Текст книги "Елизавета I"

Автор книги: Эвелин Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Первое вооружённое восстание сторонников шотландской королевы произошло на севере Англии и было связано с заговором Норфолка. Среди населявших север страны католиков давно шло брожение; реформация прочно укоренилась в центральных и южных графствах Англии, но старая вера по-прежнему процветала в более отдалённой части королевства Елизаветы, где ей оказывали поддержку два вельможи, богатством и знатностью уступавшие только самому герцогу Норфолкскому. Графы Нортумберлендский и Вестморлендский были непоколебимыми католиками, а их влиятельность не позволяла правительству Сесила запугать их и вынудить отступиться от этой веры. Десять лёг они соблюдали с Елизаветой перемирие, но вот шотландскую границу пересекла беглянка, которую они считали законной королевой Англии. Очарование и красота Марии Стюарт, а также её общеизвестное благочестие подействовали на них как искра, попавшая в бочку с порохом. Однако их заговор был составлен весьма неуклюже, а Мария, полагавшая, что испанцы поддержат её вторжением из Нидерландов, совершила тем самым первую из своих многочисленных ошибок. Если Нортумберленд и Вестморленд действовали необдуманно, этого никак нельзя сказать о Филиппе Испанском; он согласился поддержать восстание, но только после того, как Марию Стюарт освободят из заточения, а Елизавету умертвят. Посредником в переговорах между ним и мятежниками выступил флорентийский банкир Ридольфи, который был в таких делах дилетантом и даже вообразить не мог, как чётко работает английская тайная полиция.

У мятежников было настолько смутное представление о характере Елизаветы и её советников, а также о настроениях большей части её подданных, что они полагали, будто вся страна с восторгом отнесётся к воцарению Марии Стюарт и восстановлению католической веры. Когда Норфолка арестовали, северные графы собрали своих сторонников, провозгласили Марию Стюарт английской королевой и двинулись в Татбери, чтобы освободить её. Елизавета узнала об этом от Сесила, находясь в Виндзоре; она созвала своих советников и поручила своему родственнику Хандсону командовать войском, которое было отправлено на север, навстречу мятежникам. Хантингдона и сэра Ральфа Садлейра послали в Татбери, чтобы перевести Марию Стюарт дальше на юг, в Уорвикшир; лорд-адмирал Клинтон был поставлен во главе третьей армии из Линкольншира, а граф Уорвик набрал войско из жителей своего графства и двинулся в Йорк на соединение с Хандсоном и Сассексом. Спокойное и мужественное поведение Елизаветы в этот решительный момент не позволило её советникам впасть в панику; в течение нескольких часов были выработаны меры по подавлению мятежа, составлены и распространены воззвания к народу, а всех слуг изменников, а также всех, кто поддерживал с ними какие-либо связи, арестовали и допросили. Сведения о том, насколько распространён был мятеж, и о степени причастности к нему Испании удалось получить у агента Ридольфи. Сесил уже давно держал под надзором все порты, и благодаря этой предусмотрительной мере флорентиец привлёк его внимание; он установил надзор над его слугой Бейли, который отправился в Нидерланды и был настолько неосторожен, что вернулся оттуда с документами, компрометировавшими его самого, его хозяина, Марию Стюарт, Норфолка и самого испанского короля. Бейли арестовали и отвезли в Тауэр. Однажды вечером, когда Елизавета со своими придворными дамами занималась вышиванием, Сесил оторвал её от этого занятия, чтобы показать протоколы допросов Бейли. Когда тот отказался признаться во всём сам, его подвергли пытке; вися на дыбе, он выдал ключ к шифру Ридольфи и имена тех, кто замешан в заговоре.

Пока королева и её советники искореняли заговор в Лондоне, армии, собранные на севере, чтобы её низложить, прошли через четыре графства, но им не удалось ни приобрести новых сторонников среди простых людей, ни освободить Марию Стюарт. Народного восстания, на которое надеялись мятежники, так и не произошло. Мятежные графы и их сподвижники, усталые, подавленные и деморализованные слухами о мощи войска, высланного навстречу им Елизаветой, проезжали через молчаливые села и города под неприязненными взглядами людей, которые выслушивали их воззвания и расходились. Большинство англичан сохранило верность Елизавете; им были безразличны и династические притязания Марии Стюарт, и реставрация религии, обряды которой уже почти двадцать лет не исполнялись. Народу не было известно о Марии почти ничего; знали только, что она принесла в Шотландию смуту и кровопролитие и в конечном счёте лишилась трона. Между тем преимущества правления Елизаветы – процветающая торговля, работа для всех и мир – были очевидны повсюду.

