Текст книги "Елизавета I"

Автор книги: Эвелин Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Прервав разговор, королева подошла к окну. Расстилавшийся за ним Нонсачский парк был не так ухожен и декоративен, как парки других её дворцов. По сути, это и сейчас были слегка тронутые цивилизацией охотничьи угодья. Пребывание в Нонсаче было одним из пунктов составленной ею программы встречи с Марией Стюарт, с которой она была не намерена встречаться. Елизавете было известно, как её кузина любит охоту, и перед её мысленным взором появились буквы письма, написанного её рукой много месяцев назад: дичи в Нонсаче больше, чем где-либо в Англии...

   – Сейчас февраль, – внезапно произнесла она. – Когда всё это произойдёт?

   – Полагаю, в следующем месяце, – ответил Сесил. Он стоял и ждал, когда она разрешит ему удалиться; наконец он кашлянул, чтобы напомнить ей о своём присутствии.

   – Слава Богу, – отрывисто бросила Елизавета, – что у меня нет ни брата, ни мужа. Можете идти, Сесил.

Субботним вечером 9 марта 1566 года шотландская королева ужинала в своём личном кабинете. Весь этот день у Марии Стюарт было отличное настроение, она предвкушала скромную вечернюю трапезу так, будто это был роскошный пир. Она запретила Дарнли присутствовать на ней. Неужели всего лишь несколько месяцев назад она не была способна отказать ему ни в чём, а теперь, не задумываясь, отвечает отказом на любую его просьбу, даже самую ничтожную?.. Сегодня она хотела повеселиться, а один вид Дарнли внушал ей отвращение; его красивое лицо, которое она столько раз восхищённо ласкала, теперь было для неё только гладкой маской, на которой горели хитрые голубые глаза. Когда эти глаза не прищуривались от злобы или не были налиты кровью после омерзительных ночных оргий, они были мутны от пьянства. Всё, что в нём когда-то её привлекало, теперь отталкивало, пугало и раздражало, так что в конце концов ей стало невыносимым даже смотреть на него или находиться с ним в одной комнате.

Её муж бил её, оскорблял и изменял ей с третьеразрядными проститутками; когда она отвечала отказом на его непомерные требования земель, денег или наказания для кого-то, кого он довёл до того, что тот его оскорбил, он скулил, упрашивал и наконец запугивал её, пока она не убегала в слезах и не запиралась в своей комнате. Беременность её ослабила; она плохо себя чувствовала, нервничала, и глаза у неё всё время были на мокром месте. Порой Марии Стюарт казалось, что если бы не доброта и чуткость её секретаря Давида Риччио, она просто сошла бы с ума. Он всегда сохранял невозмутимость – удивительная черта для человека, принадлежащего к народу, известному своей пылкостью; у него была редкая способность найти забавное в любой ситуации, даже самой запутанной, и заставить её улыбнуться, когда она уже была готова отчаяться. А главное – он был мягкосердечен, и для Марии Стюарт это было самое драгоценное качество; возле Риччио она отдыхала душой после отвратительных домогательств своего мужа. Риччио был ей не слугой, а скорее другом; он не отличался красотой, но его выразительные итальянские глаза следили за ней с безмолвным обожанием, подобно глазам верной собаки. Правда, он был не так умён, не так мужественен, не так учтив, как подобало человеку на такой должности, но расстроенные чувства Марии не позволяли ей объективно оценить ни самого Риччио, ни ситуацию, которую она создала, назначив его секретарём. Она цеплялась за Риччио с фанатическим упрямством; она осыпала его милостями и настолько забыла о своём достоинстве, что писала о своих чувствах к нему в письмах своим французским родственникам. В этих чувствах не было и капли сластолюбия, в котором её обвиняли враги. Супружество с Дарнли настолько заморозило женские инстинкты Марии, что они почти умерли. То, что она попала в зависимость от человека таких скромных достоинств и такой отталкивающей наружности, как Риччио, объяснялось именно отсутствием у него внешней привлекательности. Этот мартовский день был у неё заполнен тяжёлой работой; сначала она, закутавшись в меха, принимала просителей в большом зале дворца – высоком сводчатом помещении, похожем на собор и таком же холодном. Затем ей пришлось провести трудные полтора часа с Летингтоном, которому она перестала доверять, потому что подозревала, что он замешан в мятеже её предателя-брата. Прежней близости в их отношениях пришёл конец; было нелегко, разговаривая с человеком, которого она некогда причисляла к своим друзьям, видеть на его лице циничную усмешку и слышать сухие, сдержанные ответы. Она обманула надежды Летингтона, и он ей этого не простил. Гордость не позволяла Марии последовать обуревавшему её желанию: разрыдаться, сознаться во всём и молить его о помощи. В Холируде находились лорды Мортон и Линдсей, и это её беспокоило. Эти лорды не поддерживали ни её, ни Дарнли; как предполагала Мария, они были на стороне её брата, которого она изгнала и не соглашалась вернуть, потому что не доверяла и ему и знала, что не сумеет простить ему их ссору. Но теперь, когда этот суматошный день близился к концу, она предвкушала приятный ужин в обществе Риччио и своей подруги, графини Арджилл. Мария приказала приготовить французские деликатесы, которых ей обычно приходилось избегать, чтобы не оскорбить своих храбрых шотландцев пристрастием к чужестранным обычаям. Ужинать она решила в своём кабинете – он был маленьким и там было сравнительно тепло; в этом помещении хранились её личные драгоценности. После ужина они могут поиграть в карты, а если усталость ей этого не позволит, Риччио им споёт и сыграет.

