Текст книги "Исцеление Вечностью (СИ)"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Так…так… – разглядывая ее и так, и эдак, бормотал он и, поднеся совсем близко к настольной лампе, воскликнул: – Ничего не понимаю!..

– Что… что там случилось? – забеспокоилась Вера.

– Да вот икона…

– Тоже оцарапана?! – ахнула Вера и горячо принялась защищать своего кота. – Честное слово, Рыжик тут ни при чем! Он никуда не выходил из кухни, пока ты ужинал! А до этого я не оставляла его здесь одного!

– Да нет, тут совсем другое!

Александр подошел к Вере и показал икону:

– Видишь, изображенный здесь святой – в черной мантии. До моего отъезда она полностью была черной. А теперь вот – появилась какая-то красная кайма. Или может, мне это кажется?

Вера взяла в руки икону, и сразу сказала:

– Нет, тут действительно все обрамлено красным цветом. Очень похоже на полоску начинающегося рассвета! Я часто, когда не сплю по ночам, вижу в окне такую…

– Вот видишь! Значит, я не ошибся…

– И что это может значить?

Александр еще раз осмотрел всю икону и недоуменно пожал плечами:

– Сам не знаю…Может, так оно и раньше было, а я не заметил? У некоторых людей это бывает.

– Как это? – не поняла Вера.

– Очень просто! – объяснил Александр. – Проглядят что-нибудь на купленной иконе, а потом ходят повсюду и показывают: «У меня чудотворная икона! Вот, поглядите, тут этого ангела или, скажем, скипетра не было, а потом он сам собой появился». Но на эту икону я смотрел столько, что никак бы не мог не заметить… Но давай не будем делать поспешных выводов и лучше посмотрим, что будет дальше! Через неделю, месяц, год…

– Давай! – сама, вся засияв, как рассвет, согласилась Вера и, глядя на икону так, будто кайма начнет расширяться прямо на ее глазах, с интересом спросила: – А кто это на ней изображен?

– Преподобный Варнава Гефсиманский Чудотворец.

– Как! Тот самый разбойник, которого отпустили вместо Христа?!

– Нет, – поморщился Александр и улыбнулся чему-то своему. – Тут просто схожесть имен, из-за чего многие ошибаются. Ты говоришь о Варраве, а это Варнава! В переводе с еврейского – «Дитя милости, или Сын Утешения»…

– «Сын Утешения»… – задумчиво повторила Вера.

– Это – великий старец, о котором знала вся Россия. И не только знала, но и шла к нему за помощью, советом и словом утешения. Он был пострижен в честь своего далекого, жившего еще в первом веке предшественника – апостола Варнавы, который невероятно много сделал для зарождавшейся тогда Церкви. И, если хочешь знать, если бы не они, то меня не было бы ни в монастыре, ни здесь, да и, возможно, вообще уже на земле!

Александр перехватил вопросительный взгляд Веры и стал, прищурившись, смотреть на настольную лампу.

– Ты спрашивала, как я попал в монастырь? Так вот, поначалу о нем не было даже мыслей. Рос я без веры, без Бога. Дома о Нем не было принято говорить, а в школе, если и говорили, то только, что Его, прости меня, Господи, нет. Потом была учеба на военного журналиста, где мы вообще проходили научный атеизм. Затем – служба в армейской газете. В тайге. Точнее, в местности, приравненной к районам Крайнего Севера. Все складывалось как нельзя лучше. Заработок – почти как у профессора, перспективы – на зависть. Год службы шел за полтора. Словом, я был крепким, спортивным, здоровым – и лет до двадцати пяти не мог отличить аспирина от анальгина. И вдруг – болезнь и срочная операция. 24 июня 1980 года. Я не случайно называю дату. Потом поймешь, почему. Почти три часа под местным наркозом – на горле. Оперировали методом проб и ошибок. Когда хирург чувствовал, что мне больно, тут же вводил в боль иглу с новокаином. Но ведь он же не сразу действовал!.. Ноги мои были связаны, левая рука под капельницей, правая тоже привязана к кровати. Полная беспомощность! Единственное, что я смог сделать – это разорвать ножные путы – ноги-то у меня были футбольными – и перебирать ногами.

