Текст книги "Елизавета I"

Автор книги: Эвелин Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

   – Мне не нужен никто другой. Я вполне счастлива и с тобою.

Роберт покачал головой; он решил ничем не выказывать своего нетерпения.

   – Ты уже много лет как несчастлива, как, впрочем, и я. Давай будем честны друг с другом; наши пути в жизни разошлись, и теперь они уже никогда не соединятся.

Я не могу жить жизнью провинциального помещика. Ты не подходишь для жизни при дворе.

   – Мне не предоставлялась возможность проверить, так ли это, – негромко ответила Эми. – Ты не хотел, чтобы я была рядом, Роберт, и я тебе не перечила. Я не жалуюсь. Я тебе уже сказала, я вполне счастлива и так.

   – А я нет. – «Если она решила спорить, – гневно подумал Роберт, – нет смысла говорить с ней мягко». – Мне нужен развод, и я требую, чтобы ты согласилась. Я не собираюсь быть твоим крепостным; мне нужна свобода!

Эми Дадли подняла на него глаза.

   – Так вот о каких важных делах ты писал, – произнесла она. – Видимо, ты думал покончить с ними к утру, отправиться завтра к королеве и сказать ей, что дело сделано.

   – О чём это, чёрт возьми, ты мелешь! – Он вскочил со стула и вгляделся с высоты своего роста в её белое как полотно лицо, на котором застыло выражение какой-то странной решимости.

   – Ты сам сказал, что мы должны говорить откровенно. Люди сплетничают о тебе и королеве уже добрых полгода. Почему ты не скажешь правду: ты хочешь избавиться от меня, чтобы жениться на ней!

Роберт Дадли понятия не имел, откуда эта дурочка узнала правду, и ему уже было всё равно. В этот момент ему казалось, что сидящая перед ним болезненная женщина, которая впервые в жизни проявила самостоятельность, – единственное препятствие его браку с Елизаветой.

   – Можешь ей передать, – голос Эми наконец задрожал, – что она отобрала тебя у меня и телом, и душой. Ты проводишь всё своё время с ней, а мне не уделяешь и минуты. Она королева, и я не могу ей противиться. Ты ей понадобился, и поэтому я должна отступить в сторону и отдать тебя ей, как будто у меня нет на тебя никаких прав. Но я так не сделаю, Роберт. Так ей и скажи. Я не дам тебе развода.

На мгновение он решил, что всё это ему почудилось; Эми не может говорить всерьёз – десять лет она во всём ему повиновалась и ни в чём не отказывала.

   – А я-то думал, ты меня любишь! – возмущённо воскликнул Дадли. – Господи, что это тебе вздумалось: поступить назло мне, чтобы погубить?

   – Да, Роберт, я тебя люблю. Я люблю тебя больше жизни – я всегда тебя любила. Вот почему я не могу отдать тебя другой женщине; пока я твоя жена, ты можешь надоесть ей или она тебе, и тогда ты вернёшься ко мне. – Эми подошла к его стулу и упала перед ним на колени, схватившись за его рукав; по обращённому к нему лицу ручьём текли слёзы.

   – Я живу только этой надеждой, Роберт, – что когда-нибудь у нас всё будет как прежде. Если я исполню твою просьбу, я потеряю тебя навсегда. Я не могу так поступить и не поступлю. Это тебя не погубит: она будет знать, что во всём виновата я, а не ты.

   – Погубит! – ответил он. – Ты не знаешь королевы; если пойти ей наперекор...

   – Нет, – ответила Эми. – Нет, Роберт, это бесполезно. Я скорее отправлюсь в Тауэр, чем сделаю то, о чём ты просишь.

   – Ах вот как! – Он вырвал у неё руку и поднялся. – Что ж, миледи, если вы так настаиваете, и это не исключено.

   – Знаю, знаю; помилуй меня, Господи, я даже знаю, что ты сам ей это подскажешь. Но ты мой муж; это всё, что у меня осталось. Настанет день, и ты ко мне вернёшься; я знаю, так будет, что бы ты ни думал сейчас. Ты вернёшься и снова будешь любить меня, как прежде.