Графиня Арджилл была высокой, угловатой женщиной с острым как бритва языком; она была старше Марии Стюарт, но у них было одинаковое чувство юмора; кроме того, трогательное зрелище молодой королевы, которую преследовали невзгоды и которой так не повезло с мужем, заставило графиню полюбить её и стать одним из самых верных сторонников Марии Стюарт. Ради королевы она была даже готова терпеть Риччио.

Он превратил себя в тряпку, о которую королева вытирает ноги, говорила графиня Арджилл его недоброжелателям, и, видит Бог, благодаря этому она может отдохнуть от тех, кто так любит вытирать ноги об неё.

Ужин удался на славу: аппетит и настроение у Марии становились всё лучше; она с графиней от всей души смеялась над Риччио, который забавно рассказывал о том, чем он занимался сегодня. Он дошёл до середины очередного рассказа, когда дверь с грохотом распахнулась. Риччио замолк на полуслове и, повернувшись к двери, застыл с раскрытым ртом, его лицо исказил ужас. Мария не поняла, как они проникли в комнату, но теперь её кабинет, казалось, весь был заполнен мужчинами – вооружёнными мужчинами в кирасах, с обнажёнными шпагами и кинжалами; среди них был и Дарнли – его лицо раскраснелось, он стоял слегка пошатываясь и расставив ноги, чтобы не потерять равновесие, и держал в правой руке обнажённый кинжал.

Скрипнул стул; Мария Стюарт поднялась, пытаясь закрыть шарфом из шотландки грудь, беззащитный грузный живот; в эту страшную минуту ей показалось, что смертоносное оружие предназначено для неё.

– Во имя Бога, что вы здесь делаете? – Она не узнала своего голоса, но непрошеным гостям он послужил сигналом. Трое из них бросились на Риччио, который вскочил со стула и, подбежав к ней, схватился за её юбку; он что-то кричал истошным голосом по-итальянски. Она увидела, что один из нападавших – лорд Рутвен, у которого кираса была надета поверх ночной рубашки; его искажённое злобой лицо покрывала смертельная бледность. Он первым вонзил свой кинжал в Риччио, и кровь из раны брызнула ей на юбку. Мария Стюарт увидела, что к ней подходит Дарнли, и замахнулась, чтобы ударить его, но тщетно. Он схватил её за запястья и держал, а другие оттеснили графиню Арджилл в другой угол комнаты и удерживали там, приставив к её груди пистолет. Мария как бы со стороны услышала собственный крик, а комната была полна ужасных звуков – утробные выдохи и рычание людей, которые, дорвавшись до своей жертвы, превратились в зверей, и вопли жертвы – жалкого труса, который молил о защите у беспомощной женщины. Она попыталась укусить Дарнли в руку, и вдруг один из лордов, в котором она узнала Нортона, несколько раз ткнул ей в бок взведённым пистолетом.

