием он перевернулся на живот, отжался от решетки и совсем уже было поднялся. Но в этот момент силы окончательно оставили его и бывший бригадир «Фаланги М» обвис на решетке, прижавшись щекой к раскаленным камням.

Глаза замершей наверху девушки расширились, и она дико, по-звериному закричала. Крик долетел до сидящих вкруг стола и вызвал там новый приступ веселья:

– Прощай, девственность!

– Давай, Кича! Круши, бля, последние бастионы!

А «невеста» будто бы прикипела к своему дощатому ложу и завороженно взирала на огромную тушу, застывшую в непристойной позе, с торчащими кверху жирными ягодицами. Камни, в которые Кича уткнулся небритой щекой, слегка потрескивали, от них валил синеватый дымок.

Наконец девушка соскочила на пол и долго рвала дверь на себя, пока не поняла, что та открывается наружу. Вырвавшись из парной, она пулей пролетела через комнату отдыха, не слыша сочных комментариев в свой адрес.

Запах горелого мяса из распахнутой парилочной двери смешивался с ароматами доходящего на жару шашлыка.

* * *

В 15 часов по местному времени генеральный директор закрытого акционерного общества «Фаланга М» Валерий Алексеевич Плахов, более известный под кличкой Плаха, покинул салон воздушного лайнера и направился через пространства международного аэропорта Схипхол на выход.

Необходимые процедуры не заняли много времени: загранпаспорт и виза у господина Плахова были в полном ажуре, а весь его багаж заключался в одном объемистом кейсе.

Все шмотки и барахло остались дома, на Большой Монетной. Никуда не денутся! И даже если Плахе придется надолго застрять за бугром, тоже не беда. Ведь главное его состояние – не там, в Питере, на Петроградской стороне, и даже не в пластиковых картах, культурненько уложенных в бумажник. Почти все свои накопления главный «фалангист» предусмотрительно разместил в пяти банках, разбросанных от Гамбурга и до Мальорки.

Кивнув на прощание обходительному голландскому таможеннику, он подхватил свой кейс и заспешил к платформам подземки. Удобней, конечно, было бы снять тачку, но в теперешней ситуации для Плахи важно было с первых же шагов затеряться, раствориться в суете вавилонского столпотворения.

То стремительно ныряя под землю, то вновь выскакивая на поверхность, аккуратненькая электричка добросовестно доставила его в центр Амстердама. Четвертая остановка: Центральный вокзал. Плаха вышел на оживленную площадь, пропустил беззаботно бегущий трамвайчик и уверенно зашагал к старинному зданию гостиницы, где у него был забронирован номер.

Вокруг шумел, суетился и развлекался, как мог, Амстердам – столица ограненных алмазов и людских пороков, родина великих живописцев, мореходов и авантюристов, город ювелиров и наркоманов, пятисот мостов и неизвестно скольких сотен притонов. Но гостя из России не волновали ни хваленые бриллианты, ни Дом Рембрандта, ни здешние путаны. Его душа жаждала принять горячий душ, как следует подхарчиться и на пару часов «придавить комарика».

Ну а там – снова в путь! Попрощается господин Плахов со старинной гостиницей, пересечет широкую площадь – и вечерний поезд умчит его на юг, в бельгийский город Антверпен. А оттуда – новая дорога. Теплоходом – в обратном направлении: через Северное море, мимо всей Голландии в старый добрый Гамбург. Вот так – меняя маршруты и заметая следы, через несколько стран – Плаха планировал добраться до любезного его сердцу Гамбурга, где так легко затеряться, где столько друзей-приятелей и где его поджидает совсем не мизерный банковский счет.

Получив у портье магнитный ключ, россиянин долго шастал по лабиринтам коридоров и переходов, парадных лестниц и крохотных винтовых лесенок, пока, наконец, не набрел на свой полулюкс.

Через пять минут он погрузился в объятия теплой, пенно-благоухающей ванны и закрыл глаза, наслаждаясь вновь обретенным ощущением покоя и безопасности. Все! Теперь-то уж он оторвался от незримых преследователей!

