Текст книги "Урок"

Автор книги: Евгений Богат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

3

Передо мной публикация в местной печати под заголовком «Преступник найден». Сопоставим же ее содержание с дальнейшим развитием событий. Мы узнаем, что «в субботний теплый вечер 25 июля в тундре», на окраине небольшого города, было совершено убийство,' жертвой его пал «скромный, отзывчивый человек, отец двух детей. Убийце удалось скрыться». Органы следствия обратились за помощью к населению, убийца был опознан по фотографии. Но к тому времени из города исчез. Путешествовал он недолго, был задержан и возвращен. Убийцей оказался шофер., (названы подлинная фамилия, имя, отчество). Далее следуют подробности, рисующие личность убийцы в малопривлекательном виде, и, наконец, сообщение о том, что «расследование по делу закончено».

Дело это рассматривал городской суд, потом краевой, потом обвиняемый вернулся в тот же город, где выходит газета, сообщившая, что он «под действием неопровержимых доказательств признался в совершенном преступлении». А между тем доказательства оказались весьма опровержимыми, за отсутствием их его освободили. Кто же написал в газете эту заметку? Двое – старший следователь и инспектор городского отдела уголовного розыска, которые расследовали дело.

Я позволю себе сейчас выписать ряд строк из выпущенного Институтом государства и права Академии наук СССР солидного труда «Проблемы судебной этики»: «…Мы категорически возражаем, – пишут видные ученые, – против того, чтоб следователь и прокурор выступали в печати в качестве авторов статей, содержащих разбор расследованных, но еще не разрешенных судом дел. От их имени в печати может исходить информация о расследовании дела только как официальное сообщение о возбуждении уголовного дела, о привлеченных к ответственности лицах, о передаче дела в суд, о предстоящем рассмотрении дела судом, но без разбора обстоятельств дела по существу, без анализа собранные улик и без всяких утверждений, предвосхищающих выводы суда».

Да, улики могут быть настолько тяжелы и очевидны, что у следователя нет и тени сомнения в отношении виновности лица, дело которого он расследует (и вообще само собой разумеется, что следователь убежден в виновности подследственного в той стадии, когда составляет обвинительное заключение). Но независимо от существа обвинения, от качества доказательств обвиняемый – это обвиняемый. Виновным на этой стадии он еще не стал, и говорить о нем в печати как о виновном нельзя. Вопрос о его виновности может решить только суд. А до этого выступать в газете, выдавая собственное, конечно достаточно обоснованное убеждение за некую уже совершенно доказанную достоверность, рискованно. Как рискованно журналисту, писателю черпать материал для выступления в печати из обвинительного заключения до полного окончания судебного разбирательства.

Чтобы понять лучше, о чем же идет речь, стоит посмотреть на дело не с общеправовой и общеэтической, а с элементарной житейской стороны. Вы живете в маленьком городе, возвращаетесь вечером с работы, останавливаете попутную машину и, усаживаясь, обнаруживаете с изумлением, что за рулем сидит человек, о котором авторитетные лица, люди, занимающие в вашем городе весьма серьезные, строгие посты, писали совершенно категорически в уважаемой вами газете как об убийце, чья вина бесспорно подтверждается неопровержимыми доказательствами.

Эта далекая от солидных юридических и нравственных категорий и формул житейская ситуация – вы в автомашине рядом с ускользнувшим загадочно от наказания героем материала «Преступник найден» – помогает лучше понять опасность подобных публикаций: вы начинаете думать о величайшей несправедливости, совершенной или по отношению к нему, когда его ославили, или по отношению к вам и в вашем лице к обществу, когда ему дали «выйти сухим из воды».