Народ не желал иметь дела с бунтовщиками, и в Тадкастере графы Нортумберлендский и Вестморлендский остановили свою редеющую армию и отдали приказ отступать. К январю мятежников прижали к шотландской границе, и проживавшие на приграничных землях сторонники Марии Стюарт предоставили им убежище. В том же месяце сводный брат Марии лорд Джеймс был убит человеком, сводившим с ним личные счёты, и отец Дарнли Ленокс стал регентом при своём внуке, младенце-короле Иакове. Между мятежными английскими графами, которых поддерживали шотландцы-католики, и новым шотландским правительством немедленно завязалась ожесточённая междоусобная борьба. Однако в Англии с мятежом было покончено. Оба его вождя бежали; шотландская королева находилась в Ковентри, её бдительно охраняли, и страже было приказано в случае попытки к бегству её убить; а Норфолка заключили в Тауэр.

Большинство мятежников удалось выследить и взять в плен; сотни исповедовавших католическую веру дворян и тысячи их приверженцев ожидали в тюрьмах решения королевы об их участи. Решение это было таково, что стало ясно: Елизавета действительно дочь своего отца.

Никто никогда не считал её жестокой; Сесил и Лестер, которым казалось, что они так хорошо её знают, были удивлены и поражены той мстительностью, с которой она отнеслась к своим врагам, когда они оказались в её власти. Сидя в Зале совета Уайтхоллского дворца, она, Елизавета, глядя в лицо своим советникам, среди мёртвой тишины сообщила, как она предполагает поступить с изменниками.

– Одиннадцать лет, – заявила она, – я царствовала милостиво. Не так давно я показывала некоторым из вас мои руки и хвалилась тем, что на них нет крови моих подданных. Теперь выяснилось, что некоторые из моих подданных не ценят оказываемой им милости; они предпочли мне мою кузину с её замаранной репутацией, которая к тому же показала себя как никуда не годная правительница. Более того: чтобы посадить её на моё место, они обратились за военной помощью к Испании. Благодаря тому, что большинство моего народа и вы, милорды, остались мне верны, их замысел потерпел неудачу. Теперь они должны поплатиться за это, как поплатились их отцы, когда они подняли мятеж против моего отца, короля Генриха.

Большинство из присутствующих хорошо помнили религиозное восстание, о котором она говорила, – то была последняя попытка спасти католическую веру от яростных гонений, которые обрушил на неё Генрих VIII. Они также не забыли и то, что, подавляя это восстание, король залил весь север Англии кровью.

Королева между тем продолжала говорить; её голос был искажён гневом, а чёрные глаза пылали яростью.

   – Никто из тех, кто обладает землёй или капиталом, не будет казнён. Они заплатят за свою жизнь всеми своими богатствами, до последнего пенни. Что же касается тех, кто за ними последовал, каждый десятый из них будет повешен.

Минуту все молчали, а затем вперёд вышел Хандсон.

   – Я желал бы довести до сведения вашего величества, – произнёс он, – что милорд Сассекс предложил поступить прямо противоположным образом. Он предлагает покарать тех, кто по своему положению и образованию должны были знать, что восставать против вас не следует, и проявить милость к их фермерам и солдатам. Это невежественные крестьяне, госпожа, которые лишь последовали за своими лендлордами. Будет ли справедливо повесить их – да ещё в таком количестве – а знати и дворянам позволить уйти восвояси?

   – Мы живём не в средние века, – возразила ему Елизавета. – Те, кого вы именуете невежественными крестьянами, должны понять, что они прежде всего мои подданные. Повесить их будет справедливо, так как, даровав им жизнь, мы от этого ничего не выиграем. Если они не желают быть верными мне из любви, милорд, я заставлю их хранить мне верность из страха. Сассекс, возможно, хороший полководец, но плохой юрист. Если мы казним землевладельцев, государство будет не вправе претендовать на их владения. А мне эти владения нужны. Они подняли этот мятеж, и, видит Бог, я постараюсь, чтобы они возместили мне причинённые убытки.

   – Касается ли ваше решение шотландской королевы, ваше величество? – решился наконец спросить Сесил. Для него было непостижимо то, что, приговорив к смерти сотни англичан, она даже не назвала истинную виновницу происшедшего.