   – Любить тебя?! – закричал ей в лицо Дадли. – Я никогда тебя не любил! Неужели ты думаешь, что мечтания желторотого мальчишки о супружеской постели – это любовь? За несколько месяцев ты наскучила мне до смерти – и в постели, и в гостиной. Глупая, занудливая болтушка – почему, чёрт побери, ты даже ребёнка не смогла родить! Посмотри на себя – у тебя нет ни красоты, ни ума, ни изящества. Любить тебя?! Да я тебя видеть не могу.

   – Не надо, Роберт... умоляю, не говори так... не будь таким жестоким... – Всхлипывая, она цеплялась за его пустой стул, потом поднялась на ноги и снова ухватилась за его рукав. – Я люблю тебя... поверь мне, только поэтому я тебе отказываю... я люблю тебя, несмотря ни на что.

   – Так не стой у меня на пути, – с яростью в голосе ответил он. – Не лишай меня того, что я желаю больше всего в жизни. Если ты будешь умницей и согласишься на развод, Эми, я могу жениться на королеве и стать самым могущественным человеком в Англии. Я дам тебе деньги, земли, всё, что пожелаешь... пожалуй, я буду чувствовать к тебе больше любви и признательности, чем когда бы то ни было, если ты расторгнешь наш брак, который давно уже превратился в сущий фарс. Докажи, что ты меня любишь! Исполни мою просьбу и дай мне свободу!

Но Эми Дадли медленно покачала головой:

   – Нет, Роберт. Возвращайся в постель к королеве, где тебе настолько уютнее, чем у меня. Но ты будешь лежать там лишь как любовник. Пока я жива, тебе не бывать мужем другой женщины.

На мгновение в комнате стало тихо. Затем Дадли угрожающе-спокойным тоном спросил:

   – Это твоё последнее слово?

– Да, – прошептала она в ответ. Одно-единственное слово, произнесённое так тихо, что он едва смог его расслышать, означало окончательное крушение всех его надежд. Её пальцы сжали его руку до боли. Внезапно он вырвал её и, размахнувшись, изо всех сил ударил её по лицу.

Отворачиваясь, он услышал, как она вскрикнула и упала. Потом за ним захлопнулась дверь. Дойдя до своей комнаты, Роберт отослал камердинера и тяжело опустился на постель, сжимая голову в ладонях.

Он просидел в этой позе так долго, что потерял счёт времени, пока бой часов в соседней комнате не вернул его к реальности. Всё это время он неторопливо и осмотрительно размышлял, как поступить дальше; после того как он ударил жену, гнев оставил его и голова прояснилась. Он расстегнул камзол, сбросил с ног башмаки и растянулся на кровати, не раздеваясь. Не прошло и нескольких минут, как он заснул. Теперь он знал, как поступить.

На следующее утро миссис Одингселл заявила, что миледи не встала с кровати; она упала у себя в комнате и сильно ушиблась. С ней сидит миссис Оуэн. Энтони Форстер послал свою жену выразить хозяйке соболезнования и понял, что случилось, когда та рассказала ему, что леди Дадли плачет и пытается скрыть синяк под глазом и распухшую щёку. Форстер был хитрецом, даже его волосы и бородка были рыжеватыми, как лисий мех, а светло-зелёные глаза всегда смотрели настороженно. Придя к Роберту Дадли, он заметил, что тот явно не в духе: лицо осунулось, под глазами залегли тёмные круги – похоже, он плохо спал. Дадли собирался уехать сразу же, как только выслушает отчёт Форстера, и уже надел плащ и сапоги. Судя по отчёту, его финансовое положение было вполне удовлетворительным, однако он по-прежнему хмурился и ходил взад и вперёд; Форстер мог побиться об заклад, что хозяин его не слушает.

Он служил Дадли только два года, но успел отлично в нём разобраться. Его не обманывало ни добродушие этого человека в обычной обстановке, ни его щедрость, ни остроумие. Он всегда подозревал, что у лорда Роберта лучше не становиться на пути; тогда он будет таким же злобным, как отец, и таким же бесчувственным, как мать. Леди Дадли встала у него на пути, и за это он её избил. Форстер не видел в этом ничего экстраординарного; дурное обращение с жёнами было в обычае даже у самых знатных особ, поэтому казначей Роберта Дадли не испытывал других чувств, кроме восхищения своим хозяином и презрения к его жене.

   – Вы знаете, почему я велел вам явиться ко мне? – внезапно прервал его Дадли.