…В одном городе разыгралась трагедия, страшнее которой, по-моему, быть не может. Пятнадцатилетняя девочка покончила с собой, кинувшись под поезд. Она оставила записку, где говорила о ненависти к родителям, когда читаешь ее, к горлу подступает комок. Этот документ огромной эмоциональной силы, – документ потому, что он лег в основу обвинительного заключения, – был обнародован в статье журналиста, выступившего в местной газете за несколько недель до суда над родителями девочки, набожными, религиозными людьми, которые, как писала их погибшая дочь, заставляли ее ходить в церковь, отравляли ее жизнь религиозным дурманом.

Потом – тоже до суда – тот же журналист опубликовал обзор писем читателей, откликнувшихся на его первую статью. К началу судебного разбирательства страсти были накалены. Накаленность эта не могла не ощущаться в зале суда, она наложила отпечаток и на последующее развитие дела: адвокат, защищавший отца (мать отсутствовала – она сошла с ума), был исключен из коллегии адвокатов, в частности за то, что его речь вызвала аплодисменты. Но если бы не накаленность атмосферы судебного заседания, обусловленная в немалой степени двумя публикациями, будоражившими в течение месяцев город, который был как бы расколот на две части – защитников несчастных родителей и яростных обвинителей, – не было бы и аплодисментов защитнику в зале, тоже «разделенном» и «расколотом».

Местный журналист, бесспорно, поставил перед собой серьезную социальную цель – борьбу с религией. Но, видимо, он осуществил бы ее лучше, если бы не ударял с силой по сердцам и ранам до суда, а, дождавшись беспристрастного судебного разбирательства, выступил на его основе с системой доказательств, выдержавших испытание судебном исследовании, уточненных и обогащенных, выступил от имени ЗАКОНА. Но пафос его был растрачен в досудебных публикациях, и послесудебная, самая небольшая, под названием «Расплата», оказалась даже эмоционально самой бедной.

4

А теперь вернемся в салон госпожи Шерер.

На этот раз будет в нем дан концерт в трех отделениях. Роль досудебного конферансье добровольно избрал опытный, с хорошим именем литератор.

Очерк «Закулисная история» он начинает именно тем, что изъявляет желание сыграть данную роль:

«Если бы бывшего директора Тамбовской филармонии Павлову и недавнего художественного руководителя тамбовского ансамбля „Молодость“ Масленникова попросили вдвоем занять целый вечер на сцене, они бы составили концерт в трех отделениях.

Первое отделение: ловкая приписка в рабочих табелях артистов несуществующих выступлений.

Второе отделение: лихое составление фиктивных трудовых соглашений с различными филармониями.

Третье отделение: липовая денежная компенсация за износ аппаратуры и реквизита.

Ну, а если бы мне поручили роль ведущего этот своеобразный конферанс, я бы…»

Далее мы узнаем от литератора, ведущего конферанс с милой непринужденностью, легко и весело, что «деньги Павлова получала как на блюдечке». Наживалась она на чем попало, «даже на бое тарелок, которые ее супруг в процессе верчения постоянно ронял».

Муж Павловой, артист, выступал с номером «вертящиеся тарелки», и это послужило для конферансье неистощимым источником остроумия. Он замечает, что неизвестно, на чем эти тарелки вертит артист – на голове, ноге или палочке, – что в «тарелочном искусстве» потолка он не достиг. И поскольку за каждую разбитую тарелку эта семья получает деньги, то стимула у артиста для творческого роста нет.

В том же духе – артистично – рассказывается нам и о Масленникове, о его сочинениях, в которых «чужих мыслей и реплик было столько же, сколько он получил за них чужих, государственных денег», о том, что «усталый гений» бывшего художественного руководителя ансамбля «Молодость» работой себя не обременял и «случалось, что, аккуратно получая за концерты, он купался в Черном море с супругой, а вместо них с ансамблем выступали совсем другие лица».

Ну, например, шутит конферансье, «пела некая К. (называет ее подлинную фамилию), по профессии повар. Ей бы лучше, конечно, выступить в конкурсе на приготовление борща или шницеля по-министерски, но вот попросили друзья, и она выступает, так сказать, по линии Министерства культуры».

