Текст книги "Исцеление Вечностью (СИ)"
Автор книги: Евгений Санин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Да! – подумав, решительно сказал Александр.
– А вот тут-то враг тебя и поймал! – больно ткнул его указательным пальцем в грудь отец Лев.
– То есть, вы считаете, что она у меня – есть?.. – растерянно пробормотал Александр.
– Я считаю?!
Отец Лев огляделся, но понимая, что во время таинства исповеди никого не призовешь в свидетели, проговорил:
– Да видел бы ты себя со стороны! Ты уже приехал с задранным носом – как же, после монастыря! А с каким видом стал выслушивать поздравления, что Вере лучше? Ты держался так, будто это ты, а не Господь Бог продлевает ей жизнь и, как знать, может, и правда, совсем исцелит! А каким тоном ты называешь себя главным редактором епархиальной газеты? Министры позавидуют! И это в то время, когда ты руководишь ей лишь формально. А фактически главным редактором является отец Игорь. Он отвечает за газету и руководит ею, и только просто из смирения и желания, чтобы ты, как профессионал, сделал все в лучшем виде, входит в нее как простой член редколлегии! Я уж не буду говорить о том, как ты превозносишься своим умением читать перед Галиной Степановной, перед сторожем, строителями, подчиненными… Или мне продолжать?
– Нет! – отрицательно покачал головой сникавший с каждым словом священника Александр. – У меня к вам только одна просьба!
– Пожалуйста! – охотно согласился отец Лев. – Какая?
– Можно я немного добавлю в этой шпаргалке?
Александр кивнул на лежавший на аналое листок и, не дожидаясь согласия, быстро достал из кармана авторучку и над словом «блудом» приписал «гордыней».
– Вот, – сказал он. – Каюсь в том, что согрешил блудом и гордыней. А еще – гневом, раздражением, маловерием, чревоугодием, осуждением, – вспомнив, что плохо подумал однажды об Алеше, добавил он. – Человекоугодием, а не Богоугождением, то есть не смог решительно отказать человеку, соблазнявшего меня на грех. Еще – празднословием, нетерпением, ложью – старое удостоверение, пусть даже и в благих целях, выдавал за ныне действующее, унынием – это когда узнал, что книга не будет напечатана в газете, лицемерием, то есть не выполняю сам то, о чем пишу в статьях и книгах и чему поучаю людей…
Отец Лев немного подождал, не вспомнит ли Александр еще какой-либо грех и, видя, что тот, наконец, закончил, сказал:
– Ну, тогда наклони голову!
Александр послушно выполнил его повеление и более того – опустился на колени.
Священник, подняв епитрахиль, накрыл его ею и торжественным голосом прочитал разрешительную молитву. Затем разорвал записку на клочки, со словами «Сожги в церковной печи» всунул в ладонь Александра и привычно сказал:
– А теперь целуй Крест и Евангелие в знак того, что обещаешь приложить все силы, чтобы не повторять эти грехи!
– И… всё?! – с благоговением выполнив это, радостно поднял на отца Льва глаза Александр.
– Всё?! – изумленно переспросил тот, и его брови сурово поползли к переносице: – Да для этого Господь, помолившись до кровавого пота, выдержал издевательства, бичевание, взошел на Крест, на Который взял все наши грехи и претерпел страшные муки. Нам остается лишь покаяться, припав к подножию этого Креста, и без устали благодарить Его за то, что Он для нас сделал…
– Да-да, конечно, – виновато прошептал Александр, а отец Лев продолжил:
– Господь отпустил тебе этот грех. Но тяжесть его столь велика, что я, как священник, радеющей о твоей душе, обязан назначить тебе епитимью.
Отец Лев немного подумал, шевеля губами – «Помолился, спрашивая совета у Господа» – понял Александр, и уже строго сказал:
– Месяц будешь читать канон покаянный ко Господу.
– Хорошо, – прошептал Александр.
– И до истечения этого срока тебе запрещается входить в алтарь и чтение Апостола и часов.
– Что?!