Александр искоса взглянул на Веру, спохватившись – а ничего, что он ей, больной, говорит о таком? И, увидев, что она внимательно и даже с каким-то особым пониманием слушает его, продолжил:

– В общем, когда мне стало совсем невмоготу, и хирург уже пальцами чуть ли не по локоть полез под кадык так, что я уже, хрипя, задыхался, я впервые в жизни воззвал: «Все святые, кто только меня слышит – спасите! Помогите мне!»

– И что – услышали? Помогли? – нетерпеливо спросила Вера.

Александр приподнял указательный палец, прося ее немного подождать, и улыбнулся:

– Операция, к удивлению одного ученого врача – он, между прочим, теперь известное светило – прошла успешно. Но после нее начались осложнения. Я еще немного послужил в армии, потом уволился, получил инвалидность. Жил, перебиваясь с копейки на копейку и продавая на рынке все то, что нажил за время службы: книги, одежду, дубленку… Сердечные приступы – тут уж я в лекарствах не хуже фармацевта стал разбираться – доводили порой до отчаяния. Близкие мне говорили: крестись. Может, хоть это поможет…Но – куда там! Я же ведь, как говорится, не крал, не блудил, не убивал. Хотя, если честно, всего хватало. Бывшую жену на аборт подговорил – разве это не убийство? Чистоту тела тоже не всегда соблюдал… Денег не хватало, а материалы для работы были нужны – так и книги из библиотек, а то и магазина крал… Но вот однажды, сам до сих пор не понимаю, почему, в день своего рождения пошел в храм и – крестился. Тогда вера еще была под запретом, но уже начинала возрождаться в стране, и батюшка в проповеди даже сказал: «Вот, уже и писатели, и журналисты стали креститься!»

Александр, припоминая то минувшее время, помолчал и развел руками:

– Сам не знаю почему – объяснять-то мне основы веры особо некому было – я начал просто читать утренние и вечерние молитвы, ходить в храм. Поначалу на пять, десять минут. Все мне казалось: там душно, толкают, отвлекают разговорами и вообще – зря только время теряю. А потом понемногу вдруг начал выстаивать службы полностью, исповедоваться, причащаться. Впрочем, почему вдруг? – оборвал он себя. – Скорее всего за меня молился кто-то… Может быть, предки… У нас на родовой фотографии есть портрет, судя по наперсному кресту, игуменьи. Потом дедушка по маминой линии, в честь которого меня назвали, погиб на войне под Смоленском. А Сам Господь сказал, что нет выше той любви, как если кто положит жизнь свою за други своя. Еще – бабушка, уже с папиной стороны. У нее было очень высокое давление, ей нужно было лежать, но приближалась Пасха, и она встала, чтобы приготовить все необходимое для нее. Ей: «Ты что? Немедленно в постель!» А она: «Да как же я Господа-то не встречу?» Приготовила куличи, пасху, покрасила яйца и на самый Светлый День – умерла. А говорят ведь, если глубоко верующий человек сподобится умереть на Пасху, то он минует воздушные мытарства и идет прямо в рай. Почему бы ей там было не помолиться обо мне, нехристе? А еще…

Александр хитро прищурился и сказал:

– Я же ведь сказал, что не случайно назвал дату операции. Так вот, уже много-много лет спустя, прожив два года в Выксе, где преподобный Варнава основал женский монастырь, живя в скиту, где он подвизался более пятидесяти лет, я вдруг узнал, что 24 июня Святая Церковь празднует… день апостола Варнавы, то есть это был день именин преподобного Варнавы! Потом я сподобился в течение целого месяца поднимать из воды, которой была заполнена крипта, его святые мощи. И каждая их частица, после обретения, лежала на красном поясе, который старушки называют «Живые помощи», от начала одной из молитв на нем «Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится». С тех пор этот пояс постоянно на мне, – не без гордости сообщил Александр и добавил: – Вот какие бывают в жизни «случайные» неслучайности! Такой великий апостол и такой великий преподобный – как они могли не помочь мне тогда, когда я был, что называется, между небом и землей. А точнее, между землей и адом!

