Текст книги "Неугасимый огонь (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

Соавторы: Андрей Шитяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

За раздумьями, далёкими от приятных, "купец" сам не заметил, как достиг цели, удивляясь только одному – безопасности освещённых масляными лампадами улиц. Даже высокородные дочери Реки прогуливались без сопровождения слуг (хотя и вооружённые кинжалами) несмотря на то, что светило уже скрылось. Выступавших из полумрака мадаев-кушитов[120]120
  Мадаи-кушиты – полицейские в Древнем Египте обычно набирались из кушитов, поскольку сами египтяне считали службу в полиции зазорной.


[Закрыть] выдавал только внезапный проблеск копейного наконечника в свете очередной лампады.

Дорогой питейный дом оправдывал свою репутацию. Тут было чисто и аккуратно, дым не ел глаза (что в подобных заведениях Тира и Сидона практически не изживалось), запахи витали исключительно приятные. Народу пока было мало, хозяин весьма учтиво и предупредительно поинтересовался у посетителя, что он желает выпить и съесть.

Эфраим знал о коварстве пива, посему в качестве самого лёгкого, пришлось выбирать дорогое вино, доставленное аж с Кефтиу. Цена кусалась, но иудей раскошелился без сожаления.

Время шло. Искомый эллин так и не появлялся. Разбавлять вино было нельзя – всё равно, что назваться эллинским соглядатаем. Ремту употребляли с пищей в основном пиво и соки, а разбавление вина считали осквернением благородного напитка.

Уже от запечённой ноги ягнёнка (Эфраима удивили уверения хозяина, что в этом уважаемом заведении овцу никогда не подадут), остались одни кости. В кости – не в бараньи, конечно – Эфраим успел спустить три дебена, а в сенет[121]121
  Сенет – «прохождение». Настольная игра, известная примерно с 3500 г. до н.э. Имитировала прохождение души по загробному миру. В отличие от тактических, военных игр, в основе сенета лежал танец, а фишки назывались «танцорами».


[Закрыть] – целых десять. Кувшин с вином ещё не был пуст, но Эфраим всё-таки не выдержал борьбы с зелёным змием и, уронив голову с подставленной ладони, блаженно захрапел.

Проснулся он у себя в лавке. Недоуменно продрав глаза, с трудом припомнил, как хозяин питейного заведения дважды предлагал отнести захмелевшего гостя к нему домой и, как видно, Эфраим всё-таки сказал, где остановился.

Рядом с постелью обнаружился полупустой прозрачный сосуд синего стекла. Верно, подсуетился кто-то из слуг. Их у Эфраима было трое. Приставлены Эвменом.

Эфраим налил немного густой зелёной жидкости из сосуда себе на ладонь, растёр пальцем, понюхал. Так и есть, сгущённый маковый сок для опохмела. Под сосудом обнаружился папирус. Дорогое вино, мясо и лёгкие закуски, доставка бесчувственного тела в лавку, зелёный маковый сок... Когда иудей увидел сумму, у него волосы зашевелились. Мелькнула мысль: "Интересно, посещение нужника они тоже обстоятельно заносят в особый папирус?" Если бы пил пиво, пожалуй, пришлось бы в этом убедиться.

Почти весь день прошёл в торговых (и не только) хлопотах. Свалив дела на наёмных приказчиков, Эфраим постарался получше разузнать о кабаках возле Ипет-Сут. В каком чаще бывает дворцовая стража. Вечером он снова отправился пить, но уже в другое заведение. Наученный опытом, сразу же сообщил хозяину, где живёт. В ответ никакой ухмылки, явно здесь такое в порядке вещей.

В питейный дом он приехал на купленной за небольшие деньги колеснице-меркабе (решил, что пригодится), вооружённый недавно приобретённым дорогим мечом. Оделся в пурпурную рубаху, нацепил несколько золотых браслетов и цепей. Держался важно, вызвав смешки других посетителей. На то и был расчёт. Хотя такое поведение рискованно, но нужно, чтобы о "купце" пошли разговоры. Нужно привлечь внимание Аристомена.

Но ничего этого не потребовалось. Господь опять явил свою милость Эфраиму. Среди гула голосов иудей выделил смешок, показавшийся ему знакомым. Смеялись над ним двое. Один – египтянин в полосатом платке. Загорелый и здоровенный. Ручища, что эфраимово бедро. А рядом с ним сидел... "Купец", скорчил презрительную гримасу, отвёл надменный взгляд. И залпом опрокинул в рот чашу финикового вина. Чтобы не трястись.

