Текст книги "Пятеро на леднике"
Автор книги: Евгений Шатько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Глава двенадцатая
За изогнутым, точно лекало, столом сидели члены Мозгоцентра в застегнутых мантиях. В глубине зала возвышалась громадная колба; от запечатанной горловины ее к потолку тянулись разноцветные провода и шланги.
Вошел Марзук, за ним – связанные Лур и Тишкин. Все встали, склонив узкие плешивые головы. Одно место за столом, в центре, пустовало. Марзук, сдержанно говоря на ходу: «Сидеть, сидеть», прошел к этому местту. Лур и Тишкин сели на широкую скамью сбоку, как подсудимые.
Марзук встал, постучал карандашом по графину, важно откашлялся.
– Итак, я начинаю вас уничтожать интеллектуально, – сказал он, обращаясь к Луру.
– Валяйте, – равнодушно ответил Лур, погружаясь снова в свои противоречия.
Марзук вдруг заговорил так пламенно, что у него васильками засветились оттопыренные уши:
– Коллеги, проблема создания гармонической личности душит нас как никогда. Установка по производству счастливых граждан дала нам несколько миллионов великолепных человеко-единиц. Они беспрерывно ликуют. Но что делать со старым населением, которое хоть и спит, но бессмертно и никак не убывает? Складирование и штабелирование граждан не вызывает ихней поддержки. Я с моей группой синтеза разработал химически дерзкий вариант создания новой личности из старого материала. Суть его проста: троих слабеньких рюмян мы расплавляем, размешиваем и превращаем в одного!
В зале стало темно, светилась только гигантская колба. В колбу по легкой лесенке бодро спустились трое рюмян в хитонах. На дне колбы они пожали друг другу руки и начали раздеваться.
Тишкин смущенно кашлянул, наклонился к Луру:
– Неудобно… перед симпозиумом-то.
– У нас же нет пола, – ответил Лур уныло.
Марзук сказал громко, ледяным мертвым голосом, положив пальцы на рукоятку черного ящика:
– Начинаю опыт! Включаю рубильник! С нами химия!
Тотчас от стен колбы в троих рюмян ударили тонкие струи жидкости, запахло керосином и уксусом. Колба с воем закрутилась, в ней закипела пена.
Марзук, сияя голубыми ушами, давал пояснения:
– Сейчас в колбе распадаются, взаимопроникаются, сливаются интеллект, атлетизм и доброта.
Установка вращалась все стремительнее, покрывая хриплым воем слова Марзука:
– Мы будем сливать, смешивать, размешивать любое количество устаревших биоединиц. Мы сможем создавать тесто, так сказать. А из этих продуктов полураспада лепить новое…
Тишкин вдруг вскочил, вырывая из-за спины связанные руки, закричал:
– Подожди, синюшный! У этих ребят, которые маются в твоей колбе, мамаши есть? Есть или нет? Имеются у них мамаши, голубые наши старушки? Старушки ждут сына из колбы домой?
Марзук скривил зеленеющий рот:
– Старушки ждут… Но интересы общества диктуют…
Тишкин сердито закричал:
– Так выходит, ионная ты контра, на каждых трех мамаш выдаст твоя колба по сыночку! Вырубай установку!
Марзук выключил рубильник, но… колба завыла и закрутилась еще пуще! Задымили провода, полетели гайки под ноги членам Мозгоцентра! Колба вдруг втянула в себя пробку, и страшный ветер потащил все и вся в горловину. Вбежал робот Вася и включил надпись у себя на груди:
«Колба впала в бесконечность. Ошибка в исходной формуле. Колба хочет стереть в порошок все живое! Бегите, братцы!»
От могучей тяги воздуха мантии на членах Мозгоцентра вдруг взвились черными парусами и потащили их из-за стола.
– Расстегайся, ребята! – закричал Тишкин, плечом прижимая Лура к скамье.
Отстегнутые мантии мигом сорвались со спины и улетели в колбу, за ними сорвались из-за стола стулья и скатерть. Наконец стол неторопливо поднялся на попа и покатился к колбе, как фигурист. Подпрыгнув, он начал ломаться и с хрустом влезать в горловину. Марзук и члены Мозгоцентра без мантий, голые, встрепанные и совсем синие от ужаса, ухватились все за связанного Тишкина, – на нем почему-то ни один волос не шевелился. И вдруг Марзука оторвало от сплоченной когорты коллег и поволокло в колбу.