   – Чтобы выслушать отчёт о состоянии ваших дел, милорд.

   – Да, а потом выделить долю состояния моей жене в связи с нашим разводом!

Форстер промолчал: ему не составило труда догадаться о том, что произошло. Он всегда верил слухам о связи лорда Дадли с новой королевой; однако теперь, видимо, подтверждались и самые невероятные сплетни о том, что они вот-вот вступят в брак. Вот почему леди Дадли лежит в спальне с синяком под глазом... она отказалась уйти с дороги.

   – Позвольте мне выразить своё сожаление, милорд, – и вам, и её светлости, – произнёс он вслух. – Каковы будут ваши указания?

   – Никаких указаний не будет! – рявкнул Дадли. – Моя жена отказывается дать мне свободу. Вы видите перед собой несчастнейшего человека во всей Англии, Форстер!

Не спуская глаз со своего казначея, Дадли опустился на стул. Он был готов оставить Форстера без средств к существованию, если тот не поймёт вскользь оброненного намёка, и понимал, что Форстеру это известно.

   – Я не люблю свою жену, – медленно продолжил Дадли. – Она меня тоже. Однако назло мне она решила встать между мной и некоей особой, чьё имя слишком знаменито, чтобы называть его здесь. Эта великая женщина оказала мне честь своими чувствами, Форстер, и если я их отвергну, то погублю и себя, и тех, кто от меня зависит. В этом случае я не смогу сохранить за вами ваше место; если я вернусь ко двору ни с чем, у меня не будет ни богатства, ни влияния, чтобы платить вам жалованье.

   – Минуточку, милорд. – Форстер подошёл к двери и рывком распахнул её настежь. Коридор, в который она выходила, был пуст. Он выглянул из окна и увидел, что в парке внизу никого нет. Затем, кривя губы в усмешке, он подошёл к хозяину: – Когда в доме столько женщин, нужно сначала убедиться, что тебя никто не подслушивает. Что я должен сделать, милорд?

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Вильям Сесил был в таком смятении, что едва мог работать. Его обычные аккуратность и невозмутимость изменили ему настолько, что он сделал две ошибки в инструкции английскому послу в Брюсселе, так что испорченный документ пришлось уничтожить и начать писать заново. Жаркая погода всегда плохо действовала на Сесила; летом он плохо спал даже при самых благоприятных обстоятельствах, а теперь поведение королевы стало настолько невыносимым, что ему, при всей непочтительности такой аналогии, невольно приходили на ум упомянутые в Евангелии свиньи, которые сами со всех ног мчались к морю, чтобы найти в нём свою погибель.

Елизавета пренебрегала самыми общепринятыми нормами поведения, которые должна соблюдать любая дорожащая своим добрым именем незамужняя женщина, и проводила целые часы, запёршись наедине с Робертом Дадли. Невероятно, но факт: как доносили соглядатаи Сесила, которые подглядывали за ними через дверные щели и дырочки в гобеленах, невероятные вольности, которые лорд Дадли позволял себе с королевой, в последний момент всегда пресекались. Елизавета по-прежнему сохраняла свою девственность, чего нельзя было сказать о её стыдливости, однако связь с Дадли губила её репутацию.

Когда Сесил упрекнул её в этом, она напрямик велела ему не совать нос не в свои дела; хотя он старался подбирать слова с чрезвычайной осторожностью и указывал прежде всего на вред, который наносит её доброму имени то, что он тактично именовал пренебрежением условностями. Он также намекнул, что сплетни, связывающие её имя с подданным, могут оскорбить многочисленных иностранных искателей её руки, тем более что этот подданный – человек не слишком благородного происхождения и уже женат.

В ответ Елизавета рассмеялась своему секретарю в лицо и заявила, что подданный, о котором идёт речь, для неё дороже мнения принцев, которых она в глаза не видела, и что если она может не обращать внимания на пересуды и кривотолки, то её секретарь и подавно. Дадли не стал её любовником. Сесил чуть было не ответил, что он не так уж далёк от этого, однако она сменила тему.

Впрочем, это было ещё полбеды. Поведение королевы шокировало Сесила, педантичный ум которого расценивал его как нелогичное и порочное, однако он жил в постоянном ужасе, что нескромное поведение королевы по ночам приведёт к тому, что этот негодяй либо подчинит её себе, либо женится на ней – именно это он, очевидно, и замышлял.