– Надо же, как бывает!.. – с удивлением покачала головой Вера, и Александр, воодушевляясь, продолжил:

– А знаешь, скольким людям еще при жизни – а ушел он ко Господу в 1906 году – помог старец Варнава? – показал на икону Александр и тут же ответил. – По пятьсот, а то и по тысяче человек – сам Царь Николай Второй! – ежедневно приходили к нему. Шли, как водилось тогда, пешком, за сотни верст, с важнейшими жизненными вопросами. Можно сказать, вопросами жизни и смерти. И он отвечал, советовал, лечил… Тогда, как раз, русско-японская война была. Так к нему пришли женщины и спрашивают: «Батюшка, наши кормильцы сгинули, полгода от них никакой весточки. Как благословишь поминать их: о здравии или за упокой?» «Живы, живы ваши кормильцы! – отвечает отец Варнава. – Только в плену. Через месяц вернутся живыми и невредимыми» И что же? Как, благодаря старца, написали ему женщины, мужья их вернулись точно в указанный срок.

Вера, глядя на икону, с благоговением перекрестилась, и Александр с еще большим воодушевлением – как это с ним частенько бывало во время проведения экскурсий – продолжил:

– А то был случай, когда один крестьянин из Ярославской губернии, я даже назову тебе его имя – Михаил Яковлевич Сворочаев – десять лет пролежал, разбитый параличом. Приглашали врачей, но те говорили, что болезнь неизлечима. Убитая горем жена крестьянина отправилась в Троице-Сергиеву Лавру, а оттуда к старцу Варнаве в Черниговско-Гефсиманский скит и рассказала ему о болезни мужа. Батюшка, благословив ее, сказал: «Молись, раба Божия, молись: Господь милостив – встанет твой муж…» И что же? Возвращается она домой и видит, что муж ее, до сего лежавший пластом, сам выходит на крыльцо встречать ее…

Александр вопросительно посмотрел на Веру, может, на сегодня достаточно? Но та умоляющим взглядом попросила его: продолжай, продолжай!

И он согласно кивнул:

– Или вот еще… Один мальчик умирал от нарыва в горле. Врачи сделали все, что могли, и оставили его умирать. Тогда отец его, вспомнив про то, как помогает приходящим к нему людям старец Варнава, за неимением уже времени ехать к нему, просто приложил его фотографию к горлу мальчика. Нарыв прорвался, и ребенок был спасен. Это было больше ста лет назад. Но и сегодня не прекращаются подобные чудеса! Во время одной экскурсии ко мне подошла женщина и рассказала, что у нее были серьезные проблемы после операции. Купив в скиту книгу о преподобном Варнаве, она прочитала про этот случай и, за неимением фотографии старца, положила эту книгу с портретом на обложке на живот. Ночью она проснулась от странного ощущения… Откинула одеяло и увидела, что из покрытого послеоперационными шрамами живота у нее на глазах лезет огромная, как она показала в два кулака – а кулак у нее, как у мужчины – шишка. Потом эта шишка спала, и с тех пор, к изумлению врачей, она совершенно здорова! Чудо? Чудо! И такие случаи можно продолжать и продолжать! Батюшка исцелял глаза, руки, ноги… Да что руки-ноги? Он даже раковым больным помогал!

Александр спохватился но – будь, что будет! – тем более что Вера подалась вперед всем телом, впившись в него глазами, решительно продолжил:

– Однажды к нему пришла плачущая молодая женщина и, сказав, что у нее рак в самой последней степени, попросила благословения на операцию.

«Да нет у тебя никакого рака! – отмахнулся от нее старец и предложил свой обычный «метод лечения»: – Поставь горчичник – и все пройдет!»

Прошел месяц. И вновь приезжает эта женщина. Красивая, румяная – ни тени болезни на лице.

А старец уже встречает ее своей обычной в подобных случаях шуткой:

«Ну, и где твой рак? Уполз?»

Александр победно посмотрел на Веру:

– И подобных случаев тоже было немало! Может тебе рассказать о том, как старец помогал людям и в жизненных трудностях? – предложил он.

Но Вера отрицательно покачала головой.