Свое прозвище Плаха получил благодаря фамилии. Но числилась за ним и еще кликуха: Паяльник. Господин Плахов питал пристрастие к означенному инструменту, которым вполне успешно излечивал клиентов от досадной несговорчивости. Как сам он любил комментировать, «Паяльник в жопу – и полный консенсус!». Этому увлечению Плаха не изменил и поднявшись до уровня генерального директора. Похищать людей, выбивать из них информацию и деньги было для него острым кайфом, с которым и близко не равнялись ни девочки, ни водка. Но вот настал день, когда сам он – Плаха, король разборок! – вынужден был удирать, едва не наложив в элегантные кожаные штаны.

А все тот хрен бородатый из «Утренней звезды»! И ведь как будто типичный лох, бери его голыми руками! Тут Плаха вспомнил, как, развалясь в кресле, ухмылялся в эту бородатую рожу и цедил:

– Тебе паяльником раскаленным жопу еще не чистили? Так я тебе устрою это удовольствие. По знакомству!

А теперь вот он сам спасает свою задницу от чужих и очень горячих паяльников. Когда «Утренняя звезда» начала «мочить» его бойцов, Плаха бросился искать концы: кто? что за крыша у этой гребаной «Звезды» такая мощная? Скорей забить стрелку, перетереть вопрос, договориться по-хорошему! Но договариваться оказалось вроде как и не с кем…

А пока хозяин «Фаланги» метался по городу и собирал информацию, эти невидимки шутя подпаливали его пацанов, как повар – худосочных цыплят. Уж на что Кича был хитрожопым да осторожным, но и его в конце концов поджарили на печке!

«Вот и выходит, один я из всей моей «Фаланги» остался, – вздохнул Плахов, нежась в горячей вспененной влаге. – Нет, как ни говори, это Господь меня уберег!»

При всей специфичности своего ремесла и при крайней жестокости нрава Плаха был человеком не то чтобы верующим, но, все же, совсем бога со счетов не списывающим. С каждого своего прибытка он аккуратно отстегивал бабки на храм Святого Георгия Победоносца. Причащаться к попам не бегал, заутрени не выстаивал, но в церковь время от времени заглядывал, накупал там охапку самых дорогих свечей и распихивал без разбору перед всеми апостолами, святыми и угодниками: лишний заступник – никогда не лишний!

И сейчас Паяльник был убежден – это силы небесные помогли ему улизнуть от незримых поджигателей! Словом, урвал господин Плахов свой процент с тех инвестиций, что вкладывал в божественный департамент.

В мажорном настроении он ополоснулся под душем, накинул махровый халат и только тут почувствовал, что голоден, как стая крокодилов. Бывший шеф «Фаланги» схватил телефонную трубку и заказал обед в номер (Плаха зубрил English со второго класса своей спецшколы, и потому спикал вполне сносно). С голодухи он назаказывал больше, чем мог съесть. А еще его дико мучила жажда, тянуло выпить чего-нибудь холодненького.

– …И шампанского! Французское есть? Пару бутылок!

Через десять минут отутюженно-белоснежный стюард с фигурой борца-тяжеловеса начал выставлять перед ним анчоусы, салат из омаров, перепелиные окорочка и прочую гастрономию. Потянулся было за белой фарфоровой супницей, но Плаха остановил кормильца:

– Это потом! Сперва – шампанского: в горле пересохло!

Стюард склонил почтительно голову. Лапищи, «обутые» в белые перчатки, хотя и напоминали ковши экскаватора, порхали на удивление ловко. Из ведерка со льдом они извлекли изумрудную бутылку и, обернув ее полотенцем, начали отворачивать пробку.

– Давай, халдей, шевелись! – по-русски командовал Плаха стюарду прямо в вышколенно-приветливое лицо. – Не видишь, у человека трубы горят! Ай, что ты, Европа сраная, в этом понимаешь?

Последняя фраза застряла у него где-то в нижней гортани. Потому что халдей выдернул пробку и хлынувшую из бутыли струю направил, кретин, мимо фужера, прямо в разинутый Плахин рот.