– Мама-а! – закричал он сквозь воющий ветер.
– Да развяжите меня-то! – приказал Тишкин.
Его развязали. Он живо снял с ноги сапог, запустил им в колбу. Сапог влетел в горловину, колба захрипела, точно подавившись, остановилась и смолкла. Стало слышно, как стучат зубы у Марзука.
– Перекур, ребята, – сказал Тишкин, отдуваясь. – Не тот компонент попал.
Марзук на подгибающихся ногах подошел к Тишкину, подал руку и сказал с кривой улыбкой:
– Вы спасли мне жизнь, Фима! Я вам этого не забуду. Требуйте что угодно!
– Отдай икру немедля, – сказал Тишкин.
Глава тринадцатая
Душным вечером Даша сидела на завалинке, укачивала дочь и тихонько напевала:
Нет у нашей Танечки
Родного папанечки…
Не во темном лесу
Ищет химию-красу,
Не во чистом полюшке,
На чужой сторонушке,
По своей неволюшке…
На улице перед калиткой остановился бригадир Грызлов. Послушал, послушал, почесал голову под кожаной фуражкой, спросил:
– А где твой, этот, несгораемый?
– Да пропади он пропадом! Тут где-то. Может, веником прикинулся… Знаешь, какая у него привычка дурацкая…
Грызлов нахмурился и сказал в пространство:
– Эй, малый, проявись, а то хуже будет.
Глоус не ответил, только странно, жутковато ни с того ни с сего появились на крыльце два ведра с водой.
– Видишь, как озорует, – сказала Даша в сердцах.
Грызлов вошел в калитку.
– За такие штуки можно и привлечь, – сказал он строго.
Даша со слезами сказала:
– Он и речку подвел под самый огород, чтоб близко белье было полоскать. Ведь со стыда сгоришь. Уйду я, а он в избе безобразит, печь протопит, обед сварит, носки довяжет…
Грызлов постучал ребром ладони по перилам крыльца:
– Ты ваньку не валяй! Речку возверни в законное русло. А не то я на тебя капканов наставлю! Месяц без дождей мучаемся, а он Фантомаса корчит. И чтоб завтра пришел на собрание.
А ночью разразилась гроза. В темноте Даша встала, чтобы прикрыть окно. Взглянула на рваное клубящееся небо. И вдруг в черноте облаков молния начертала огненные буквы:
Веточка розы упала на грудь!
Милая Даша, меня не забудь!
Затем на истомленную землю упало несколько скупых капель. Опять загремели молнии. И вдруг в поле загорелся от молнии стог. И кто-то тощий, взлохмаченный тушил его, кашлял от дыма.
Даша спала плохо, просыпалась, поднимала голову. За окнами кто-то метался, мяукал и скребся под дверью.
И наконец под утро, в беспамятстве, подражая Тишкину, Глоус хрипло запел «Цыганские кибитки».
А вечером в клубе состоялось собрание. Председательствующий Грызлов взял первое слово:
– Товарищи, мы должны рассмотреть вопрос о недостойном поведении бывшего товарища Тишкина, а как оказалось фактически, пришельца с другой планеты Глоуса, отчество и фамилия отсутствуют…
Из зала крикнули:
– А где сам Глоус-то?
Грызлов удрученно сказал:
– Товарищ Глоус имеет один яркий недостаток: он может начисто терять видимость. Но я думаю, что сейчас он присутствует здесь, ежели ему еще дорог наш коллектив!
– Дорог… – вдруг ответил голос откуда-то из пустого угла.
– Слышите, он тут, – сказал Грызлов удовлетворенно. – И хоть мы не наблюдаем его глазами в наших рядах, он обязательно краснеет сейчас! За то, что в последний отрезок времени сильно отпал от работы в бригаде и даже стал совершать вредные чудеса!
– Я краснею, – ответил голос после долгого молчания. – Мучаюсь.