Кульминация в развитии событий наступила, когда Дадли отправился в Кумнор, ни от кого не тая, что его цель – получить у жены согласие на развод. Вернувшись, он увиливал от ответа на вопрос о том, чем кончилась его поездка, заявляя, что его жена больна и пока что он не смог поговорить с ней на эту тему. Сесил, как и все, кто знал подоплёку происходящего, предположил, что ему было отказано, и тут из уст в уста начал передаваться самый страшный из всех слухов: королева и Дадли якобы замышляют умертвить леди Дадли – то ли отравить, то ли подослать к ней убийцу. Об этом писали в своих донесениях все без исключения иностранные послы; напряжение вокруг королевского двора всё возрастало, и неумолимо приближался взрыв, который должен был сбросить Елизавету с трона. В глубине души Сесил рвал и метал, видя, что у его идола так скоро обнаружились ноги из самой что ни на есть обыкновенной глины. Он считал, что Елизавета выше обычных женских слабостей, что присущие её полу плотские искушения и эмоциональная неустойчивость ей чужды. Он видел её в Зале совета – умную, бесстрастную, дальновидную – и не мог себе представить, что она замышляет убийство простой захолустной помещицы, чтобы уложить к себе в постель своекорыстного подлеца и сделать его королём Англии.

И всё же Сесил не мог отрешиться от своих страхов, потому что королева не давала ему такой возможности. Как бы ни были они близки, когда решали государственные вопросы, это была единственная тема, на которую он не мог с нею говорить, а между тем именно эта тема в настоящее время была самой важной и самой опасной. В отчаянии он отшвырнул перо.

Трон под Елизаветой шатается; никакая сила не сможет её на нём удержать, если что-нибудь случится с Эми Дадли, а она вступит в брак с её мужем. В этом случае против неё поднимется весь народ, а шотландская королева, оскорблённая недавней английской интервенцией в свою страну, заявит при поддержке Франции о своих правах на английский трон. И тогда даже Филипп Испанский, при всей своей неприязни к французам, не встанет на защиту интересов женщины, которая содействовала совершению убийства, чтобы удовлетворить свою похоть.

   – Сэр Вильям!

   – Что такое?

В дверях стоял один из личных курьеров Сесила, с ног до головы покрытый пылью.

   – Я только что из Кумнора, сэр. Леди Дадли мертва. Сегодня утром её нашли под лестницей со сломанной шеей.

Сесил застал королеву в её кабинете. Она сидела, окружённая людьми; это были сестра Дадли Мэри Сидней, Кэт Дакр и несколько молодых придворных. Все они смеялись, а Елизавета, которая что-то им рассказывала, выразительным жестом развела руки в стороны.

Он стоял, не говоря ни слова, и смотрел на неё в упор, пока все присутствующие, один за другим, не повернулись к нему и смех не затих; только тогда его заметила и Елизавета.

   – Сесил? Что вы здесь делаете?..

В его глазах читалось обвинение, а лицо было белым, как его воротник. За два года, что они проработали вместе, она ни разу не видела его таким; казалось, он её ненавидит. Она вскочила на ноги:

   – Оставьте нас! Живо!

Пятясь, приседая и отвешивая поклоны, придворные и фрейлины рассеялись, как листья под порывом ветра. Когда дверь закрылась и они остались одни, Сесил не подошёл к ней.

   – Что вы там стоите? В чём дело? Господи, человече, вы что, онемели?

   – Как бы я этого хотел, ваше величество, – ответил он. – Я хотел бы онеметь, оглохнуть и ослепнуть, а ещё лучше – не дожить до этого дня.

Елизавета подошла к нему вплотную. Она была бледна как смерть, глаза сверкали, тонкие губы сжались в ниточку.

   – Я спросила вас, что произошло, и не намерена повторять!

   – Леди Дадли убита, – ответил он.

У неё вырвалось такое многоэтажное ругательство, что Сесил вздрогнул.

   – Убита? О чём это вы... вы уверены?

   – Совершенно. Мне это только что сообщил мой курьер. Её нашли под какой-то лестницей со сломанной шеей. Я пришёл рассказать вам об этом, прежде чем эта весть облетит весь мир.