– То, что слышал! И не смотри на меня так. Ты еще легко отделался! В первые века христианства за такое бы лет на 18 отлучили от святого причастия! Это потом и теперь по немощи нашей и умножению в мире зла и соблазнов стали смягчаться жесткие правила. Но это не дает нам повода расслабляться! Ибо в чем застанет, в том и будет судить нас Господь!
Александр с опущенной головой выслушал это и спросил:
– А что я скажу Галине Степановне? Отцу Игорю?
– Галине Степановне скажешь, что ты очень занят подготовкой газетного номера, что, действительно, правда. А отцу Игорю, если спросит, доложишь, что на тебя наложена епитимья. Ступай, – с подбадривающей улыбкой, отпустил Александра отец Лев. – И помни, что говорил Господь тем, кому Он, исцеляя, отпускал грехи: иди и впредь не греши, чтобы не случилось с тобой еще худшего!
В редакцию Александр не шел, а летел, словно у него выросли крылья.
По пути он увидел большую белую печку, из жерла которого тянулся дымок, вспомнил наказ священника и бросил клочки записки в огонь. Один из них немного не долетел до пламени, и он, подтолкнув его, сильно обжег палец.
– Ай! – дуя на него, нахмурился он и вдруг ахнул, поймав себя на мысли: «Если пальцу так больно, то что было бы со всем моим телом, если бы я, так и оставшись в этом грехе, после жизни попал в огненную геенну?»
С этой мыслью он вернулся в редакцию, приветливо кивнул Булату, сидевшей уже на своем месте Светлане.
И только принялся за составление макета разворота номера, как раздался телефонный звонок.
Звонила Татьяна.
– Ну как ты там? – заворковала она. – Я тут тебе такой ужин готовлю! Пельмени – сибирские, настоящие! Может, придешь пораньше?
– Нет, – решительно отказался Александр.
– Ну, нет, так нет, – не стала возражать Татьяна. – Я тогда позже воду поставлю. Ты только предупреди, когда будешь выезжать.
– Какая вода? Какие пельмени? – поморщился Александр. – Ты меня не правильно поняла! – И, не боясь, что подумают о нем подчиненные, сказал, как отрезал: – Я вообще не приду! Никогда!
– «Ах, так? – воркующий голос сразу сменился на орлиный клекот: – Тогда и ты меня тоже больше не жди!»
– Ну, прости, что так получилось…
Александр положил трубку на рычажки, покосился на смотревшего на него с насмешкой Булата, на отвернувшуюся к окну Светлану, вздохнул:
– Ну вот я снова остался без корреспондента!
И сам стал набрасывать на бумаге вопросы к бизнесмену, о котором ему так не хотелось писать…
3
Повозка быстро несла римлян к порту.
– Вот, мы направляемся в Антиохию, – сказал Альбин. – А ведь это, между прочим, город, в котором христиане, еще при императоре Клавдии, впервые стали называться христианами. И еще родина апостола Луки, который, кстати, написал в своем Евангелии о том, как в субботу Спасителю случилось проходить засеянными полями, и ученики Его срывали колосья и ели, растирая руками…
– Как еще один евангелист? – удивился Клодий. – Сколько же их всего?
– Много. Но авторитетно признанными самими апостолами и духоносными мужами являются только четыре.
– И что этот апостол сказал такого, чтобы я мог еще удивиться?
Альбин посмотрел на него и, подумав – говорить или пока не говорить это, решился: скажу!
– Однажды Иисус Христос рассказал такую притчу: «У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? Некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю бо̀льшие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро мое, и скажу душе моей: душа! Много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет».
Альбин покосился на Клодия – не скажет ли он ему что? Но тот напряженно молчал.
И тогда Альбин продолжил:
– Возможно, ты спросишь, как можно было тому богачу, имевшему столько грехов, попасть в Небесное Царство?
Клодий метнул на Альбина такой взгляд, будто тот прочитал его потаенные мысли, но снова промолчал.