– А почему ты мучаешься? – строго сказал Грызлов, обращаясь в пустой угол. – Потому что оторванный от коллектива и, обратно же, без горячей пищи ты, товарищ Глоус, сильно очумел.
– Я не могу без Земли, – сказал Глоус тихо и печально.
Грызлов возмущенно воскликнул:
– Тишкин, значит, вместо тебя там надрывается, а ты тут за бабий подол прячешься! Мяукаешь по ночам без толку!
– Я знаю Марзука! – со стоном сказал Глоус. – Он не отступит!
Грызлов усмехнулся:
– Зато Тишкина ты не знаешь. Жалко, разминулись вы маленько. Он там до твоего приезду как раз продержится, а далее вся надежда на тебя. Ты у нас вообще-то тоже мужик всех статей, не хухры-мухры!
Грызлов вдруг включил телевизор, стоявший на сцене, и сказал:
– Погляди, гражданин Глоус, как мучается, как жертвует свою жизнь заместо тебя наш несгибаемый товарищ!
И вдруг в телевизоре во весь экран возникло весьма довольное лицо Ефима. А совсем рядом с ним показалась остроглазая тощая баба в какой-то как бы сорочке… Она так и зыркала на Ефима шалыми глазами.
Впрочем, они стояли на краю пахотного поля около мешков с зерном. А сбоку к ним тут же подошел совсем квелый мужичишка с узким, как огурец, лицом.
Тишкин насыпал зерно в короб с ремнем и надел его на шею Эйлурии. Такой же короб он надел на шею Луру. Затем взял свой короб, надел и сказал:
– Ну, начали.
И они пошли мерным шагом по пахоте навстречу солнцу, широко разбрасывая зерно правой рукой…
Эйлурия шла мелким шагом справа и все приближалась к Тишкину. Лур, наоборот, забирал влево и все сильнее спотыкался, видно, от горя.
Тишкин скосил глаза на Эйлурию и тихо попросил:
– Луша, хоть тут, при народе… Ведь не то подумают, – и громко продолжал: – Ровнее, ребята, ровнее. Не частить!
Эйлурия грустно сказала:
– Как ты равнодушен, Ефим. Ты не способен понимать женщину, ревновать ее, мучить.
Тишкин, упрямо сворачивая в сторону Лура, покрикивал:
– Лур Ионыч, ты чего это влево устрочил? Параллель соблюдай!
Все трое, они друг за другом сворачивали налево, а Эйлурия горестно говорила:
– Возвысь меня или унизь, но не дыши таким холодом! Ты рядом, но ужасно далеко!
Тишкин заскрипел зубами:
– Лур Ионыч, стань на мое место, а то я всю эволюцию сорву к чертовой бабушке!
Лур остановился, повернулся, вытер крупный пот с лица. Ефим и Эйлурия тоже остановились. Все трое улыбнулись, поглядели в ласковое небо. Над ними заливался первый жаворонок, посвистывал ветер в проводах высоковольтной линии. И вдруг на краю поля показался робот Вася. Он бежал что есть силы вдоль пахоты, затем по самой пахоте, добежал до них, упал носом в мягкую землю. На груди его вспыхнула надпись: «Марзук…»
Над полем пронесся тревожный ветер.
На краю поля, откуда прибежал робот, показалась длинная плоская черная машина. Она неслась к ним все быстрее.
Тишкин беззаботно сказал:
– Марзук, голуба, шпарит на самоходной сеялке.
Лур обернулся, глянул на машину, глаза его стекленели от ужаса.
– Тишкин, спасайтесь, это морозильная установка дистанционного действия.
Из-под передка машины вдруг веером ударили снежно-льдистые струи.
Тишкин схватил Эйлурию за руку, отшвырнул в сторону, крикнул:
– Беги!
Лур бросился навстречу машине и закричал:
– Марзук, не охлаждайте Фиму, а то я вас выведу из членов Мозгового Центра!
Но серебристая струя сбила его с ног. Тишкин схватил Лура под мышки, подтащил к роботу Васе. И они встали все трое, спина к спине, подпирая друг друга.
– Понаделают из нас снегурочек, – сказал Лур и заплакал; слезы сосульками застыли у него на щеках.
Струи снега били в них с двадцати метров.