– Этот, что ли? – ухмыляясь, спросил Аристомен у своего собеседника.

– Ага. Теперь сюда припёрся, бедолага. Тот самый финик, который войска Нахарина ещё при деде нашего Величайшего гонял! Вчера у папаши Сенефера. Он ещё себя знатоком сенета возомнил.

– Знатоком сенета? – Аристомен привстал, – сейчас проверим. Я тоже знаток.

Покачиваясь, он шагнул к столику, за которым сидел Эфраим.

– Да сиди, куда тебя понесло? – попытался урезонить его египтянин.

– Отстань! – отмахнулся Аристомен, – я его сделаю... Слово верное знаю. Сама Мерит-Ра мне его шепнула, да живёт она вечно.

– Чего-то месяц назад тебе это слово не помогло, продулся вчистую.

– То было давно, – эллин махнул ладонью перед лицом, словно отгоняя наваждение, – и неправда. Она мне недавно шепнула. Слушай, говорит, Аристомен, верное слово. С ним завсегда победишь[122]122
  Один из папирусов времён Рамсеса III сохранил заклинание, «помогавшее» при игре в сенет. Первый в истории «чит-код»!


[Закрыть].

Египтянин покачал головой, отпил из своей чаши.

– Верно Нахтра говорит, неспроста вы, акайвашта, разбавленное пьёте. Уж он-то понимает...

Аристомен грузно шлёпнулся на скамью напротив финикийца и, слегка заплетающимся языком предложил тому испытать удачу в преодолении ловушек Дуата. Тот согласился. Эллин повернулся к хозяину заведения и щёлкнул пальцами, попросив принести складную доску и фишки для сенета.

Загрохотали кости в стакане. Затанцевали фишки на доске. Щитоносец Величайшего, хотя и увещевал своего приятеля-акайвашта не играть, но знал, что тот даже в крепком подпитии обладал острым умом. Иначе, зачем бы сам Верховный Хранитель взял этого северного варвара к себе на службу? А вот бедняге-финикийцу явно не следовало играть под хмельком в благородные игры, требующие не только удачи в бросании костей, но и работы ума. Нетеру сегодня явно были не на стороне торгаша. Даже, когда кости ложились удачно, он делал глупые, детские ходы и хитрый акайвашта вскорости подгрёб к себе все золото, что глупый купец вывалил на стол. Но, верно, купец совсем лишился разума, ослеплённый азартом. Оставшись без золота, с досадой поминая Муту, он поставил на кон свой хопеш в дорогих ножнах. И, конечно же, расстался и с ним.

Аристомен посмеивался и милосердно утешал купца, что мол, это удача, "сегодня я, а завтра ты", "приходи ещё, отыграешься".

Тот чуть волосы на голове не рвал от огорчения. Хозяин участливо предложил проводить купца домой. Тот высокомерно отмахнулся. Лишь возницу попросил, сказал, что сам сейчас едва до первого угла доедет.

Возница, тоже из прислуги питейного дома, слегка хлестанул коней. Колесница нехотя тронулась, удаляясь по улице в сторону Большого Рынка. Оглянувшись, Эфраим скосил глаза на дверь забегаловки, притворно сплюнул. Ночь скрыла его ухмыляющееся лицо.

Итак, задание господина архиграмматика выполнено, теперь следует заняться тем, ради чего Эфраим предложил Эвмену свои услуги.

Аристомен вцепился в ножны мёртвой хваткой. После ухода Эфраима он выдержал мучительную паузу, опустошив ещё кувшин пива. Сходил до ветра, не расставаясь с мечом, чем вызвал смех товарищей, весело подтрунивавших над ним. Теперь у него в голове сидела одна мысль: "Не отобрали бы хопеш".

Вроде, не должны. Согласно указу Ранефера, ему дозволялось носить короткий меч-сепед. Не для обороны (это совсем ни к чему в столице, тем более, вблизи от Ипет-Сут), а как признак статуса.

Не отобрали. Эллин прошёл во дворец, добрался до своей комнаты и рухнул на постель без сил. Сердце готово было выскочить из груди.