Плаха зашелся в приступе кашля, выпучив изумленные глаза. А халдей деловито продолжал поливать клиента: лицо, волосы, плечи…

Воздуха не хватало, легкие разрывались без кислорода. Скорчившись, с бессильной ненавистью глядя на сияющего улыбкой дебила, Плаха еще успел подумать: «Что за говенное шампанское у этих французов! Муть маслянистая, и воняет бензином… Почему оно так воняет бензином?!».

Он заставил себя распрямиться, ватными пальцами уцепился за лапу, орошающую его остатками «шампанского». Перчатка на стюардовом запястье задралась, и выпученные Плахины глаза узрели лиловую наколку с родной кириллицей: «Беатриче».

Стюард легко высвободил ручищу, поставил на стол пустую уже бутылку и, отступив на шаг, щелкнул перламутровой зажигалкой. Щедро политый бензином, Плаха вспыхнул, как факел. Опрокинув стул, он рухнул на ковер и, объятый пламенем, катался по полу, потом – корчился, потом – затих.

Стюард стер с лица улыбку, залил водой тлеющий ковер и, выйдя из номера, захлопнул его на замок. Прежде чем навсегда покинуть гостиницу, аккуратно прикрепил на двери полулюкса табличку: «Просьба не беспокоить».

Глава двадцать пятая
Восход Венеры

Зори некая жизнь – при всем ее внешне бурном течении – стала спокойной, как болото.

Правда, изредка во сне к нему являлся прежний Зорин, конструктор с залатанными локтями. И странное дело: Зорин нынешний, преуспевающий, отчего-то лебезил перед этим затурканным чмошником и все норовил заглянуть в глаза. А тот, скотина, воротил нос, не желал и смотреть в его сторону. И когда Зорин просыпался, то всякий раз ощущал непреодолимое желание сейчас же подхватиться с шикарной итальянской кровати-«сексодрома» и бежать, в чем мама родила, подальше от этого постылого благолепия, в старый двор-«колодец», в тесную «распашонку», на кухню, пропахшую пригорелым салом.

Потом, отойдя от этого бреда, он костерил себя: «Ну что ты, идиот, дергаешься, чего тебе еще не хватает? Кругом – полный тип-топ!». Действительно: в плаще от Кардена, снятом с чьего-то чужого плеча, Зорину сегодня было предельно комфортно. Иногда ему даже казалось, что он родился в этом плаще.

Хотя порой вдруг прорывалось странное ощущение – будто это не плащ чужой постепенно сделался ему по фигуре, а наоборот, чертов плащик незаметно подгоняет его под себя! Да-да, кроит и перекраивает, словно бы внутри Зоринской оболочки набухает соками какая-то другая сущность.

Правда, всякий раз ощущение это, вспыхнув ярко и болезненно, тут же исчезало. Тревога улетала прочь, а чувство растущей комфортности оставалось, и земля вновь начинала вертеться, как положено. А вместе с ней и господин Зорин, главный редактор, член попечительских и наблюдательных советов, общественный деятель и бизнесмен, уверенно вращался на своей высокой орбите. Согласно закону Авогадро.

* * *

– Н-да, уважаемый Денис Викторович! Ну и кашу же вы заварили с этим вашим Ван-Гуттеном!

– Будьте добры уточнить: какой еще Ван-Гуттен и что за каша? – хмуро осведомился Зорин, недоумевая: за каким лешим он понадобился ученому секретарю Пушкинского дома?

– Ну как же! Ван-Гуттен, тот странноватый индивидуум из Нидерландов, претендующий на роль первооткрывателя и ниспровергателя в сфере американской и – что для нас важнее – древнерусской литературы.

– А, Гайавата из полка Игорева! – Зорин поморщился: опять этот сыр голландский объявился!

– Он самый! – сухо подтвердил его гость. – И добавьте: тот самый, которому вы необдуманно выдали некие векселя.

