Текст книги "Неугасимый огонь (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

Соавторы: Андрей Шитяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Кое-кто из моих людей сделает неверные выводы, – заявил Александр, – я не хочу создавать повода для злорадного шёпота за спиной.

Как поступить думали долго. Наконец Птолемей, уже побывавший на египетских пирах, предложил решение. Обеденные ложа для македонян, как обычно, расставили в форме буквы "Пи". Пустующую сторону квадрата, оставляемую для выступления танцовщиц и музыкантов, а так же застольных игр, перегородили столиками и креслами египтян. Причём кресла специально изготовили такими, чтобы пирующие, откинувшись на их спинки, буде возникнет такое желание, располагались полулёжа и тем не сильно отличались от лежащих и опирающихся на локоть эллинов. Кроме того, места для египтян установили на возвышении, благодаря чему создавалось впечатление, что все возлежат и сидят на одном уровне.

Прибыв на пир, цари обменялись дарами. Тутмос преподнёс Александру несколько составных луков и хопешей, а так же полный доспех, бронзовую чешую от плеч до колен. Причём броню специально делали для всадника, то есть снабдили подол спереди и сзади разрезами. Знаменитый в Стране Реки мастер был весьма озадачен подобным заказом, но справился с честью. И луки и мечи так же делали лучшие мастера, оружие стоило очень дорого. Среди подарков была и конская броня.

Массивный налобник с шорами, наборный нагрудник, к которому крепились тяжёлые крупные и толстые чешуи на кольчатой основе, соединяющей их. Такие же составляли шейную броню. Круп не прикрыт бронёй вовсе. Интересно. Конские доспехи бактрийцев, сражавшихся при Гранике, были иными. Они в большей степени напоминали попону.

Броня сделана на крупного жеребца. С кого мерку сняли? Надо думать с тех коней, которые достались Ранеферу после битвы на Пустоши.

Александр вручил фараону железный доспех-торакс, отделанный золотой чеканкой и по форме напоминающий льняные панцири, шлем в форме головы льва, и поистине бесценный в этом мире клинок из халибской стали. Паноплия включала в себя щит-гоплон, украшенный целой картиной из "Илиады", изображающей бой Ахилла с царём эфиопов Мемноном и следящих за этим поединком богинь, матерей героев. Арета, царский оруженосец, подвёл к фараону белоснежного статного фессалийского жеребца. Причём одного, не пару или четвёрку для колесницы. Все одно, как если журавля угощать кашей из тарелки. Однако гость принял дар с достоинством.

Мерит-Ра улыбалась, глядя, как цари обмениваются мужскими игрушками.

Потом рабы украсили головы участников пира венками, омыли ноги. Все возлегли и расселись вокруг столов, ломившихся от всевозможной снеди, радовавшей глаз и желудок. Впрочем, гостей подобным изобилием сложно было удивить. Для ответного пира египтяне заготовили деликатесы гораздо изысканнее.

Александр под торжественные гимны, исполняемые флейтистами, совершил возлияния из трёх кратеров – Зевсу, Аполлону и Дионису. Потом последовали здравницы за гостей и хозяев, взаимные славословия, причём македоняне пили немного, а египтяне с эллинами и того меньше. Если гости просто вели себя сдержанно в незнакомой обстановке, то хозяева не спешили поднимать полные чаши, явно ожидая чего-то.

Беседа текла вяло, все чувствовали себя немного скованно.

– Сначала они едят, – шепнула фараону и его супруге Анхнофрет, – беседы начинаются потом. Вот тогда вино льётся рекой.

Некоторые из хозяев настороженно поглядывали на женщин – на эллинские пиры свободнорождённые дамы не допускались.

Рабы выносили пустеющие столы с угощением и вносили другие.

Ели преимущественно руками, ложками пользовались для зачерпывания соусов, а ножами резали мясо на маленькие кусочки. Вытирая жирные пальцы куском хлеба, Александр неожиданно извинился перед Мерит-Ра.

– Боюсь, как бы наши уважаемые гости не сочли нас невежами, но таковы наши обычаи. Земля нашей родины скудна и потому мы не можем пренебрегать хлебом, это слишком большая ценность для нас.

– О чём ты, царь? – недоуменно спросила Мерит.