Губы Елизаветы гневно сжались:

   – Она не моя подданная; её не связывает со мной ничто, кроме собственного чувства чести. Если вы опять заводите свою песню насчёт необходимости покарать шотландскую королеву, я отвечу вам раз и навсегда. Она будет помещена под более строгую охрану, но это и всё.

   – А Норфолк, госпожа?

Елизавета повернулась к Лестеру, задавшему этот вопрос. Он всегда ненавидел герцога Норфолкского. Теперь настал момент, когда он может отомстить человеку, который годами его оскорблял или смотрел на него как на пустое место.

   – Я заключила герцога в Тауэр за попытку вступить в брак без моего согласия; я пощадила его и оставила в живых, потому что он обещал никогда больше не писать шотландской королеве и не общаться с ней. Бумаги синьора Ридольфи свидетельствуют о том, что он нарушил своё слово и был причастен не только к этому восстанию, но и к заговору, целью которого было призвать испанцев вторгнуться в Англию и умертвить меня. Вам всё это известно, милорды. Норфолк предстанет перед судом по обвинению в измене; в том случае, если вы признаете его виновным – а я полагаю, что так и будет, – он будет казнён. По справедливости ему следует болтаться как собаке на виселице рядом со своими приспешниками. Вы удовлетворены, милорд Лестер?

В ответ Лестер вкрадчиво улыбнулся.

– Если это удовлетворяет вас, ваше величество, – сказал он.

По личному указу королевы было повешено восемьсот англичан низкого происхождения. Во всех городах и селениях северной Англии стойл и виселицы, на которых раскачивались трупы; целые деревни стирались с лица земли; поместья богатых мятежников конфисковывались, а их владельцы долго гнили в темницах и после того, как они выплачивали за себя выкуп. Елизавета наказывала своих подданных с яростью ревнивой женщины, мстящей неверному возлюбленному. Она гордилась любовью народа к себе; она разъезжала по всему государству, посещала города и университеты, демонстрировала себя народу и просила взамен верности. Она была мудрой правительницей и сделала своих подданных богаче, а страна процветала как никогда в прошлом, и поэтому она не могла простить и забыть того, что часть её подданных предпочла ей кого-то другого и обратила против неё оружие. Она мстила им, не испытывая ни малейших угрызений совести. Тем более удивило её советников то, что, приговорив без раздумий к смертной казни сотни людей, она никак не могла решиться предать смерти Норфолка.

Его судили и признали виновным; ожидалось, что королева подпишет смертный приговор. Узнав о постановлении суда, она выразила своё удовлетворение и провела вечер, танцуя с сэром Томасом Хениджем и играя в карты с Лестером, который проиграл ей большую сумму денег. Елизавета была в таком хорошем расположении духа, что даже изъявила готовность отсрочить уплату долга чести до следующего дня. Всё в ней было великолепно и всё дышало безмятежностью – от выбора нового платья, которое сверкало серебряной парчой и жемчужным шитьём, до знаков расположения, которыми она осыпала своих фаворитов, со смехом кокетничая с ними обоими по очереди. Но когда следующим утром Сесил вошёл к ней со смертным приговором Норфолку, она отказалась его подписать.

Её лицо было землистого цвета, под глазами залегли тёмные круги. Она казалась такой больной и измождённой, что Сесил не на шутку встревожился. Когда он положил перед ней приговор Норфолку, её рука взяла перо, обмакнула в чернила и замерла. Смерть не казалась ей страшной, а пытка – отвратительной. Чтобы добиться у несчастного Бэйли ключа от шифра Ридольфи, пришлось выломать ему все суставы, и Елизавета спокойно выслушала отчёт об этом допросе и даже взглянула на корявый крест, поставленный жертвой на протоколе, потому что изувеченная рука Бейли не могла вывести подпись.

Но этой ночью мысль о плахе парализовала её воображение. С ней случился приступ истерики, едва ли не удушья, всю ночь она пролежала разбитая, не смыкая глаз и дрожа. Её воспоминания о судьбе матери и первой любви, лорд-адмирала, со временем потускнели; образ матери был загнан глубоко в подсознание, но возник из небытия, подобно призраку при первых словах заклинания. От неё хотят, чтобы она отрубила Норфолку голову. Она могла бы приговорить его к повешению, пытке или сожжению; самые жестокие казни оставляли её безразличной, не вызывая ни патологического интереса, как у некоторых знакомых ей женщин, ни сострадания. Враги для неё были прежде всего врагами, и, когда речь заходила об их устранении, её сердце превращалось в камень. Ужас у неё вызывал лишь предполагаемый способ казни герцога, а между тем последняя привилегия дворянина заключалась именно в том, чтобы умереть от топора, а не от петли.