И Альбин продолжил:
– Ну, о том, как в Бога богатеют, ты слышал недавно от Диомеда. А что касается множества грехов, при правильном, то есть покаянном отношении к которым можно не только не погибнуть, но наоборот, спастись, в Евангелии от апостола Луки на этот счет есть вот что… Однажды некто из фарисеев просил Иисуса Христа вкусить с ним пищи. Господь пришел к нему. Узнав об этом, пришла и женщина того города, которая была грешница. Принеся с собой алавастровый сосуд с маслом, она стала обливать ноги Иисуса Христа слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его и мазала миром. Увидев это, фарисей подумал, что если бы Христос был пророком, то знал бы кто и какая женщина прикасается к Нему и не позволил бы ей сделать это.
Альбин, убедившись, что Клодий не только слушает, но и слышит, стал говорить, припоминая слова самого Евангелия:
«Обратившись к нему, Иисус сказал: Симон! Я имею нечто сказать тебе. Он говорит: скажи, Учитель. Иисус сказал: у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят, но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?»
– Что тут сложного? Конечно же, тот, кому он простил больше! – впервые за долгое время нарушая молчание, удивился Клодий.
– Вот так же приблизительно ответил и Симон, – кивнул Альбин. – И Господь сказал ему, что правильно он рассудил. «И, обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования мне не дал, а она, с тех пор как я пришел, не перестает целовать у Меня ноги; ты головы Мне маслом не помазал, а она миром помазала Мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит».
Альбин сам немного помолчал и добавил:
– Вот видишь, есть надежда всем кающимся грешникам. Но имеется и одно важное условие для прощения грехов.
– Какое? – глухо спросил Клодий, и Альбин ответил:
– Чтобы тебе отпустил их Господь, ты сначала сам должен спасти всех. Ибо Он сказал: «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте и прощены будете…» И более того, прямо сказал: «Когда ты идешь с соперником своим к начальству, то на дороге постарайся освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу. Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последнего кодранта!»
– Стой! – услышав это, неожиданно приказал вознице Клодий.
– Что с тобой? – вопросительно посмотрел на него Альбин.
– Кажется… у меня есть такой должник! – медленно проговорил тот и уже уверенно добавил: – Я оставил его в Пафосе!
– Ты имеешь в виду келевста?
– Да! – кивнул Клодий и попросил: – Слушай, Альбин, возьми сколько угодно денег, купи, не торгуясь, самую быструю повозку, которая нам сейчас встретится – морем тебе туда все равно не прорваться – и мчи на ней в Пафос! Передай градоначальнику – он меня хорошо знает и немало должен мне, чтобы выпустил из тюрьмы келевста!
– А дальше? – уточнил Альбин.
– Что дальше? Скажи ему, что я прощаю его. И пусть едет, то есть плывет на все четыре стороны!
4
Днем Александру удалось взять интервью, и оставшуюся часть работы он взял на дом.
Но браться за нее не торопился. И не только потому, что не хотелось.
Поужинав и прочитав с Верой вечернее правило, он не стал расставаться с молитвословом, а к радости хозяйки, перелистнул несколько страниц вперед, зажег толстую восковую свечу, выключил свет и, неожиданно проникновенным тоном помолившись «Помилуй мя, Боже, помилуй мя!», совсем иным, чем обычно – с большим чувством – голосом принялся читать:
– «Ны̀не приступѝх аз грѐшный и обременѐнный к Тебѐ, Влады̀це и Бо̀гу моему; не смѐю же взира̀ти на небо, то̀кмо молю̀ся, глаго̀ля: да̀ждь ми, Го̀споди, ум, да пла̀чуся дел моих го̀рько!»
Вера с удивлением посмотрела на Александра, но, понимая, что сейчас у него ничего нельзя спрашивать, промолчала. Крестясь каждый раз, когда тот, горестно упрашивая, повторял: «Помѝлуй мя, Бо̀же, помѝлуй, мя!» и уже светло, радостно восклицал: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь», она, затаив дыхание, слушала:
«О, го̀ре мне грѐшному! Па̀че всех человѐк окая̀нен есмь, покая̀ния несть во мне; да̀ждь ми, Го̀споди, слѐзы, да пла̀чуся дел моѝх го̀рько!»