   – Кто это сделал?

Она не отвернулась; мертвенно-бледное лицо не выражало ни вины, ни неловкости; казалось, оно изваяно из камня. Её бездонные глаза, матово-чёрные несмотря на свой блеск, смотрели в его глаза не мигая. Впрочем, она превосходно владеет собой; узнать, какие чувства она испытывает, невозможно, если только она сама этого не пожелает. Даже если бы она убила Эми Дадли своими руками, она смотрела бы на него так же бесстрастно.

Не получив ответа, Елизавета медленно проговорила:

   – Её убил Роберт?

   – Вам, госпожа, лучше знать.

   – Вы намекаете, – её голос резал, как лезвие кинжала, – что я была осведомлена о смерти этой женщины? Это я вижу на вашем лице, Сесил?

На него внезапно нахлынуло отвращение к ней и себе самому, и он отвернулся: гнев уже переходил в отчаяние.

   – Что вы сами видите в вашем сердце, госпожа? Что увидит в происшедшем мир? Вот что важно! Леди Дадли мертва, и ясно: это не что иное, как подлое убийство. Что вы намерены предпринять – выйти замуж за Роберта Дадли? Все пророчили в один голос: едва он получит свободу, вы поступите именно так.

   – Вы, должно быть, сошли с ума, если смеете говорить мне такое. Я не намерена вас слушать, и скажите спасибо, что ваша дерзость не будет поставлена вам в вину. Можете идти, Сесил!

   – Нет, ваше величество, я не могу уйти, пока вы не скажете, как намерены поступить. Сейчас мне нельзя приказывать удалиться, как простому подданному; я не позволю вам погубить себя, страну и ваших друзей, не сказав вам, что вы делаете. Поклянитесь перед Господом, создавшим всех нас, что вы не ведали о том, что это должно произойти!

   – Бог свидетель, я ничего об этом не знала. Клянусь вам саном королевы этого государства, сбрасывать соперниц с лестницы не в моих правилах. Если бы я захотела избавиться от Эми Дадли, у меня для этого есть отличный палач. В случае необходимости я бы прибегла к его услугам, только и всего. Довольны ли вы и верите ли мне?

   – Я вам верю и прошу меня простить.

Со вздохом облегчения Сесил опустился перед нею на колени. Он понимал: она не могла так подло и трусливо убить беззащитного противника. Ему бы следовало быть умнее: Дадли при всём своём фанфаронстве вполне способен вести себя как карманный воришка, потому что он, в сущности, и есть карманный воришка. Врождённое благородное мужество Елизаветы совершенно чуждо жалости, но она не способна совершить серьёзное преступление таким гнусным способом.

Человеческая жизнь и страдания мало что для неё значат – это ему было хорошо известно; однако её можно считать невиновной в убийстве Эми; это явно не её стиль.

   – Откуда вы это узнали? – спросила она, возвращая его к действительности. – Вы уверены, что это не несчастный случай?

   – Даже если это и так, – ответил Сесил, – всё равно все скажут, что к ней подослал убийцу Дадли. Нет, госпожа, это не несчастный случай; того, что рассказал мне курьер, достаточно, чтобы в этом увериться. Лестница недостаточно крута. Скорее всего, кто-то перебросил Эми через перила; только в этом случае она бы погибла.

   – Как он мог так поступить? – пробормотала Елизавета, обращаясь скорее к самой себе, чем к своему секретарю. – Как он мог быть таким невероятным глупцом, что убил её?..

   – Мне нет до него никакого дела, – грубо ответил Сесил. – Я думаю лишь о вас и о том положении, в котором вы оказались. Если Дадли её убил, и это будет доказано... вы знаете, что нужно будет сделать.

   – Знаю. – Она стояла к нему спиной; ему были видны её руки, которые теребили свисавший с её рукава шёлковый шарф. Она дёргала и перекручивала его, пытаясь разорвать прочную ткань.

   – Я знаю, что нужно будет сделать. И я это сделаю. Пришлите его ко мне, Сесил. Устройте так, чтобы все узнали, что я требую его к себе.

