Текст книги "Мне скучно без Довлатова"

Автор книги: Евгений Рейн

КРЫСА ЕГО МЕЧТЫ

Эту историю я придумал очень давно, где-то в середине семидесятых годов. Сам я долго ее не записывал, а излагал устно, чаще всего в застольях. Видимо, она запала в душу моим приятелям. Во всяком случае, двое из них использовали мой сюжет. Один написал повесть, другой – роман. Правда, они сослались на меня, автор повести «Крысы нашего двора» Юрий Ряшенцев специально в предисловии подробно изложил, что именно и как я ему рассказал. И это, на мой взгляд, благородный дружеский поступок.

Сейчас я представлю эту историю в ее первоначальном виде.

На волжской пристани в городе Саратове был пакгауз. Работала там бригада грузчиков, а бригадиром был Вася Бондаренко. После работы грузчики отдыхали тут же в пакгаузе, выпивали и закусывали, тем более, что и водка и продукты были здесь же, как говорится, под рукой.

Однажды они выпили больше обычного, и Вася Бондаренко сильно захмелел. Грузчики не стали тревожить своего бригадира, оставили его спать в пакгаузе, а сами разошлись по домам.

Посреди ночи Бондаренко проснулся и увидел, что на столе перед ним сидит здоровенная крыса и внимательно за ним наблюдает. Будучи бригадиром грузчиков, Бондаренко совсем не удивился, не испугался, ибо чего-чего, а крыс он в своей жизни перевидал достаточно. Но эта крыса сидела явно не просто так, а с какой-то целью. И Бондаренко вскоре сообразил, что у крысы на уме.

Крыса внимательно и как бы выжидая глядела на огрызок полтавской колбасы. Дело было понятное, а Вася был человек добрый и в душе натуралист. Он взял полтавскую колбасу и протянул ее крысе. Крыса понимающе схватила этот огрызок, спрыгнула со стола и удалилась. А Бондаренко стал поудобнее устраиваться на ночлег тут же в пакгаузе. Он лег на пол, подложил ватник под голову и совсем было заснул, как вдруг снова увидел крысу. Она подошла к лежащему Бондаренко совсем близко. Крыса что-то принесла и положила рядом с Бондаренко на пол, у самого его лица. Бондаренко взял это что-то и удивился еще больше, он вскочил, нащупал фонарик и засветил его. В его руке была новенькая десятирублевая бумажка, которую в те отдаленные времена народ называл «красненькой». Это были совсем не малые деньги, если учесть, что бутылка водки стоила тогда три рубля двенадцать копеек. До утра не мог уснуть бригадир грузчиков, все время обдумывая странность случившегося с ним.

А утром, как только открылись магазины, Бондаренко истратил эти деньги. Без всяких проблем на крысиную десятку приобрел он три бутылки «Московской» и плавленый сырок «Дружба».

Самое невероятное, что все это повторилось с ним и на следующую ночь. Причем на этот раз Бондаренко остался в пакгаузе уже нарочно, понимая, что это совсем не простая крыса.

С той поры жизнь Васи Бондаренко наполнилась культурой и отдыхом, днем он работал в пакгаузе, вечером отдыхал с грузчиками, ночью встречался с крысой, а утром шел в магазин. И только жена Бондаренко Тамара стала беспокоиться за мужа и удивлялась, что его почти не бывает дома. Но Бондаренко ссылался на сверхурочную работу и продолжал жить в своем новом режиме. Так прошло полгода.

И вдруг Тамара заявила, что ей в жилконторе, где она была паспортисткой, выделили две путевки на юг «в дом отдыха Фрунзе „имени Орджоникидзе“», как сообщила она опечаленному мужу. Бондаренко любил и побаивался Тамару, кроме того, он не был на юге четыре года. Он задумался, прикинул то и се, и с нелегким сердцем согласился. Ясно было одно: оставлять крысу без полтавской колбасы никак нельзя. И тогда Бондаренко обратился к коллеге, грузчику с удивительной фамилией Безрассудный, своему старому корешу.