После того, что она услышала, это для нее было уже не так неинтересно. Да к тому же, стало видно, что она заметно устала.

Вспомнив, что они еще не читали вечерние молитвы, Александр сказал, что преподобный Серафим Саровский благословлял в случае изнеможения, нехватки времени или болезни читать, так называемое, «Серафимовское правило»: 3 раза «Отче наш», 3 раза «Богородице Дево, радуйся…» и Символ Веры. И, как это частенько с ним бывало, будучи сам не прочь прочитать его, предложил Вере в виде исключения сделать это сегодня. Но та отказалась и хотя и с трудом, выслушала все полное правило до конца.

Затем нехотя, с сожалением протянула икону Александру, и с его помощью, то и дело оглядываясь на нее, отправилась в свою комнату.

Здесь Александр усадил Веру в высокое кресло, приоткрыл по ее просьбе окно и, пожелав доброй ночи, направился к себе.

Большой, трудный день, несмотря на серьезные ошибки и просчеты, заканчивался как нельзя лучше. Он и закончился бы так, если бы снова не рыжий кот.

Когда он входил в свою комнату, тот попытался войти вместе с ним. Очевидно, где-то здесь у него было любимое место.

– А ты куда? Только тебя здесь не хватало! Брысь! – тихо, чтобы не слышала Вера, зашептал Александр, выталкивая его ногой.

Кот, молча, стал отчаянно сопротивляться.

И началась беззвучная борьба.

Александр тоже уже молча толкал кота все сильней и сильнее и, наконец, закрыв дверь, сильно прищемил ему хвост. Кот промолчал даже на этот раз. Но его хвост, остававшийся по эту сторону, стал извиваться змеей, а потом превратился в восклицательный знак, не обещавший Александру ничего хорошего, и исчез…

8

Вечером того же дня, в намерении продолжить столь успешно начатый разговор, Альбин направился к Клодию и у входа в его каюту встретил нерешительно переминавшегося с ноги на ногу Грифона.

– Что – вызвал? Или уже выгнал? – кивая на дверь, дружелюбно спросил у него пребывавший в самом что ни на есть хорошем настроении Альбин и услышал в ответ напряженное:

– Нет, я сам!

– А-а, понимаю! Хочешь о чем-то просить его?

– Да, – ответил Грифон и умоляюще взглянул на Альбина: – Господин, ты всегда был добр ко мне. Поддержи и на этот раз!

– А что нужно?

– То, что и всегда, – вздохнул раб. – Попросить, чтобы он отпустил меня на свободу!

– Как, опять? Но ведь он не так давно уже отказал тебе. Если не ошибаюсь, в пятый раз!

– В седьмой, господин, – поправил раб. – Но тогда он сказал, что не отпустит меня за тройную цену обычного раба. А теперь я накопил вдвое больше. Наш господин любит золото, и я надеюсь…

Альбин со скептической насмешкой взглянул на Грифона, и тот, по-своему истолковав этот взгляд, клятвенно прижал ладони к груди:

– Нет-нет, я не украл его! Моя совесть не позволила бы мне утаить даже квадранс! Просто крупные торговцы и ростовщики, прося меня доложить господину о своем приходе, щедро благодарят за это.

– Ох, Грифон, Грифон! – удрученно покачал головой Альбин. – Я даже не знаю, чего в тебе больше – честности или желания стать свободным?

– Я и сам бы хотел знать это… – откровенно признался раб и вздохнул: – С первого дня, как меня, вольного, уважаемого всем городом человека, сделали рабом римские воины, я только и мечтаю о свободе. Закрываю глаза, затыкаю уши – и вижу родные поля, горы, реки, отзываюсь на свое настоящее имя, которое – о, боги! – кажется, уже начинаю забывать… А как очнусь, – увлекшись, воскликнул он, – Опять вокруг меня этот чужой Рим и эта проклятая кличка: Грифон! Грифон!!

– Грифо-он! – тут же послышалось из-за закрытой двери.

– Вот! – кивнул на нее раб и поспешно открыл перед Альбином.