Внезапно она скомкала приговор и отбросила в сторону.

   – Я передумала, – сказала она. – Найдите другой способ убить его, а иначе он должен быть помилован. Я не могу это подписать.

   – Ваше величество... – Сесил поражённо вытаращил на неё глаза. Помиловать Норфолка?! Он едва мог поверить своим ушам. Никто не требовал казни герцога столь яростно, как Елизавета, а теперь она отказывалась утвердить его приговор.

   – Вы не можете его помиловать, – возразил он. – Его измена доказана!

   – Так повесьте его! – воскликнула она, сбрасывая со стола перья, чернила и бумаги. – Отравите его, сделайте всё, что угодно, чёрт побери! Но не беспокойте меня с этим, не стойте над душой, как вурдалак... Я не спала всю ночь. Я устала, – с отчаянием в голосе проговорила она, хватаясь за голову. – Я больна, Сесил, вы что, не видите? Оставьте меня в покое.

И она, опершись на руку леди Дакр, удалилась в спальню, беспрестанно повторяя: «Я больна, у меня болит голова, я больна».

Сесил рассказал советникам королевы, что она отказалась подписать приговор, и те, кто её не видел, предположили, что отказ был продиктован милосердием. Сесил не рассказал им о предложении найти другое средство избавиться от Норфолка. Он знал: каковы бы ни были причины, побудившие её так поступить, это была не жалость, однако Сесилу не хватило чутья, чтобы понять: на сей раз Елизавету беспокоит не будущее, а прошлое.

Ещё два месяца он безуспешно представлял приговор Норфолку ей на подпись, но того, что не удалось Сесилу, сумел добиться Лестер. Когда Елизавета бывала больна или раздражена, он был единственным, кто мог её успокоить, единственным, кому она позволяла увидеть себя усталой и ненакрашенной. Он обнял её, и, положив голову ему на плечо, Елизавета рассказала о прошлом и о том, в каком ужасе ей приходится жить с того дня, как она отказалась подписать приговор.

Лестеру она могла рассказать о лорд-адмирале; слушая её, успокаивая и гладя её руки, Лестер увидел ту Елизавету, которую не удавалось увидеть никому, кроме тех, кто прислуживал ей в детстве: эмоционального человека, нервы которого натянуты, как тонкие струны, человека, которого преследуют призраки прошлого, и эти призраки воздействуют на его рациональное поведение.

   – Я ненавижу его и желаю ему смерти, – сказала она. – Я уже говорила Сесилу и готова повторить ещё раз: найдите другой способ – всё, что угодно. Но почему этот способ казни так на меня действует, Роберт? Почему мысль о плахе так парализует мою волю и от неё я чувствую себя так плохо, что не могу ни есть, ни спать?

   – Потому что эта мысль пробуждает в тебе воспоминания, – мягко предположил он. – Но это всего лишь воспоминания. Адмирала убила не ты, но ты должна убить Норфолка. Ты должна взять это перо, сказать себе, что сейчас подпишешь – и всё будет позади прежде, чем ты это заметишь.

Она села, и он вытер её лицо своим платком. Без негнущегося платья и драгоценностей, с волосами, распущенными по плечам, Елизавета казалась на удивление молодой, гораздо моложе своих тридцати семи лет. На её бледном лице не было морщин, благодаря тонким чертам лица и гордому носу она сохранила моложавый вид лучше большинства тех, кого принято считать красавицами. Как покойно и трогательно было видеть её сидящей на огромной кровати и обнимать, не чувствуя страсти, будто они оба – старики, которые прожили вместе много лет. Летиция была права, сказав, что он любит Елизавету. Он поздно стал нежным и верным; стать таким его заставила она. Он поднёс её руку к губам и поцеловал.

– Сейчас я пошлю за этой бумагой, а ты её подпишешь прямо при мне. А потом ты встанешь с постели и оденешься: погода просто чудесная, а твои кони застоялись и мечтают о прогулке.