   – Придержи язычок, или и тебе, и твоему щенку крышка...

Она ощутила рывок – это Риччио, вцепившегося ей в платье, оттаскивали от неё за руки и за куртку; он по-прежнему выл, как раненый шакал, а на полу за ним тянулся кровавый след. При виде этой картины она потеряла сознание...

Когда она открыла глаза, в комнате были только Дарнли и граф Линдсей. У Марии Стюарт возникло непреодолимое желание плюнуть своему мужу в лицо, но она удержалась, так как помнила о ребёнке и знала: если она так поступит, Дарнли собьёт её с ног.

   – Он мёртв... лежит внизу лестницы в луже своей крови, как зарезанная свинья, которой он и был! – Она увидела блестящее от пота лицо Рутвена; глядя ей в лицо остекленевшими, как от пьянства или похоти глазами, он вытирал кинжал о рукав.

   – Одно твоё словечко, и с тобой будет то же самое, что с твоим грязным любовничком... Кричи, – прошипел он, и, ощутив на лице его дыхание, она отшатнулась, хотя для этого ей пришлось прижаться к Дарнли. – Только пикни, миледи, и я разрежу тебя на кусочки...

   – Вы убили его, – проговорила она. – Грязные псы! Убийцы!

Она не удержалась: последние слова потонули в истерических рыданиях; Дарнли толкнул её к стулу.

   – Успокойся, – пробормотал он. – Этот негодяй мёртв, тебе ничего не грозит. Твои покои окружены; то, что произошло, было сделано по моему приказу; мои друзья наконец отомстили за мою поруганную честь. Если вы будете вести себя благоразумно, ваше величество, я позабочусь, чтобы с вами ничего не случилось.

Рутвен со смехом пил большими глотками испанское вино прямо из кувшина. Остальные вернулись в комнату; одежда на них была в беспорядке, волосы всклокочены, они что-то бормотали и бросали на неё косые взгляды. И в этот момент зазвонил эдинбургский набат. В набат здесь били только во время гражданских смут. Видимо, кто-то узнал, что королеве угрожает опасность, и решил оповестить об этом жителей города, созвать их на её защиту. Мария Стюарт попыталась приблизиться к окну, но её рывком отбросили назад и усадили на стул с такой силой, что она вскрикнула.

   – Ни с места! – рявкнул Мортон, снова ткнув ей в бок пистолетом. Он явно хотел повредить ребёнку, и ей пришлось побороться, прежде чем удалось отвести пистолет в сторону от живота.

   – Ты! – крикнул он Дарнли. – Иди к окну.

Пошатываясь, Дарнли повиновался.

   – Они ворвались во двор, – сказал он дрожащим голосом. – Там сотни людей, и они вооружены.

До Марии со двора донеслись крики; собравшиеся там люди хотели знать, не угрожает ли что-нибудь королеве, они требовали, чтобы она показалась им. Она прочла на лице Мортона желание убить её, заметила, как тянется рука Рутвена к ножу, и вся сжалась.

Бледный как полотно от страха, Дарнли обернулся.

   – Кто-то поднял тревогу, – запинаясь, пробормотал он. – Надо показать им королеву, иначе они возьмут дворец приступом.

   – Показать королеву? Ну уж нет! – проворчал граф Линдсей. – Разве что они подхватят её труп, когда мы сбросим его со стены. Вели им разойтись, болван. Иди, будь ты проклят, открой пошире окно и скажи, что ей ничего не грозит и они могут разойтись по домам.

