Текст книги "Ваш номер — тринадцатый"

Автор книги: Евгений Соломенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава десятая
Ночь, когда рождаются звезды

Непреложный закон отечественной журналистики гласит: во всех редакциях, существующих на необъятных просторах бывшего Советского Союза, сотрудники пили, пьют и будут пить непосредственно на рабочих местах. Пьют – отодвинув компьютер на самый край стола, расставив бутылки на каком-нибудь пресс-релизе, а бутерброды с колбасой (и в этом заключается особый шик!) – на недописанном шедевре, еще не оскверненном прикосновением руки выпускающего редактора.

Это – неофициальные пьянки, так называемые междусобойчики. Но есть еще и общередакционные – производимые вполне легально и благопристойно именуемые мероприятием.

В данный момент весь редакционный коллектив «Огней Петербурга», от курьера Петюнчика и до нетленных бронтозавров из редколлегии, с высокой степенью энтузиазма предавался означенному мероприятию. Отмечали торжественное событие: на их голову нежданно свалилось первое место во Всероссийском смотре региональных газет.

Праздник общередакционной радости только начался, а потому все протекало чинно. Произносились соответствующие моменту спичи, и длинный, как плохой очерк, стол заседаний украшали только лишь целомудренные бутылки белого сухого. Водка и прочие алкогольные излишества конспиративно таились по портфелям до той благословенной поры, когда Главный и его замы покинут свою непутевую паству.

Сидя во главе стола (патриарх, отец родной и кто там еще!), Зорин благожелательно обозревал лица своих – еще трезвых – сотрудников. И неожиданно налетел взглядом на лицо, абсолютно ему незнакомое.

В дальнем конце стола, почти на самом углу, сидела и спокойно взирала на все происходящее женщина лет тридцати – тридцати пяти. Огненно-черные волосы, черные брови, строгое черное платье и черный браслет на узком запястье. Острый Зоринский глаз через весь стол углядел также черные удлиненные капли серег в ушах и черные глаза незнакомки. Лицо и руки женщины отливали темной бронзой.

Ее нельзя было назвать красивой: тяжеловатое книзу лицо, явственно обозначенные скулы, хищно заостренный нос. И все же… Она была неожиданна и неуместна здесь – среди пестрой и нездорово оживленной братии. Она была царственна, холодна и отстраненна. Языческая богиня, выточенная из черного нефрита.

Зорину показалось – там, на другом конце стола, раздвинув суетливые пиршественные ряды, родился сгусток галактической ночи. Или вспыхнуло черное пламя, пугающее и манящее. Неизвестно отчего Зорин почувствовал себя мотыльком, обреченным сгореть в этом пламени.

И тут женщина встретилась с ним глазами – на миг, не больше. Скользнула взглядом, как по стеллажу с газетными подшивками, и тотчас равнодушно отвернулась. Кто же она, черт побери, такая? Оператор компьютерного набора? Рекламный агент? Зорин склонился к сидящему рядом редактору отдела новостей, шепнул на ухо:

– Стефан Ардальонович, а что это за пиковая дама? В конце стола, крайняя справа. Да не высматривайте вы так откровенно, можно же – деликатно, исподволь!

– А, вон та? Это Нюша, уборщица! – дожевывая банан, сообщил набитым ртом Добрый Лев.

– Да какая, к черту, Нюша-уборщица?! – взъярился Главный. – Я вас спрашиваю про ту брюнетку в черном!

– Вот и я про нее же, – спокойно ответствовал Лев, целеустремленно потянувшись к вазе и заграбастав оттуда самый крупный апельсин. Ухватив вожделенный цитрус в пухлую лапу, пояснил: – Она и есть наша уборщица. Нюша, Аня, Анюта.

И чтобы окончательно развеять все сомнения, присовокупил:

– Вот чтоб я сдох!

Эта черная молния, эта надменная царица ночи – их редакционная уборщица, распорядительница швабры и полового ведра? И все, вплоть до юного курьера Петюнчика, зовут ее – Нюша?! Это надо было как-то переварить!

– И давно она у нас работает?