– Ну уж и векселя! – с небрежной улыбкой попытался возразить Зорин. Но ученый муж оставался непреклонен:

– Да-да! Вы взяли перед ним определенные обязательства. И Ван-Гуттен теперь впрямую ссылается на то, что вы, якобы, уже провели несколько раундов переговоров с президиумом Академии наук.

– Да ни черта я не проводил! – хлопнул ладонью по столу начинающий закипать редактор. – Я же с ума не сбрендил, как этот чмошник Гутен-Морген!

– Вынужден обратить ваше внимание на один принципиальный момент, – нахмурился посланец Пушкинского дома. – Господин Ван-Гуттен – не чмошник, как вы изволили выразиться, а член одной из королевских фамилий Европы. И потому ваши игры с ним могут обернуться неплохим международным скандалом. О чем, кстати, наш министр иностранных дел уже оповестил президента Академии. А я, соответственно, ставлю в известность вас.

– Так что же прикажете делать с этим августейшим Гайаватой? – опешил Зорин. Оказаться в центре международного скандала ему не улыбалось.

– А именно то и делать: устроить доклад перед господами академиками.

– Шутить изволите? – совсем уже растерялся редактор.

– Ситуация, в которую вы нас втравили, господин Зорин, меньше всего располагает к шуткам, – отрезал ученый секретарь. – Там, «наверху», проблему обсудили и пришли к решению. Вы кашу заварили – вам ее и расхлебывать. Но – без ущерба для державы!

– То есть?

– То есть мы приглашаем в Петербург вашего выдающегося лингвиста, а вы инсценируете для него выездное заседание Академии наук. То есть, разумеется, не всей Академии, а только его отделения литературы и языка.

– Как это – «инсценируете»?

– Очень просто. Мы вам выделяем конференц-зал в нашем академическом центре, а вы туда загоняете всех своих корреспондентов, корректоров и кто там у вас еще – до последнего курьера!

– Может, еще и водопроводчика вам привести? – хищно оскалился Зорин.

– Можно и водопроводчика, – согласился ученый секретарь. – Только проследите, ради бога, чтобы ваши люди были одеты пристойно! Как-никак, им придется пару часов побыть академиками, а не полубогемными, извините, гопниками. И еще: отберите тройку самых подкованных и поручите им подготовить соответствующие выступления в прениях.

Зорин представил своих «гвардейцев» в роли почтенных академиков, и ему поплохело:

– Да вы что, издеваетесь? Мои корреспонденты выступают с лингвистическими содокладами? Окститесь!

– А вы что же, хотите, чтобы мы всамделишных академиков мобилизовали выслушивать эту ахинею? – возразил гость. – Как я уже сказал, предложенный вам вариант продуман и согласован наверху, и не нам с вами его отменять! И скажите еще спасибо, что содоклады будут лингвистические, а не какие-нибудь там радиогеохронологические!

Зорин раздавленно молчал. А жрец филологии бессердечно добивал его:

– Естественно, вы берете на себя также всю культурную программу. И накачайте своего голландца нашим русским гостеприимством так, чтобы он прочухался уже в самолете! Ну и самое последнее. Вы в своей типографии и на свои же, разумеется, деньги издаете текст его доклада на русском и английском языках, оформляете весь этот бред как вестник Академии и отсылаете нашему нидерландскому другу: пускай, наконец, успокоится! На все про все вам дается не более трех месяцев.

* * *

Когда за ученым литературоведом закрылась дверь, Зорин перебрался за журнальный столик и привычно прихлебывал коньяк, закусывая маленькой шоколадкой. Редактора томило кошмарное видение: чопорный академический конференц-зал, заполоненный ордой редакционных хануриков (терминология Татьяны Путятишны оказалась как нельзя кстати!).

Но через четверть часа коньячная анестезия подействовала, и Зорин переключился с международно-лингвистического инцидента на материи привычные и вполне приятные. Перед ним на полированной столешнице валялась распечатка с компьютера: цены на сталь и курсы акций. В этих небрежно брошенных листках жили металлургические комбинаты и сталелитейные заводы: обогащали руду, выплавляли железо, прокатывали, прессовали…

– Надо прикупить акций! И поболе, – наказал себе Зорин, наполняя предательски пустеющий стакан. – Не забыть бы звякнуть брокеру!