Александр читал, плача одним только голосом, а слезы появились на глазах у Веры…
И еще, не останавливаясь, плакала толстая восковая свеча. Желтые слезы текли по ней ручьями, застывая у самого основания…
А Александр читал все с большей и большей силой:
– «Широ̀к путь зде и уго̀дный сла̀сти творѝти, но го̀рько бу̀дет в послѐдний день, егда̀ душа от тела разлуча̀тися бу̀дет: блюдѝся от сих, человѐче, Ца̀рствия ра̀ди Бо̀жия…»
«Житиѐ на землѝ блу̀дно пожѝх и ду̀шу во тьму преда̀х, ны̀не у̀бо молю̀ Тя, Мѝлостивый Влады̀ко: свободѝ мя от рабо̀ты сея̀ вра̀жия и даждь ми ра̀зум творѝти во̀лю Твою!»
«Душѐ моя̀, почто̀ греха̀ми богатѐеши, почто̀ во̀лю диа̀волю творѝши, в чесо̀м надежду полага̀еши? Преста̀ни от сих и обратѝся к Бо̀гу с пла̀чем, зову̀щи: милосѐрде Го̀споди, помѝлуй мя, грѐшнаго!»
«Иисусе, премудрости и смысла пода̀телю, нищим кормителю, сѝрым засту̀пниче, болящим врачу̀, исцели и просвети мое сердце, Иисусе, стру̀пы греховными и страстей тлею покровѐнное, Иисусе, и спаси мя!»
Наконец, он низко поклонился иконе Пресвятой Богородицы, прочитал:
– «Ма̀ти Бо̀жия, помозѝ ми, на Тя сѝльне надѐющемуся, умолѝ Сы̀на Своего̀, да поста̀вит мя недосто̀йнаго одесну̀ю Себѐ, егда̀ ся̀дет судя̀й живы̀х и мѐртвых. Аминь!»
Затем, опустившись на колени, прочитал длинную молитву.
Медленно поднялся.
И замолчал…
– Что это было?.. – прошептала Вера, когда Александр закончил чтение и снова включил свет. Все лицо ее было мокрым от слез. – Ты еще никогда не читал такого акафиста!
– Это не акафист, – поправил ее Александр.
– А что же?
– Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу. Теперь я должен читать его целый месяц!
– Почему?
– В наказание за вчерашнее. Отец Лев, у которого я сегодня исповедался, назначил мне такую епитимью.
– Зачем?
– Затем, что лучше искупить свой грех и потрудиться здесь, чем потом вечно мучиться там! – кивнул себе под ноги Александр. – Ведь святые не зря говорят, что самая страшная боль на земле не идет ни в какое сравнение с самой малой болью в аду. Равно как и самая малая радость в раю бесконечно сильнее самых лучших земных ощущений!
Вера терпеливо дослушала Александра и с недоумением спросила:
– А почему отец Лев не назначил такую же епитимью и мне? Я же ведь тоже грешила подобным!
– Так у тебя болезнь за нее идет! – улыбнулся Александр.
Но Вера не приняла его улыбки.
– Это еще почему? – строго спросила она.
– А потому что болезнь, – принялся объяснять Александр, – если ее принимать благодушно, то есть с терпением и благодарением, то есть, с пониманием, что она дана тебе Богом для спасения выше многих других подвигов! Если хочешь знать, как говорят те же старцы, одна, сказанная во время тяжкой болезни и сильной боли, молитва «Слава Тебе, Боже», равна десяти тысячам молитв «Господи помилуй!», произнесенных во здравии!
– И все равно! – упрямо сказала Вера. – Я тоже хочу целый месяц читать этот канон. Тем более что он очень пришелся мне по душе. Но, надеюсь, это не помешает нашим с тобой акафистам?