– Останься-ка, Слава, после работы, надо кое-что обсудить, – и Бондаренко рассказал ему про крысу и, более того, показал, как это все происходит. И Безрассудный самолично во всем убедился. – Я еду по путевке в Сочи, приноси ей вместо меня полтавскую колбасу, только не балуй ее – грамм двести или двести пятьдесят. Десятку бери себе – тут я не претендую, а уж вернусь, тогда извини – это моя крыса.

И Безрассудный, конечно, с радостью согласился. Но в первую же ночь произошло несчастье. Сначала все шло, как полагается. Безрассудный принес колбасу, в полночь вышла крыса, забралась на стол, но увидев, Безрассудного вместо Бондаренко, колбасу брать не стала. Безрассудный протянул ей колбасу и сказал даже что-то приветливое, дескать, вот полтавская, как и договаривались. Десять рублей в этот момент были ему нужны, ну прямо дозарезу. Но крыса скрылась в темном углу.

Безрассудный, однако, надеялся, что крыса снова придет за «полтавской», и вполне подготовился к этой встрече. Тут же в пакгаузе он отыскал крепкую нейлоновую бечевку и сделал из нее самозатягивающуюся петлю. Когда крыса забралась на стол, Безрассудный набросил на нее эту петлю и крепко затянул. Тут-то и случилась беда. Петля соскользнула крысе на шею и задушила ее. Безрассудный пытался спасти крысу, делал ей искусственное дыхание, называл ее «голубчик» и «дорогая». Но все было напрасно, крыса сдохла. Десятку Безрассудный заполучил, но ведь это была последняя десятка. Сначала Безрассудный хотел бросить мертвую крысу в Волгу, но потом передумал и похоронил ее со всеми почестями.

Через двадцать четыре дня, как и обещал, вернулся Бондаренко. Но Безрассудный побоялся сказать ему правду.

– А крыса-то ко мне не приходит, видно, тебя ждет, – только и сказал он.

Так они и остались без крысы.

Бондаренко целую неделю приходил в пакгауз с полтавской колбасой, а потом решил, что во всем виновата жена, и на этом успокоился.

Но однажды поступил в пакгауз голландский спирт «Ройял» и голландская селедка. По этому поводу грузчики отдыхали до самого утра, и уже на рассвете Безрассудный после шестой кружки спирта выложил Бондаренко чистую правду. Правда эта буквально потрясла Бондаренко. Не подумав о последствиях, он ударил Безрассудного табуреткой по голове и, к своему удивлению, разбил эту голову в кровь до состояния черепномозговой травмы.

Безрассудного отвезли в больницу, а Бондаренко забрали в милицию и через два месяца судили. На суде бригадир рассказал все, как было. Но судьи ему не только не поверили, а решили, что он над ними издевается. И получил бы Бондаренко на полную катушку, если бы Тамара не обратилась к адвокату Гуревичу. Вот Гуревич почему-то поверил Бондаренко и даже навел частным образом кое-какие справки.

Оказалось, что два года тому назад был арестован и посажен главный весовщик пакгауза. Денег, однако, при обыске не нашли. Узнав про все это, Гуревич настоял на произведении нового следствия, он потребовал вскрыть полы и обследовать подполье. И что же оказалось? Под досками пола нашли ящик из-под марокканских сардин, набитый новенькими десятками, а сверху на «красненьких» лежал мертвый крысиный выводок. Выходило, что крыса кормила детей полтавской колбасой и честно за это расплачивалась.

Крысы вообще загадочные существа, и про них еще многое неизвестно.