Планета медленно леденела… Города становились похожими на айсберги. На улицах стихали разговоры, крики, споры, ссоры. Рюмяне с удивленными лицами застывали, точно гипсовые памятники самим себе…
Дольше всех не сдавалась Эйлурия, окруженная бунтующими женщинами… Прижимаясь друг к другу, спи повторяли все жалобнее:
– Тишкин… Тишкин… О Тишк…
И наконец тоже застыли посреди площади, будто групповой монумент…
Марзук, согнувшись над рычагами и кнопками машины, бормотал в экстазе:
– Начинается эра великого анабиоза… Хватит огня, тепла, испарения, кипения! Спать, спать, шлафен! На сорок тысячелетий я усыплю и заштабелирую всех вас вместе с вашими идеями, любовью и рацпредложениями.
– Бюрократическое рондо он играет, дай бог всякому, – заметил Лур, задремывая. – А вообще-то он глубокий дилетант…
Тишкин завозился в ледяной корке и прохрипел:
– Уши вянут от такой волынки… Как бы отключить этого химика, Лур Ионыч?
– Спокойной ночи, Фима, – пробормотал Лур, покорно закрывая глаза. – Вероятно, мы не увидимся. Марзук вызвал на себя весь мировой холод… Он и сам замерзнет, самоучка…
Над Марзуком уже выросла небольшая классическая пирамида из прозрачного льда… Но и внутри нее, цепенея, будто муха в январе, он продолжал давить на кнопки, дергать рычаги.
Тишкин дернулся, пробуя выломиться из ледяной корки, постучал робота Васю но жестяному темени:
– Слышь, Василий, вдарь меня чем-нибудь потяжельше… Я этому Марзуку не на елке достался…
Железным кулаком Вася двинул Тишкина в бок, раз, другой, третий… Лед затрещал, и Ефим выкарабкался из него, будто из разбитого яйца. Он огляделся и увидел, что вверху, в вихрях снега, раскачиваются провода высоковольтной линии. Тишкин откинул крышку на темени у Васи и вымотал метров десять проводки. Верный Вася все понял и включил надпись у себя на спине:
«Приму весь вольтаж на корпус».
Ефим прикрутил к концу провода болт и предупредил:
– Ведь сгоришь, Вася, синим огнем.
«Шуруй», – ответил Вася и пошел навстречу машине.
Едва Вася припал железной грудью к машине, Тишкин раскрутил болт на проволоке и, точно лассо, метнул его наверх на высоковольтный провод, а сам прыгнул в сторону, головой в сугроб.
Ослепительная гигантская искра с адским треском расколола синюю мглу. Снег взрывался и таял вокруг горящего Васи и горящей машины. Спину Тишкина обдало горячим банным паром…
Взрывом Марзука отбросило в сторону.
…Тишкин встал; увязая в грязи, побежал к Васе и увидел дымящийся железный слиток, покрытый окалиной. Ефим снял кепку и глухо проговорил:
– Сгорел на работе товарищ…
Он обернулся и увидел Лура. Выжимая талую воду из рубахи, тот удивленно говорил:
– Сколько тысячелетий прошло, Ефим Петрович?
Не отвечая, Тишкин поднял слиток и тяжелым шагом направился к Марзуку, который сразу же встал на колени и бухнул в ноги Ефиму:
– Товарищ Тишкин, бейте, но не убивайте!
– Возьми вот это, дубина! – сказал Тишкин, подавая ему слиток. – Убью, если Васю мне не сдублируешь! Чтоб один к одному – до последней заклепки! И чтоб по-быстрому, а то мне лететь пора…
…Вокруг звенели ручьи, пахло гарью и весной, паром исходили поля…
Глава четырнадцатая
Серебристый шар стоял на пригорке. Около него копошились рюмяне, звонко тукали молотки. Вокруг порхали первые живые бабочки… Вдали пролетел, треща крыльями, птеродактиль. Первый червяк вылез из почвы…
Поодаль Тишкин умывался перед дорогой в речушке. Вода покамест еще отдавала химией, но первая рыбешка уже норовила вылезти на берег, топорщила плавники, будто крылья.