Мария слышала, как голос Дарнли прорезал гул толпы, доносившийся из открытого окна; он заверил людей, что тревога была ложной, что королева в безопасности и легла спать, дал им своё слово, что королеве и будущему наследнику не было причинено никакого вреда, и велел расходиться по домам. Когда она услышала скрип закрывающегося окна, шум толпы уже стал стихать; собравшиеся во дворе люди расходились. Ещё несколько минут – и за окном воцарилась тишина; Дарнли застыл посреди комнаты, переводя глаза с одного из своих сообщников на другого. Он уже почти протрезвел, и Марии было видно, что он боится их больше, чем разъярённой толпы. Он взглянул на неё, и она с ужасом заметила в его глазах почти мольбу.

Графиню Арджилл освободили; стоя на коленях возле стула, на котором сидела Мария, она растирала ей руки, снова и снова убеждала её успокоиться и не забывать об опасности выкидыша. По се настоянию лорд Линдсей позволил отвести королеву в спальню; однако Мортон запретил графине остаться с ней. Мария услышала, как щёлкнул дверной замок, и затем её на семь часов оставили одну в комнате, где ранее был убит Риччио.

Заговорщики ожидали, что это закончится выкидышем: ранним утром из комнаты, где её держали взаперти, донеслись такие страшные крики, что охранявшие дверь вооружённые люди перепугались и к Марии вошёл граф Линдсей, который сказал, что она держится за живот и, скорее всего, вот-вот потеряет ребёнка. В виде великой милости к ней допустили старую графиню Хантли, и та была поражена, когда бледная женщина, которая, исступлённо рыдая, бросилась ей на грудь, вдруг прошептала, что ей совсем не так плохо, как кажется, и велела рассказать, что происходит в городе. Глаза Марии Стюарт, покрасневшие от слёз и бессонницы, вспыхнули, когда она услышала, что и граф Хантли, и граф Босуэлл в ночь убийства бежали из Холируда и готовятся прийти ей на выручку. Пока графиня раздевала королеву и уговаривала её лечь в постель, они перешёптывались. Леди Хантли снова приказали уйти, она ушла к себе домой, где скрывались Босуэлл и её сын, и принесла им весть о том, что Мария Стюарт жива и невредима и не остановится ни перед чем, чтобы отомстить за себя, с каким бы риском это ни было сопряжено. План, который шёпотом передала леди Хантли королева, заключался в том, чтобы склонить мужа Марии помочь ей бежать...

   – И на этом, ваше величество, мой печальный рассказ окончен, – так сэр Николае Трокмортон завершил свой доклад об убийстве Риччио и последующих событиях. Елизавета слушала его в своём личном кабинете в Гринвиче. На докладе присутствовали Сесил и Лестер; эти два приближённых английской королевы не были схожи решительно ни в чём, а между тем её было трудно представить без одного из них или обоих сразу.

   – Они убили его у неё на глазах, – повторила Елизавета. – К ней применили силу... и вы сказали, что Дарнли сам держал её!

   – Именно, – кивнул Трокмортон. – Сейчас они все отрицают это и заявляют, что никто не тронул королеву и пальцем, а Риччио вытолкали в другую комнату и убили там, где она не могла этого видеть. Но я слышал от очевидцев, что её одежда была вся в крови, а потом её на семь часов заперли в комнате, где произошло убийство, не дав даже женщины для услуг.

   – А высокородный муж помогал им и удерживал её силой. – Елизавета резко повернулась к Сесилу, её глаза горели. – Господь свидетель, я бы на её месте вытащила у него из-за пояса кинжал и заколола его!

   – Она поплатилась за собственное безрассудство, – заметил Сесил, и, к его удивлению, королева злобно обрушилась на него:

   – Ради Бога, придержите-ка язык хоть сейчас... Вам-то всё это нравится, как мне известно.