Во второй половине того же дня Сесил получил смертный приговор за подписью королевы и узнал, что она поехала кататься верхом с графом Лестером. Второго июня герцог Норфолкский был обезглавлен на эшафоте, воздвигнутом специально для этого на Тауэрском холме. Несмотря на мучительные месяцы, проведённые между жизнью и смертью, он умер мужественно и с достоинством; он написал королеве письмо, в котором прямодушно заявлял, что, видимо, ей было нелегко казнить его, приносил извинения за свою измену и утверждал, что не намеревался причинить вреда ей лично. Весть о смерти герцога застала Марию Стюарт в Татбери; в наказание за участие в заговоре её вернули в этот замок и поместили в покоях, где крыша текла, стены были покрыты сырыми потёками, а яркие лучи летнего солнца еле пробивались через узкие окошки, забранные решётками. Ещё во время своего прошлого пребывания здесь она заболела ревматизмом и теперь так страдала от холода, что целые дни проводила в постели; когда лорд Шрусбери известил её о казни Норфолка, она упала в обморок и с ней случилась истерика; она рыдала и отказывалась от еды и утешении. Лорд Шрусбери смутился, когда она заявила, что кузина Елизавета спасла её от эшафота лишь потому, что вознамерилась уморить условиями заточения. Шрусбери не мог представить на это убедительных возражений, поскольку сам думал так же. Он не был жесток, а обаяние и привлекательность узницы, которую он охранял, вызывали у него некоторое сочувствие.

   – Если бы вы только перестали строить козни против нашей королевы, госпожа, – со смущённым видом проговорил он, – если бы вы только смирились с жизнью в Англии и обещали ей не пытаться бежать, королева обошлась бы с вами милостиво. Умоляю вас, ради вас самих, напишите ей и дайте слово.

   – Смириться?! – Мария села в постели. От слёз её лицо опухло, от недостатка свежего воздуха и неподвижности кожа, некогда славившаяся своей белизной, приобрела землистый оттенок, а спутанные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. – Смириться с жизнью в заточении?! Я искала у неё убежища, а оказалась в английской темнице вместо шотландской! «Если я дам слово, она обойдётся со мной милостиво» – как легко вам говорить, милорд, о том, чтобы смириться с такой жизнью, ведь ваша уже наполовину прожита. А мне лишь двадцать семь, я королева Шотландии и ваша законная государыня – на моём месте должна находиться она! Если я дам Елизавете слово, что отрекусь от своей свободы и прав, буду жить как монахиня, среди дам и вышивок, предам мою кровь и отрекусь от законного наследства, она отправит меня в приятное местечко, чтобы я там тихо угасала!

Так вот, этому не бывать; я буду интриговать и бороться за свободу, пока дышу или пока она меня не убьёт. Это я могла бы простить – Иисус свидетель, я бы, пожалуй, даже была бы этому рада, лишь бы не влачить это жалкое существование... Но я никогда не прощу ей обмана и не позволю ей успокоить свою совесть, заявив, что согласна с тем, как со мной поступили, лишь бы меня перевели в сухую комнату и позволили посидеть в саду моего тюремщика! Так ей и напишите, милорд. Передайте ей, что она понапрасну убила Норфолка и вешала своих подданных, потому что я всё равно не дам ей покоя!

Она упала лицом в подушки и зарыдала, а Шрусбери ушёл. Мария Стюарт нравилась ему, и он сочувствовал её положению, но больше всего ему хотелось избавиться от возложенной на него ответственности. Если Мария убежит, Елизавета обвинит в этом его; если она умрёт под его надзором, все будут подозревать, что умертвил её он. А вчера вечером жена спросила у него напрямик, как он поступит, если советники королевы прикажут ему избавить их от затруднений, отравив порученную его заботам узницу. Он подумал о запертой в сырых покоях злополучной женщине, которой предстоит провести в заточении всю жизнь; он считал, что смерть была бы для неё наилучшим избавлением, но не желал оказывать ей эту услугу сам. Поэтому Шрусбери внял совету своей жены и в тот же вечер написал в государственный совет письмо, в котором умолял найти для Марии Стюарт другого стражника...