– Да не так, чтобы очень. Года два, наверное, шустрит с метелкой. А может, три, – протянул флегматично командующий новостным фронтом, подливая в свой фужер золотистого «Гурджаани».

– А что же я ее до сих пор ни разу не видел? – спросил Зорин.

– Блюдет субординацию! – сообщил Погудин. – В редакторский кабинет заходит только после того, как вы его освободите. Наша техничка чтит главный солдатский принцип: держаться подальше от начальственного пригляда!

– Тут у вас нестыковочка получается! Я когда уезжаю, еще ни разу не встречал в приемной эту… – Зорин замялся: язык не желал называть женщину, сотканную из галактической ночи, уборщицей, – Нюшу!

– А она не в приемной, она в подсобке своей ждет.

– Как же она в этой своей подсобке узнает, что я уехал? – не уставал развивать свой фонтанирующий интерес Главный. (Ему было уже наплевать на то, что столь углубленная заинтересованность какой-то там техничкой выходит за рамки приличий.)

– Может, сквозь стены видит своими черными телескопами! – скривился в усмешке бессердечный Лев. – Лично я бы этому не удивился. Она вообще не от мира сего. Я и зову ее не Аня, а АЯ – аномальное явление.

Лев отхлебнул из фужера, вытер толстые губы салфеткой:

– А вообще черт ее знает, кто она такая! Держится – царица царицей. Не то – Нефертити, не то – Аэлита. А на поверку оказалась обычной воровкой!

– Как воровкой?! – поперхнулся Зорин.

– Так и воровкой! – снова усмехнулся циничный, как все репортеры, Погудин. – Заметельский ее прямо за руку схватил, когда она у него из стола тибрила!..

Тут Главный прервал Львиное повествование:

– Вот что, Стефан Ардальонович. Я сейчас, согласно закону Авогадро, скажу народу завершающий спич – и мы с вами перекочуем в мой кабинет. И, кстати, фирменный коньячок, презент из солнечного Еревана, продегустируем. Не откажетесь от пары рюмок?

Созывая всеобщее внимание, Зорин постучал ножом по бутылке шампанского, затем поднялся и произнес какие-то обязательные и пустые слова. При этом все головы дисциплинированными подсолнухами повернулись к нему – Верховному Светилу, центру редакционного мироздания. Все, кроме одной гордо посаженной головы, увенчанной облаком обжигающе-черных волос.

Когда Главный в сопровождении Доброго Льва покидал зал заседаний, расконвоированные участники курултая заметно оживились, загудели громче и вольнодумней. Самые нетерпеливые уже приняли положение «на старт»: присогнувшись боком, правая рука – под стол, поближе к «стратегическим запасам».

Через три минуты Зорин и Погудин утонули в мягких креслах, разделенных низким журнальным столиком. На темную полированную столешницу хозяин со стуком выставил обещанную бутылку «Ахтамара» и две хрустальные стопки. Наполнил хрусталь густой ароматной жидкостью и поднял свою стопку, призывая гостя причаститься.

Сам не пригубил, как обычно, а хватанул до дна. И, едва переждав приятный ожог, спросил нетерпеливо:

– Так что там за история вышла с нашим Заметельским?

– Да Заметеля в сортир отлучился – не то отлить, не то воды в чайник набрать. Возвращается к себе, а там – картина «Не ждали»: Ее Величество Анюта Лучезарная в стол к нему забралась и уже хронометр из ящика тырит.

Викентий Викентьевич Заметельский (он же – Заметеля, он же – просто Зам) был замом Главного, человек «четвертого сорта»: прожженный, мелочный, склочный. К тому же – патологический бабник. По редакционным коридорам ходили новеллы, притчи и анекдоты о том, как Заметеля норовил поближе к вечеру заманить к себе в кабинет какую-нибудь подчиненную бабенку или студентку-практиканточку.

О Заметелином же хронометре слава разлетелась по всему Дому Прессы: изумительный морской прибор в серебряном корпусе – немагнитный, влагонепроницаемый, точнейший и надежнейший. Ко всем своим прочим достоинствам это маленькое механическое чудо в конце каждого часа играло «Правь, Британия!» и дважды в сутки – «Боже, храни Королеву».