Постоянно находясь при царской канцелярии, он знал в лицо всех проводников и землеописателей. Цепкая память не подвела и в этот раз. Эфраима он опознал с первого взгляда, хотя тот сейчас выглядел не очень похоже на того проводника, что повёл царский отряд в поход на варваров Антиливана. Эвмен не прогадал, сделав ставку на память лазутчика, это позволило обойтись без пароля, который всё равно нельзя было сообщить.

Аристомен внимательно осмотрел приобретение, вытряхнул из ножен тонкую золотую пластинку с отверстиями без каких-либо пометок. Отверстия были пробиты через равные промежутки.

Ещё нашлись две полоски папируса. На одной было написано стихотворение. Совсем не складное, но весьма причудливое. Каждое слово в нём начиналось с новой буквы. Буквы шли не по порядку, а вразнобой. На другой стороне было написано:

"Ставь точки в тексте от первой буквы. Запомни и сожги".

Это и дураку ясно. Аристомен прочитал стихотворение несколько раз. Оно было смешное, бранное. Такие легче всего запоминаются.

Не имея линейки, понять систему в точках, разбросанных по письму, будет невозможно. Имея линейку, но, не зная ключа, не зная, какое отверстие какую букву означает – тоже. А передавать послания можно не только точками или проколами на папирусе, но и узелками на нитке через определённые промежутки. Собственно, линейка Энея для того и предназначалась. Спрятать нитку в футляре с письмом – легче лёгкого.

Вторая записка содержала краткие указания о тайниках и связных. Аристомен усмехнулся. Похоже, в Уасите скоро появится постоянный торговый дом – "Хурритские ткани".

Эллин с улыбкой наблюдал, как пляшущее пламя лампады с еле различимым треском пожирает папирус.

* * *

Цапон не ошибся. Всего два дня прошло с тех пор, как купец отдал прошение Хранителю, дежурившему у входа в Дом Маат, указав в свитке прозвище, род занятий и своё временное обиталище. И вот, на втором рассвете, к лавке Эфраима-Дагона примчалась колесница Хранителей Трона. Колесничий вызвал торговца и вручил ему с поклоном (как к важному человеку отнеслись) папирус-приглашение.

Рехмира-Иосаф действительно оказался весьма красив лицом (по мнению соплеменников Эфраима, уж точно). Он принял посетителя на открытой террасе Дома Маат. Учтиво предложил гостю вино и закуски.

– Рад приветить тебя, достойный мореход и собиратель сказаний, прозванный Дагоном! Да будет жизнь твоя вечной!

Дело, из-за которого Эфраим искал встречи с Иосафом, касалось слишком важных вещей и потому не терпело лжи. Иудей решил с порога прекратить игры, тем более, что Рехмира принял его наедине.

– Умоляю тебя, высокородный Иосаф, названный в веках "Прекрасным", да хранит тебя Господь, прости меня за ложь! Да, я торговец, но не из фенех или яхмади! Я иудей, именем Эфраим, потомок народа, что ныне зовётся хабиру. Твоего народа, наидостойнейший. По воле Господа я преодолел бездну времён вместе с войском Александра, и проделал большой путь, чтобы увидеть тебя, ибо ныне во власти твоей благоденствие народа твоего!

Если сии слова и удивили Иосафа, виду он не подал, лишь молчал некоторое время, воспринимая их смысл. После чего заговорил на языке хабиру с акцентом, свойственном древнему священному Кадошу, языку старейших свитков.

– Что ж, мир тебе, почтенный Эфрахим. Боюсь, я должен огорчить тебя. Ты причислил меня к народу хабиру, но сам я считаю себя ремту. Не по крови, но по сердцу. А до благоденствия народа хабиру мне, признаться, нет никакого дела.

– П-почему? – оторопев, пробормотал Эфраим.

– А за что мне любить народ сей? Кого из них? Нынешнего князя Равахима, который хотел убить меня, всего лишь за то, что моё горькое предсказание ему сбылось? Или почтеннейшего торговца Иуду, который уговорил княжича продать меня в рабство, а золото поделить, ибо и со мной расправятся, и всем будет выгода? А они назывались моими братьями!

– Мне известно это, ибо память о сём бесчестии сохранилась в веках, равно, как и о твоей красоте и великодушии, достойнейший Иосаф! – Эфраим сочувственно закивал, – ты ведь простил...