Александр тоже удивился, объяснил:

– Геродот писал, что жители Египта считают величайшим позором употреблять в пищу пшеницу и ячмень. Я подумал, что использование хлеба для вытирания рук вы и вовсе сочтёте кощунством.

– Это какая-то ошибка, – сказала Мерит-Ра, – ремту пекут хлеб и делают пиво из всех известных нам злаков.

– Развенчана очередная небылица "Отца истории", – усмехнулся Птолемей.

– А прикасаться руками к мясу, верно, считается осквернением? – Александр не унимался, ему было интересно, почему не только царица, но и Анхнасир накалывают отрезанные кусочки мяса золотой, или же бронзовой, позолоченной иглой. Между тем все остальные египтяне, включая фараона, ели руками, – или этот обычай лишь для служителей богов? Я слышал, ты жрица Маат.

– Нет, здесь дело в другом, – Мерит улыбнулась, – Хранители всегда едят мясо, используя позолоченные бронзовые иглы, в память Праведногласных, ушедших в Та-Мери, искореняя варварство нечестивых царей.

– Искореняя варварство? – поднял бровь царь.

– Не знаю, обратил ли ты внимание на то, как правители земель Фенех и Яхмада относятся к послам врагов. Ты ведь требовал открыть ворота городов без боя, прежде чем твои воины шли на штурм?

– Я всегда поступаю так.

– А жители этих городов отвечали стрелами твоим послам?

– Никто не осмелился.

– Но не из страха перед тобой, – заявила Мерит-Ра, – ещё пару веков назад все они считали за доблесть схватить безоружного вражеского посла и предать его мучительной казни. Но мы отучили их от этого.

– Возмездием, – скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.

– Да, неотвратимостью стрел Нейти. Не было случая, чтобы нечестивцы не получили по заслугам. А однажды случилась следующая история. Хранитель Неферанх был посланником в Бабили при дворе царя Сумулаэля. Сей царь неудачно воевал с нами и, потерпев поражение, придумал мириться. Перед самым пиром, зная о том, что посланник искусен в знании лука, он предложил ему устроить состязание. Неферанх вкушал жаренное мясо бронзовой иглой, дабы жир не запачкал пальцы, что стало бы ему помехой в стрельбе.

– Разве ему не дали очистить пальцы? – спросил Парменион.

– Вы же знаете, что жир плохо отмывается простой водой. Конечно, можно использовать воск и золу, но, вероятно, Неферанх побоялся, что в нужный момент ничего этого под рукой не окажется, а касаться тетивы жирными пальцами...

– Негодному стрелку всегда мешает жир на пальцах, – высокомерно заявил Омбрион, командир критских лучников, – истинный мастер попадёт в цель в любой ситуации.

Анхнасир покосился на него, но ничего не сказал. Мерит-Ра улыбнулась, но тоже ничего не возразила.

– Не потому ли достойнейший Анхнасир использует иглу, что ему тоже предстоит состязание лучников? – спросил царь.

– В том числе и по этой причине, – кивнула Мерит, – но слушай, что было дальше. На пиру царь Бабили выпил лишнего и принялся оскорблять Неферанха. Тот окоротил царственного невежу и Сумулаэль, разум которого помутился, вспылил. Он приказал немедленно убить посла. Неферанх не был вооружён, при нём была только игла для мяса, и он использовал её, убив нескольких стражей, которые пытались его схватить.

– Ему удалось вырваться? – спросил Александр.

– К сожалению, нет. Силы были слишком неравны. Но Неферанху почти удалось поразить Сумулаэля, и царь испугался. В дальнейшем, чудом избегнув стрелы возмездия, он постарался загладить свою вину перед Сенусертом, тогдашним владыкой Обеих Земель. А эта вещь, – Мерит повертела шестигранную позолоченную иглу между пальцами, – с тех пор стала неотъемлемым атрибутом Хранителей.

– Означает ли твой рассказ, царица, – спросил Пердикка, – что ты считаешь македонян дикарями, рядом с которыми всегда следует иметь при себе потайное оружие?

– Это всего лишь традиция, достойнейший, – мягко и доброжелательно улыбнулась Мерит, – ей не одна сотня лет.

Александр дёрнул щекой. Непонятно было, чем он недоволен, словами Пердикки или скрытым превосходством в словах Мерит-Ра.