Оставшись одна, Елизавета яростно рванула за концы шарфа, и он треснул точно посередине. Её била нервная дрожь – от гнева и страха, который обуял её теперь, когда она сумела полностью оправдаться перед Сесилом и он ушёл. Она влюбилась... немножко... а может быть, и всерьёз. Она отдалась мужчине – не до конца, но вышла далеко за рамки общепринятого. И вот что из этого получилось. Убийство... И причиной этому всему её предполагаемый любовник, который принял её чувства настолько всерьёз, что в угоду своим амбициям или плотским желаниям убил собственную жену... И в эту минуту, когда ей открылась ужасающая истина, она поняла: мотивом Роберта Дадли были именно амбиции. Это он убил Эми; Елизавета была в этом уверена, как если бы видела это убийство своими глазами. Но убил он её, чтобы стать королём Англии. Не из любви, не из похоти или других соображений. У него красивое тело, красноречивый язык и завораживающее обаяние, но у него нет сердца.

   – И ума тоже! – внезапно проговорила она вслух.

Он начисто лишён ума, если совершил подобное и думал, что победит, что она позволит ему дотронуться до себя запятнанными кровью руками после того, как он заставил её рисковать и троном, и собственной жизнью, создав этот ненужный скандал.

Она вызвала звонком фрейлин и поспешила в гардеробную. Явившись на зов королевы, Роберт Дадли обнаружил, что она стоит посередине приёмного зала одетая с головы до ног в чёрное.

Когда Сесил самолично вызвал его на аудиенцию к Елизавете, он, окружённый толпой зрителей, практиковался в стрельбе из лука на стрельбище позади замка. Дадли шёл в королевские покои, насвистывая и помахивая снятым камзолом, как человек, совесть которого чиста, как у младенца. Он знал, что скандала не избежать, и ожидал, что Елизавета устроит ему сцену. Поскольку доверенный слуга Блаунт уже сообщил ему о смерти Эми, он потратил несколько часов, обдумывая, как следует себя вести перед королевой, и репетируя встречу с ней.

Он ожидал неприятностей, но оказался не готов к той встрече, которую оказала ему женщина, бывшая, как он считал, от него без ума, когда он вошёл и преклонил колени, чтобы поцеловать ей руку.

Она не дала ему руки; на искажённом яростью лице застыли пылающие чёрные глаза. Внезапно она показалась ему некрасивой и едва ли не старухой. Взглянув на это лицо, он понял: если Елизавету Тюдор довести до крайности, она способна на всё. И впервые в жизни он ощутил где-то под ложечкой недомогание, которое весьма походило на страх.

   – Что ты наделал, немыслимый глупец?

   – Наделал? Госпожа, я являюсь сюда на твой зов, а ты чуть не плюёшь мне в лицо...

   – Мне на тебя слюны жалко... – Её голос был хриплым и таким же безобразным, как её лицо. – Ты знаешь, почему ты здесь. Не вздумай лгать. Ваша жена мертва, милорд!

   – Знаю, – холодно ответил он. – Я услышал об этом рано утром и послал Блаунта разузнать, что случилось; кажется, с ней произошло какое-то несчастье. Ты думала, я должен горевать? Я не лицемер и не думаю, что тебе доставит удовольствие видеть, как я проливаю слёзы из-за другой женщины.

К его удивлению, она сделала презрительный жест и отвернулась.

   – Господи, да ты так же самовлюблён, как и глуп, если только это вообще возможно. Ты совершаешь это преступление, в котором оказываюсь замешана я, и после этого имеешь наглость говорить со мной о ревности и других женщинах? Неужели ты думаешь, меня заботят сейчас такие пустяки? Неужели я, по-твоему, такая же коварная и пошлая дура, как ты?

Дадли сжал губы.

Он понимал, что она устроит ему сцену, но подобного не ожидал; не было ни слёз, ни расспросов, ничего, кроме гнева и презрения.

   – Какое преступление, госпожа... о чём ты?

В ответ Елизавета усмехнулась:

   – Не отнимай понапрасну время у меня и у себя. Ты убил свою жену. Не спорь и не смей отрицать. Ты её убил. Поймите же, милорд Дадли, ваша жизнь, её жизнь и жизни ещё пятидесяти таких же, как вы с ней, не стоят ломаного гроша. Важно то, что возникший скандал затрагивает меня, понятно? Все скажут, что я была твоей сообщницей, и я легко могу лишиться трона, если в мою виновность поверят – вот в чём твоё преступление! И клянусь Всевышним, я постараюсь, чтобы ты его искупил сполна.