ЗЕРО

 
После поминок мы в подвал спустились,
и человечек в розовом костюме
давал нам поясненья —
магнистерий и красный лев —
все это было здесь.
«Смотрите», – он сказал,
и вынул гвоздь,
и положил его в реторту.
Закипела какая-то бурда.
Я все глядел, припоминая, —
мелкие черты, набухшие подглазья —
что-то, где-то уже я видел.
Тут вошла полячка,
держа в руках фальшивый документ.
И гвоздь достали из реторты.
Он по шляпку стал золотым.
И я захохотал.
                        Ну да, конечно,
тридцать лет назад
я видел этот фокус – только прежде
показывал он это на себе,
рассказывал, что в Датском королевстве
был удостоен звания магистра,
заглядывал в глаза, и люди,
люди кормили его, честно удивляясь
двум-трем словам по-датски и по-польски.
Над головой шумел ночной Нью-Йорк.
А здесь, в подвале было глухо, тихо,
столетний человек, лауреат,
с вдовой беседовал и подливал ей водки.
Все утомились, даже с облегченьем,
отяжелев, жевали бутерброды,
лишь он один сновал неутомимо
и важным господам в полупоклоне
свой гвоздь показывал.
Я обратил вниманье
на женщину с фальшивым документом:
«Дзенкую, пани!» Но она уже
все спрятала и, прислонясь к стене,
кольцом стучала что-то вроде Морзе,
какой-то знак. По этому сигналу
в подвал спустился обладатель кубка
Индианаполиса – сухой и ладный малый,
весь в черном, и за ним внесли
два ящика «Клико». Приободрились
и гости и вдова, и пир воспрял.
Полячка подняла бокал и снова
кольцом позвякала по хрусталю.
И человечек в розовом костюме
дотронулся до локтя чемпиона.
Тот обернулся полупрезрительно,
но что-то вдруг припомнил,
как будто расшифровывая Морзе,
и руку протянул, и в эту руку
был вложен гвоздь.
Все вскоре разошлись…
…На набережной под зеленым небом
в стране Гольфстрима
я вошел в какой-то угрюмый дом
и произнес пароль.
Слуга провел меня по коридору
в бесцветный зал.
Там за столом сидели пять человек.
Квитанции, кредитки, какие-то жетоны
вперемежку лежали на расчерченном сукне
подпольная рулетка. Так и было.
Я знал всех пятерых, но только
не мог припомнить,
что же с ними стало.
Крупье сказал мне: «Вот и ты. Пора!»
И бросил шарик на воронку.
Голый череп его отсвечивал
от трехлинейной лампы,
гвардейский галстук был повязан туго,
и все проигрывали. Впрочем,
тут шла игра по мелкой.
Крупье был холоден, как будто бы его
все это не касалось. Я поставил
на «черное» и выиграл часы,
отстегнутые с грязного запястья.
Никто не удивился. Полумрак
рассеивался, явственно угрело.
На углу стола сидел тот самый
в розовом костюме,
свободно развалившись, так бывает
с официантом, что решил гульнуть.
Он выжидал и умными глазами
следил за шариком.
Мне показалось – игра не клеится,
все отбирал крупье.
«Сегодня не идет», – сказал губастый
с пробором равнодушный человек.
Я не видел его с тех самых пор,
как проводил на пристань в кругосветку.
«Сейчас покончим, – возразил крупье, —
ты не играл еще, чего ты ждешь?»
сказал он розовому человечку.
«Я не спешу, – ответил тот, – приятно
со всеми вместе посидеть. А впрочем,
вот ставка». Он за пазуху полез
и вытащил. И я узнал, узнал —
та самая фальшивка от полячки.
Крупье внимательно ее перечитал
и холодно сказал: «Вполне годится.
Так, что же?» —
«Я поставил на зеро».
Другие ставки кто во что горазд.
И завертелся шарик. Все привстали.
И долго-долго суетился он,
отыскивая сектор. И как будто
крупье его подстегивал:
«Давай-давай, ищи, что надо!»
И остановился. Зеро, конечно.
Розовый вскочил.
И подлинная вспышка на минуту
преобразила благородный шик
его ухваток фокусника. «Что же,
ты – человек ноля. Теперь хватай!» —
и все придвинул розовому – куча
рублей советских, замогильных бирок,
просроченных билетов проездных,
какое-то письмо без уголка.
«Бери, бери, – сказал крупье. —
Счастливчик! Надолго хватит». —
«Что вы, господин, а золото?» —
«А золото сам сделай. Ты, кажется,
когда-то промышлял алхимией.
А тут другие игры». —
«Отдай тогда хотя бы документ!» —
«Ну, знаешь, не смеши – придет пора,
он будет продан на аукционе».
И розовый заплакал.
                                  Боже мой!
Невыносима участь человека,
решившего обманом захватить
хотя бы тень, хоть промельк Абсолюта!
На набережной был густой туман,
и мы стояли, словно бы боялись
расстаться в этом млечном киселе —
потом уж не отыщут, не спасут.
И только тот, кто выиграл зеро,
так безнадежно помахал рукою.
Шаг в сторону —
                               и он исчез в тумане.
 