Александр, решивший уже, что молитв на сегодня более, чем достаточно, со вздохом покосился на рабочий стол, где, видно, напрасно ждало его в этом доме интервью, и потянулся за книгой с акафистом…
5
Градоправитель Пафоса, действительно, очень хорошо относился к Клодию. И, судя по всему, был весьма от него зависим. Это Альбин понял по тому, что имя его начальника без труда открыло самую главную дверь столицы Кипра, несмотря на то, что весь остров был охвачен необычайной суетой и волнением.
«Значит, не будет никаких трудностей с проволочками и, по его приказу, быстро освободят келевста!» – объяснив градоправителю, для чего он пришел к нему, с облегчением подумал он.
Но не тут-то было!
– Я все готов сделать для моего дорогого друга Клодия Максима, вплоть до того, что поставить паруса на подчиненном мне Кипре и, как на корабле плыть, куда он прикажет! – любезно пошутил тот и беспомощно развел руками: – Но в данном случае, боюсь, уже ничем не могу помочь вам!
Градоправитель посмотрел на недоуменно взглянувшего на него римлянина и объяснил:
– Все дело в том, что мы ждем приезда Траяна. И на тот случай, если он решит на обратном пути в Рим заглянуть к нам, постарались навести порядок на острове. Разумеется, в первую очередь мы позаботились о столице: освободили ее от всякого заезжего сброда и мусора, а заодно и очистили тюрьмы от преступников. Мало ли какие у них могут быть жалобы к императору? Вдруг среди них окажутся и справедливые? Вот посаженных за всякую мелочь – кражу, недоимки, подлоги, мы просто выпустили на свободу, а таких опасных бунтовщиков, как, например, ваш келевст, я приказал сжечь на портовой площади в медном быке.
– И что… они уже сожжены? – упавшим голосом спросил Альбин.
– Полагаю, что да. Ну, разве что, если мои подчиненные действуют как всегда, не торопясь, и с проволочками, то, как знать, может, еще и успеем!
– Так скорее тогда туда! – воскликнул Альбин.
Градоправитель велел немедленно подать его лучшую колесницу, они сели в нее и помчались к месту казни.
Возница, получив приказ домчаться до портовой площади быстрее ветра, что есть сил стегал шестерку и без того быстроногих лошадей.
Встречные повозки едва успевали отъезжать в стороны.
Люди в ужасе шарахались кто куда, боясь оказаться под колесами.
И все равно, когда колесница домчалась до места, Альбин понял, что они уже опоздали…
На площади, окруженный толпой народа, ревел медный бык, под которым ярко пылал костер.
Это вопили от боли посаженные в него преступники и пели молитвы христиане, а хитроумное устройство, сделанное когда-то эллином Фаларидом (говорят, он сам потом испытал на себе его действие!) превращали его в громкое мычание…
Градоправитель, стараясь перекрыть это страшное мычание и восторженные крики зрителей, крикнул Альбину: не хочет ли он подойти поближе?
Но тот лишь отрицательно покачал головой.
К чему?
Да и поглощенная зрелищем беснующаяся толпа не обратила бы сейчас внимание даже на копья и мечи воинов градоправителя – отдай тот им приказ проложить в ней дорогу…
Горел костер.
Ревел – все тише, тише, тише – и, наконец, умолк медный бык.
Разочарованные тем, что это зрелище слишком короткое, зрители стали расходиться с места казни.
Альбин с высоты колесницы смотрел на медное чудовище, внутри которого скрывались сожженные тела преступников, среди которых был – имевший такую возможность спастись! – келевст, и христиан.
Душ их, разумеется, тоже не было видно. Но, тем не менее, одни из них мгновенно – и увы, с неисправимым опозданием – узнав Истину, влачились мрачными темными духами прямо в ад, а другие радостно возносились, несомые светлыми Ангелами на небеса…
«Один и тот же конец – но какая разная посмертная участь!» – невольно покачав головой, подумал Альбин.
И попросил градоправителя как можно быстрее доставить его до Саламина, а там помочь с получением разрешения на беспрепятственный проезд морем в портовый город Селевкию и дальше – в столицу Сирии Антиохию…
6
Начавшиеся греховной ночью дожди оказались затяжными.