Сам Заметельский небрежно пояснял, что «часики» ему подарил «знакомый лорд Адмиралтейства». А злые языки поговаривали, что Зам выиграл этот бесподобный хронометр в карты у лейтенантика флота Ее Королевского Величества, прибывшего с дружественным визитом на невские берега и невесть как затесавшегося в теплую компанию Заметелиных приятелей. Утверждалось также, что выиграл – нагло смухлевав (благо, юный посланец Альбиона вусмерть накачался родным шотландским виски).

И вот оказалось, что Нюша-Аня-Анюта – женщина, сотканная из ночи, – самым мелкоуголовным образом покусилась на этот раритет.

– А Заметеля-то, кобель драный, – хихикнул Добрый Лев, – уже давно на техничку нашу слюни пускал! А тут – случай такой козырный! Ну вот он и решил попользоваться: завалил ее прямо на стол – мол, теперь-то ты, птичка-бабочка, брыкаться не станешь! Да не на ту напал. Она ему коготками своими всю мордуленцию так разукрасила – любо-дорого! Заметеля даже ширинку застегнуть позабыл: на третьей космической из кабинета вылетел, весь в кровище, скатился вниз и – прямым ходом в травмпункт. И – вот же гнида какая! – настоял ведь, чтобы травматологи выдали ему бюллетень – «в связи с производственной травмой»!

Погудин (как и вся редакция) не любил Зама. И потому о Заметелином конфузе повествовал с особенным удовольствием, облизываясь и смакуя:

– Ну, в «контору» Заметеля заявился только через три дня. Морда распухшая, глазки – как жирки в колбаске…

Это явление Заметели народу было у Зорина на памяти. Боевой заместитель тогда пояснил, что попал в дорожно-транспортное происшествие, спасая зазевавшегося малыша из-под колес очумелого «Доджа».

Тут Главный разлил оставшееся в бутылке по стопарям и улыбнулся:

– Значит, так и не сладил Заметельский с нашей уборщицей?

Лев только махнул пухлой лапой:

– Где ему, дрючку малохольному! Вкруг нее уж все донжуаны и бонвиваны нашего Дома Прессы крутились-выдрючивались, как могли. Да все – мимо. Она любого Алена Делона держит на дистанции вытянутой руки. Говорю же – ненормальная девка, с Луны свалилась!

– Ну что ж, тогда дернем по последней! За Новый год! – повеселевшим голосом предложил Главный. – А то мне еще посидеть-поработать надо…

Лев резво ускакал догуливать в гуще народных масс, и Зорин остался один, приятно разморенный коньяком, уютным креслом и приглушенным светом настольной лампы. Но не прошло и минуты, как в дверь постучали. «Добрый Лев снова приперся!» – ворчливо помыслил Зорин. И зло гаркнул:

– Входи уж, коль пришел!

Дверь отворилась, и в комнату шагнула женщина в черном. Та самая.

* * *

Она стояла на пороге, держа правую руку за спиной, и молча, в упор смотрела на него. Казалось, это она – хозяйка кабинета, взирающая на самозванца, невесть как проникшего сюда и застигнутого ею врасплох. А «самозванец» и впрямь был именно застигнут. И чувствовал себя растерянным и беспомощным – хоть голыми руками бери!

Он и мечтал, чтобы его взяли эти изящные смуглые руки. Взяли – и уже не отпускали. А еще он боялся, что возникшее перед ним видение сейчас растает – темная дымка в полутемной комнате. Но дымка не растаяла, а разомкнула губы и спросила глубоким грудным голосом с легкой хрипотцой:

– Вы меня ждали?

Зоринское сердце оборвалось в пропасть, и тут же взмыло в поднебесье. Он хотел крикнуть ей «да», хотел сказать, что, конечно же, ждал. И не только сегодня, а всю свою жизнь ждал, только не знал этого до нынешнего вечера. Но Зорин не смог выдавить ни звука, а только судорожно дернул головой. И тотчас ужаснулся: вдруг она сочтет его пьяным или – того хуже – слабоумным, не способным членораздельно произнести двух слов!