Шницель по-министерски рядом с наименованием Министерства культуры – это забавно, и мы готовы аплодировать ведущему концерт в трех отделениях.

Но… перейдем от изящно-иронического стиля ведущего концерт к сухому, «суконному» языку судебного документа:

«Прокурор в судебном заседании от большей части обвинения отказался, считая несостоятельным, недоказанным и потому подлежащим исключению следующие эпизоды из обвинения Павловой:

– Все эпизоды хищения…»

Далее столь же «сухо» и «скушно»:

«Прокурор в судебном заседании от большей части обвинения Масленникова отказался, в том числе хищений путем приписок, за счет обмана по сценариям и постановкам, за счет приписок концертов жене и другим».

Это строки из официального документа – определения судебной коллегии по уголовным делам Тамбовского областного суда, рассматривавшей дело и вернувшей его на доследование; все подсудимые были из-под стражи освобождены.

Рухнули подмостки под конферансье, решившим дать этот импровизированный «досудебный» концерт. В том же салоне госпожи Шерер.

И хотя этот очерк написан опытным литератором, а тот, об «одиссее…», начинающим, видимо, журналистом, вышеупомянутые мною жанровые особенности подобных материалов (поразительное неуважение к личности тех, о ком пишут, поразительно вольное обращение с обстоятельствами дела и поразительная самонадеянность в утверждении виновности героев) явственно ощутимы и тут. Отличие в подробностях: ящик похищенного у государства шоколада заменен купанием в Черном море с женой на государственные деньги.

К сожалению, ощутима и третья, тонко психологическая особенность: конферансье ведет концерт с удовольствием.

И вот я думаю – если бы литератору, решившему сыграть роль конферансье, поручили самому исследовать некую конфликтную ситуацию, чтобы о ней написать, он, наверное, выслушал бы «обе стороны», сопоставлял, анализировал, мучился сомнениями, искал истину и, в конце концов, в чем бы эта истина ни состояла, никогда не разрешил бы себе глумливого тона в отношении тех, о ком пишет. Что же теперь отбило у него охоту исследовать и раздумывать, отшибло дар сомнений и дар элементарного такта? Магия обвинительного заключения, к которому он был опрометчиво допущен. Стоит сопоставить написанный им досудебный очерк с формулами обвинения, чтобы стала, как в лабораторно чистом опыте, ясна «механика» рождения подобных материалов. Формулы обвинения, обрастая кристаллами фантазии литератора, расцвечиваюсь в обогатительной фабрике его воображения, и составили фактическую основу выступления. А магия этих формул (для литератора, конечно) в их безупречной четкости, математической стройности, в обилии деталей, подробностей, цифр, подсчетов, – кажется, с вами беседует сама истина.

«Реквизит к номеру (фамилия мужа Павловой) состоял из 25 тарелок. Амортизация за них была определена по 3 коп. за каждую тарелку, что за 850 концертов составило 652 руб. 50 коп. Кроме того, за бой одной тарелки стоимостью 70 коп. из расчета за каждый концерт также выплачено мужу Павловой 609 руб.

Всего путем незаконной выплаты мужу компенсации за амортизацию аппаратуры к номеру „вертящиеся тарелки“, исключая оплату разбитых тарелок, Павловой в филармонии похищено 2471 руб. 74 коп…»

А чуть выше в том же обвинительном заключении:

«…стоимость красок, используемых для подрисовки тарелок, была определена в сумме 2 руб. 50 коп. за концерт, а затем 99 коп., что составило общую сумму компенсации за краски 1071 руб. 04 коп., выплаченной мужу Павловой за 728 концертов».

Четкий стиль, точные цифры, строгие подсчеты… Можно ли не поверить?

И рождается у литератора остроумная метафора: «золотые черепки» – о посуде, битой за солидное вознаграждение.