То ли от них, то ли от того, что Вера, чуть только ей становилось лучше, начинала сразу проявлять свой характер или осуждать сестру и подруг, ухудшение следовало за ухудшением. Причем, с каждым разом все в более сильной и жесткой форме…
Она уже почти не ходила, все больше сидела.
Но, несмотря на это, однажды со свойственным ей упрямством, взялась за, казалось, уже непосильную для себя работу.
Напрасно Александр пытался отговорить ее и объяснить, что с этим прекрасно справятся другие.
Все было напрасно.
А все началось с того, что отец Игорь, как и ожидал Александр, привез благословение владыки на ношение подрясника. Правда, Галина Степановна начала было говорить, что не только на него, но благочинный так строго посмотрел на нее, что та осеклась на полуслове. Да и какая разница, что она хотела сказать? Главное, что сбывалась еще монастырская, давняя мечта Александра – ходить в подряснике. Только теперь его нужно было кому-то пошить.
– Как это кому-то? – узнав об этом, возмутилась Вера. – А я на что?
Она попросила Александра вынести из угла покрытую занавеской ножную швейную машинку и, приговаривая: «Я на ней еще сестру и детей ее обшивала», села за нее и с готовностью посмотрела на Александра.
– Но ведь ты тогда не была так больна! – напомнил ей он.
Но Вера была неумолима.
– Я и сейчас здорова! – как можно более бодрым голосом возразила она и, после этого прокашлявшись, умоляющим тоном сказала: – Мне нужны только лекала, или еще лучше, принеси уже готовый подрясник!
Ну что оставалось делать Александру?
Он перерыл все вешалки в домике, где, бывало, переодевались до или после службы священники, но, как нарочно, на этот раз на них не оказалось ни одного подрясника. И уже не знал, что делать, как вдруг Галина Степановна посоветовали просто пригласить в гости кого-нибудь из священников или тех, кто имеет право ношения подрясника.
Перебрав в уме все возможные кандидатуры, Александр остановился на муже Ирины, алтарнике Сергии – высоком молодом мужчине с мягкими плечами и добродушным лицом.
Он долго ждал, пока тот выйдет из алтаря, и, увидев его, воскликнул:
– Ну, наконец-то!
– Ты что, ждешь что ли меня? А чего сам не зашел? – недоуменно посмотрел на него Сергий.
– Да не могу… – не желая вдаваться в подробности, с досадой махнул рукой Александр.
– Ясно! – ничего не уточняя, кивнул Сергий и вопросительно посмотрел на Александра.
– Понимаешь, – сказал тот. – Мне нужна твоя помощь.
– Хорошо, – даже не спрашивая, в чем заключается эта помощь, сразу же согласился Сергий. – И что я должен сделать?
«Цены бы такому не было в монастыре: ни одного лишнего вопроса и полное послушание, готовность сразу прийти на помощь!» – с уважением поглядев на него, подумал Александр и сказал:
– Ты не смог бы сегодня зайти ко мне домой, то есть, к Вере?
– Неужто что-то случилось? – насторожился тот.
Но Александр объяснил, что именно от него требуется, и он с облегчением выдохнул:
– А-а, а то Иринка говорит, что у тебя там, вроде как, новое чудо намечается. Правда, почему-то без особого энтузиазма.
– Да при чем тут я? Это все Господь! – даже испугавшись, поправил Александр. – Так придешь?
– Да хоть сейчас!
– Нет, сейчас еще рано, у меня еще часа на два работы…
– Ну вот через два часа и пойдем! – невозмутимо сказал Сергий.
Ровно через два часа Александр, закончив, наконец, интервью, позвонил Вере и, с улыбкой сказав, что он не принесет подрясник, потому что тот придет к ним сам, протянул исписанные листки Светлане.
Та приняла их, но притворно вздохнув, предупредила, что уже не успеет набрать.
– Это еще почему? – не понял Александр и услышал:
– Потому что сейчас я убегаю на репетицию.
– Ну так завтра наберешь!
– А завтра тем более! Завтра мы с Булатиком уезжаем на гастроли!
– Как! Опять?!! – уставился на нее редактор.