– Хм... – Рехмира, улыбнувшись, перебил торговца, – боюсь разочаровать тебя, почтеннейший книжник. Легенды грядущего преувеличили моё великодушие. Не возненавидел, но и не простил. У ремту есть хорошая мудрость, о том, что прощать можно всё, кроме предательства. И ещё одна, из Исповеди, о том, что нельзя осквернять Ка ненавистью к брату своему. Так кто народ мой? Те, кто возжелал убить, а потом обрёк на участь невольника? Или те, кто не только даровали свободу, ибо вовсе не приемлют рабства, но и признали равным, без тени высокомерия, одели в золото, возвысили. Всего лишь оценив разум и дар Прекраснейшей?

Эфраим не нашёлся, что ответить. Мысли его скакали, как белки по ветвям кедра. Рехмира продолжал:

– К тому же, не забывай, что я принял священную и Истинную веру ремту, незыблемый Миропорядок Маат. Да, народ хабиру по-своему чтит Амена Триединого, поклоняясь Именам Светил, соблюдает основные заповеди Исповеди Отрицания. И уже за это достоин уважения. Но, вместе с тем, они поклоняются и тварям Дуата, а от кровавых жертв их пришлось отучать хопешем.

Эфраим машинально взял в руки кубок, отпил вина. Он не знал, что теперь говорить. В голове всё перепуталось. Рехмира поинтересовался сам:

– Однако, ты заинтриговал меня. Никак не ожидал, что в Реке Вечности сохранится память обо мне, не как о слуге и соратнике Величайшего Менхеперра. Сохранится моё прежнее имя, которым я не назывался уже восемь лет. Любопытство не чуждо мне и я буду признателен тебе, если ты поведаешь, за какие дела помнят меня люди.

Эфраим воспылал, но мысленно одёрнул себя и медленно, тщательно подбирая слова, заговорил, пересказывая повесть об Иосафе Прекрасном, толкователе снов, его злоключениях и возвышении,

Иногда сановник отчего-то мрачнел, иногда, вероятно, обнаружив очередную "неточность", еле сдерживал смех. Он поправлял Эфраима, а тот делал пометку на папирусе (по знаку Рехмира слуга принёс письменные принадлежности). Тёмные глаза сановника пронзали Эфраима насквозь, как пара кинжалов. Наконец, часа через два, Иосаф молвил:

– Довольно. Благодарю тебя.

– Это я должен благодарить тебя, достойнейший Ио... Рехмира, ибо ты помог мне отделить истину от вымысла, записать правдивые сведения о наших древностях!

– Ваши предания льстят мне. Грубо льстят, – сказал Рехмира и пояснил, – я вовсе не прославлен, как прорицатель, хотя мне действительно удавалось предвидеть... много зла. И я не правая рука Величайшего[123]123
  Исторический Рехмира позже всё-таки стал правой рукой Тутмоса, но оказался в опале при его сыне, Аменхотепе II.


[Закрыть], даже в Доме Маат не вхожу в число Местоблюстителей Скипетра Ириса.

Некоторое время они молчали. Иосаф, погруженный в свои мысли, смотрел словно бы сквозь Эфраима.

Иудей решился нарушить молчание.

– Прости, достойнейший, но я пришёл не только за тем, чтобы узнать из первых уст правду о древних временах. Я хотел предупредить тебя...

– О чём?

– При тебе народ твой жил в благодати, носил золото и не знал горя. Но вскоре он слишком сильно умножился числом. Через много лет Величайший, один из потомков Менхеперра, заподозрил их в измене, за что обратил в рабство вольных пастухов.

– И князей с воинами, тоже? – Рехмира скептически хмыкнул.

Эфраим кивнул.

– Твои предания называют меня прорицателем, но я не предвижу подобного. Да и попросту не верю в такое. Ты видел у ремту хоть одного раба? Не слуг или крестьянских батраков, а невольников? Говорящий скот? Древние законы Дома Аменемхети запретили пожизненно содержать работников, лишёнными свободы и всяческих прав, и это мудро. У нас даже пленников держат лишь до выкупа или найма, а преступников отпускают через назначенный срок. Что-то похожее есть у народа хатти. У них, скорее, не рабы, а так же, как у нас – слуги и батраки, которые могут и породниться с семьёй хозяев. У фенех, в Ашшуре и Бабили в рабство попадают должники. Но тоже на срок, или пока не отработают долга. Так что, рассказанное тобою, всего лишь очередная выдумка, причём поздняя.