– О, а ты откуда? – увидев своего помощника, вытаращил на него глаза Клодий. И, несмотря на то, что на море был полнейший штиль, и корабль шел, как по бронзовому зеркалу, сильно покачнулся – Я ведь, кажется, слышал там голос Грифона.

– А он там и есть! – торопливо подтвердил, входя в каюту, раб. – То есть уже тут.

– А-а, – успокоенно протянул Клодий. – А то я уже подумал, что допился до того, что перестал соображать, что к чему. То есть, кто к кому…

Альбин с Грифоном посмотрели на него и разочарованно переглянулись.

Клодий был основательно пьян.

– И по какой же причине ты так набрался? – первым придя в себя, спросил Альбин.

– По твоей! – пьяно качнул головой Клодий. – Это ты во всем виноват!

– Я?! – изумился Альбин.

– Да! Эта твоя Вечность никак не умещается мне в голову.

– Хорошо, поговорим о ней завтра! – примирительно сказал Альбин. – И я тебе все разъясню.

– Не хочу завтра! Хочу прямо сейчас! – заупрямился Клодий. – Давай немного пофилос-с-софс-фс-твуем! – запутавшись пьяным языком в слове, кое-как выговорил, наконец, его он.

– Давай! – не желая спорить – пусть и с нетрезвым, но все же начальником – не очень охотно согласился Альбин.

– Вот смотри! – водя перед его лицом указательным пальцем, стал призывать к вниманию Клодий. – Если правы философы-атеисты, то живешь, живешь, а потом – бац! И нет тебя. Всё – темнота, навсегда! Жаль расставаться со своим «я», – зябко передернул он плечами и продолжил: – А если правы эллины – то опять же: какая радость вечно пресмыкаться в их сером мрачном аиде? И твоей блаженной Вечности я не достоин потому что – ну не верю, что хочешь делай со мной – в твоего Бога! Вот я и пью!

Клодий поднял голову и с вызовом посмотрел на Альбина:

– А что? Сам Траян пьет! И ничего! Правда, говорят, потом такие эдикты выпускает, что наутро сам хватается за голову. И в конце концов, хвала богам, издал такой закон, по которому считается недействительным все, что он подпишет будучи в нетрезвом виде!

– Ну, слава Богу, ты не Траян, проспишься к утру, и государство от этого не пострадает! Тем более твое состояние!

– А-аа! А вот тут ты не прав! – Клодия качнуло так, что Альбин с Грифоном едва успели усадить, а потом и уложить его на ложе. Поразительно, но рассуждая на деловую тему, он даже пьяным говорил совершенно трезво: – Пускаясь в это путешествие, я пошел на огромный риск! Выгода от вложения средств в такой новой провинции, как «Аравия», столь велика, что я решил взять с собой почти все то, что имею!

– Ты хочешь сказать, что заполнил трюм золотом, обмазав его глиной, чтобы все думали, что это простой балласт? – шутя, подмигнул Грифону Альбин.

Но тот от огорчения, что придется откладывать столь важный для него разговор, принял все за чистую монету.

Зато Клодию эта шутка неожиданно понравилась:

– Ха-ха! – засмеялся он. – Если Траян после Азии решит завоевать, как Александр Македонский, Индию, я именно так и сделаю! Золото – вместо балласта! Ха-ха-ха! Ха… ха…

Смех Клодия постепенно угас и перешел в громкий храп.

Альбин и Грифон снова переглянулись.

Начальник одного и господин другого – уже спал.

– Ну ладно, продолжим о серьезном, когда протрезвеет! – решил Альбин и вопросительно посмотрел на Грифона: – А ты почему не поговорил с ним?

– Да по той же причине! – вздохнул тот. – Конечно, я раб, но и у меня может быть серьезное дело, которое мне дороже всего на свете…

Альбин посмотрел на него и, совсем как недавно у него самого Клодий, спросил:

– Не понимаю, с такими деньгами и такой жаждой свободы – почему ты до сих пор просто не сбежал от него?

– И рад бы! – развел руками Грифон. – Но… не могу!

– Почему?

– Совесть потом замучит…

В этом не было ничего нового для хорошо знавшего раба Альбина. Он столько раз уже задавал этот вопрос и получал тот же ответ.