А правительница через некоторое время перестала улыбаться. Вернее, улыбка стала какой-то натянутой, неискренней. Анхнофрет заметила, что поведение Мерит-Ра меняется на глазах. Она явно чем-то тяготилась, выпила что-то и ненадолго опустила лицо, прикрыв небольшим опахалом. Потом, словно очнувшись, повернулась к посланнице и задала вопрос, не касавшийся застольной беседы:

– Ты послала сову к Маатеманху, узнать насчёт этого Даная, которого упомянул царь? Это имя мне кажется знакомым. Вроде бы при дворе Йахумосе Избавителя служил какой-то Дана из акайвашта, но не помню, чем он известен.

– Отправила, – ответила Анхнофрет, – Маатеманх откроет старые свитки. Но почему тебе это кажется важным, царственная?

– Не знаю... – негромко ответила Мерит-Ра.

Мимолётный взгляд привлекла неожиданная яркая вспышка пламени в ближайшей лампаде. Мерит медленно, словно во сне, поднесла чашу к губам. Почему-то не прикрыла глаз. Анхнофрет вздрогнула.

В полумраке зала вино казалось чёрным зеркалом, отражающей лицо правительницы. Мерит увидела своё отражение, через мгновение его разрушила лёгкая рябь. А потом вспыхнул синий свет.

Анхнофрет до крови прикусила губу, глядя, как исчезает жизнь из глаз царицы. Взгляд посланницы заметался и встретился с Птолемеем. Лагид, единственный из македонян, заметивший перемену в настроении Мерит-Ра, следил за царицей с возрастающей тревогой, которую не мог объяснить. Он увидел в глазах Анхнофрет панику. Посмотрел на Тутмоса и отметил, как напряжён фараон.

Лагид взглянул на Александра. Тот о чём-то беседовал с Парменионом и на гостей не смотрел. Птолемей догадывался, что происходит, вернее, что сейчас произойдёт, хотя никогда прежде не видел этого. Знал лишь по рассказам Анхнофрет и Ранефера, когда тот, изрядно выпив на том, давнем приёме, стал куда откровеннее обычного.

Мерит видит. И с минуты на минуту начнёт говорить. Это неподвластно её воле. Это, по меньшей мере, вызовет всеобщее смятение и страх, особенно среди македонян и эллинов. Пойдут ненужные кривотолки. Этот пир задуман, чтобы уронить стену отчуждения, а может случиться так, что она, наоборот, лишь увеличится. Никому это не нужно.

Плеча Лагида коснулась чья-то рука. Он обернулся – за его спиной возле ложа стоял Эвмен. Кардиец в пире не участвовал. Когда другие развлекались, он нёс службу. Ага, канцелярскую, как посмеивались над ним некоторые. Стратег стила и восковой таблички. Что он здесь делает? Неважно. Он как нельзя кстати.

– Царице плохо? – спросил Эвмен.

Тоже заметил. Птолемей сжал его руку.

– Эвмен, сейчас может произойти нечто... Нечто плохое. Нужно немедленно удалить её из зала. Но чтобы никто...

– Я понял, – кивнул Эвмен.

Он степенно, не привлекая внимания, обошёл ложа, столы и кресла, приблизился к Анхнасиру и спокойным голосом произнёс:

– Достойнейший, там прибыл гонец-египтянин. Он спрашивает кого-нибудь из высшего совета Дома Маат. Я сказал ему, что все высокородные на пиру, но он настойчив, говорит – важно.

Хранитель по привычке дёрнулся было встать, но его удержала Анхнофрет, которая вцепилась в слова Эвмена, как утопающий в соломинку и сказала быстро:

– Наверное, в Пер-Маат прилетела сова, которую ждёт царственная.

– Да, – медленно произнесла Мерит-Ра, – я сама переговорю с гонцом. Прошу прощения у радушных хозяев, но это действительно важно.

Она встала и направилась к выходу в сопровождении Эвмена и Анхнасира. На пороге оперлась о дверной косяк, задержалась на мгновение, наклонив голову. Хранитель шёл позади и своим телом скрыл её от досужих взглядов, если такие и были.

Снаружи у дверей стояли на часах двое телохранителей царя – Селевк и Лисимах. Мерит-Ра вдруг обмякла. кардиец подхватил её, на помощь рванулся и Лисимах. Едва коснувшись Мерит, Эвмен вздрогнул. По голове словно молотом ударили.