Он отпил вина и добавил:

– Но вот в вашем мире, через тысячу лет, как нам теперь известно, рабство станет повсеместным. Но так глубоко в воды Реки мы не могли заглянуть. Что же касается ближайших ста или двухсот лет... Нет, почтенный Эфрахим, я не верю тебе и этим сказкам про "пророка Моше". Имя сие, кстати, звучит несколько иначе и означает вовсе не "вынутый из воды". Ваши сказители ошиблись.

– Но... Всё-таки, я слышал, бывает, хабиру совершают набеги на мирных землепашцев ремту, – Эфраим растерялся, – возможно, так они и попадут в неволю, хотя бы и временно, а остальное исказили переписчики...

– Хватит об этом! – голос Рехмира стал жёстким, – за разбой их принуждают платить кровью стрелы, мечи и копья воинов Та-Кем, а так же князья, верные нам. Те, кто спасётся бегством, и весь род их, преступивший законы Священной Земли, оплачивает свою вину золотом, ибо из кочевника и наёмника не сделаешь батрака. А потом, что ты хочешь от меня? Я могу предвидеть грядущее, а не изменить его! К тому же, ваше появление уже настолько изменило мир, что, возможно, две трети из того, что написано в ваших священных книгах не сбудется! Пойми же!

– Достойнейший Рехмира, да живёшь ты вечно, – отчаявшись, Эфраим сполз с кресла и рухнул на колени, – я молю тебе упредить великое горе моего народа и великое зло, которое он может принести Священной Земле! Ведь нужен сущий пустяк! Отпустить их с миром в Киццувадну! Ты – прорицатель, как Царственная и Верховный Хранитель, у меня есть знание грядущего, они поверят тебе!

Хранитель привстал, вздохнув, и схватился ладонью за лицо.

– Великие Нетеру, что мне делать с тобою, Эфрахим? Где мне найти второго такого глупца, как ты? Может он сумеет тебе объяснить тебе столь простые вещи? Раз ты не внемлешь моим словам. Пойми же, большая часть родов хабиру живёт не здесь, а в землях Хазетиу, и пришли они к нам века назад в поисках лучшей доли. И обрели здесь богатство, ибо Та-Кем дала им обильные пастбища, хорошую торговлю, и щедрую плату за мечи их воинов и высокородных, ещё со времён Великого Дома Аменемхети! И в Киццувадну их невозможно отпустить, а можно только изгнать силой. Против их воли!

Рехмира вдруг усмехнулся.

– А я ведь заподозрил в тебе лазутчика. Нет, ты не лазутчик. И не книжник. Ты даже не торговец. Ты – истинный безумец, повредившийся умом на своих преданиях. Так и быть, я отрекомендую тебя "первому мудрецу", достойнейшему Маатеманху. Пусть распорядится показать тебе, как и чем живёт народ хабиру. Расскажешь потом своему царю.

– Он мне не царь... – пролепетал Эфраим.

Рехмира рассмеялся.

"Ага, рассказывай!"

Сановник встал, отпил из чаши. Зачем-то задержал взгляд на своём отражении в тёмно-красном зеркале. И вдруг пошатнулся. Поднял на Эфраима чёрные глаза.

Его голос зазвучал, словно с самого дна Царства Шеоль.

– Кровь, Эфрахим! Зачем ты принёс нам кровь?! Вижу прекрасную деву, надетую на древо, так, что окровавленный тамариск вылез изо рта. В крике и муке она два рассвета будет испускать свой Ка на суд Усера, Из-за... тебя... и брата... моего, да проклянут его... Нетеру...

Эфраим отшатнулся. Он знал, чем знаменит Иосаф, но не ожидал, что это будет... вот так...

– Потомок моего народа... Пре-е-езренный лжец! Нет моего рода более. Один я... Зачистят, как патину на бронзе до блеска, обратят в ничто... Род славного отца моего, Йахув-Бела-Богоборца, обречён на избиение... Нет, вас призвал из вечности не Триединый! Я не верю! Апоп! Апоп вас прислал! Апоп – отец ваш! Вон, мерзавец!

Рехмира упал на колени, согнулся в три погибели, спрятав лицо в ладонях.

– Чтоб очи мои... Тебя не видели... Хтору... Мэт...

Золотая чаша со звоном покатилась по полу, оставляя за собой тёмно-красную дорожку.

Эфраим попятился, потом повернулся и побежал к дверям, в которых нос к носу столкнулся с каким-то мужем. Посторонился и выскочил вон. Анхнасир, спешивший на крики Рехмира, удивлённо посмотрел вслед иудею, но не стал его задерживать.