Отдавая дань излюбленному авторами досудебных очерков метафорическому мышлению, я позволю себе сопоставить формулы обвинительного заключения с частями летательных аппаратов, не испытанными в аэродинамических трубах и на стендах. Несмотря на то что эти части и самолет в целом рассчитаны по апробированным математическим формулам, без дополнительных испытаний подниматься в воздух было бы чересчур рискованно. Этим я не хочу, разумеется, обидеть ни конструкторов, ни авторов обвинительных заключений, – испытания, как показывает соответствующая статистика, за редким исключением выдерживаются успешно. Я и пишу сейчас об исключениях: вероятность фактов, лежащих в основе подавляющего большинства обвинительных заключений, настолько велика, что к концу судебного разбирательства они становятся достоверностью. Но ведь недаром следствие, выводы которого излагает обвинительное заключение, называется по закону предварительным. Законодатель, называя этот этап следствия предварительным, отнюдь не умалял его роли, он создавал подлинные гарантии правосудия – правого суда, который беспристрастно и непредвзято, в условиях полной независимости судей и подчинения их только закону, с участием и обвинения, и защиты рассматривает, исследует и взвешивает доказательства.

* * *

Однажды редакция получила письмо от читательницы, кандидата наук начинавшееся строками: «Недавно мы узнали, что человек, часто бывавший в нашем доме и пользовавшийся нашим доверием, арестован как взяточник, и в ужасе от него отвернулись…» Интеллигентному по видимости автору письма невдомек, что «отворачиваться» не только не гуманно, но и социально нецелесообразно: общество заинтересовано в том, чтобы даже истинно, доказанно виновный был нравственно исцелен и вернулся к нормальной жизни. Тем более дурно «отворачиваться» от человека, чья вина еще не доказана. Ну, а если тот, от кого вы «отвернулись», будет оправдан, что тогда? Кто от кого должен будет отвернуться?

К счастью, моральный климат, установившийся у нас в стране, тем, в частности, и замечателен, что от человек-а в подобных ситуациях не «отворачиваются» Но было бы недопустимым прекраснодушием полагать, что с неправовым мышлением покончено раз и навсегда.

Истина в конце концов торжествует, но не заживают на живом человеческом сердце ссадины и царапины от несправедливого обвинения, морального самосуда.

Выстрел из двух стволов

В то воскресенье шофер Касимовского участка треста «Росмежгазспецстрой» Вячеслав Аркадьевич Автоносов, как показал он в понедельник на первом допросе, «отвозил в час дня труп на улицу Горького из интерната и выпил немного…».

Чей был это труп, не выяснили. Записано «отвозил…». И все. Будто человек вскользь упомянул о том, что вышел купить сигарет.

Потом Автоносов вернулся на улицу Новая слобода, к дому стариков родителей (сам он давно жил отдельно), где во дворе стояла в гараже его собственная автомашина «Волга-24», которую он с утра в то воскресенье ремонтировал. Помогал ему Ларичев, сосед. Часов в пять они выпили, Ларичев ушел, и Автоносов остался довершать ремонт в одиночестве.

Тут же, в гараже, висело охотничье ружье, двустволка. В обществе охотников Автоносов не состоял, но ружье имел давно.

Да, вот что еще странно. Собственный автомобиль его не на ходу был в тот день, а трестовский, закрепленный за ним по работе, стоял под замком, как и положено в воскресенье, – на каких же колесах он загадочного покойника перевозил в час дня? Но тем, кто допрашивал Автоносова в понедельник, это не показалось странным, потому, должно быть, что их вообще не волновало то, что было в час дня, их интересовало лишь то, что было в семь вечера: это событие они пытались разобрать тщательно, по минутам, а то, что раньше было – за несколько часов, за несколько месяцев или лет, – отрубалось.

Семнадцатилетний сын Автоносова Юрий жил у деда с бабкой и, отсутствовав весь день, вернулся домой около семи.