Злой ветер, леденящий кровь в жилах, рвал с плеч плащ, бросая в пылающее лицо обжигающие холодом снежные заряды. Длинные чёрные полы плаща трепетали и хлопали, словно крылья огромной птицы, заглушая все прочие звуки.

«А вот и вороны...»

Кардиец удержал царицу, зажмурился, его лицо исказила странная гримаса. Подоспел Анхнасир. Эвмен уступил ему, попятился, посмотрел на Лисимаха. Тот ошалело мотал головой, словно его тоже оглушили.

Мерит вдруг выпрямилась, мягко оттолкнула Анхнасира, бледного, как мел. На полу что-то звякнуло. Длинная позолоченная игла выпала из дрожащих пальцев. Почему Мерит не оставила её на столе?

– Игла... – проговорила царица по-эллински, – жало меч-рыбы, летящей в небе. Смертоносное синее золото. Жадное пламя жарко ласкает кедр. Херу-Хранитель оставил священный меч. Он бьёт ударом слона по главе Апопа. Игла пронзает плоть мёртвую, пронзает живую. Сто игл, тысяча, сто тысяч...

Она посмотрела на Анхнасира, который вжался в стену и стоял, ни жив, ни мёртв, глядя на Мерит так, словно видел не её, а кого-то другого, и этот кто-то вызывал в его глазах одновременно ужас и восторг.

– Слоновий бивень – игла. Лотос – игла...

Теперь она говорила на языке ремту. Эвмен начал изучать его несколько месяцев назад под руководством Итту-Бела. Пока он недостаточно в этом преуспел, но понимал многие слова, хотя речь Мерит становилась все более неразборчивой и путанной.

– Лотос растёт сквозь кедр, пьёт кровь. Жадный огонь пожирает плоть, жадная вода пожирает плоть. Ладьи идут сквозь чёрную стену. Их глаза не боятся взмывающего в небо призрачного кнута, несущего неугасимый огонь. Им всё равно. Глаза мертвы, равнодушны к мукам стонущей плоти, к собственной смерти. Ири-Херу, Хранитель Вечности, бьётся с отродьем Апопа, но нет в его руках Косы-Сокрушающей-Тварей-Дуата. Лук Нейти в руках. Стрелы рвут плоть мёртвую, рвут живую. Сотни стрел... В Сезон Жатвы тростник расцветает красным. Ипи, нет! Нет! Звезда катится в бездну. Лучи-иглы напоены кровью. Шестнадцать игл, сто игл, тысяча... Звезда восходит. Ипи, остановись! Сердце рвётся, Ипи! Почему они не слышат?

Она продолжала говорить, но речь её стала совсем непонятна. Эвмен бросил быстрый взгляд на Анхнасира. Тот обнимал царицу за плечи, не давая ей упасть и при этом крепко зажмурился.

– Друг царя залил кровью алтарь Апопа, остров великой норы Апопа, ведущей в Дуат. Апоп отзовётся. Скоро... Не все из нас переживут час ужаса. Великий огонь прольётся на землю и воды. Волна Апопа накроет царство Секиры. Жадный огонь. Жадная вода...

Мерит сжала виски пальцами, застонала, обмякла на руках Анхнасира, её колени коснулись пола. Вдруг она вновь вскинула голову, посмотрела на кардийца удивлённо, словно не ожидала его здесь увидеть. Эвмен, не отрываясь, смотрел ей в глаза, и синяя бездна затягивала его. Мерит-Ра снова заговорила по-эллински. Эти слова явно предназначались Эвмену, и каждое из них отзывалось в его голове ударом молота.

– Ты... Ты не предал царицу змей. Ты, единственный. За твоей спиной тень Ири-Херу. Только за твоей. Они предали. Осколки обагрены кровью братьев... Один народ, один царь, один Бог... Никогда... Звезда катится в бездну. Победитель идёт на смерть. Кровь Наилучшего гниёт... Волчица терзает мёртвую плоть... Пустыня наступает... Забвение...

Глаза царицы закрылись, она замолчала.

– Что с ней? Она умирает? – испугался Эвмен.

– Нет, – ответил Анхнасир, – так было много раз. И ещё будет. Это великий дар и великое проклятие. Теперь она долго будет без сил, ей надо отдохнуть.

– Отвези её в ваш лагерь. Я скажу Александру и фараону о случившемся.

Хранитель положил руку на плечо кардийца.