* * *

Через три дня сова принесла в Бехдет донесение Ранеферу от Маатеманха. «Первый мудрец» сообщал следующее:

"Тот, кого мы ждали, появился. Эллин встретился с ним и получил посылку. Изымать её не стали".

Ипи согласно кивнул. Конечно, теперь тайнопись Аристомена станет изощрённее (а ещё нынешнюю не вскрыли) и господин архиграмматик наверняка продумал систему тайников для передачи сообщений. Теперь будет очень сложно, почти невозможно, читать послания лазутчика, не спугнув его излишним вниманием, зато он будет работать спокойнее и легче заглотит наживку, когда Ранефер пожелает сообщить Александру нечто важное и ложное.

Игра становится сложнее, теперь все слова, что влетают в уши эллина, должны быть тщательно взвешены. С его "приятелями" из Щитоносцев следует провести дополнительную беседу (жаль, не приставить Хранителей, он сразу заподозрит неладное), и уменьшить круг лиц, с которыми Аристомену позволено общаться.

Ранефер продолжил чтение донесения.

"Связной оказался известной личностью. Его опознал Анхнасир. Они отправили того переводчика, что участвовал в переговорах на Пепельной Пустоши".

Ипи хмыкнул. Уж очень откровенно действует архиграмматик. На первый взгляд его поступки граничат с глупостью. Но не следует расслабляться. Глупостью будет как раз недооценка Эвмена. Посылая лазутчика, на лбу которого написано "я вражеский лазутчик", архиграмматик должен преследовать некую цель. Какую?

Далее в письме Маатеманха сообщалось такое, что глаза Ранефера расширились от удивления.

"Потом связной неожиданно написал прошение на приём в Дом Маат. Рехмира говорил с ним. Тот представился потомком хабиру и просил отпустить их из Страны Реки. Якобы они попадут здесь в рабство. Рехмира утверждает, что связной вёл себя, как сумасшедший. На следующий день он пошёл на встречу с князьями хабиру. Анхнасир организовал слежку. О чём связной говорил с князьями неизвестно, но те вдруг начали его бить. Анхнасиру с Хранителями пришлось вмешаться под видом мадаев. Связной жив, но помят очень сильно. Пока все. Следим за ним и за эллином".

Ипи покачал головой. Отхлебнул пива.

Хабиру попадут в рабство? Рехмира, похоже, не поверил. Да, в такое сложно поверить. Рехмира "видящий", как и Ранефер. Если целью Эвмена было подвигнуть хабиру на мятеж, то его посланник провалил всё дело. Зачем он пошёл в Дом Маат?

Архиграмматик действует грубо, нахрапом. Все факты указывают на то, что как раз он недооценил противника. Не сталкивался прежде с подобным? А вдруг игра идёт куда тоньше, чем видит Ипи? Её можно прекратить, достаточно посадить Аристомена под замок. Но это означает – признать своё поражение.

Ипи подошёл к окну, подставил лицо освежающему вечернему бризу.

Самолюбие... Скольких оно до срока привело на суд Усера?

– Не заиграться бы... – проговорил Ранефер задумчиво.

Эфраим очнулся от мелодичного перезвона. «Купец» открыл глаза. Звенели серебряные колокольчики на браслетах запястий и лодыжек юной девы, которая опустилась на колени рядом с его постелью. Он попытался приподняться, но тело отозвалось болью и «купец» без сил рухнул на мягкие овечьи шкуры. Лежал он не в каменном доме мицри, а в шатре, стенки которого слегка прогибались под порывами ветра.

– Попей, – девушка протянула к губам лежащего чашу, – сейчас придёт отец мой, Иуда, сын Йахув-Бела.

Она говорила на том же языке, что и Иосаф. Стало быть, Эфраим в шатре хабиру. Причём приютил его брат князя Равахима. Который вчера... Эфраим поморщился.

– Здоровья тебе, почтенный Книжник Эфрахим! – раздался приятный низкий голос.

В шатёр вошёл тучный бородатый муж средних лет.

"Здоровье сейчас совсем не помешало бы", – подумал Эфраим.

– Прошу тебя, ни о чём не беспокойся, – сказал толстяк, – у меня, Иуды бен Йахув-Бела, ты в полной безопасности.

– Что же... – Эфраим говорил через боль, – вчера произошло не так, почтенный?