Сесил сидел один в своём кабинете в Хэмптонкорте; свечи на столе догорели, но в комнате уже было достаточно светло, чтобы обойтись без них, а из окна доносилось пенье птиц, которые приветствовали наступление нового весеннего дня. Он ушёл с королевского маскарада глубокой ночью, после того как один из секретарей прошептал ему на ухо срочное известие. Сесил был уверен, что королева не заметит его отсутствия; он не участвовал в легкомысленной половине её жизни и не располагал той нервной энергией, которая позволяла ей танцевать до зари, а потом работать целый лень, не нуждаясь в сне. Однако эту ночь провёл без сна и он: сел за письменный стол, развернул поданную ему бумагу и, прочитав её, отослал секретаря спать. Сесил был невозмутимым человеком с крепкими нервами и завидным хладнокровием; даже в эту минуту он не подал виду, будто встревожен и удивлён, а подумал прежде всего о том, как скрыть от всех то, что написано на этом листе мятой грязной бумаги, до тех пор, пока он не решит, как поступить и как известить об этом королеву.

Этот документ сейчас был развернут у него на столе, и в конце его была видна папская печать с чётким изображением трёхъярусной тиары и ключей апостола Петра, стража Царствия Небесного. Сесилу эти символы были ненавистны от рождения, и вот уже одиннадцать лет их не выставляли в Англии на обозрение. Верхний край документа был надорван – его сорвали с дверей собора Святого Павла, к которым он был приколочен. За последние два часа Сесил столько раз прочёл его, что выучил наизусть до последнего слова.

«Пастырское послание Его Святейшества касательно Елизаветы, самозваной королевы Англии, и прибившихся к ней еретиков».

Итак, Папа Римский наконец отлучил её от церкви. Он терпел одиннадцать лет – вероятно, надеялся достичь с ней компромисса после того, как она вступит в брак с католиком или другим путём, хотя Сесилу было известно, что этому не бывать, – но теперь слово Папы делало Елизавету в глазах всего христианского мира отщепенкой, незаконнорождённой похитительницей престола, гонительницей истинной религии; оно освобождало её подданных, исповедовавших католическую веру, от присяги на верность ей. Друзья Елизаветы объявлялись врагами Рима и анафема, которой была предана она, автоматически распространялась и на них. Теперь святая обязанность любого католика в Англии заключалась в том, чтобы при первой же возможности свергнуть Елизавету с престола.

Никто из её советников не предполагал такого оборота событий; они уже привыкли считать Папу далёким и бессильным врагом, который слишком слаб, чтобы что-либо против них предпринять и готов смириться с методичным уничтожением своей церкви в Англии в надежде на то, что после смерти Елизаветы к власти придёт Мария Стюарт и повернёт всё на прежний лад. Однако Елизавета не умерла; более того, её преемница стала пленницей, которую она могла в любую минуту лишить жизни. А если бы Мария умерла, править Англией стал бы её сын, который воспитывался в духе самого фанатичного протестантизма. Если бы Мария сохранила свой трон или была казнена, не успев поднять мятеж в Шотландии, Папа Римский никогда бы не сделал этого шага, после которого у него не было пути назад. Теперь он знал: единственный способ сохранить католическую веру в Англии – это свергнуть Елизавету с трона в пользу Марии, и английская королева была отлучена от церкви именно с этой целью. Отныне казнённые участники Северного мятежа становились мучениками за веру, а все будущие бунтовщики получали благословение самого Папы. Что же касается католических держав Европы, то папское послание прямо подстрекало их к священной войне против Англии. Кто-то прибил его к дверям собора Святого Павла; даже если этих злоумышленников удастся найти и покарать по всей строгости закона, буллу уже видело много людей, и заставить их молчать не удастся; кроме того, во все крупные английские города наверняка тайком провезены другие экземпляры.

Сесил сидел в своём кабинете уже почти три часа и размышлял, что теперь предпринять и как защитить Елизавету, приговорённую к смерти в собственном королевстве.

   – Мне сказали, что у вас в окнах до сих пор горит свет. В чём дело, Сесил?

Она стояла на пороге одетая в маскарадный костюм, сверкающий драгоценными камнями, а на руке у неё болталась раскрашенная маска с султаном.

Секретарь королевы нерешительно встал с места и прикрыл ярко-алую печать на документе ладонью.

   – Мне не хотелось вас тревожить, госпожа. Я думал, вы уже отошли ко сну.

Елизавета рывком захлопнула дверь и подошла к столу.

   – Я веселилась. Вам иногда следует брать пример с меня и убивать время не только за работой, но и за развлечениями. Уберите руку и покажите мне, что вы прячете.

Он молча протянул ей документ, и она прочла его, не сняв с правого запястья висевшую на ленте золотую маску Дианы, богини охоты.