– Не надо... Чтобы знали все.

Эвмен кивнул.

Анхнасир подхватил Мерит на руки и унёс. У следующих дверей стояли на страже Хранители, они быстро подогнали колесницу и он уехал.

Эвмен посмотрел на бледного Лисимаха.

– Как ты?

– Хреново. Башка гудит. Что это было?

– Не знаю... Селевк, приведи ему смену. И не болтайте о случившемся, – распорядился кардиец и телохранители даже не подумали возмутиться, что им приказывает архиграмматик, – я доложу царю.

Он вернулся в зал.

– Что с тобой? – спросил Селевк товарища.

– Я видел... – невнятно пробормотал Лисимах.

– Что?

– Тебя. Я лежу на земле, а ты возвышаешься надо мной с окровавленным мечом. Здоровенный такой. И смеёшься.

– Я? С мечом?

– Да. И как-то мне не по себе стало. А за твоей спиной тень стоит. Я её не сразу узнал. Тень Птолемея, размытая такая. Вроде он это, а может и нет. И тоже смеётся. Только не на меня смотрит, а на тебя.

Лисимах замолчал.

– Ты дурным вином опился? – поинтересовался Селевк.

Лисимах медленно помотал головой.

Наконец, большинство блюд опустело. На столах остались закуски и вино. Царь встал и, снова совершив возлияние богам, объявил:

– Полагаю, пришло время симпосиона!

Эллины одобрительно загудели.

– Как водится, выберем того, кто проведёт нас через празднество, подобно опытному кормчему, направляющему бег корабля!

Тотчас пирующие начали выкликать имена, предлагая кандидатуру симпосиарха. Царь поднял руку, взывая к тишине.

– Вспомним, что советовал мудрый Платон. Следует ставить начальником над нетрезвым, человека трезвого, умудрённого летами. Так кого вы теперь назовёте наилучшим?

– Пармениона! Пармениона симпосиархом! – закричали отовсюду.

Александр провозгласил пожилого полководца распорядителем пира. Парменион поднялся и сказал:

– Для начала напомню присутствующим слова Иона Эфесского: "Юноша! Скромно пируй, и шумную Вакхову влагу с трезвой струёю воды, с мудрой беседой мешай!" Не первый и не последний это симпосион, где мы можем насладиться музыкой и танцами, но не каждый день нам, эллины и македоняне, выпадает возможность познакомиться с мудростью народа, который некоторые философы называют древнейшим в Ойкумене.

– Геродот писал, что фараон Псамметих решил выяснить, какой народ самый древний, – сказал Александр, – для этого он велел отдать двух младенцев на воспитание козопасу с наказом, дабы никто в их присутствии не произносил ни слова. Псамметих желал узнать, какое слово будет первым, произнесённым детьми. Через два года ему сказали, что первым словом было "бекос". Фараон созвал мудрецов, и те сообщили ему, что слово это фригийское и означает хлеб. Так египтяне узнали, что древнейшие люди в Ойкумене – фригийцы.

Анхнофрет улыбнулась.

– Думаю, Геродот ошибся.

– Он утверждал так же, что Египтом люди правили больше десяти тысяч лет, а до того – боги, – подал голос Кен.

– Ты что, читал Геродота? – хохотнул Пердикка.

– Нет, он просто в Эфесе умудрился напоить Каллисфена, теперь вот башка до краев забита всякой лабудой, – встрял Мелеагр, – с вином выплывает.

– В Эфесе? Это когда было? – спросил Пердикка.

– Не помнишь? На том самом симпосионе, когда Апеллес выпросил разрешение рисовать Кампаспу голой, а потом...

– Мелеагр, – глухо прорычал царь, – язык вырву.

Птолемей поспешил разрядить обстановку.

– Так это правда? Про десять тысяч лет?

– Если считать от вашего времени, – сказала Анхнофрет, – полагаю, да. Но наша память о тех далёких временах все же довольно туманна. Дело в том, что около шести тысяч лет назад в Стране Реки случилось бедствие, которые вы зовёте "катаклизмос". Потоп.

– Девкалионов потоп? – переспросил кто-то из македонян.

– Может, Огигов? – предположил другой голос.

– Я не знаю, как его называют у вас, – честно призналась Анхнофрет.

– И называют ли вообще, – хмыкнул Птолемей, – это, наверное, ещё до пеласгов было.