– Ты обратился к нашим князьям, почтенный Эфрахим, с опасными речами. Они кормятся с меча ремту, и, судя по всему, сочли тебя подсылом Дома Маат.

Иуда улыбнулся и добавил:

– Хотя я счёл эти речи не столько опасными, сколько восторженно-безумными. Простым же воинам вскипятило кровь упоминание о твоей службе у Проклятого Алесанраса, отправившего много наших воинов на Пустоши в царство Девы Шеоль. Ну и... Непочтителен ты к нашим богам, Книжник.

– Но почему меня сочли подсылом? – поморщившись, Эфраим попытался приподняться на локте.

– Нет-нет. Не вставай. Ты предвещал бедствия нашему народу и призывал нас покинуть Страну Реки. Призывал выступить против ремту. Некоторым ремту не нравится, что нам позволено жить своим обычаем. Они хотели бы принудить нас отказаться от него или удалиться в Ханаан. Для этого удобным поводом стало бы недовольство среди хабиру и бунт. Потому, не удивляйся, почтеннейший, тому, как поступили с тобой братья мои.

– Ты спас меня, почтенный Иуда?

– Не совсем. Вмешались мадаи, охранители порядка. После я забрал тебя в свой шатёр.

– Зачем?

– Разве милосердие к ближнему уже настолько не в цене, что ты не счёл достаточной эту причину? – улыбнулся Иуда.

– Прости меня, – потупил взор Эфраим.

– Дочь моя, принеси нам поесть, – повернулся к девушке Иуда.

Она вышла из шатра, но скоро вернулась с двумя вместительными дымящимися чашками.

– Раздели со мной скромную трапезу, почтенный Эфрахим, – пригласил Иуда.

Девушка помогла Эфраиму сесть, подложила за спину подушки. "Купец" счёл своим долгом отметить выдающиеся достоинства девушки, та зарделась и убежала, а хозяин благодушно пригладил свою бороду.

– Отрада очей моих. Скоро покинет меня, уже и жениха присмотрел.

– Немногие невесты сравнятся с ней своей красотой, – польстил ему Эфраим.

– Красивое платье утешит любую дурнушку, – усмехнулся Иуда, – скажи, почтеннейший, много ли ещё у тебя этой поистине волшебной ткани, что посрамит тончайший лен ремту?

Эфраим подавил усмешку.

"Стало быть, лишь милосердие к ближнему?"

– Достаточно, достойнейший Иуда, вполне достаточно.

Однако он ошибся. Корысть приютившего его хабиру заключалась вовсе не в тряпках. Следующий вопрос Иуды заставил его насторожиться.

– По тебе видно, почтеннейший, что ты хорошо знаешь, с какой стороны берутся за меч и тяжесть брони тебе знакома.

– Так и есть, – подтвердил Эфраим, – по правде сказать, купцом я стал совсем недавно.

– Верно у царя Алесанраса, о котором говорят, будто он явился в грозовой туче, воинов больше, нежели мужей, понимающих в благородном искусстве торговли? – подмигнул Иуда.

– Что ж, ты не далёк от истины, – кивнул Эфраим, – но я не возьму в толк, к чему ты клонишь?

– Ходят слухи, будто бы царь Алесанрас нуждается в некоторых товарах. И не может продать медь, которой богат Алаши.

– Болтают всякое, – осторожно проговорил Эфраим.

– Говорят, будто разбойные угаритяне не пропускают на север корабли честных купцов.

– Тоже слышал о таком, – подтвердил "купец".

– Поистине, боги лишили их разума, ведь они наносят ущерб сами себе, – сказал Иуда.

Эфраим, соглашаясь, покивал, покривил губы. Действительно, какие глупцы угаритяне.

– Царь Архальбу слишком боится ремту, а те придумали наказать Александра за нападение на своих слуг критян и попытку захвата Родоса, который вы называете Малым Иси.

– Я слышал, царь Архальбу боится ремту лишь на словах, – улыбнулся Иуда, – многие его люди готовы торговать с Алесанрасом. Кроме того всегда найдутся смелые мужи, которые не испугаются ни ремту, ни пиратов-кефтиу, ни самой Девы Шеоль. Если бы Алесанрас обратился к ним...

– Что же мешает ему? – спросил Эфраим.

– Полагаю, он даже не слышал о них, – вздохнул Иуда, – а ведь они могли бы снабдить его оловом и скупить медь, да и сами не остались бы в накладе. За пару локонов Священного Йаху до сезона штормов можно успеть хорошо обернуться.