Но женщина поняла его. Едва заметно прикрыла на миг жгучие свои глазищи. А потом…

А потом, не произнося более ни слова, вынула из-за спины руку со связкой запасных ключей, выбрала один и заперла им дверь.

Неслышно ступая, подошла к его креслу, склонила свое лицо к Зоринскому – и он задохнулся от враз нахлынувшего жара и от пугающей близости огромных глаз, уже почти слившихся с его глазами. Голова его закружилась и полетела неизвестно куда, а сердце превратилось в набухшую тополиную почку, которая вот-вот лопнет и проклюнется нежно-зеленым листком.

И еще он успел подумать, что ему, Денису Зорину, только сейчас предстоит родиться. Он родится в этой женщине, в бездонных обвалах ее глаз, во всем ее туманном и таком земном естестве, родится – мужчиной: сильным, достойным, свободным от мерзости и страха.

Это было самой последней, улетающей уже мыслью.

…Они лежали на ковре и не знали – умерли они или впрямь родились вновь. Зорин смотрел на ослепительно нагую женщину, разметавшую нескончаемые пряди рядом с его пылающей головой. Волосы ее и кожа источали горьковатый аромат незнакомых трав. На правом бедре у нее темнела метка: большое родимое пятно, похожее на силуэт сидящей птицы. Словно крылатая странница, притомившись в дальнем перелете, присела отдохнуть на бронзовом бедре этой колдуньи, да так и осталась там навсегда.

Осторожной ладонью Зорин накрыл маленькую воздушную путешественницу: не дай бог, и вправду улетит за моря и унесет с собой женщину, которая только что горячо целовала его и выкрикивала гортанные слова на чужом, непонятном языке. Под Зоринской рукой судорожно билась пульсирующая жилка («словно и впрямь птицу поймал!» – подумалось ему).

Они лежали молча. И тут вдруг женщина разорвала эту гнетущую тишь. Негромко, абсолютно ровным голосом сказала, глядя ввысь невидящими глазами:

– Я тебя не люблю.

– Что? – растерялся он.

– Я не хочу начинать нашу встречу с вранья. Я не люблю тебя. И не знаю, полюблю ли когда-нибудь по-настоящему.

Внутри Зорина образовался космический вакуум: вот и упорхнула волшебная жар-птица – прямо из-под его руки!

– Зачем же ты пришла ко мне?

Медленно, словно силясь нащупать что-то, она провела по его плечу своей ладонью, горячей и неожиданно сильной:

– Потому что жалею тебя.

Зорин выдавил из себя жалкую, выпрашивающую улыбку:

– У нас на Руси когда женщина говорит «жалею», это значит – «люблю»!

Но снизошедшая до него нефритовая богиня отстраненно качнула головой:

– Это у вас на Руси. А там, откуда я родом, женщины не любят того, кто заслуживает жалости.

Видя, что Зорин смолк убито, она продолжила:

– Ты не переживай! Может, я еще и полюблю тебя когда-нибудь. Ведь позвало же меня к тебе сегодня!

– Позвало?! – встрепенулся он с надеждой.

И эта странная женщина пояснила:

– Да, позвало. Во мне постоянно живет Голос. Он то советует мне, то приказывает. И я его слушаюсь. И сегодня он мне сказал: «Ступай к нему. Он ждет тебя, он в тебе нуждается». А еще – я увидела, какой ты одинокий. Как потерявший себя мальчишка – гордый, заброшенный и очень несчастливый… Длинный, нескладный мальчишка с хохолком на голове!

Легкими пальцами она пробежала по его волосам – и у Зорина опять отлегло от сердца. Он снова был самым счастливым и самым сумасшедшим, и где-то необозримо высоко над ними снова взрывались звезды и рождались галактики.

А потом она, уже одетая и причесанная, заварила ему кофе – очень крепкий и душистый. И они сидели за журнальным столиком и в призрачном свете настольной лампы тихо прикладывались губами к белоснежным крохотным чашечкам. Неожиданно для себя Зорин спросил:

– Слушай, а зачем ты хотела украсть хронометр у этого кретина?