– Мы зовём его Волной Апопа.

– Прошу тебя, продолжай, достойная дочь Меринасира, – попросил Парменион.

– Земля содрогнулась и рухнули стены глубокого высокогорного озера Бену[85]85
  Озеро Виктория.


[Закрыть], что на дальних границах страны, которую вы зовёте Эфиопией. Царству уже была не одна тысяча лет. В чём-то они достигли умений дома Аменемхети[86]86
  Дом Аменемхети или дом Сенусертов – XII династия Среднего Царства, завершившаяся со смертью правительницы Себек-Нефер. В результате борьбы за власть нескольких претендентов, Египет территориально распался. Начался Второй Переходный период, длившийся около 150 лет. В некоторых номах севера и подвластных городах южной Финикии взяли власть хуррито-семитские наёмники – хаки, т.н. гиксосы.


[Закрыть], уступая нам во многом, но некоторые тайные сплавы и иные вещи самых древних ремту мы до сих пор не знаем, как повторить. Волна в пять сотен локтей, идя по узкому руслу, слизывала дома, дворцы и храмы, ибо в нижней части своей несла тысячи хека камней, на громадной скорости сносивших самые мощные стены. А руины городов были погребены слоем щебня, глины и ила, толщиной в десятки локтей. Так великое царство Познавших Маат, в котором все ремту были ещё синеглазыми, погибло в одночасье.

– Синеглазыми? – переспросил Александр, – так значит этот титул, "Потомки Древней Крови"...

– Да, царь. Это не пустые слова. Мерит-Ра и её брат – действительно потомки самых первых ремту, и в их роду тщательно блюдут чистоту крови.

– Что же было дальше? – спросил Парменион.

– Погибло не все. Уцелел Бехдет. Сейчас это великий порт, а в ваше время, как мне рассказали, он покоится на дне...

– Через тысячи лет разделил участь собратьев, – негромко проговорил Александр.

Анхнофрет вздохнула.

– Я долго не могла поверить в это. Стало быть, в вашем времени не осталось ничего из наследия первых ремту.

– Как ему удалось избежать гибели в тот раз?

– Изначально он стоял на высоком холме, а в Стране Тростника, в Дельте, волна спала. У известного вам Белостенного Града Менфи...

– Мемфиса, – подсказал Птолемей.

– Да. У Менфи, где тогда стоял великий город Маати, скалы сжимают русло, там волна потеряла силу. Не полностью, но крепость Белых Стен и храм Пта уцелели. Хотя храм сильно пострадал. Часть жителей укрылась в крепости. Они спасли многие знания, но впоследствии еле обеспечивали себя хлебом, более жили охотой и рыболовством. Сейчас на этих скалах возведены две крепости, а Ранефер ещё приказал намыть в середине Хапи остров. И поставил крепость на нём. Узкие проходы и три крепости сделали этот рубеж полностью неприступным. Кроме того, искусственный остров поднимает воду, больше уходит в каналы, больше орошается земли. Сейчас там ещё строится большой мост.

– Что же было потом? – спросил Александр.

– Из южных и восточных земель пришли новые народы, смешались с древними, и начали заселять благословенную страну. Мы не раз разбивали их в бою, но они все не заканчивались. В это же время плодородная земля Та-Неху, Либия, стала иссыхать, пока не превратилась в величайшую пустыню. Сероглазый народ та-неху был нашим другом, мы вели с ними торговлю издавна. Мы помогли им выжить, а они нам – изгнать нечестивых пришельцев. Многие из первых та-неху уже знали Миропорядок Маат и уверовали в Нетеру. Они быстро стали одними из нас. Были построены новые города в верховьях – Тин и Нехен. У моря, на западном рукаве Хапи, возвели Па-Уда и другие. Эти города не подчинялись Бехдету. Его царь, потомок Херу, взял за своего сына наследницу Тина из дома царя Сероглазых, потомка Сети, Владыки Пустыни и Защитника Путников. От их брака родился Херупермаат, первый Величайший, в ком слилась кровь обоих домов. Вскоре после того город Тин подчинился Нехену, и вместе они заключили союз с Бехдетом и Менфи. Дочь Херупермаата вышла за молодого Нармера, Сома Разящего.