   – Отнюдь, ваше величество, – негромко ответил он. – У меня нет никаких интересов, кроме ваших, а посему в моей душе нет места для сочувствия шотландской королеве, каким бы печальным не было положение. Кстати, это положение значительно улучшилось с тех пор, как она бежала из Холируда и поручила себя покровительству графа Босуэлла.

   – В ней чувствуется кровь Тюдоров, – вмешался в разговор Лестер, – а также и их ум, если она сумела уговорить этого жалкого подлеца Дарнли порвать с его дружками и помочь ей бежать.

   – Должно быть, она едва не захлебнулась собственной желчью, чтобы, говоря с ним, не плюнуть ему в лицо, – проговорила королева. – Сомневаюсь, смогла ли сделать это я, а, видит Бог, я достаточно хорошо владею собой!

   – Она обещала ему полное прощение, – объяснил Трокмортон. – Видимо, она объяснила ему, что он такой же пленник лорда Мортона и прочих, как и она, и убедила его, что единственная надежда на спасение для него – это бежать вместе с ней прежде, чем они убьют их обоих. На следующий день после убийства Риччио её брат, граф Муррей, вернулся в Эдинбург, она увиделась с ним, и ей удалось одурачить его своими слезами и мольбами о защите.

   – Итак, она бежала к Босуэллу, – сказала Елизавета. – Что это за человек?

   – Немногим лучше тех, что ворвались в её комнату в день убийства Риччио. Головорез с приграничных земель, но поумнее и пообразованнее большинства ему подобных. Большую часть жизни он хранил верность ей, а до неё – её матери; сейчас ему, кажется, тридцать два года. Он заклятый враг лорда Муррея и ненавидит Дарнли. Его поддерживает влиятельный клан Хантли, а также граф Роте. Она послала за ним, и он, бросив мятежных лордов, перешёл на её сторону в обмен на полное прощение. При поддержке этих людей она ещё может вернуть себе власть, тем более что лорды, вернувшиеся в Шотландию вместе с её сводным братом, ссорятся между собой. Однако она не проявила никакого желания отомстить за нанесённое ей оскорбление. Возможно, её дух сломлен, но она вынашивает наследника трона Стюартов, и это придаёт ей большое политическое значение.

   – У девяти женщин из десяти тут же произошёл бы выкидыш, – заметил Лестер. Он бросил взгляд на бесстрастного Сесила, мысленно оценивая, знал ли тот о деталях заговора против Марии Стюарт и его целях до того, как этот заговор был осуществлён. «Знал, и больше, чем он рассказал королеве», – внезапно мелькнула у него мысль. Гораздо больше. Сесил ничем не выказывал своих чувств, его лицо было бесстрастно, как маска.

Однако он был даже чересчур бесстрастен, чересчур сдержан. Он надеялся, что Мария Стюарт умрёт, и его ожидания жестоко обмануты. А то, как его госпожа отнеслась к своему смертельному врагу, расстроило его ещё больше.

У Лестера не укладывалось в голове, как уживается в душе Елизаветы сочувствие к Марии Стюарт с тем роем отравленных дипломатических стрел, которые та самолично в неё выпустила; а самой смертоносной из этих стрел был Дарнли, чья гнусность шокировала даже Лестера. Он позволил себе незаметно улыбнуться. При всей своей гениальности в том, что касается мужчин, Сесил по временам ничего не смыслит в том, как и чем живёт женская душа. Приятно знать, что у всех умных людей есть слабые места, а слабое место Сесила – это абсолютная неспособность заметить одну из основных черт характера своей госпожи, которую в остальном он понимает с полуслова.