«Обратно же, эволюция и у них зачинается, – подумал Ефим. – Скоро гады пойдут, тритоны… А вообще-то долго еще ребятам тут ковыряться…»
Он утерся, закурил последнюю сигарету и пошел к шару.
Из звенящего водой овражка поднялась женщина в надвинутом на глаза платочке. Подбежала, порывисто схватила за рукав:
– Ефим, возьми меня с собой!
– Зря ты, Луша, – возразил Ефим смущенно. – Даша тебе глаза там обязательно выцарапает.
– О, я скроюсь от ее ревнивого взора! – заверила Эйлурия ломким голосом. – Я незримо буду реять вблизи тебя! Цветком в палисаднике, грушей в саду, электролампочкой… Ведь ты веришь в платоническую любовь, в биотоки, флюиды, телекинез?
– Где уж там… – вздохнул Тишкин.
Эйлурия широко раскинула руки:
– Тогда лучше убей меня, раствори, энтропируй!
– Исключительно зазря хочешь аннулироваться! – сердито возразил Ефим. – Давай по делу говорить. Подбей Лура Ионыча на такой факт… Пущай он со своими ребятами из Мозгоцентру расстарается и столкнет ваш Рюм с застарелой орбиты. Как съедете с орбиты, так и жмите в окрестности Земли. Тогда мы с тобой по-соседски где-нибудь и встренемся. На покосе там, на симпозиуме… Чуешь? Согласная?
– Чую! Согласная! – пылко воскликнула Эйлурия. – Чао!
…Тишкин поднялся, встал в круглой двери корабля и вдруг обеспокоенно скрылся внутри шара. Оттуда донеслось пыхтение, грохот. Затем Ефим вытащил и вытолкнул в дверь всклокоченного Марзука.
– У нас и своих хватает эдаких-то! – сказал он и толкнул Марзука в толпу провожающих.
Проводить Тишкина пришли без малого все жители планеты…
Показалась толпа голубых рюмянок, которая несла плакат с аршинными буквами: «Мама, я Тишкина люблю».
Марзук вдруг деловито выкрикнул из-за спины Эйлурии:
– Сдвинем с нуля деторождаемость!
Открывая прощальный митинг, Тишкин сказал:
– Дорогие рюмляки! Бросайте вы эту вашу… – тут Ефим остановился, подбирая подходящий эпитет, а затем продолжил: – …никудышную жисть. Ну на что она у вас похожа? Баб не видать, мужики все синие… В общем, вношу предложение! Первое: в корне покончить со старым. Зажить, как в древности, по-человечески. Создать колхоз «Светлый Рюм».
Поскольку я отказываюсь от должности председателя в связи с отлетом на родину, избрать председателем Лура Ионыча…
Сквозь толпу провожающих к Ефиму протолкался опечаленный робот Вася.
– Фима, заберите меня с собой, – попросил он тихо.
Тишкин вздохнул и сказал:
– Рад бы, мил человек. Но здесь ты нужнее, Василий. Ты за Марзуком доглядывай, друг…
Лур протянул Тишкину подарок, два выходных хитона, мужской и женский, и с грустью сказал:
– Фима, не забывай нас! В дни получки обязательно выходи на связь в девять утра, как договорились.
…В четверг после небольшого дождика без особого шума Тишкин опустился на колхозный выгон… Когда он ступил на порог родного дома, Даша едва не запустила в него половником, потому что ошибочно приняла его за Глоуса. Но Ефим рассеял ее заблуждение, когда вручил ей бусы и газетный кулек с конфетами-подушечками…
Глава пятнадцатая
Как стало известно, недавно делегация колхозников в лице Ефима Петровича Тишкина возвратилась в родной колхоз с планеты Рюм, где она побывала в соответствии с программой межпланетного культурного обмена. Корреспондент «Научного вестника» посетил Ефима Петровича в его загородном доме в деревне Верхние Тишки. Ниже мы публикуем репортаж корреспондента «НВ».
– Как долетели, Ефим Петрович?
– Спасибо, хорошо. Как раз уложился в два световых года, хотя…
– Как вас принимали на Рюме?
Ефим Петрович улыбается:
– Очень по-дружески. Выстроился, конечно, почетный караул академиков, рукопожатия, цветы, объятия, возгласы привета…
– Скажите, какие проблемы волнуют Рюм?