В зале стояла полная тишина. Ядовитый Цветок Тростника умела увлечь слушателей. Любознательность в крови эллинов, а то, что рассказывала Анхнофрет, было для них ново и чрезвычайно интересно. Это прикосновение к седой древности оказалось сродни диалогам Платона, повествующим об Атлантиде. Некоторые, знакомые с ними не понаслышке, уже пытались сопоставлять рассказ посланницы с этими повестями.

– Увидев мощь несокрушимого союза древних и молодых городов, царь красной короны Па-Уда, несколько князей и вождей, в том числе зеленоглазых жителей саванн запада, хотели напасть на Нехен, но Нармер упредил их. С кремневыми топорами против медных, голые, против облачённых в доспехи, они не смогли противостоять воинству Сома, хотя и многократно превосходили его числом. Та-Кем снова стала единой. Нармер объединил свою белую корону с красной. С тех пор все властители Та-Кем носят Двойную Корону. Сын его, Хор Воитель – предок Мерит-Ра и Ипи Ранефера.

Анхнофрет на секунду замолчала. Перевела дух.

– А зеленоглазые тоже смешались с нами. Посвящённые, великие мудростью, предполагают, что самые первые ремту, жители земли, ставшей пустыней, охотники саванн – пришли в Страну Реки с северного берега Зелёных Вод, через острова народа шарден. Потому многие из нас похожи на пелесет и акайвашта. Похожи на вас. Но не все. Ремту принимали в себя кровь и фенех с кушитами.

Она замолчала.

– Удивительная повесть, – сказал Парменион.

– О да, – подтвердил Александр, – но мне было бы интересно услышать и другую. О том, какова Страна Реки сейчас.

– Расскажи, Анфея, – попросил Парменион.

– Охотно. На севере границы нашего царства простираются ныне от Харрана, ранее принадлежавшего митанни, до залива, отделяющего земли Яхмада от Киццувадны. Местные народы подвластны нам, но, собственно, города ремту находятся к югу от крепости Джару, что расположена посередине между Дельтой и землями фенех. Они в великом множестве стоят вдоль русла Хапи. Наши южные рубежи прикрывают мощные крепости Семна и Кумма. Считается, что здесь граница царства, хотя она довольно размыта, уже во времена дома Аменемхети и даже раньше ремту проникали дальше на юг. Недавно Ранефер заложил там город, на великом и изобильном острове. Знаменосец Нимаатра совершил поход на запад, поставил крепость на Собачьем острове шарден и ещё одну, ближе к Священной Земле, на берегу, который Птолемей называл Киреной.

– Вы заложили крепость в Кирене? – переспросил Парменион.

– Да.

Среди эллинов и македонян пробежал ропот.

– Египтяне в Кирене? Это немыслимо!

– Тихо! – поднял руку Александр.

Царь посмотрел на старейшего полководца. Потом перевёл взгляд на Полиперхонта, немногим уступавшего летами Пармениону. Тот поджал губы. Птолемей молча покачал головой. Кен негромко кашлянул.

– Тебя что-то смутило в моём рассказе, великий царь? – спросила Анхнофрет.

– Нет, – ответил Александр, – прошу тебя, продолжай, Анфея.

Что-то в царе переменилось. Александр был по-прежнему радушен и учтив, как подобало гостеприимному хозяину, но теперь от его вежливости повеяло холодком.

После речи Анхнофрет заиграли музыканты. Звенели кифары, пели флейты. Выступили танцовщицы, одетые лишь в золотые украшения. Многих из них гости потом увлекли к себе на ложа, угощая вином. Зал наполнился смехом и песнями. Несколько эллинов встали в круг и, положив руки друг другу на плечи, двинулись в хороводе, отбивая ногами ускоряющийся ритм и выкрикивая что-то воинственное. Напряжение ушло, и каждый говорил с каждым, причём никому не мешало незнание языка собеседника. Из многочисленных тёмных уголков дворца доносились женские стоны.

Мало кто обратил внимание на Эвмена, который долго что-то рассказывал Птолемею, Александру и Анхнофрет. Их лица вдруг стали очень озабоченными. Из прочих участников пира почти никто не поинтересовался, куда же делась египетская царица. Все веселились.

Пир закончился далеко за полночь. Гости разошлись-разъехались. Некоторых пришлось нести слугам. Даже среди египтян таких нашлось немало, хотя поначалу ремту чувствовали себя скованно и были полны решимости не напиваться.