Сесил рассуждал о несчастьях, постигших Марию Стюарт после брака, и тут же вновь и вновь начинал уговаривать Елизавету саму вступить в брак. При этом он не видел в своих доводах никаких противоречий и не понимал, что теперь ей удалось найти оправдание своей природной антипатии к подчинению мужчинам, и это оправдание – пример её кузины. Она никогда не выйдет замуж; Лестер это понимал и был этим доволен. Она вовсю флиртовала с Хениджем и новым поклонником по имени Кристофер Хэттон, который льстил ей и писал пылкие любовные письма, но Лестер был уверен, что никому из них не удалось в отношениях с ней продвинуться дальше, чем он. Страсть в Елизавете умерла, а может быть, никогда по-настоящему и не пробуждалась, и, оглядываясь на их бурную, полную разочарований молодость, Лестер теперь видел, какова была истинная цена их неполноценной любви. Ни один мужчина не может рассчитывать на то, чтобы построить с Елизаветой прочные отношения, основанные на чувствах, потому что ею правит не тело, а голова. При этом ей может быстро наскучить любовная игра, которую она не в силах довести до логического завершения. Она падка на лесть, но лесть её не обманывает; независимое положение для неё важнее всего, что ей может дать любой из мужчин, но при этом она достаточно женственна, чтобы развлекаться, мило мистифицируя тех, кто пытается её обольстить. Ей было известно, что он любовник Летиции Эссекс; как-то вечером, когда они вместе ужинали, она спокойно заметила, что понимает потребности мужчин, но предпочитает не иметь тех, кто их удовлетворяет, у себя под носом. Посему она считает, что леди Эссекс необходимо удалить от двора.

Этим всё и кончилось; он молча кивнул, и их разговор вернулся в прежнее русло. Летиция была разъярена, а может быть, и раздосадована тем, что королева обошлась с ней так мягко и в то же время лишила её радостей придворной жизни. Лестер предложил ей прекратить их связь, но, к его удивлению, она отказалась. Они по-прежнему часто встречались, несмотря на запрет королевы и возражения лорда Эссекса; впрочем, служебные обязанности часто вынуждали последнего надолго отлучаться в Ирландию. Вместе им было хорошо. Чувственность Летиции забавляла Лестера; она всё больше напоминала ему ласковую кошечку, всегда готовую выпустить коготки. Она была не только любовницей, но и остроумной, приятной собеседницей; с ней он отдыхал, как человек, мирно сидящий на солнышке после бурь и шквалов, подстерегавших его на каждом шагу в общении с Елизаветой, с которой было необходимо всегда быть начеку из-за её раздражительности и неожиданных перемен в настроении. Он не мог представить своей жизни без королевы; однако не менее несчастным был бы и без такого противоядия от неё, как Летиция...

9 июня 1566 года Мария Стюарт родила во дворце Холируд ребёнка. Это был мальчик, и ничто в мире, куда явился маленький принц, не напоминало о тех ужасных событиях, из-за которых несколько месяцев назад он мог и не родиться. Страдания шотландской королевы во время родов не поддавались описанию; вместе с ней во дворце .пребывали её брат лорд Джеймс, а также верные ей лорды Хантли, Мар, Кроуфорд и граф Арджилл, которые, по-видимому, примирились друг с другом. Те, кто убил её секретаря и угрожал смертью ей самой, были изгнаны из Шотландии с запретом возвращаться под страхом смерти, а тот, кто стоял во главе заговора и предал сначала свою супругу, а затем и своих друзей, уныло слонялся по своим покоям; ему не было разрешено ни присутствовать при рождении своего ребёнка, ни являться на глаза Марии Стюарт, для которой каждая встреча с ним была сущей мукой. Дарнли был обречён, и он это понимал. После той страшной ночи она одурачила его обещаниями и, зная о его трусости, уверила его, что Мортон и Рутвен вот-вот его убьют, но если он покается перед ней и поможет ей бежать, она простит его и они начнут всё сначала.

Теперь он понимал, что она лгала ему, и в настоящий момент он оказался между двух огней: его одинаково яростно ненавидели и шотландские лорды всех партий, и королева. У него не было друзей, никого, кому он мог бы довериться, и когда он услышал, что родился сын, то окончательно потерял самообладание и расплакался от жалости к себе.