Только на этот раз слово «совесть» было сказано таким тоном, словно Грифон уже ненавидел ее…

9

Утром Александр проснулся не выспавшийся и совершенно разбитый.

Причин тому было несколько.

Сначала вечером, не давая ему уснуть, Вера долго говорила по телефону, судя по долетавшему имени, с Гульфией. Потом, после этого, всю ночь через стенку слышался ее сильный надрывный кашель. К тому же несколько раз, словно нарочно выбирая моменты, когда он начинал засыпать, в комнату пытался пробраться рыжий кот. К счастью, Александр предусмотрительно приставил к двери кресло, и все его старания оказались безуспешны.

Только под утро он уснул, наконец, крепким, сытным сном, но почти тут же щелкнул дверной замок, и в коридоре, а затем на кухне раздался громкий женский голос, зовущий Веру.

Это пришла Гульфия, худенькая, смуглая женщина с большими печальными глазами.

Александр, выйдя из своей комнаты, вежливо поздоровался с ней, услышал такой же учтивый ответ и увидел на кухонном столе банку сгущенки, пряники, сыр, копченую скумбрию, ветчину, грецкие орехи и большие зеленые яблоки.

– Вот! Выполнила заказ вашей хозяйки! – показывая на них, скромно сказала Гульфия.

– Спасибо! – обрадовался Александр и услышал в ответ уже не вежливое, а искренне-радостное:

– Это вам спасибо! А то все ей «ничего не нужно» или в лучшем случае, какую-нибудь кашку. А так хоть не зря сегодня приходила. Да и Верочка, смотрю, с вашим появлением ожила. Вон, какая умница и красавица сразу стала!

Она улыбнулась Александру, как старому знакомому – видно, Вера успела вчера рассказать ей о нем только хорошее – и ушла.

– Ну зачем ты так? – оставшись наедине с Верой, накинулся на нее Александр. – Тебе же нельзя много разговаривать. С бронхитом не шутят! Хочешь, чтобы в воспаление легких перерос?

– Да нет, ничего… – усталым голосом ответила Вера и виновато посмотрела на Александра: – Прости, я своим кашлем, наверное, тебе всю ночь не давала спать? – и в ответ на его недоуменный взгляд, объяснила: – Слышала, как ты на нашем скрипучем диване ворочался.

– А-а, вот оно что! – понял Александр и решил успокоить безнадежно больного человека святой, как иногда называют ее, ложью. – Да нет, – сказал он, – просто в голову все эти римляне-эллины лезли. Книгу ведь срочно сократить надо. А это – как по-живому резать!

– Ничего, зато после газеты она выйдет на широкий простор! – успокоила его Вера.

– Дай-то Бог! – мечтательно проговорил Александр и, глядя на ее любимые продукты, нетерпеливо потер ладони: – Ну что, позавтракаем?

– А утреннее правило? – с недоумением глядя на Александра, напомнила Вера. – Ты же говорил, его следует читать до еды!

– Ах, да – совсем забыл!.. – смущенно пробормотал тот. – Ну что, тогда пошли ко мне?

Вера с радостью согласилась.

Они вошли в его комнату, и Александр – по-монастырски – быстро и монотонно прочитал все положенные утренние молитвы.

– А почему ты их так читаешь? – спросила Вера, когда они вернулись на кухню, и Александр принялся разжигать газ и ставить чайник.

– Как это? – не понял он.

– Ну, без выражения, что ли. Говоря словами классика – как пономарь!

– А я пономарь и есть! – засмеялся Александр и уже серьезно, нарезая сыр, хлеб, рыбу, принялся объяснять: – Видишь ли, после того, как я первый раз читал братии в храме, вкладывая чуть ли не в каждое слово побольше чувства, выделяя то, что считал главным, и слегка подвывая, один монах подошел ко мне и спросил: «А почему ты молился сейчас место меня?»

«Как это?» – вот так же, словно ты сейчас меня, не понял его я.

И тот ответил:

«Да мне просто уже места для своих чувств не осталось!»

– С тех пор я и стал читать молитвы, не вкладывая эмоции в свой голос. Стараясь только строжайше соблюдать все ударения – ведь это может изменить весь смысл – и тщательно выговаривать каждое слово.