«РУССКИЙ САМОВАР»

В Нью-Йорке на 52-й улице находится замечательный ресторан «Русский самовар». Его хозяин – мой приятель чуть ли не со школьных лет – Роман Каплан.

Много лет назад, когда я впервые оказался в сверх-Городе, я отыскал «Русский самовар». И мне там очень понравилось. В «Самоваре» было уютно, симпатично, красиво и очень вкусно. Пианист наигрывал марши, старинные романсы и знакомые песенки. Я, помню, просидел в «Самоваре» целый день. Но вот что меня удивило. В обеденный час там были люди, а к вечеру ресторан опустел.

– В чем дело? – спросил я Романа.

– Нет рекламы, – ответил он, – это театральный район, после спектакля актеры идут ужинать в модные рестораны, а вслед за ними и зрители. Реклама ведь стоит огромных денег.

И Роман печально махнул рукой.

Этот разговор мне запомнился. Через год я снова попал в Америку, в Калифорнию. Знакомые привели меня к голливудскому киномагнату. Я стоял на веранде с бокалом в руке, совершенно не понимая, зачем там нахожусь.

Вдруг на веранду вошла женщина в узком декольтированном платье. Я узнал ее. Я понял, что пришел сюда, чтобы познакомиться с ней. Это была знаменитая актриса. Я видел ее в десятке фильмов. И она мне очень нравилась как актриса и как женщина. В одном фильме она играла великую танцовщицу Айседору Дункан, жену Сергея Есенина.

Я вышел в другую комнату, налил рюмку русской водки, сделал бутерброд с зернистой икрой. Вернулся на веранду и протянул ей.

– Это прекрасная русская еда, – сказал я, – она должна понравиться вам. Ведь вы Айседора, вы любили Есенина.

Она улыбнулась.

– Кто вы такой? – спросила она.

– Я русский поэт. Не такой знаменитый, как Есенин, но все-таки…

– Вы угадали, я люблю русскую еду.

И тут я рассказал ей о ресторане Романа Каплана – как там вкусно, красиво, какая симпатичная обстановка и что там играют музыку и поют песни на стихи Есенина. Она заинтересовалась.

– Это в Нью-Йорке? – спросила она. – Почему я никогда ничего о нем не слышала?

Я объяснил ей, как найти «Русский самовар».

– Я буду через месяц играть в театре на Восьмой авеню. Это ведь рядом? – спросила она.

– Зайдите обязательно, – сказал я. – Хозяина зовут Роман, он говорит по-английски великолепно.

Прошло еще два года. И вот я опять в «Самоваре». Но теперь это очень модное место, все столики заняты.

– Когда это началось? – спрашиваю я у Романа.

– Так, постепенно, – отвечает он.

– А актриса NN у тебя была?

– Была, – отвечает он. – Приходила ежевечерне после спектакля, заказывала блины с икрой, пела под фортепиано.

– Может быть, она и принесла удачу? – предположил я.

– Может быть, – согласился Роман. – Кто может понять удачу в нашем странном деле?

«ЧЕРНАЯ СОТНЯ»

Проживая в городе Париже, я сильно затосковал по театральности. Нет-нет мне совсем не захотелось куда-нибудь в «Камеди-Франзес» или «Гранд-опера». Мне захотелось настоящего театра, театра жизни, театра для себя. Весь Париж – сплошные подмостки и видимо через это что-то проникло и в мою душу. Словом меня подмывало на некое актерство, два-три дня я боролся с искушением и, как всегда бывает, искушение оказалось сильнее.

Для своей премьеры я присмотрел маленький, но очень элегантный магазинчик мужской одежды на улице Вавен. Жил я рядом у Люксембургского сада и ежедневно проходил мимо этого магазинчика к метро. И я запомнил, что там работает только один продавец – совсем юноша.