Дарнли думал, что хорошо знает Марию, но оказалось, что это не так. Он знал, что она вспыльчива, переменчива и склонна действовать под влиянием внезапных порывов любви и ненависти, но с ним она была холодна и обращалась с уничтожающим презрением. Она с распростёртыми объятиями приняла своего брата-предателя Джеймса и вернула ему свою милость, как будто он не был причастен к убийству Риччио; она прощала своих врагов налево и направо, за исключением тех, кто в ночь этого убийства ворвался к ней в комнату. В устремлённом на него взгляде её раскосых переливчатых глаз он читал только одно – она обрекла его на смерть так же, как он обрёк на смерть её несчастного секретаря. Страдания Дарнли ещё больше усугубляло то, что он не представлял, какая именно кара ему уготована и когда она его постигнет. Помимо страха и жгучего комплекса неполноценности, его терзала ревность, пронизывавшая расстроенный пьянством и развратом мозг всякий раз, когда он видел, какое у Марии Стюарт лицо, когда она разговаривает с графом Босуэллом. В ночь побега из Холируда Босуэлл посадил её на коня позади себя и с тех пор сопровождал её повсюду, похожий на грозную хищную птицу, присевшую на горный утёс. Мужественная натура этого человека, грубого и беспощадного, но остававшегося верным Марии Стюарт с первого дня её царствования, казалось, заполнила весь дворец подобно тому, как его солдаты заполнили столицу Шотландии. Всё, что осталось у Дарнли, это инстинкт самосохранения, и он подсказывал ему, что Мария Стюарт влюблена в Босуэлла и тому это известно. Каждый её взгляд и жест красноречиво свидетельствовали о том, что она от этого человека без ума.

Казалось, этого не видел никто, кроме Дарнли. Радостная атмосфера, воцарившаяся в Шотландии после рождения наследного принца и празднества по случаю его крещения, крестной матерью на котором была не кто иная, как коварная Елизавета Английская, ослепили всех, кроме Дарнли, а его никто не слушал; всякий, кто посмел бы с ним заговорить, попал бы в немилость к королеве. А Мария Стюарт действовала умно – достаточно вспомнить, что она попросила свою соперницу и врага крестить своего сына. Тем самым она заставила английскую королеву стать своим другом хотя бы внешне и объединила католическую и протестантскую фракции в Шотландии вокруг трона, у которого теперь был наследник мужского пола.

В сентябре Мария Стюарт вызвала к себе брата и советников и прямо спросила их, каким образом ей можно развестись с человеком, который внушает ей такое отвращение, что она не в силах находиться с ним в одной комнате. И брат, и советники теперь выразили ей всемерное сочувствие и, по словам некоторых очевидцев, предложили избавить от юридической казуистики, умертвив Дарнли. Королева наложила на это запрет, но Дарнли ей не поверил; он заявил, что намерен покинуть Шотландию, и она заставила его явиться на заседание государственного совета и взять свою угрозу назад. Он знал: она поступила так лишь потому, что за границей он мог бы ей навредить или отправиться в Англию и молить Елизавету о прощении. Мария не могла дать ему свободу до развода или до того момента, когда лорды ослушаются её и покончат с ним.

Дарнли был настолько опозорен, что не смог воспользоваться даже тем, что эти же лорды – в особенности лорд Джеймс – теперь завидовали возвышению Босуэлла не менее сильно, чем ранее возвышению Риччио. Когда его жена помиловала убийц Риччио и разрешила им вернуться в Шотландию на Рождество, его охватило такое отчаяние, что он впал в полную апатию. Эта апатия перешла в болезнь, которая оказалась оспой. Больного Дарнли отправили в дом, стоявший за пределами Эдинбурга; это жилище выбрала для него королева, которая не желала подвергать опасности заражения маленького принца Иакова. Дарнли терзала лихорадка и страх; именно страх заставил его валяться в ногах у женщины, которая некогда питала к нему такую слепую страсть. Её сердце было единственным во всей Шотландии, которое он ещё мог надеяться тронуть. Дарнли велел передать Марии Стюарт, что, возможно, умирает и желает увидеться с ней и получить прощение. Это желание было одним из немногих искренних чувств, которые он испытывал в жизни. Мария не хотела приезжать к нему, но её брат сказал, что сделать это необходимо для соблюдения приличий. Также в пользу супружеской снисходительности высказался и граф Босуэлл. Именно по настоянию Босуэлла королева отправилась к Дарнли; когда она выслушала его рыдания и мольбы о прощении, в её сердце, закованном в броню неумолимой ненависти, возникло сострадание к той жалкой развалине, что лежала сейчас перед ней в постели с обезображенным лицом, прикрытым бархатной маской. Между ними всё было кончено; она этого не скрывала, но не стала демонстрировать своё презрение и безразличие к нему. От природы она была добросердечна, и её мягкость во многом объяснялась тем, что, как надеялась она в глубине души, он вскоре должен был умереть и освободить её от дальнейших осложнений.