Дальнейшее известно из показаний старших Автоносовых, родителей Вячеслава Аркадьевича, и новой его жены Левицкой (в документах она фигурирует как сожительница, ибо их союз оформлен юридически не был). По их рассказам восстановить картину ссоры между отцом и сыном непросто, ибо рассказы эти путаны, не подтверждаются актами экспертиз и опровергаются вещественными доказательствами (точнее, отсутствием их: не найдено ни кирпичей, ни поленьев, которые Юра якобы кидал в отца и бабку или лишь собирался кинуть…)

Бесспорно одно – ссора была. И высказана была Юрием угроза, которую услышал и не утаил Автоносов-дед при всем желании облегчить участь собственного сына (может быть, потому не утаил, что не вник в ее обоюдоострую суть). «Кончай тайные базары, кончай базарить! – выкрикивал Юра. – Кончай базарить! – орал он и угрожал – Разобью машину!» Но из этой угрозы в дальнейшем, при исследовании разными лицами обстоятельств дела, вытащено было крамольное обещание разбить машину, новую «Волгу», при оставлении в тени, в забвенье упоминаний о каких-то «тайных базарах».

Ускользающе нечетки, даже размыты подробности в картине ссоры, но вот завершение ее выступает в актах экспертиз, показаниях соседей, да и самого Вячеслава Автоносова отчетливо и рельефно.

Вячеслав Автоносов вошел в гараж (вытолкнутый им со двора Юрий оставался за калиткой), снял со стены ружье, зарядил двумя патронами вышел со двора, вышел на улицу и выстрелил поочередно из двух стволов в Юрия. Буквально изрешеченный (два патрона – сто дробинок), он упал.

В эту минуту на собственной «Волге» ехал мимо сосед – Михайлов, шофер мясокомбината. Он возвращался откуда-то с детьми, увидел распростертого на земле мальчишку, над ним Автоносова с ружьем, остановился, пораженный. «Это что же?!» – ахнул он. «Юрку подстрелил», – пояснил Автоносов. «Надо в больницу!» – ахнул опять Михайлов. Автоносов странно молчал, курил.

Михайлов быстро отъехал, вернулся. Автоносов молчал, курил. Он явно не спешил. Бабка и дед, однако, помогли Михайлову, постелили одеяло, уложили Юрия в михайловскую «Волгу». Никто из родных с ним не поехал.

А Вячеслав зашагал к гаражу, поставил ружье, пошел в дом…

Улица, была уже полна народу. Печальная весть облетела маленький Касимов.

Автоносов вошел в дом, и… вслед за ним вошли работники милиции? Чтобы его задержать? Нет. Вошел сосед Мосягин с бутылкой водки. «Теперь надо тебе выпить», – рассудил он. «Надо», – согласился Вячеслав. Мосягин налил доверху, опять налил…

Через час милиция поместила Автоносова в… камеру? Нет. В медвытрезвитель. В семь утра, оплатив медицинские услуги и расписавшись, что у него к персоналу нет жалоб, Автоносов вышел на улицу и… был наконец задержан? Нет. Он тихо-мирно вернулся в дом родителей, и там его ожидали… ожидали Левицкая и старики. Они общались долгие часы, обсуждая и само событие, и, надо полагать, оптимальные варианты поведения во время расследования. И лишь в три часа дня (через двадцать часов после выстрелов) Автоносов был задержан.

Через несколько часов после того, как задержали Автоносова, умер в больнице Юра.

На одном из первых допросов Автоносов показал: «Я имею охотничье двуствольное ружье Тульского завода, разрешение на него не оформил, у меня есть от первого брака двое детей, сын Юрий, родившийся в декабре 1960 года, числа не помню, и дочь Валентина, лет десяти, но числа, месяца и года рождения не помню…»

Мать Юрия и Вали, первая (а юридически и последняя) жена Автоносова, ушла из жизни при обстоятельствах не совсем обычных, а по мнению некоторых касимовцев, даже необъяснимых, наводящих на страшные мысли. Конечно, при большом желании и скрупулезном исследовании можно было необъяснимое объяснить. Но не исследовали и не объяснили.