И вот однажды я открыл двери этого магазина.

Скромный короткостриженный продавец (впоследствии выяснилось, что его зовут Марк) учтиво встал и произнес:

– Бонжур, мсье, и еще что-то по-французски чего я не понял.

– Ду ю спик инглишь? – спросил я, хоть сам говорю по-английски ужасно. Но как-то объясняться могу.

Я оглядел товар, выбор был невелик. Товар был первоклассный. Две серии костюмов, серые и черные. Стена мужских сорочек самой тонкой работы и наимоднейшие галстуки.

Это был бутик – маленькое изысканное торговое место.

– Хотел бы купить себе костюм, – начал я. Такой солидный, для представительства. Я профессор из Москвы, Россия, может быть слышали.

– Конечно, – ответил продавец – Россия, Сибирь. Он был явно горд своими знаниями. – Очень хорошо, что вы зашли к нам. У нас отличный товар, примерим.

Я снял пальто. Твидовый пиджак на мне был не плох, я мог продолжать свою игру.

Сначала я выбрал черный костюм, примерил пиджак, он сидел на мне чудесно. Но черное мне не понравилось. Синий костюм я примерял уже с брюками. Он сидел на мне еще лучше. Я поинтересовался ценой. Цена была, конечно, соответствующая. Впрочем, это как раз я считаю нормальным. Дело не в высокой цене. Дело только в том, чтобы за нее тебе давали высокое качество.

– Нет ли двубортного костюма, – поинтересовался я.

– Что вы, господин, – искренне пожалел меня Марк. – Двубортное уже не носят. Только одна линия, три пуговицы, короткий лацкан.

Он произнес это как «Мене. Тэкел. Фарес». Как заклинание. Мне показалось, что огненные буквы вспыхнули на стене магазинчика.

– О-кей, – сказал я. – Но к этому костюму нужны новые сорочки и галстуки.

– Я выберу для вас, – терпел мое фанфаронство Марк.

Тут он достал с полок пол-дюжины прелестных сорочек батн-даун и раскинул их передо мной веером. Я отобрал три-две голубоватые в мелкую красную клеточку, ведь я покупал себе темно-синий костюм. И одну гладкую белую особого кроя. Марк одобрил мой выбор. Он отметил, что у меня тонкий вкус. Итак две трети работы были сделаны. Теперь оставались галстуки. Марк принес из глубины магазина коробки. Тут я действительно удивился. В коробках лежали мрачнейшие куски шелка и шерсти, очень широкие для привычного галстука и с какими-то похоронными намеками и мотивами.

– Марк, что это? – спросил я, указывая на верхний галстук и не дожидаясь ответа, сказал себе сам – так надо.

– Только так, – сурово подтвердил Марк. – К этому костюму, к этим сорочкам только так.

Я выбрал два галстука – по одному из каждой коробки.

– О-кей, – сказал я, – сколько все это будет стоить?

Марк ударил по каким-то кнопочкам на клавиатуре считающего устройства, и на экране передо мной возникла абсолютно баснословная цифра – на эти деньги я бы мог неплохо прожить в Париже два месяца.

– О-кей, о-кей, – затараторил я и полез в свой твидовый пиджак за бумажником. А бумажник у меня замечательный черный, страусиновой кожи с серебряными уголками – дела давно минувших дней. В данный момент в бумажнике лежал сувенирный табель-календарь и пара абсолютно ненужных визитных карточек, о чем я был превосходно осведомлен. Но я открыл бумажник перед Марком и горько ахнул.

Марк бросился ко мне со стаканом минеральной воды.

– Нет, нет, ничего, никакой проблемы, – простонал я. – Я просто забыл деньги в отеле. И я вывернул свой бумажник, демонстрируя его Марку крупным планом.

– Но это ничего не значит, – ободрил я Марка. – Я живу тут в двух шагах у Люксембургского сада (и мой шикарный адрес тоже имел значение). Завтра я зайду и заберу вещи. Оревуар, тумморроу, – сказал я и поклонился.

Марк был сама учтивость.

– До завтра, господин, – сказал он мне в спину.