Ее глаза полыхнули вулканической яростью:

– Он не кретин. Он – грязная игуана! Знаешь, скольким людям он причинил боль? И все – безнаказанно. Нет уж, пускай-ка он сам испытает, что такое больно! По-настоящему, по самый Галапагос! А хронометр – единственное, из-за чего этот жирный боров удавится. Вот я и решила ударить по самому больному.

– Ну а без глаз почему Заметельского чуть не оставила? Он что, приставал к тебе?

– Приставал! – повторила она насмешливо. – От его «приставаний» уж сколько женщин на аборты набегалось! А сколько по-тихому уволилось из редакции? Зато теперь эта тварь как увидит меня в коридоре, так прыгает в первую же попавшуюся дверь.

…Они сидели в круге слабого, приглушенного света, и тьма, обступавшая со всех сторон, казалась им крепостью, ограждающей от остального мира. Время текло мимо них, его крохотные капли падали в бездонный колодец вечности где-то там, за этими крепостными стенами. И люди рождались с первым криком и умирали с последним стоном, писали диссертации и доносы, сплетничали, сочиняли поэмы, насиловали и подавали милостыню – там, за стенами. Делались карьеры, разыгрывались викторины, объявлялись войны – там. А здесь все было вечно и нетленно. Потому что напротив Зорина сидела и помешивала кофе ложечкой эта женщина.

Больше всего на свете Зорин любил эту женщину. Хотя так толком и не знал ни ее саму, ни даже как ее зовут.

– Как твое имя? Анна?

– Анабелла. Анабелла Мария Кончита.

– Ты что, испанка?

Даже в полутьме было видно, как помрачнело ее лицо. Взгляд сделался холодным и колким:

– Во мне течет и испанская кровь, но я – не испанка!

Она умолкла, достала тоненькую и очень длинную сигарету ядовито-черного цвета, в полной тишине раскурила ее. Какое-то время помолчала еще, потом – решилась:

– Хорошо, я расскажу тебе! Хотя, наверное, лучше бы этого не делать…

Глава одиннадцатая
Синьора Смерть

То, что он услышал, было фантастичней фантастики. Но Зорин чувствовал: все это – правда, до последнего слова.

В жилах Анабеллы кипела горячая кровь ацтеков. Далекая, в десятом колене, прабабка Анабеллы была дочерью вождя одного из ацтекских племен науа и знаменитой колдуньей, много преуспевшей в темной науке ведьмовства. Но однажды к их берегу причалили испанские галеоны. Кортес и его люди перебили мужчин науа, сожгли истекающего кровью вождя племени, а его дочь схватили и бросили связанную в яму.

– Эти игуаны по очереди насиловали ее два дня. Но она не умерла. А тут подоспели воины из соседнего племени и отбили ее у испанцев. И те грязные скоты, что надругались над нею, вскоре начали умирать. Не от стрелы и не от яда. Они просто умирали по одному, заходясь в жутких конвульсиях, и всякий раз – на рассвете. Новый рассвет – новый погибший мерзавец. Моя прапрабабка была сильной колдуньей! Она не оставила в живых ни одного из своих обидчиков. А потом родила мальчика. Это был мой прапрадед, и в нем текла чертова испанская кровь. И во мне тоже живет проклятье этой крови…

Когда прабабка умирала, вокруг ее ложа собрались все люди их племени. И она сказала: «Не плачьте! Я вернусь к своему народу спустя шесть тысяч лун. Я возвращусь маленькой девочкой, которая будет пахнуть, как пахнет наш горный сурдаран. И еще она будет отмечена особым родимым пятном на правом бедре: красная сойка, сложившая крылья. Девочка не будет помнить про меня, но я войду в нее своим умением видеть сквозь годы и охранять свой народ от пришельцев и насильников».