– Проблем у них невпроворот. Куда ни плюнь – проблема. Вот взять Марзука, этого, самого синего. Он беспременно норовит всех жителей в сон загнать, проще говоря – в анабиоз. А они не спят. Так, покемарят малость и опять… шу-шу-шу… проблемы подымают. А он тоже, конечно, уперся. Такой мужик хлопотливый, вроде нашего бригадира. Сейчас он угомонился. Как зачал оледенение свое проталкивать, мы с простыми рюмяками дали ему по шапке, он сразу лапы кверху.
– А какое впечатление произвел на вас Лур, президент Мозгового Центра?
– С этого чего и взять? Ведь раздваивается по-страшному – в лоскуты. Стянешь его ремнем, тогда ему сразу цены нет. Как зачнет проблемы решать, так молотит – не подходи! Все проблемы перерешает – и в слезы. Возьми, просит, меня, Ефим, к себе на ферму, цивилизация эта, химия проклятая заела!
– Скажите, что вас больше всего поразило на Рюме?
– Нету у них никаких знаков или там вывесок ни на улицах, ни внутри; где лево, где право или как в кассу пройти – неизвестно. Поэтому ихняя цивилизация то и дело заезжает в тупик. Но рядовые рюмяки проявляют жадный интерес. Я с ними поделился планами нашей бригады, не утаил и свои производственные секреты.
– Как вы расцениваете искусство и литературу Рюма?
– С этим не густо. Нет покуда у них своего Магомаева, своей Пугачевой. Поделился я с рядовыми рюмянками и в этом плане. Молодые рюмянки охотно разучили с моего голоса песенку про короля.
– Вам довелось включиться в движение бывших женщин Рюма, возглавляемое Эйлурией. Как протекали ваши с ней беседы?
– Протекали в порядке контакта. Я познакомил товарища Эйлурию с постановкой ясельного дела в Верхних Тишках. Затронули мы и другие вопросы, но об этом после.
В эту секунду Дарья Матвеевна, о которой словами поэта можно сказать, что «сидит, как на стуле, двухлетний ребенок у ней на груди», демонстративно встает и выразительно гремит ухватом у печи. Поспешно задаю следующий вопрос:
– Что вам известно о таинственной судьбе Глоуса? Ведь он не долетел до Рюма. Не затерялся ли он в межгалактических просторах?
– Да куда он затеряется? – в сердцах возражает Ефим Петрович. – Поглядите-ка в окошко.
Я гляжу в окошко, Ефим Петрович объясняет:
– Видите, вон телега стоит? А у ней пятое колесо. Это он и есть! Замаскировался.
Ефим Петрович высовывается в окно и строгим голосом кричит:
– Глоус, не балуй!
Телега трогается с места и поспешно катится в поле.
– Вот так с ним и маемся, с шельмой, – вздыхает Ефим Петрович.
Глубокая, содержательная беседа завершается. Дарья Матвеевна неторопко накрывает на стол. И вот уже заводит свою мирную песню самовар.
И вдруг сам собой в углу избы вспыхивает экран телевизора. Из косых сверкающих линий возникает голубое женское лицо. Спутанные волосы, громадные отчаянные глаза. Протягивая тонкие руки, Эйлурия точно борется с каким-то страшным ветром и кричит:
– О покинувший нас землянин, где ты? Слышишь ли ты меня? Над Рюмом опять веют ледяные вихри… Марзук снова довел Лура до раздвоения.
Стремительная белая кипящая мгла стирает Эйлурию с экрана, и кажется, что ледяной ветер Рюма проносится по избе.
Ефим Петрович резко встает из-за самовара, и в его глазах вспыхивают знакомые дерзкие огоньки.
– Извините, товарищ корреспондент, сейчас не до чаев. Надо Глоуса добыть к утру – хоть живого, хоть мертвого. Пора ему лететь!
Взволнованный, следом за Ефимом Петровичем я выхожу на улицу.
– Не дадим Рюму пропасть, – просто говорит он и крепко, как-то по-земному жмет мою руку, а затем раздумчиво заканчивает свою мысль: – Жизнь рази остановишь, а эволюцию и подавно…