Эфраим задумался.

– Эти люди должны быть поистине бесстрашными. Идти против ремту опасно.

– Кто убоится вод, пусть сидит на берегу.

– Но и на берегу небезопасно, – покачал головой Эфраим, – у Дома Маат повсюду глаза и уши. Боюсь, те, кто поможет храбрым мореходам, могут быть обвинены в измене. Более того, даже братья от них отрекутся.

– Как знать, как знать...

Некоторое время они молчали. Иуда налил себе и гостю вина. Отпил немного, покатал во рту языком и, несколько понизив голос, заговорил:

– Мой младший брат Иосаф – не последний человек в Доме Маат. Для наших он отступник, изменник. Он даже принял имя ремту и нашего почтенного отца вместо честного погребения в саване, ибо сказано: «прах к праху», набальзамировал селитрой, содой и миррой, да запихал сушёное тело в Неб-Анх, упокоив в гробнице.

Он степенно обтёр ладонью усы и бороду. Продолжил:

– Но я его не осуждаю. Он стал воистину высокородным ремту, а наши князья, в том числе – брат мой Равахим, лишь пытаются казаться таковыми. Они окружают себя роскошью в жалких палатках, увешиваются золотыми побрякушками и оружием ремту. Но всё равно выглядят жалко. И Дети Реки смеются над ними. Бесстыдно говорят, что "князь хабиру может ездить на боевой колеснице в нашем платье и священном золоте, жить в Уасите, иметь наложниц, и при этом драть овцу".

Эфраим смущённо кашлянул. Иуда не обратил на это внимания.

– Дети Реки высокомерны. Нас недолюбливают, нам трудно пробиться среди торговцев ремту, которых защищает фараон. Нас стараются запереть в тесном мирке, ограничить во всём, но при этом не гонят и позволяют жить своим обычаем. Даже иметь невольников, что у самих ремту строго-настрого запрещено. Правда, они придумали для этого особый налог.

Во время своего рассказа Иуда не смотрел на Эфраима, теперь же он поднял на него глаза. Их взгляды встретились.

– Впрочем, к делу. Скажу сразу, я не допущен к таинствам фараонова двора, не с бараньей головой лезть в оружейный ряд. Зато, ни купеческий караван ханаанеев, ни воинство Величайшего не пройдёт незамеченным мимо пары "презренных пастухов".

– И какова цена, достойнейший? – Эфраим прищурился, – за наблюдательность этих "презренных"?

– Ишь, как сразу заговорил, будто заправский ремту, в высокородные меня произвёл, – Иуда хихикнул, – хватит с меня "почтенного. А какова плата... Здесь речь о деле, выгодном тебе, мне и твоему царю. Ремту торгуют невозбранно со всеми землями от Шарден до Элама. Почти все ходят под Домом Маат – Ранефер своего не упускает. А ещё есть ханаанеи. Торговые дома фенех – наш бич. Они жмут несчастного торговца хабиру больше, чем все налоги Величайшего. Не гнушаются взятками Верховному Хранителю, а не редко поступают по его любимой присказке: "Стрела и яд никогда не подводят".

Эфраим удивился.

– Ты сказал, почтенный, что не вхож на фараонов двор.

– Тут нет ничего тайного. Они так этим кичатся, что любая собака знает, как Дом Маат проворачивает свои делишки в чужих царствах, устраняя строптивых, возомнивших себя независимыми. Пора воздать им той же платой.

– Как?

– Как... Вопрос вопросов... Страшная сила, эти торговые дома. Все они в сговоре. Опасайся их. Ты, верно, не знаешь, что даже великая битва при Мегиддо без них не обошлась. Они не поставили Сипишу и Паршататарне свои ополчения и воинов из охраны торговых кораблей. Думаешь, о жалких десятках шла речь? Ошибаешься. О тысячах. За это Верховный Хранитель, будь он проклят Йаху и Итаном, Баалом и Маннат, щедро отсыпал золота торговым домам и дал им новые послабления. Ранефер – сам Сатаниэль!

Иуда кашлянул, прочищая горло, и продолжил.

– Когда Алесанрас огнём и мечом прошёл по Ханаану и Яхмаду, эти толстосумы умудрились сохранить своё золото, а если и поделились вынужденно с твоим царём, то лишь ничтожной частью. Изобразили покорность. Знаешь, что было потом?