Фараон был трезв, как стекло. Он простился с царём эллинским рукопожатием, протянул руку Птолемею, а потом отыскал глазами Эвмена, который держался позади тех стратегов, кто ещё был способен стоять на ногах. Тутмос быстро произнёс несколько слов. Их услышал Птолемей и в удивлении поднял бровь. Эвмен, глядя фараону глаза в глаза, сдержанно кивнул.

Анхнофрет заявила, что не поедет в лагерь египтян. Поскольку она посол, ей надлежит остаться. Выйдя в ночь, она отследила Птолемея и напросилась на приглашение проводить её. Лагид ехал верхом, а Анхнофрет вела свою колесницу рядом.

– Можно я задам тебе один деликатный вопрос? – спросила посланница.

– Задавай.

– Кто такая эта Кампаспа, упоминание которой не понравилось Александру?

Птолемей улыбнулся.

– Она была подругой царя.

– Подругой?

– Да. В Бехдете я вроде бы рассказывал про таких женщин, не помню, присутствовала ты или нет. И мы, и эллины зовём их гетерами, "подругами".

– Это какое-то сословие? Так же, как вы, высокородные македоняне, зовётесь "друзьями" царя?

– Ну, что-то вроде этого. Эти женщины пользуются большой свободой, они искусны в танцах, музыке и речах, часто прекрасно образованы, обучены всем премудростям любви, и за все это получают от восхищающихся ими мужей большую плату.

– Так они... любят за деньги?

– Любят за деньги диктериады, рабыни, приносящие доход своим хозяевам или государству[87]87
  Диктериады – проститутки, содержавшиеся в диктерионах, государственных публичных домах. В Афинах такие учредил Солон, дабы «охранить честь и целомудрие свободных женщин и остановить распространение мужеложства».


[Закрыть], – хмыкнул Птолемей, – или иеродулы в храмах Афродиты, которые отдаются мужам во славу богини. Но гетеры не рабыни. Их нельзя принудить к любви против воли. Перед ними преклоняются. Они сами выбирают, к кому прийти на ложе. По крайней мере, наиболее выдающиеся и знаменитые из них. Они выступают на симпосионах, развлекая и образовывая мужей. То есть делают то, чем сегодня занималась ты.

Было темно, и Птолемей не видел, как Анхнофрет покраснела.

– Вот уж никогда бы не подумала, что меня сочтут...

Птолемей почувствовал её смущение и придержал коня, посмотрел на посланницу серьёзно.

– Некоторых из них боготворят. Я знавал одну, которой за ночь любви предлагали стоимость целой триеры. И она отказала.

В его голосе прозвучала грусть и Анхнофрет сделала неверный вывод.

– Отказала... тебе?

– Нет, – покачал головой Лагид, – мне не отказала.

Он надолго замолчал. Анхнофрет не сразу решилась продолжить.

– Кампаспа тоже из тех, кого боготворят?

– Да. Причём в прямом смысле. Есть такой город, Эфес. Вернее, будет. Дело происходило там. Мы одержали большую победу над персами и эллинские города, много лет находившиеся под их владычеством, один за другим радостно встречали нас. Во всём эллинском мире поднялось большое воодушевление, ибо очень многие не одно десятилетие мечтали о реванше персам. О мести за некогда сожжённые ими города. Наш поход и был такой местью. Под этим знаменем царь возглавил панэллинский союз. Имя Александра было у всех на устах. В Эфес съехались поэты, скульпторы. Они хотели воспеть подвиги царя, увековечить их в стихах, бронзе и мраморе. Среди них был художник Апеллес. Он не занимался ваянием мужей-воинов, подобно своему другу Лисиппу, с которым ты уже знакома. Его привлекало другое.

– Женская красота? – догадалась Анхнофрет.

– Да. Он предложил Александру создать картину. Афродиту Анадиомену, выходящую из морской пены. В качестве модели он видел лишь одну женщину.

– Кампаспу?

Птолемей кивнул.

– Подругу царя. Апеллес предложил Александру нарисовать её обнажённой и тот согласился.

– Что же было потом?

– Потом? Апеллес влюбился в свою модель, и та ответила взаимностью. Их связь раскрылась, но Александр не причинил художнику вреда. Более того, он уступил ему Кампаспу.

– Уступил? – удивилась посланница, – ты же сказал, что гетеры свободны.

– Да. Но все же она была любовницей царя.