– Не опять, а снова! – поправила его Светлана и многозначительно подняла наманикюренный пальчик! – И уже не по какой-то там области, а – на республиканском уровне!
Недоумевая, как ему теперь быть, Александр со свертком, в котором лежал материал для подрясника, вышел из домика и увидел терпеливо дожидавшегося его у ворот Сергия.
– Как? – опешил он. – Ты до сих пор и стоишь здесь?
– Почему? – удивился тот. – Я пока в алтаре прибрал. Пропылесосил ковры. Семисвечник почистил. Ну так что, пошли? Или, если можно, поехали на автобусе! А то у меня сегодня очень мало свободного времени!
С запозданием поняв, что у Сергия, оказывается, эти два часа совсем не были лишними, Александр еще раз подивился его поистине монашескому терпению и смирению.
Они проехали две остановки. Дошли до дома. Поднялись на лифте на седьмой этаж.
Здесь Александр открыл ключом дверь и, увидев – в кои-то веки! – вышедшую в коридор сиявшую Веру, которая сразу сникла при виде вошедших, понял, что она, судя по всему, ждала, наконец-то, прихода отца Льва.
К счастью, Вера вскоре снова оживилась. Выручило Александра лишь то, что она из всех оставшихся для нее людей выделяла не только Ирину, но и ее мужа. И еще неизвестно, кого больше.
Того же мнения был и ее кот. Он подошел к Сергию всего на полметра, что, как уже знал Александр, на его языке означало величайшее уважение. От добрейшей Гульфии он и то останавливался вдвое дальше. К подкармливавшим его потихоньку от хозяйки сестрам милосердия, за исключением времени еды, подходил метра на два. А к нему самому и вовсе на максимальное расстояние, которое позволяли размеры комнаты!
Во всяком случае, после того, как Сергий снял подрясник, оставшись в одной футболке, Вера скомандовала Александру:
– Идите поужинайте, пока я буду изучать подрясник! И поухаживай там за Сереженькой. А то ведь он сам ничего не возьмет! Да смотри, чтобы он съел все то, что есть в холодильнике! Я позвоню Гульфие, она завтра наполнит его опять!
– А ты? – заводя Сергия на кухню, крикнул Александр.
– А у меня что-то нет аппетита!
Через двадцать минут холодильник, и правда, был почти весь опустошен. Что-что, а поесть Сережа, действительно, любил!
И как только он, довольно выдохнув, откинулся на спинку стула, на кухне, с подрясником в руках, появилась Вера.
– Все понятно! – сообщила она. – Хотя и не так просто. Удивляюсь, и как вы только носите такое в жару?
– Так носим, что даже снимать не хочется! Это может понять только тот, кто хоть раз надевал его! – в ответ улыбнулся Сергий и, извинившись, что ему совсем уже некогда, быстро ушел.
– Ну а ты что стоишь? – накинулась на Александра Вера.
– А что я должен делать?
– Как это что? Стоять, как солдат, по стойке смирно и делать все, что я прикажу! – ответила ему Вера и, сняв с плеча сантиметр, принялась старательно обмерять его.
Когда все было закончено, и Вера начала разворачивать на освобожденном от пишущей машинки и листков бумаги рабочем столе отрез материи, в коридоре раздался телефонный звонок.
Вера с трудом прошла к аппарату, подняла трубку и разом погасшим голосом сказала:
– Это тебя…
– Кто? – насторожился Александр.
– Кто-кто? Татьяна…
– Что-о? – опешил от неожиданности Александр и отчаянно замахал руками: – Скажи, что меня нет дома!
– Хорошо! – кивнула ему Вера и спокойно сказала в трубку: – Он сказал, что его нет дома!
– А ты это хорошо придумала! – придя в себя, впервые с благодарностью приобнял за плечи Веру Александр.
– За что? – удивилась та.
– За то, что не солгала – я ведь чуть было не подтолкнул тебя ко лжи.
– А у тебя бы все равно это не получилось! – с улыбкой ответила ему Вера и, видя, что Александр вопросительно смотрит на нее, объяснила: – Мне ведь нельзя уже лгать. Да и тебя выручить было нужно. Вот теперь, поверь моему женскому опыту, она уже не позвонит тебе – никогда!