Первый акт спектакля был закончен. Я мог больше не появляться. Но я зашел к Марку через два дня. Он обрадовался, увидев меня, видимо дела в магазинчике шли не самым лучшим образом.

– Марк, мой родной, – обратился я к нему совершенно по-отцовски. – Ты должен меня понять и простить. Вечером я загулял. «Ротонда», «Куполь», «Селект» – ты сам понимаешь.

Дело в том, что улица Вавен расположена в самом сердце Монпарнаса и выходит к этим трем историческим китам разгула.

– Ваши покупки готовы, – печально сказал мне Марк.

– Что ты, что ты… – замахал я на него руками. – После «Ротонды» и «Куполя» я не смогу купить костюм. И если бы это не было враньем, то было бы сущей правдой.

– Я возьму только сорочки и галстуки, ты понимаешь меня, Марк. Посмотри на этот твидовый пиджак. Это настоящий «Харрис-твид», всего полгода назад купил в Лондоне. Еще можно носить.

Марк неодобрительно глянул на мой действительно твидовый пиджак из Лондона, но быстро погасил взор.

Он снова направился к счетному устройству и на нем зажглась соответствующая сумма, не умопомрачительная, но для меня более чем солидная.

– О-кей, о-кей, – забормотал я, – только не сейчас. Сейчас я опаздываю на ипподром, на скачки. Кстати, если выиграю мы возвращаемся к нашему синему костюму. Пожелай мне удачи и до завтра, мой мальчик.

И я имел мужество зайти к нему на другой день. К этому надо добавить, что кроме меня и при мне я не видел в магазине Марка ни одного покупателя.

– Увы, – сказал я, обращаясь к Марку, как уж совсем к родному человеку. – Я проиграл. Я спустил все на «Черной сотне». Знаешь «Черную сотню»?

Марк ее не знал.

«Черная сотня» была скаковая кобыла, четырехлетка, вполне реальная, но я не ставил на нее. Я вообще не ставил, ибо у меня не было денег, а только следил за поразительным зрелищем парижских бегов.

Марк молча и печально глядел на меня. Догадывался ли он о сути всего происходящего. Этого я определенно сказать не могу. Ни одной гримасой, ни одним движением он не выдал себя.

– Но не отчаивайся, мой мальчик, – продолжал я. – Я все-таки поддержу твою коммерцию. Остаются галстуки, неправда ли? Сколько с меня? И опять передо мной на экране мелькнула приличная цифра.

– Заворачивать, господин? – на самом печальном регистре спросил Марк.

– Конечно, что же ты медлишь, – и я провел рукой по груди. Впрочем я тут же осекся.

– Впрочем, зачем? Ведь к твидовому пиджаку я ношу бабочку. – Для этого случая я занял галстук-бабочку у товарища. – Может быть, у тебя найдутся галстуки-бабочки. Этот мне надоел.

– Нет, господин, мы не держим таких галстуков, в этом сезоне они не в моде.

– Мода, мода, – вскипел я, – элегантные люди отстают от моды на один шаг.

Марк философски развел руками.

– Значит, ничего, господин, – произнес он.

– Не отчаивайся, мой мальчик, – наставительно сказал я. – Дела могут перемениться каждую минуту. Уж сегодня «Черная сотня» не подведет.

– Оревуар, – сказал Марк и не тени смущения не было в его голосе.

Я повернулся и с легким сердцем вышел на улицу Вавен.

Когда я уезжал и шел с потрепанным своим баулом на стоянку такси, я все-таки подошел к витрине Марка. Он все также был в своем магазинчике один. Я снял свое старое барсалино и приветствовал его. Внезапно он подошел к витрине. Внезапно он весело рассмеялся и подмигнул мне.

Он, конечно, понимал все с самого начала. Но мы оба были персонажами парижской сцены, и каждый вел свою роль. Его роль была достойнее моей. И все-таки есть у меня мечта – зайти когда-нибудь к нему в магазин (я уверен, он не забудет меня) и купить хоть что-нибудь, ну, хоть одну ту самую голубоватую сорочку батн-даун в мелкую красную клеточку.