И, щурясь на свет лампы, рассмеялся:

– Брокеры-рокеры, дилеры-киллеры! Эх, жисть-жестянка, повесить тебя, что ли, на бом-брамселе?

От приступа смеха неверная рука дрогнула совсем сильно – и золотистая струя хлынула мимо бокала, заливая столик. Зорин чертыхнулся, вытащил мятый носовой платок, но в последний момент раздумал вытирать столешницу:

– А, черт с ним! Венерке скажу – пускай подотрет, лахудра кривоногая!

И тут он даже замер. А ведь это мысль! Не позвать ли Венерку, не выпить ли с ней тет-а-тет? Перед редакторским взором всплыли нахальные секретаршины глазки, насмешливые и зовущие. Он тяжело поднялся, подошел к письменному столу, ткнул мятущимся пальцем в кнопку селектора:

– Венера! Как там в приемной? Есть кто ко мне?

Селектор отозвался исполнительным голоском:

– Ни души, Денис Викторович. Пусто!

– Вот и славно, что ни души, – обрадовался Зорин. – Вы вот что. Загляните ко мне: разговор есть. А чтобы кто чужой не забрел, приемную замкните на ключ!

– Хорошо, Денис Викторович, – проворковал селектор.

Спустя минуту секретарша с блокнотом в руках выжидательно застыла перед ним.

– Складывай свои причиндалы, – кивнул ей Зорин. – Они нам сейчас без надобности. У нас беседа по душам будет. Без протокола! – он хохотнул.

Венера положила блокнот и ручку на ближний стул и все так же стояла, исполнительно взирая на шефа. А он старался не смотреть на высоко заголенные кривенькие ножки. Но не смотреть не получалось. Венера же спокойно ждала новых распоряжений, как бы не замечая ни липучих взглядов пьяненького начальника, ни полупустой бутылки, ни лужицы, растекшейся по столу. И только глазки ее, как всегда, посмеивались и дразнили.

Он мотнул головой, стряхивая оцепенение:

– Ты достань-ка из бара бокал и коробку конфет… Вот так. Ставь сюда, на стол. Да сама-то садись, не стой тут обелиском неизвестному солдату!

Он рассмеялся своей шутке и разлил коньяк по бокалам:

– Не откажешься выпить с главным редактором?

– Ну что вы, Денис Викторович! – отозвалась, потупив глазки, Венера. – Разве я могу вам в чем-то отказать?

Услыхав такое, Зорин аж задохнулся: «А вот это мы щас проверим!». Поднял приглашающе свой бокал и опорожнил его махом. Венера без малейшего жеманства последовала его примеру. И к предложенным конфетам не притронулась.

– Значит, говоришь, ни в чем не откажешь любимому начальнику? – переспросил со значением Зорин.

– Ни в чем, Денис Викторович! – заверила преданно секретарша.

– Ну, тогда подойди ко мне! – приказал любимый начальник.

Ее губы оказались мягкими. Она прильнула к Зорину, прижимая его к себе неожиданно сильными руками. Что-что, а целоваться эта каракатица где-то научилась очень даже неплохо!

Он вдруг вспомнил, как меньше года назад в этом же кабинете целовал нефритовую богиню. Вспомнил без теплоты и горечи, просто как о факте биографии. Зорин мотнул головой, прогоняя ненужное воспоминание: да черт с ней, с этой ведьмой мексиканской! И впился в податливые губы секретарши. Он бестолково лапал худосочное Венерино тельце, ощущая, какая у нее и впрямь пышная грудь. Потом взглянул на дверь:

– Так приемную, говоришь, заперла? Замкни-ка, на всякий пожарный, и кабинет!

Секретарша дисциплинированно ринулась к двери, а он, стаскивая с шеи галстук, уже не отрывал клейкого взгляда от кривых ножек, обтянутых прозрачной розовой материей.