Валентина Ивановна Автоносова работала кондуктором автобуса, ей надо было в четыре часа уходить на работу. А в два часа ночи она, по рассказу Автоносова, выкупалась в горячей ванне, вышла, упала ему на руки и умерла. Родственники Валентины, вызванные в три ночи, увидели, что лицо ее и шея покрыты багровыми синяками и ссадинами, которых накануне не было. Автоносов объяснил, что перед тем, как, выйдя, упасть ему на руки, жена, теряя сознание, в самой ванной обо что-то ударялась…

Касимовский судмедэксперт Савин дал наутро (тоже воскресенье было!) заключение, что Валентина умерла от острой сердечно-сосудистой недостаточности. Родственники Валентины потребовали повторной экспертизы. Судмедэксперт, уже областной, из Рязани, Орехов, подтвердил: острая сердечно-сосудистая недостаточность на фоне гипертонической болезни. Синяки и ссадины, по утверждению обоих экспертов, к исходу отношения не имеют.

Но весь город, маленький Касимов, видел эти ссадины и синяки, когда хоронили Валентину. Я их тоже видел на фотографии Валентины, лежащей в гробу. Конечно же это лицо, кажущееся жестоко избитым, отпечаталось в сознании, памяти людей (девятилетнего Юры тоже) и по эмоциональному воздействию было несопоставимо с сухими формулировками судебно-медицинских исследований.

После похорон Валентины ее родственники (ох уж эти родственники!) не успокоились и начали писать в касимовские местные организации, в Рязань и Москву с ходатайством о новом расследовании обстоятельств, кажущихся необъяснимыми, и новой экспертизе силами лучших медиков.

Ох уж эти родственники! Они все подвергают сомнению… Но письма эти (даже эмоционально взбалмошные) надо читать старательно, старательно во всех отношениях и во всех толкованиях, вплоть до самых первоначальных, забытых, напоминающих о старателях, намывающих, вымывающих бесценные крупицы из не имеющей ценности массы.

О чем же писали родственники Валентины Автоносовой?

О странном (разумеется, в их резко субъективном восприятии) поведении медэкспертов и Вячеслава Автоносова: о том, что он рано утром в то воскресенье сам поехал на дом к эксперту Савину, сам доставил его в морг и ждал, топтался у порога, а Савин выходил, и они то и дело шептались, советовались, а потом, когда назначили повторную экспертизу, Савин лично на аэродроме встречал рязанского эксперта Орехова, рязанский эксперт заявил, закончив исследование, что «с этим сердцем можно было бы жить сто лет», но через двадцать дней, непонятно почему, дал заключение, подтверждающее первую экспертизу; писали родственники и о том, что маленький Касимов видел экспертов и Автоносова в ресторане. И т. д. и т. п.

…Писали родственники и о том, что Валентина будто бы не раз говорила: «Найдете меня однажды холодной», – что муж ее унижал нестерпимо, бил и она жаловалась иногда соседям, сослуживцам, даже докторам. Назывались фамилии. Перечислялись разные истории. Душил… Замахнулся табуретом… Наставлял ружье…

Ружье… То самое охотничье, двуствольное, Тульского завода.

Да полно! Наверное, это я сегодня выхватываю из их писем строки о ружье, по-новому их читаю, а тогда тоже бы не заметил в ворохе бесчисленных подробностей?!

Нет, не заметить было невозможно. Вот они заканчивают письмо строгими и четкими строками: «Решите вопрос об изъятии у Автоносова охотничьего ружья. Таким людям, как он, нельзя доверять оружие».

При этом родственникам неведомо было, что ружье-то ему никто не доверял, оно было у него незаконно, тайно. И вот тайное стало в их эмоциональных письмах явным. И что же?

А то, что оно выстрелило. Через восемь лет. Совсем как в хорошей пьесе, о которой А. П. Чехов говорил: если в первом действии ружье висит на стене, то в четвертом должно выстрелить.

Оно и выстрелило. Из двух стволов. В Юру.

Читаю сегодня письма родственников Валентины и ответы, подписанные: «Государственный советник юстиции…», «Старший советник юстиции…», «Юрист первого класса…», «Юрист второго класса…».

Читаю: «Оснований не найдено…», «Оснований не усматривается…», «Оснований не имеется…»

А оно выстрелило.

Авторитетные юристы, заверявшие авторов писем, что «оснований не найдено», имели в виду, конечно, не изъятие ружья (которое вообще ускользнуло от их сосредоточенности), а новую экспертизу и расследование кажущихся неясными обстоятельств.

А вот посмотрим: действительно ли «не было оснований»? Не было оснований обвинять Автоносова в умышленном убийстве: их нет и сейчас. Но были основания для того, чтобы доказательно опровергнуть доводы родственников или столь же доказательно их подтвердить.

Существуют истории, которые нельзя оставлять (тем более в маленьком городе) недорасследованными, не исследованными до последней, максимально возможной степени ясности. Иначе вокруг них создается некое силовое поле, разрушающее человеческие отношения. Тут нужна полная ясность.

Когда речь идет о смерти самого дорогого для ребенка человека – матери, загадок и сомнений быть не должно. А если они остаются, то остается и вероятность новой катастрофы…

Мальчик рос в атмосфере вражды двух домов (автоносовского и родственников матери), рос в пересудах улиц, чувствуя на себе косые или бесстыдно откровенные, жалостливые или взывающие к мести взгляды касимовцев, рос нервным, порывистым, потаенным, с расколотым сердцем, с растущей агрессией к отцу (не о действиях, а о чувствах говорю). И Автоносов, видимо, жил с ощущением опасности, исходящей от сына. С годами силовое поле не расследованного до максимально возможной ясности дела становилось все насыщеннее, наэлектризовывалось все больше.

Дело об убийстве сына рассматривалось Касимовским судом дважды.

По статье 103 УК РСФСР (умышленное убийство без отягчающих обстоятельств) суд определил Автоносову десять лет в колонии усиленного режима (по данной статье наказание максимальное, потолок).

Далее было вот что. Адвокат, защищавший Автоносова, направил в Рязанский областной суд кассационную жалобу: он утверждал, что Касимовский суд не учел обстоятельств, резко уменьшающих вину осужденного, который положительно характеризуется во всех организациях, где он работал, совершил убийство в состоянии сильного душевного волнения и бесконечно в этом раскаивается…

Областной суд, оставив в силе обвинение по статье 103, снизил наказание до пяти лет, тоже в колонии усиленного режима. Однако это решение обжаловали родственники Юры со стороны покойной матери, и тот же Рязанский областной суд вернул дело на новое рассмотрение, опять в Касимов, отметив, что в первом разбирательстве были недостаточно исследованы обстоятельства убийства.

Касимовский суд – в новом составе – дело рассмотрел в январе 1978 года. И что же, обстоятельства были исследованы лучше?

На данном этапе истории нас и ожидает самое невероятное. В этом втором разбирательстве, по существу, судили и осудили (разумеется, нравственно) не Автоносова, а его сына. Автоносов выступает в нем уже не «в состоянии алкогольного опьянения» (вопреки всем ранее полученным показаниям и материалам первого судебного разбирательства!), а как человек, который к моменту убийства «успел отрезветь», потому что употребил «незначительное количество алкоголя» (кому дано измерить степень опьянения и отрезвления через ряд долгих месяцев после убийства?), а вот Юрий – тот уже фигурирует «в состоянии алкогольного опьянения» (и это вопреки – шутка сказать! – заключению судебно-медицинской экспертизы, не нашедшей в его организме алкоголя!). Чудеса…

То хорошее, что говорилось о Юре соседями и товарищами по работе, полностью забыто. Зато появились новые неприглядные подробности его поведения и до роковой ссоры, и во время ее, рассказанные родителями Автоносова и Левицкой.