Александр посмотрел на Веру – правильно ли та поняла его – и на всякий случай уточнил:

– Я не слишком громко читал?

– Нет, а что? – удивилась она.

– Да просто, если вдруг разойдусь, то давай знать. А то меня ведь настоятель учил читать в огромном реставрируемом храме при звуке одного а то и двух отбойных молотков. Представляешь, какой грохот шел? А ты читай. Да чтоб каждому из молящихся все было слышно и понятно! И попробуй только не выполнить его указания!.. Вмиг вылетишь из монастыря!

– Строго, смотрю, он тебя там держал! – покачала головой Вера.

– За что я ему до конца жизни буду благодарен!

– А значит, и я теперь тоже! – добавила Вера и спросила: – А что означает эта молитва – «Святы̀й Бо̀же, Святы̀й Крѐпкий, Святы̀й Безсмѐртный, помѝлуй нас»?

– О! У нее очень интересная и поучительная история! – охотно ответил Александр. – Рассказать?

– Да! Но только потом – продолжишь рассказывать мне о монастыре! – предупредила Вера.

– Хорошо, – смеясь, пообещал Александр и, становясь серьезным, начал: – Это – так называемая Ангельская песнь Пресвятой Троице, или «Трисвятое».

– Ангельская песнь? Почему?

– Потому что ее воспевают святые Ангелы, окружая на небе престол Божий.

– А кто это видел?

– Ты слушай и не перебивай! – посоветовал Александр и после того, как Вера села, словно ученица, смиренно сложив на коленях руки, продолжил: – Христиане стали употреблять ее спустя 400 лет после Рождества Христова. Однажды в столице Византии – Константинополе было сильнейшее землетрясение. Рушились дома и целые селения. Сам царь, а это, если не ошибаюсь, был Феодосий Второй, вместе с народом, в ужасе обратился к Богу с молитвой. И вот, во время этого общего моления, один благочестивый отрок на виду у всех вдруг был невидимою силою поднят на небо, а потом также невредимым спущен опять на землю. Оказавшись внизу, он поведал окружавшему его народу, что слышал на небе, как святые Ангелы пели: «Святы̀й Бо̀же, Святы̀й Крѐпкий, Святы̀й Безсмѐртный!» И умиленный народ, повторив эту молитву, прибавил: «Помилуй нас!», и землетрясение сразу прекратилось.

Александр помолчал и, подумав, добавил:

– Теперь эту молитву ежедневно читаем и мы. Дома и на церковных службах. Но вот что досадно: мы настолько привыкли к ней, что произносим порой скороговоркой, не вдаваясь умом и сердцем в ее историческую память и суть. А ведь в этой молитве – великая, нет – величайшая, раз она даже землетрясения останавливает – сила!

Закончив отвечать на вопрос, Александр прочитал молитвы перед вкушением пищи и, видя, что Вера, вместо еды ждет от него продолжения рассказа о монастыре, продолжил: – Да, в монастыре вообще все было непросто. Ранний, в половине пятого утра, подъем, ежедневные – утром и вечером – службы, тяжелая, особенно у трудников и послушников, да и у монахов тоже – работа, постоянная молитва… Хотя порой, бывали и забавные вещи. Вот, например, у нас был один послушник. Между прочим, наизусть все Евангелие от Иоанна знал. Теперь «Апокалипсис» учит. Так он ляжет иногда посреди братской кельи. А это – человек десять вокруг. Руки, как покойник, скрестит на груди. И начинает с надрывом читать по себе канон, который читают над умирающим человеком при разлучении его души от тела.

– А это еще зачем? – не поддерживая предлагающей разделить веселье улыбки Александра, ужаснулась Вера.

– Ну так, наверное, на всякий случай! – пожал плечами Александр и объяснил: – Дело в том, что никому не известно, в какой час и даже миг приберет нас к себе Господь. Ведь умирают и старые, и молодые. И смертельно больные, и совершенно здоровые. Порой ни с того ни с сего – мгновенно. А этот канон очень помогает душе, которой становится тогда особенно страшно!