   – Нортумберленда и Вестморленда это уже не воскресит, но вдохновит тех, кто захочет идти по их стопам, – сказала она. – Я незаконнорождённая самозванка, и всякий, кто свергнет меня с престола или вонзит кинжал мне в сердце, совершает подвиг во славу Господню. Такое же послание было издано против моего отца, а он умер в своей постели.

С этими словами она швырнула папскую буллу обратно на стол.

   – При вашем отце всё было по-другому, – проговорил наконец Сесил. – На его трон не было претендентов-католиков, кроме его родной дочери Марии. Хотя она была нечестива и деспотична, она бы никогда не восстала против него.

У Елизаветы вырвался невесёлый смешок:

   – Просто не успела бы: появись у неё такие мысли, ей бы пришёл конец.

   – Франция тогда была на ножах с Римом, – продолжал между тем Сесил. – Теперь они союзники. Испания была не в состоянии начать против нас войну, в Германии была смута, протестантское движение по всей Европе было слишком мощным, чтобы позволить кому бы то ни было исполнить папский приговор, вынесенный вашему отцу. Благодарение Богу, госпожа, что ему так посчастливилось. Ваше положение куда тяжелее.

   – Только в одном отношении, Сесил, и все эти годы здесь не произошло никаких изменений. – Она села лицом к нему и предостерегающе подняла руку, когда он захотел возразить. – Дело не в Марии Стюарт: это ваш пунктик, но для меня Мария куда менее опасна, чем мой милый зятёк, испанский король. Я отлучена от церкви – что ж, отлично. Мария Стюарт – моя преемница, но Франция не пойдёт на меня войной, чтобы посадить её на престол, потому что там понимают: я убью Марию, как только первый французский корабль будет замечен в водах Ла-Манша. У себя дома мы подавили один мятеж, и все остальные, когда настанет их черёд, будут подавлены точно так же. В нашем распоряжении лучшая в мире тайная полиция, самые устрашающие пытки и казни, которые только измыслил человеческий разум, а все потенциальные заговорщики находятся под нашим надзором. Если мы будем знать тайны Марии Стюарт, нам со временем станут известны все тайны наших врагов в Англии и на континенте. Я боюсь не Марии, а Филиппа Испанского. Вы говорили об его отце, императоре Карле. Его руки тогда связывала война в Германии, руки его сына теперь связывает война в Нидерландах. Однако так будет не всегда. Кроме того, Карл Пятый был политиком, а его сын – фанатик. Настанет час, и он попытается исполнить это. – Она указала на буллу. – Некогда он был королём Англии; он ненавидит наше государство не меньше, чем меня. Он будет рад устроить здесь такую же резню, как в Нидерландах – не к вящей славе Господней, а к вящей славе Филиппа; для него это одно и то же. Он не станет со мной воевать для того, чтобы посадить на моё место Марию Стюарт; мне уже надоело вам это повторять. Он не намерен проливать испанскую кровь для того, чтобы отдать половину нашей страны Франции. До тех пор, пока Мария Стюарт жива, с его стороны нам ничего не грозит.

   – Он был замешан в заговоре Ридольфи, – напомнил ей Сесил. – Тогда он обещал мятежникам войско и деньги, почему бы ему не поступить так и теперь?

   – Я не говорила, что он не будет ничего обещать, – поправила его Елизавета. – Чтобы мне насолить, он пообещает что угодно кому угодно, но я не думаю, что он хотя бы на минуту может поверить в то, что эта дурочка способна довести до победного конца какой-либо из составленных ею заговоров. Боже праведный, вы же знаете Филиппа – в царствование моей сестры вы лично имели с ним дело; неужели вы можете себе представить, что он чувствует что-либо кроме презрения к той, которая, во-первых, родилась женщиной и к тому же потеряла трон из-за того, что вышла замуж за пьяницу и распутника, а затем была обесчещена тем, кто его убил? Да, Сесил, она может тронуть многие сердца, но Филипп войдёт в число её защитников не раньше, чем вы – в число её поклонников! Он нападёт на меня лишь затем, чтобы прибрать Англию к своим рукам.

   – Мы должны заключить союз с Францией, – проговорил секретарь. – Нам следует возвратить Марию Стюарт в Шотландию, позволить тамошнему регенту её казнить, а вам нужно выйти замуж за французского принца. Екатерина Медичи не настолько фанатично следует указаниям Рима, чтобы упустить шанс посадить одного из своих сыновей на английский трон.