Через шесть тысяч лун родилась Анабелла, и племя признало в ней свою предводительницу. Но время шло, и маленький чертенок незаметно вырос в стройную юную чертовку. И когда Анабелла собралась в далекий Мехико, племя отпустило ее после тягостных споров и увещеваний.

– И что было потом? – спросил Зорин.

– А потом я быстро, за два года прошла всю школьную программу и поступила в медицинский колледж. В колледже я встретила своего будущего мужа и на пару с ним объездила половину Вест-Индии: Ямайку, Кубу, Боливию…

– У тебя есть муж? – дрогнувшим голосом спросил Зорин.

– У меня был муж, – поправила она бесстрастно. – И я его любила, как никого и никогда. Его убили. Да ты наверняка про него слышал. Таких мужчин эта планета больше уже не рождает. Его звали Эрнесто Гевара Линч де ла Серна.

Ее голос звучал тихо и монотонно, но напряжение в комнате все нарастало:

– Скоро его знал весь мир. Знал под именем Че Гевары. Когда они пнули Батисту под жирную задницу, Фидель назначил моего Эрнесто министром революционного правительства. Но тот в своем министерском кресле помирал от скуки. Он собрал небольшой отряд из преданных людей и отправился в боливийские джунгли – утверждать социальную справедливость автоматом Калашникова. Потом в газетах сообщалось, что вместе с «команданте Че» воевала его подруга, которая носила русское имя Таня, хотя была сербско-немецкого происхождения. Насчет происхождения газетчики наврали, а в остальном – правда. Таня – моя партизанская кличка…

…Гевару убили на рассвете 8 октября 1967 года. В то дождливое, пропитанное болотными испарениями утро его отряд был окружен и уничтожен. А ясновидящая Таня не смогла предупредить мужа о рейде карателей: за день до этого ее свалил внезапный приступ лихорадки. Мечущуюся в бреду Анабеллу партизаны оставили в хижине у своего связника из местных крестьян. Это ее и спасло: ее – единственную.

Через пару недель верные люди переправили Анабеллу в Гавану. А еще месяц спустя она спустилась по трапу в международном аэропорту Шереметьево.

«Кубинку» упрятали неподалеку от Ташкента, в санатории работников Минсредмаша. Под крышей этого заведения располагался исследовательский центр, находившийся под патронажем одного из самых закрытых и таинственных департаментов Комитета государственной безопасности СССР. Департамент этот среди посвященных носил прозвище «Чертова мельница»: здесь изучались всевозможные оккультные знания и паранормальные явления, громогласно отрицавшиеся официальной советской наукой.

В живописном ущелье, упрятанном под сенью чинар, пребывало около полусотни колдунов и астрологов, экстрасенсов и шаманов, ясновидящих и прорицателей. А персонал (высококлассные ученые, все как один – «под погонами») исследовал их способности, пытался моделировать их воздействие на человеческую психику и на «иные объекты материальной и нематериальной природы».

«Кубинка» для новоявленных хозяев оказалась сущим кладом. Правнучка старой колдуньи и колдунья сама, она могла убивать на расстоянии, даже не видя своих жертв. Еще в Боливии Анабелла настигала заклятых врагов за надежными стенами армейских казарм, в железобетонных бункерах подземных командных пунктов, в тщательно охраняемых служебных кабинетах и изысканных гостиных. Настигала – и поражала своими ненавистью, мыслью и волей, слившимися в незримую всесокрушающую молнию – флюиды смерти.

А сейчас, в исследовательском центре КГБ, здешние спецы с нескрываемым интересом изучали это черноокое супероружие, поражающее наверняка и не оставляющее ни малейших следов.

Здесь, в Советском Союзе, в стальных объятиях «большого брата», Анабелла ощутила себя пумой, брошенной в клетку. Но вне этой неволи ее поджидали Интерпол и ЦРУ, для которых разделаться с «террористкой номер два» было делом чести. Так что из двух клеток она выбрала более просторную. И за этот относительный простор Анабелла платила лояльностью. Тоже – относительной.

Новенькая рассказывала обо всех нюансах своего страшного дарования, но заниматься «практической отработкой», то есть убивать, отказывалась наотрез. «Синьора Смерть», как прозвали ее в отряде Гевары, больше не верила в торжество мировой справедливости, ей вдруг расхотелось стереть всех подлецов с лика этой планеты.

В самый острый момент объяснения с начальником Центра полковником Скурбеевым она сказала, опасно сверкнув антрацитовыми глазами:

– А принуждать меня, полковник, не советую. Уж вы-то знаете, ЧТО я могу сотворить с вами и вашими дерьмовыми шестерками. Так что давайте строить отношения на основе суверенитета и взаимного уважения сторон! Кажется, так пишут в советских газетах?

Высокие договаривающиеся стороны заключили негласный пакт о ненападении. Анабелла сотрудничала с КГБ исключительно как «эксперт по пси-эффектам» – ни на йоту не заступая за сугубо теоретические рамки. Так прошло без малого двадцать два года.

Но вот колосс советской империи развалился на дымящиеся, кровоточащие фрагменты, полковник Скурбеев перешел в Главное управление охраны, а КГБ увяз в трясине перманентного реформирования и усекновения. Анабелла поняла, что более удачного момента ей не представится, и эксперт по пси-эффектам навсегда исчез из жизни российских спецслужб.

Первым делом она сменила документы: из Анабеллы Марии Кончиты Хименес превратилась в Анну Дмитриевну Смирнову. Следующим шагом госпожа Смирнова перебралась в Питер, где от возможного пригляда спряталась за убогой должностью уборщицы…

– …Восемь лет просидела я в этой подсобке тихой мышкой, Нюшей-уборщицей, – подвела она невеселый итог, сидя в кресле напротив Зорина и допивая остывший кофе. – А сегодня увидела тебя – и вспомнила, что я Анабелла Мария Кончита Санчес. С чего бы вдруг? И знаешь, что интересно? Я ведь на эти ваши дерьмовые пьянки-посиделки – ни ногой. А нынче какая-то сила подняла меня и притащила сюда. И оказывается – не зря притащила! – засмеялась женщина.

А у него от всей этой фантасмагории голова шла кругом почище, чем от коньяка «Ахтамар». Ацтекская богиня отмщения. Синьора Смерть. Эксперт по пси-эффектам. Техничка Нюша… Переварить все это не так-то просто. Зорин все же произвел робкую попытку и возмутился:

– Чего это ты мне тут вкручиваешь? Какая Боливия, какой Че Гевара? Если его убили в шестьдесят седьмом, то его жене сейчас, самое малое, под пятьдесят лет. Она бы тебе едва не в мамаши годилась!

– Да что ты, глупый, понимаешь? – расхохоталась она. – Я не себе в мамаши, а тебе в бабушки гожусь! Просто у колдуний свой, особый возраст. По нормальным человеческим масштабам ей бы впору уже на кладбище квартирку присматривать, а она – все еще ягодка. Вот какие мы, ведьмы! – сверкнула шалыми глазищами.

…У них сегодня была поразительная, ни на что не похожая ночь. Они говорили, говорили, говорили и никак не могли наговориться. Это было как наваждение. Наконец Зорин поднялся, подошел к окну и раздернул плотные шторы. Фонари вдоль Фонтанки уже погасли, над градом Петровым наливалось багрянцем небо нового дня.

Зорин покачал головой: «Несуразная штука – жизнь! Единственную свою по-настоящему любимую женщину повстречал на паршивой редакционной пьянке, первую с ней ночь провел в казенном кабинете!» Впрочем, разве это хоть что-то меняло для его сказочного счастья?

Анабелла гибко выгнула спину, потянулась с грацией расслабленной пантеры:

– Прошу простить нерадивую уборщицу, господин главный редактор, но сегодня ваш кабинет останется неприбранным. И виноваты в этом вы сами: трудились в нем дольше обычного!

Она поднялась из кресла, подошла к Зорину и плавно забросила руки ему на шею. Прижалась и шепнула в самое ухо:

– И знаешь что, мой поработитель? Не будем исключать, что я тебя сегодня обманула…

– Когда? – растерялся Зорин.

– Когда сказала, что не люблю тебя!