Покинув его, она отправилась в Холируд на бал, а он заснул с кольцом на пальце, которое она подарила ему в знак своего прощения.

В три часа ночи дом Дарнли в Керк-о-Филдс взлетел на воздух от взрыва мощного заряда пороха, а в саду нашли полунагое тело Дарнли: он был удушен.

   – Какая дура! – проговорила Елизавета. – Какая она всё-таки немыслимая дура!

Лестер пожал плечами:

   – Не следует думать, будто все женщины так же умны, как ты, госпожа. И потом: не ты ли сама, узнав об убийстве Риччио, говорила, что заколола бы Дарнли на месте?

Они гуляли в парке Уайтхоллского дворца. Хотя весна уже наступила, стоял пронизывающий холод; небо над их головами было свинцово-серым, а река, тёкшая за парапетом, вздулась от дождя. Но королева желала гулять ежедневно и, закутавшись по самый подбородок в соболя, расхаживала по дорожкам парка в сопровождении Лестера, который был вынужден следовать её привычкам. За ними семенили придворные дамы – Кэт Дакр и леди Ноллис; они настолько отстали, что не могли слышать их разговора, и так замёрзли, что им не хотелось говорить друг с другом.

   – Если бы она убила этого подонка тут же на месте, никто бы её не винил, – продолжала Елизавета. – Если бы она с ним развелась, вся Шотландия и вся Европа приняли бы её сторону. Но открыто демонстрировать свою ненависть к нему и предпочтение этому графу Босуэллу, а потом взорвать его, когда он был болен и беспомощен... Господи, после родов она, должно быть, сошла с ума!

   – Какое счастье, – усмехнулся Лестер, – что я на ней не женился. Она сожгла бы меня живьём!

Елизавета резко толкнула его локтем в бок.

   – Скажи спасибо, что я спасла тебя от твоих собственных амбиций, – отрезала она. – Господи, из-за этого безрассудного поступка она целиком и полностью лишилась того сочувствия, которое я к ней испытывала. Я вижу, как Сесил потирает руки и изрекает, что её погибель была предопределена из-за её идолопоклонничества, и у меня не хватит духу над ним посмеяться. Должно быть, туманы этой проклятой страны отравили её и она лишилась разума, что она надеялась таким образом выиграть, если нужно было всего лишь ещё немножко потерпеть, и всё решилось бы само собой?

   – Тебе лучше знать, госпожа. Ты всегда умела читать её мысли как никто другой; ты настолько хорошо овладела этим искусством, что знала с самого начала – она выйдет за Дарнли и этим погубит себя. Предвидела ли ты также, чем это кончится для него?

   – Это мне было безразлично, – ответила Елизавета. – Живой или мёртвый, он равно был никчёмным человеком; от его смерти мир ничего не потерял. Но ты, милый Роберт, упустил из виду другое обстоятельство – Мария Стюарт снова овдовела, и если ей каким-то чудом удастся избежать ответственности за убийство Дарнли, найдя кого-нибудь, на кого можно будет свалить вину, ей снова понадобится муж, и это вновь ставит перед нами уже, казалось бы, решённую однажды проблему.