Вера внимательно посмотрела на Александра и, вдруг став необычайно серьезной, сказала:

– Александр, если когда со мной… ну когда я буду умирать, пожалуйста, прочитай тогда и надо мной этот канон.

– Да ладно тебе! Это неизвестно еще, кто из нас по кому читать его будет! – оборвал ее Александр, но Вера, не обращая внимания на то, что это усилит кашель, повысила голос и умоляюще потянула к нему руки:

– Прошу тебя! Дай слово!!!

– Ну, ладно! Хорошо… Даю, раз ты просишь! – пообещал Александр и неожиданно улыбнулся: – А вообще-то, это хорошо, что ты вдруг заговорила о смерти!

– Что? – вздрогнула Вера и зябко поежилась.

– Да-да, – подтвердил Александр. – Обычно мы боимся не то что говорить или читать, но и даже думать о ней! Стараемся побыстрей перевести тему такого разговора или поскорей перелистать страницы книги, где говорится о ней, а то и вовсе захлопнуть ее!

– А что, разве это не правильно? – удивилась Вера.

– С мирской точки зрения неверующего человека все, вроде бы, верно. Но если взглянуть на это с иной стороны… – Александр оборвал себя на полуслове и быстро спросил: – Вот ты, например, какую бы предпочла смерть – неожиданную или в полном сознании?

– Конечно, внезапную! – не задумываясь, ответила Вера и, видя, что Александр, словно учитель перед неправильно отвечающим на вопрос учеником, отрицательно покачивает головой, обеспокоенно спросила: – Что – опять что-то не так?

– Конечно, нет! Да, смерть, безусловно, страшна. Во-первых, наша душа, которая прекрасно знает, что она бессмертна, всячески противится даже мыслям о ней. Во-вторых, это – переход в иной мир, неведомый, незнакомый. Тут из города в город или из страны в страну перебраться – и то порой страшновато. А здесь – совсем иные масштабы и главное значение для всего нашего существа! И, тем не менее, православные люди, понимая, что после смерти только и начинается настоящая жизнь, а эта земная жизнь лишь подготовка к Вечности, всегда думали и думают совсем иначе!

Александр, неожиданно сорвавшись с места, сбегал в комнату и, вернувшись, для большей убедительности показал Вере монету – старинную копейку 1759 года.

– Вот, смотри – сказал он, – наши предки, мало того, что старались жить по заповедям и, согрешив, сразу спешили каяться, но и просто мечтали успеть перед смертью исповедаться и причаститься. А затем – в полном сознании идти к любящему и ждущему их Богу. Раньше считалось величайшим горем, если человек уходил из жизни, не успев сделать этого…

– А как же тогда на войне? – резонно спросила Вера.

– На войне наши предки как раз и успевали! – успокоил ее Александр. – Они заранее, особенно зная, что предстоит наступление или наоборот отражение тяжелого натиска врага, причащались у полковых священников. И после этого шли в бой уверенные, что если и сразит их сейчас пуля, то они сразу спасут свою душу, ибо, как я тебе уже говорил, Господь сказал, что нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за дру̀ги своя…

Вера, не зная, что и возразить на это, задумчиво молчала, и Александр, посмотрев на часы, подытожил:

– Так что мыслить и как можно чаще думать о смерти – но не той безысходной, о которой совершенно бездоказательно твердят атеисты, а Вечной, наоборот полезно. Тогда вся жизнь приобретает совсем иной смысл. А это очень и очень важно! Некоторые монахи и старцы, которым было многое открыто, чего мы не видим, те вообще ставили у себя в кельях гробы и спали в них. Чтобы постоянно помнить о смерти! И многие из них на вопрос, как спастись, прямо отвечали словами из Священного Писания: «Помни последняя твоя – то есть, исход и страшный суд – и вовеки не согрешишь!»

– Да-а… – подала, наконец, голос Вера. – Как же многого еще, оказывается, я не знала!

Александр посмотрел на нее и снова улыбнулся:

– То ли еще будет! Но что мы все о смерти да смерти? Рано нам с тобой о ней говорить! Нам еще в этой жизни надо немало сделать. Так что лучше давай ешь, набирайся сил и поскорей выздоравливай!