7
Несмотря на такую предусмотрительность Альбина, в Антиохию он попал лишь спустя восемь дней после того, как расстался с Клодием.
Встретился – и не узнал Клодия.
Сняв, вопреки своему обыкновению останавливаться в самых лучших дворцах и гостиницах, небольшой дом едва ли не на окраине Антиохии, тот был каким-то просветленным и радостным, и таким вдохновенным, что казалось, вот-вот воспарит в воздух.
Но самое главное – Клодий был в белой крещальной одежде!
– Ты что – крестился? Как?! Когда?!! – только и смог вымолвить Альбин.
– Сначала приведи себя в порядок, отдохни и поешь! – улыбнулся Клодий. – Только прости, теперь это придется тебе делать все самому! Ну разве что попросишь помочь тебе моих вольноотпущенников.
– А где все рабы? – не понял Альбин.
– Я отпустил их на свободу! Всех, за исключением Грифона, который мне нужен теперь, как никогда. Но мне кажется, он сейчас сильно обозлен.
В том, что Грифон не просто озлоблен, а смертельно зол на своего господина, Альбин понял, как только увидел его.
– Всех отпустил, – сквозь зубы процедил тот. – И предателей, и лентяев, и дармоедов, и льстецов, которые – о, глупцы! – даже после освобождения остались с ним рядом. А того, кто столько ему сделал, кто предлагал выкуп, по-прежнему оставил в рабах. Разве это справедливо?
– Думаю, что не совсем! – честно сказал Альбин, и Грифон в ответ на сочувствие, которое ничем не могло помочь ему, горестно усмехнулся и стал откровенничать:
– Когда он отпускал всех, то спросил у меня: «Ну, а с тобой что мне прикажешь делать? Я бы и рад отпустить тебя, но ведь ты же тогда сразу уедешь?» «Да, – ответил я. – Конечно, можно было сказать, что я останусь с ним, и получив свободу, но совесть моя не позволила это сделать….» И он тогда сказал, будто приговор вынес: «Вот видишь! А как я без тебя? Да и золото разве может быть без охраны Грифона?» Он сказал это в шутку, очевидно, желая смягчить свою вынужденную жестокость. А мне теперь не до шуток…
Посочувствовав Грифону – а что он мог сделать больше? – Альбин помылся, переоделся в новую одежду и вошел в комнату Клодия.
Тот пригласил его удобнее устраиваться на ложе, перед которым стоял уставленный фруктами столик, и, давая понять, что разговор будет долгим и обстоятельным, начал с того, что было известно Альбину еще в Риме:
– После того, как в тяжелой войне с даками, Траян одержал окончательную победу, и их царь Децебал покончил с собой, то, полагая, что стал победителем врагов при помощи своих богов, наш цезарь пожелал за это возблагодарить их щедрыми жертвами по всему Римскому миру, дабы и в будущее время они благополучно устраивали его войны и царствование. Узнав, что христиане не только не желают принести жертвы государственным богам, но и хулят их, обличая в ложности, он воздвиг на них сильное гонение и повелел убивать всех, не повинующихся его повелению.
Клодий отщипнул от лежавшей на столике грозди виноградинку и, отправив ее в рот, сказал:
– Диомед был прав – нужно было спешить. Как только Траян по пути на другую войну – против армян и Парфии – прибыл в Антиохию, ему сразу же донесли о епископе Игнатии Богоносце.
– Богоносце? – удивленно взглянул на Клодия Альбин.
– Да, – подтвердил тот. – Так называет его здешняя паства. Его обвинили в том, что он почитает осужденного Пилатом на смерть и распятого Христа, как Бога, и устанавливает законы о сохранении девства, о презрении к богатству и всему, что только приятно в этой жизни. Услыхав о том, Траян велел привести к себе Игнатия и в окружении ближайших людей, во главе с префектом претория – к счастью, мне тоже удалось купить среди них себе место – спросил у него:
