Текст книги "Дорога к людям"

Автор книги: Евгений Кригер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

ОДНОПОЛЧАНЕ

Павла Артемьевича Трошкина, бывшего соседа моего по дому и приятеля, впервые встретил я в «Известях» после его возвращения с битвы при Халхин-Голе. В затемненной своей лаборатории он проявлял снимки японских бункеров, траншей. Пустыни, степи, японцы, зарывшиеся в землю для фанатической обороны или взятые в плен.

Он был возбужден, но отнюдь не печален. Солдат по натуре! Сражение в Монголии было для него первым военным испытанием, он выдержал его с честью. Недаром в годы войны против фашизма стал другом столь же смелого Константина Симонова.

...28 июня 1941 года. К полудню мы в редакции. Тогдашний наш «главный» Лев Яковлевич Ровинский, обычно мягкий в обращении с сотрудниками, по-военному строго давал направление:

– Петру Белявскому и Константину Тараданкину – на юг. Михаил Сувинский остается пока в Средней Азии, писатели Борис Лапин, Захар Левин, Лев Славин (в первые недели войны они были причислены к «Известиям») получат указания от начальника военного отдела. Фотокорреспонденты Павел Трошкин, Николай Петров, Самарий Гурарий, Александр Егоров будут действовать вместе с Петром Белявским, Константином Симоновым и Евгением Кригером на Западном фронте. Выезд немедленно, сегодня!

Думали мы достигнуть линии фронта по ту сторону границы с Германией, а, к отчаянию нашему, не проехали, не прошли дальше окруженного с юга, севера и востока Могилева – на западе обреченная дивизия сдерживала бешеный натиск гитлеровцев. В очерке о Константине Симонове мною рассказано, как он отказался остаться в стороне, когда Павел Трошкин снимал разбитые нашей дивизионной артиллерией гитлеровские танки явно на виду у противника, прозевавшего в тот ранний час «русского разведчика».

Так мужество и самообладание дали возможность Трошкину опубликовать в нашей газете первые снимки битой стальной техники врага.

Там же рассказано о том, как мы, пятеро журналистов со своим одиноким пикапом, едва не попали в лапы к немцам на пути в «тыл» из Могилева к Чаусам в Белоруссии, – упоминаю об этом для того лишь, чтобы напомнить: Павел вел себя, пожалуй, наиболее решительно, по-пластунски пробравшись на окраину рощи и выяснив, что неведомые нам машины, шедшие к Чаусам, – танки, и не советские, а нацистские!

Смоленск... Бивак газеты Западного фронта «Красноармейская правда». Там Алексей Сурков, будущий начальник военного отдела «Известий» Николай Баканов, правдист Оскар Курганов, художники Орест Верейский, Андрей Гончаров – последователь замечательного графика Алексея Фаворского, приятель Верейского и мой, тоже график Виталий Горяев. Трошкин был быстр в движениях, общителен, отзывчив, неистощимо весел. У командиров, солдат, генералов он вызывал чувство уважения и симпатии искренностью, храбростью, умением обращаться с оружием, особенно с автоматами, нашими и трофейными. Нередко состязались мы в стрельбе по мишеням. Павел – всегда на первом месте. Но даже и я при моей близорукости попадал из винтовки в «яблочко» с расстояния в сто метров.

Любил Трошкин и потанцевать с девчатами, медсестрами, связистками; они шли на это охотно, друг мой был очень хорош собой. Мог и выпить в удобный для того час, но никогда не пьянел. Обольщая интендантов, для нас первых добывал шерстяные офицерские (а мы и были офицерами) галифе, гимнастерки, хромовые сапоги. Щеголеват был.

Сталинград... Поздняя осень 1942 года. Мы живем рядом с Политуправлением фронта в приволжском селе Средняя Ахтуба (я за невзрачный вид и ненастную пору называл ее – Нижесредняя Ахтуба). Краснозвездинцы Василий Коротеев, похожий своей худощавостью и выправкой на юнкера Леонид Высокоостровский, известинец Леонид Кудреватых, писатели Константин Симонов и Андрей Платонов.

Переправа с левого берега Волги на правый... Буксир «Абхазец» капитана Хлынина и комиссара, журналиста по профессии Комлева, матроса Марии Ягуповой, раненной в голову, подлечившейся в родной деревне и вернувшейся в невыносимый ад переправы... Под обстрелом мы с Павлом, миновав под осколками привязанную к корме «Абхазца» баржу, поднялись на палубу буксира, поближе к надстройке машинного отделения, ночь выдалась холодная.

Вот и штаб командующего 42‑й армией, будущего маршала Василия Ивановича Чуйкова. Прощаясь, милый и теперь пишущий мне Комлев спрашивает:

– Ну, мы – работники переправы. Мы обязаны. А вам зачем лезть в пасть крокодилу?

– У вас своя профессия. У нас – своя. И тут мы с вами равны.

Отделы штаба разместились в прорытых в толщу прибрежного откоса тесных норах. При взрывах бомб на головы офицерам сыплются песок, комки глины, всякая дрянь. Услышав рев приближающихся «юнкерсов», пожилой дозорный кричит находящимся вне укрытий:

– Хожде-ние-е!

Падает, перевязав руку, раненную минуту назад, снова звонит в колокол: «Хожде-ние!..»

Павел торопится. Вместе с кинооператором Софьиным собирается проникнуть поближе к неприятелю.

– А ты, Женя, останься. Со мной Софьин, ранит кого-нибудь из двоих, вынесем один другого.

Это напоминает Трошкин о нашем правиле под Москвой: нужно, не нужно – всегда рядом! Друг выручит из беды друга.

– А сегодня ты нам не нужен, Женя, только мешать будешь, лишняя мишень для немцев, – тебе важнее всего узнать общую обстановку и условия, сложившиеся для нашей армии. Оставайся в штабе.

Условия для нашей армии? Такого не бывало в истории войн. Штаб командующего находится не в десятках километров, как принято, от противника, а в сотнях метров!.. Назад пути нет – волжские глубины! Глина у воды бурая от потоков горевшей нефти, стекавшей по откосу из пробитых снарядами баков и цистерн. Догорает пристанский дебаркадер, в огне строения водной спортивной станции. Налеты вражеской авиации через каждые десять – пятнадцать минут. Штаб 42‑й разобщен неприятельским вклинением со славной дивизией генерала Александра Родимцева, знакомой мне еще по боям у Харькова. Дивизия упорно сражается «в одиночестве». И выдержит до разгрома шестой армии фельдмаршала Паулюса!

Наконец возвращаются Павел с Софьиным. Живы! Не только сумка, но и карманы Трошкина набиты отснятыми кассетами. Мне кажется, они пахнут порохом, огнем...

Начало лета 1943 года. Хутор Кубань Курской области. Опять с нами Павел Трошкин, рядом – Андрей Платонов, всюду поспевающий Костя Симонов, его приятель, фотокорреспондент Яков Халип, предельно остроумный, и начальник группы кинодокументалистов Федор Киселев. Чаще всего наведываемся мы с Павлом к командующему Центральным фронтом, то есть левым крылом наших войск, замыкающим «дугу» с Севера – Рокоссовскому. Его советы дают нам с Пашей возможность побывать на самых горячих выступах нашего оборонявшегося, а вскоре перешедшего в наступление фронта.

Павел в восторге. Боюсь преувеличений, но после Халхин-Гола, битвы под Москвой, торжества нашего оружия в освобожденном Сталинграде ему как мастеру военных съемок «по масштабу» пришлось по душе сражение в районе Курской дуги. И здесь он, как в старину говорили, страху не имал, – похудел, гоняя с одного участка фронта на другой, в самое пекло, обожженный страстным желанием снять то, что никто до него не снимал, с запекшимися от усталости губами, жаждущий новых и новых эпизодов для объектива своей «лейки».

Кто мог состязаться с ним в оперативности? Только «Калиостро» Виктор Темин, фотокорреспондент «Прады» с его фотоаппаратом, подаренным еще Алексеем Максимовичем Горьким (он и до сих пор работает с ним), – все его коллеги полны были ревности к чудодею, умевшему невесть как раньше доставить в редакцию только что отснятый материал. Однажды, отчаявшись попасть в военный самолет, отправлявшийся в Москву, он неожиданно для себя крикнул, превозмогая шум уже работающих винтов:

– Старшина Васильев! Ко мне!

Он был поражен – неизвестный ему старшина вышел из салона самолета. Виктор и не знал, что таковой существует.

– Вам приказано явиться в штаб. Полетите следующим самолетом!

И Темин быстро поднялся в машину, сел на единственное свободное место. Победителей не судят. Даже коллеги прощали ему его в общем полезные для «Правды» «фокусы».

Павел не был способен на них, всегда был правдив, прям, хитростей не любил... В 1942 году на взбаламученной взрывами Волге он ходил к занятому неприятелем берегу Сталинграда на боевом катере Волжской речной флотилии, с трудом найденной нами в одном из притоков великой реки, – так умело замаскировали моряки свои небольшие суда. Вместе с матросами под огнем помогал вытащить из-под носа у немцев наших раненых, перенести их на борт и вынести к спасению, к жизни... Так и здесь он был солдатом, только стрелял затвором «лейки», не спусковым крючком винтовки и не пулей. Ни минуты отдыха у фотокорреспондентов Трошкина, Дмитрия Бальтерманца, Якова Рюмкина, Макса Альперта, Якова Халипа, Евгения Халдея, Анатолия Гребнева, Николая Петрова – у всего корпуса фотолетописцев минувшей войны. И всех нас, журналистов и писателей фронта, связала и по сей день братская дружба.

Павел был, как и правдист Михаил Калашников, рядом со мной под Севастополем 1944 года, как бы старшиной всей группы из многих газет. Я благодарен ему. Он разрешал мне сопровождать себя в наиболее близкую от неприятеля «точку» для съемок. Поэтому видел я немецких, румынских, венгерских, власовских и снова немецких солдат так отчетливо, как не смог бы рассмотреть с обычного для пишущих расстояния.

К счастью, до осени сорок четвертого вражеские пули не задевали нас.

Но вот пришла осень 1944‑го. Румыния. Букурешти. Отель «Амбассадор». С фронта Павел приезжает чинить свою «эмку» на филиале завода Форда. Его не узнать. Весельчак, жизнелюб, влюбленный в музыку, женщин, не гурман, но не прочь усладиться в переполненных яствами и вином ресторанах, – ну как же, Румыния на стороне Германии, и Гитлер не грабит ее как других! – Павел занят только своей машиной. Ни подвальчики с мамалыгой в масле и цуйкой – водкой, настоянной на анисе и белеющей, если налить в стакан воды, ни комфортабельный после бункеров и окопов, сеновалов, амбаров номер в «Амбассадоре», ни общество Константина Симонова, хозяйственного и веселого Самария Гурария, пылкого Константина Тараданкина – известинца, искрящегося остроумием Яши Халипа – ничто не оживляло его.

Исхудавший, бледный, он неразговорчив, грустен, мрачен.

Получил свою обновленную фронтовую машину, попрощался с нами и уехал к себе на фронт.

Возвращаясь вечером в гостиницу, увидел я группу встревоженных корреспондентов. Что такое?

– Трошкина нет!

– Ну он же уехал.

– Убит Павел!

Я с трудом удержался на ногах. Нет Павла? Что же, он предчувствовал? Не похоже на него. На другой день мы узнали: на пересечении двух шоссе Павла просили регулировщики, какой дорогой он хочет ехать дальше, более дальней и безопасной от «зеленых» банд?

– Короткой, – буркнул он, не терпя возражений.

И продолжал путь. Сзади шла вторая «эмка» с горючим. Обернувшись, Павел увидел: горит, горит задняя машина... Вскоре же послышались ружейные и пулеметные выстрелы. Павел выскочил из кабины водителя в кювет. Свет восходившего солнца ударил ему в глаза и ослепил. Бил и бил из автомата на звук выстрелов, не видел, попадает или нет. Еще миг – и упал, пораженный в сердце.

Водитель Дмитрий ползком добрался до ближайшей деревни, просил помочь вытащить в безопасное место Павла. Крестьяне отказались:

– Утром. Сейчас нельзя. Стреляют же там!

На рассвете пришли к месту убийства. Да, то было убийство. Обнаружили две раны: бандеровцы и в умершего Павла всадили еще пулю! Такая злоба жила в них.

Тело Павла отвезли во Львов. Похоронами руководил Виктор Полторацкий. Прощались с другом с воинскими почестями. Салют из винтовок взвода пехотинцев! Цветы. Слезы.

Его дочь Карина получает, как и я, письма от львовских школьников, ухаживающих за могилой ее отца.

– Добиваемся, – пишут, – чтобы одну из улиц Львова назвали улицей Павла Трошкина.

И добились.

Имя его золотыми буквами вычеканено на мраморной доске в конференц-зале «Известий».

...Однополчанин на языке французов – комбатан. Это слово означает не просто служащий в том же полку. Смысл его шире – солдат или офицер, сидящий в окопе рядом с тобой, готовый вместе с тобой пролить кровь за свой народ, и вот – проливший, не сосед в строю, не просто сосед в траншее, а друг.

Таким и был для всех нас Павел.

1977

НАСТУПЛЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

И вдруг ему почудилось, будто при всем внешнем дружелюбии спутники относятся к нему не то чтобы с недоверием, но с едва ощутимой настороженностью, им же самим непонятной и странной. Впрочем, Сергей Васильевич не был твердо уверен в справедливости возникшего у него ощущения, тем более что его попутчики, как и сам он, были не только ветеранами Отечественной войны, но служили когда-то в одном с ним соединении.

Дорога приближалась к Днепру... Да, не ожидал Сергей Васильевич Харламов, что он, коренной обитатель Подмосковья, тракторист совхоза «Озеры», человек как будто ровной, спокойной судьбы, далекий от горделивых помыслов о собственной персоне, к тому же однолюб в смысле привязанности к приокской земле, где родился, куда вернулся из армии, – не ожидал Сергей Васильевич, что четверть века спустя снова окажется на далекой от дома земле, политой и его кровью.

И началось все это опять-таки странно.

Однажды в своих «Озерах», что в ста пятидесяти километрах от Москвы, получил он письмо с Украины, с Черниговщины. Письмо вроде ясное, а в то же время загадочное. Как-то очень бережно, не выказывая причины своего обращения, работники Черниговского обкома, как бы намекая на что-то неизвестное, просили Харламова сообщить подробности его военной биографии. Не слишком понимая, что к чему, Сергей Васильевич ответил уважительно, пребывая, однако, в полном недоумении.

И тогда с Украины пришло второе письмо с приложением фотографии.

На снимке был запечатлен траурный обелиск, установленный у Днепра, близ знакомого гвардии ефрейтору прибрежного городка Любеча. Обелиск памяти павших в боях героев.

И вот осенью 1968 года Сергей Васильевич Харламов в числе других ветеранов получил приглашение на торжества 25‑летия со дня освобождения черниговской земли. В Чернигове один из гостей тронул его за рукав, кивнул в сторону такси:

– Мы еще успеем вернуться сюда. А пока, если хотите, наведаемся в наши с вами места.

И вот в этой-то поездке дальним краем души ощутил Харламов, будто попутчики относятся к нему с каким-то неопределенным и в чем-то даже тревожным ожиданием, которое пытаются скрыть.

Так, они подъехали к городу Любечу. Впереди – Днепр. Днепр!.. Если соединить старинные ратные песни Украины, если вернуться к временам вольнолюбивой Запорожской Сечи, если вспомнить чудодейственные слова Гоголя о Днепре, все равно превзойдут то былое солдатские деяния на Днепре осенью 1943 года. Той осенью, когда наши войска с ходу преодолели этот важнейший водный рубеж.

Сойдя с машины, Сергей Васильевич и его спутники направились к месту, особенному для жителей Любеча, к месту печали, славы, бессмертия.

Обелиск... Тот самый обелиск, что был на фотографии, присланной Сергею Васильевичу из Чернигова. Золотом на камне начертаны имена гвардии капитана Трубицына Н. П., гвардии лейтенанта Григорьева Л. М, гвардии лейтенанта Кудрявицкого Д. А., гвардии сержанта Опалева А. К. и... гвардии ефрейтора Харламова С. В.

Только вот теперь, когда Харламов стоял возле торжественно-траурного монумента, он понял потаенную настороженность спутников, столкнувшихся с судьбой удивительной, необыкновенной, к тому же известной им весьма смутно, по воле стоустой молвы. Да и ему-то было тоже не по себе стоять у скорбного обелиска и видеть на камне свое имя в ряду с именами павших в бою, награжденных званием Героя Советского Союза посмертно.

На обратном пути шофер рассказывал, что-де слух такой есть, будто похоронен где-то в здешних местах герой-солдат и сияет его имя на могильном камне, и почести воздают люди той солдатской могилке, а сам-то солдат жив и где-то ходит по белу свету благополучно.

– А он позади тебя сидит, – сказал один из спутников Сергея Васильевича. Шофера так тряхнуло от этого сообщения, что он забыл о руле, машине, скорости и очнулся уже в кювете вместе со всеми пассажирами.

Но это было после. А еще до посещения обелиска в прибрежном городке, где когда-то накапливались войска перед боем за Днепр, офицеры-ветераны без всяких стараний со стороны Харламова, по чистой случайности могли убедиться, что их настороженность лишена всяких оснований. Увидев знакомые места, Сергей Васильевич умолк, ушел в себя, вернулся в прошлое, угадывал памятные его приметы. Говорил задумчиво, как бы про себя: «А вот в одном из этих трех домов мы баню строили полковую...»

– Ну, как же, – подхватила местная женщина. – В том доме и была ваша баня, в крайнем.

– Ага, – продолжал Харламов, размышляя вслух, спутники его радостно переглядывались. – А вон там, ниже, над самым лугом, прямое попадание было, особенное...

Забыв обо всех, кто рядом, гвардии ефрейтор вспоминал, вспоминал, и ничего больше не нужно было новым его друзьям, освобождавшимся от тягостных для них сомнений. Тот, чье имя на траурном обелиске, и тот, кто идет сейчас рядом с ними, – это один и тот же человек. И, как бы обнявшись с ним по-солдатски, все они, воевавшие в тех же местах, памятью своей возвращались в ту давнюю битву.

Война для Сергея Харламова началась еще на родной Оке. Там крестьянствовал его отец. Там и Сергей после школы познал труд хлебороба, сеял, косил, хозяйствовал в колхозе, больше руками, машин было совсем не богато. Когда подступила к его дому война, Сергей взялся за оружие, еще до призыва в армию. Война кружила поблизости. Помнит он, как в Озерках стояли кавалеристы генерала Белова, как жители, и с ними Сергей, рыли окопы и противотанковые рвы, как взяли его в истребительный батальон охранять мосты, узлы связи, текстильную фабрику, подступы к городку.

На фронт юноша прибыл в разгар битвы на Курской дуге, когда взят был Орел. Огненный вал наступления подхватил, повлек за собой Сергея, и начался для него долгий, тяжелый, великий труд войны. Много песен сложено о доблести пехотинцев, летчиков, танкистов, артиллеристов, но ведь не менее опасной и трудной была работа фронтовиков-связистов. Кто знает, сотнями или тысячами километров нужно измерять путь, преодоленный Сергеем в сражениях, рядом со смертью, всегда под огнем, где ползком, где короткими перебежками, с проволокой, скользящей с катушки, с жестким приказом быстрее обнаружить повреждение и связь восстановить во что бы то ни стало, любой ценой. Нелегко подыматься солдатам из окопа в атаку, навстречу огню, но ведь их много, вперед они бросаются вместе, а каково связисту, действующему чаще всего в одиночку, в таком же огне, в той же схватке со смертью, днем и ночью, в наступлении и в обороне, все часы и минуты войны, без передышки: связь нужна всегда!.. Впрочем, легкой службы на войне не бывает.

На рассвете 22 сентября сорок третьего года полк, где служил связистом Сергей, подошел с боями к Днепру. Готовиться к штурму помогали партизаны, тащили кое-какие подручные средства. Мало их было, пришлось потом плыть даже на сорванных с изб дверях, на мешках с сеном, на чем попало, лишь бы плыть. Ждать подхода инженерных частей не было времени. Сентябрьской ночью во мгле, в тишине, в немоте пошли на штурм правого берега.

Беззвучно разматывалась катушка, соскальзывал провод в Днепр, чудилось, нагрянут на фашистов внезапно... Но их обнаружили. Грозный свет осветительных немецких ракет вспыхнул над Днепром. Шквал огня обрушился на утлые лодчонки, на плоты – легко было гитлеровцам бить с прибрежных высот по освещенному Днепру. Вздыбился Днепр, захлебывались в воде разбитые снарядами посудины, тонули раненые и ослабевшие, но видел Сергей, что живая, яростная волна наступления все же упрямо приливает к правому берегу. Его лодка вот-вот прорвется к прибрежной отмели. Где-то рядом бьет и бьет по ней пулемет.

И тут свет для него померк надолго.

...Очнулся связист в госпитале. Документов при нем почему-то не оказалось. За долгие месяцы лечения врачам удалось спасти ему ноги, он смог ходить, бегать, как прежде. Вернулся в строй, в артиллерию. Однажды, читая «Правду», задумался.

– Чего грустишь? – спросил проходивший мимо командир.

– Да вот не пойму. Видно, однофамилец мой...

В тот день газеты опубликовали Указ о награждении Золотыми Звездами Героев посмертно. Был в списке и Харламов Сергей Васильевич, Конечно, однофамилец! Но отчего же рядом с ним знакомые имена участников днепровского штурма? Тут и командир полка, которому Сергей обеспечивал тогда связь. Было о чем задуматься.

Новое начальство Сергея связалось с отделом кадров Белорусского фронта. Было точно установлено – званием Героя удостоен именно тот Сергей Харламов, о котором я рассказываю. Высокую награду вручали торжественно. А со временем выяснилось, каким образом имя Сергея занесли в список награжденных посмертно. Он лежал на приднепровской земле без признаков жизни, с проводом, зажатым в руке. Убит парень, с печалью подумали нашедшие его солдаты. И взяли с собой его документы. Нашли же Сергея и доставили к врачам солдаты другой части позднее, когда мощной волной хлынули на правый берег Днепра наши войска.

Не буду здесь рассказывать, как участвовал Сергей в Параде Победы, как стал мастером реактивной артиллерии и лишь в 1954 году распростился с армией в звании младшего лейтенанта. Я сижу рядом с замечательным трактористом Харламовым, постигаю его метод тщательной, быстрой и в то же время безопасной для растений обработки огородных массивов, узнаю, как осторожно, но смело он повышал в свое время скорость движения трактора на зазеленевших огородах в пойме Оки. И догадываюсь, что тут надежно сохранилась в нем армейская, фронтовая привычка действовать расчетливо, обстоятельно, трезво, где-то с раздумьем новатора, а где-то – с напором участника легендарного Днепровского штурма.

И нетрудно понять, за что фронтовик, Герой Советского Союза, замечательный тракторист Сергей Васильевич Харламов на исходе одной мирной пятилетки был награжден орденом Трудового Красного Знамени, а недавно – орденом Октябрьской Революции. Человек по натуре скромнейший, в убеждениях прочный, в суждениях неторопливый, он и теперь хранит навыки армейской жизни. Так же осмотрителен и невозмутимо спокоен, каким видели его в бою, зато горяч и упрям в достижении выбранной цели. Признается, что и в трактористы пошел оттого, что их служба, особенности их взаимоотношений чем-то близки армейским порядкам. Вот он говорит, как всегда, спокойно: «Кто же, если не мы, в ответе за землю?» И вы вспоминаете молодого связиста, через многие и многие земли и реки прошедшего со своим бесконечным проводом, чаще всего в одиночестве лицом к лицу со смертельной опасностью.

Напоследок мне говорят в совхозе «Озеры»:

– На редкость бескорыстный этот человек. Польза дела для него превыше всего. Коммунист! Возьмите хотя бы недавний случай. Предлагает ему наш директор Петухов Гавриил Петрович (тоже, кстати, ветеран-фронтовик), предлагает, говорю, новенький трактор. Это всегда выгодно трактористу, всегда хорошо. А Харламов отвечает: «Нет. Потому нет, что должен я от старого взять весь его резерв». Вот как. И не принял новую машину. Хотя новая и в работе легче, конечно, и заработаешь на ней больше. Такой он, Харламов, всегда и во всем.

– Так что же? – спросил я, прощаясь с Сергеем Васильевичем. – Наступление продолжается?

Он развел руками, улыбнулся и кивнул в знак согласия: что ж, выходит, так оно и есть!

1961