…Нет, юридически Автоносов не был оправдан. Суд назначил ему наказание в виде тех же пяти лет, но в колонии уже не усиленного, а общего режима, ибо переквалифицировал деяние со статьи 103 (напоминаем умышленное убийство) на статью 104 (тоже умышленное убийство, но совершенное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения).

В убийстве, совершаемом в состоянии сильного душевного волнения, злой воли нет. Это больше несчастье, чем вина. Это то, что накатило, обожгло до беспамятства человека, лишило доброй воли, заставило совершить непоправимое, отчего потом самому хочется умереть.

Самое же существенное (для понимания нашей истории) отличие состоит в том, что если статья 103 толкует как бы о дереве с ветвями, стволом, стройно-сложной корневой системой и почвой, дереве, которое росло, росло и выросло, то убийство в состоянии сильного душевного волнения это ветвистая молния, раскалывающая небосвод нежданно и меркнущая мгновенно, или даже молния шаровая (самая шалая из молний). Тут ни корней, ни почвы нет: воздух, эфир, пустота.

Вот и постараемся уразуметь: для чего нужно было обелять Автоносова и чернить Юрия? Ответ будто бы лежит на поверхности: для обоснования статьи 104.

Ну хорошо, на один вопрос ответили. Теперь второй, потруднее: почему дело медленно, но верно (с определения областного суда, уменьшившего наказание вдвое) клонилось к 104-й? Не найдем ли мы ответа в тех особенностях статьи 104, о которой сейчас говорили?

Если тут не злая воля, а нечто стихийное, непредвиденное, то виноват (да и то весьма умеренно) один Автоносов. И можно забыть о пудах бумаги, исписанных родственниками его жены. И о ружье, которое надо было изъять давным-давно, тоже можно забыть. Если статья 104, то ружье, выстрелившее в четвертом акте, в первом на стене не висело, потому что не было первого акта вообще.

Одноактная пьеса. Но парадокс заключается в том, что для того, чтобы виноват был один Автоносов, он должен быть… не виноват. И вот его, по существу, нравственно оправдывают.

«Положительно характеризуется… положительно…» – повторяется в судебных материалах на все лады с тем же постоянством, с которым повторялось в ответах родственникам его покойной жены: «Оснований не имеется… не усматривается… не найдено…»

Но чтобы убедить нас, что перед нами действительно «хороший человек», надо было личность Автоносова исследовать в полном объеме. Поскольку добродетели его в документах носят в основном негативный характер, – например, судимость погашена, и об этой судимости как о погашенной упоминается то и дело, – посмотрим, что это за добродетель.

Дело давнее, и не стоило бы ворошить, если бы не одна его особенность…

Ехал в 1958 году Автоносов, тогда молодой шофер, с почтой на автомашине «ЗИС-5» и заехал (дело это поначалу не страшное)… заехал на станцию, которая не лежала на его пути, чтобы найти пассажиров – само собой, не безвозмездно. Посадил шесть человек, чем перегрузил машину, нарушив все существующие технические условия и инструкции. Около деревни Давыдово, – наверное, вел машину не лучшим образом, – «ЗИС» резко накренился, и выпали две женщины. Одна из них, Никитина, самая молодая, попала под колеса и погибла (говорят, невеста торопилась к жениху). Автоносов был осужден на два года, из зала суда его конвоировали в рязанскую тюрьму. Через месяц оказался на свободе. Бежал?! Ничего подобного. Областной суд вынес определение, в котором ответственность возлагалась полностью на пассажиров, которые сели чуть ли не самовольно, пользуясь сердечной добротой водителя, чем опровергались все полученные ранее показания. Автоносов был освобожден и отделался тем, что в течение года выплачивал четверть зарплаты. Это определение было вынесено несмотря на то, что самый авторитетный и объективный очевидец показал ранее (речь идет о работнике сопровождавшем почту). Автоносов посадил пассажиров потому, что искал их, сознательно нарушив все существующие установления…