Он безнадёжно проигрывал ; он проиграл ещё до того, как успел раскрыть рот. Его обвинила, судила и вынесла ему приговор та самая женщина, из-за которой он совершил преступление. Женщина, которая велела ему возвращаться к ней, когда он будет свободен, которая манила его самым блестящим браком в Европе, теперь проклинала его и угрожала ему за то, что он довёл её намёки до логического завершения.

   – А даже если я и сделал это, – сказал он, – что с того? Я люблю тебя; похоже, я тебя любил больше, чем ты меня. Она не хотела меня отпускать и поклялась, что будет держать меня возле себя всю жизнь. Раньше я тебе об этом не говорил; она сказала, что ты отняла меня у неё, но пока она жива, я смогу быть тебе только любовником, и не более. Вот что она мне ответила, когда я приехал к ней в Кумнор!

   – А ты в ответ нанял кого-то сбросить её с лестницы, – заметила Елизавета.

   – Я ни в чём не признался! – возразил он. – Но если бы я это и сделал, ты первая должна была бы меня поддержать. Потому что это было совершено ради тебя!

Она отошла и села в кресло с высокой спинкой у камина. Он остался стоять там, где стоял, с его красивого лица постепенно начали сходить красные пятна гнева. Через анфиладу комнат откуда-то доносились звуки лютни; кто-то наигрывал старинную любовную песню. Всё это – зал, пятна солнечного света, льющегося из окон, на полу, наконец, расслабленно сидящая в кресле женщина, которая смотрит на него как на незнакомца, – всё это казалось чем-то нереальным. Более нереальным, чем внезапно мелькнувшая в его воображении картина: Форстер оглушает Эми ударом по голове и затем перекидывает её бесчувственное тело через перила...

Он закрыл глаза ладонями, чтобы не видеть этого.

   – Что это с тобой, Роберт, – никак, совесть заговорила? – услышал он насмешливый голос Елизаветы. – Ты играл. Твоя ставка была высока, но ты проиграл.

   – Что я проиграл, госпожа?

   – Ты убил её понапрасну, бедный мой Роберт. Я теперь никогда не смогу выйти за тебя замуж. Я не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела. Даже если тебя оправдают, ты навсегда будешь запятнан кровью. Полагаю, это для тебя куда более суровая кара, нежели любая, полагающаяся по закону. Не приближайся ко мне!

Он широко открыл глаза, а его руки, вытянутые, чтобы обнять её, безвольно упали вниз.

   – По какому закону... о чём ты?

   – По моему закону, – ответила Елизавета. – По закону, который требует, чтобы преступление, именуемое убийством, было наказано. Я искренне надеюсь, Роберт, что доказательств твоей вины не будет найдено. В противном случае я, ни минуты не колеблясь, отправлю тебя на эшафот. До окончания расследования ты заключаешься под домашний арест и должен пребывать в своём доме в Ричмонде. Если ты посмеешь его покинуть или выкажешь мне неповиновение, тебя ждёт Тауэр.

В эту минуту он охотно ударил бы её, как ударил до этого Эми, но его рука даже не сжалась в кулак. Если бы она сейчас плюнула ему в лицо, он бы даже не посмел утереться. В эту минуту Роберт Дадли получил самый главный урок в своей жизни: он понял, что Елизавета не такова, как другие женщины. Как бы они ни проводили время наедине, она не допускала по отношению к себе никаких вольностей, кроме тех, что решила допустить сама. Любой забывший это был бы уничтожен без сожаления; более того, нужно быть безумцем, чтобы пытаться совершить нечто подобное. Если Тюдоры чем-то и знамениты[8]8
  Если Тюдоры чем-то и знамениты... – Тюдоры – королевская династия в Англии в 1485 – 1603 гг. Представители: Генрих VII, Генрих VIII, Эдуард VI, Мария I, Елизавета I.


[Закрыть], подумалось ему вдруг, так это той лёгкостью, с которой они бросают друзей и возлюбленных.

Он поклонился и вышел из комнаты.

Через неделю после смерти Эми Дадли в Абингдоне началось расследование. Роберт послал в Кумнор своего доверенного слугу и родственника Блаунта следить за его ходом, и тот сообщил ему, как Эми провела последнее утро своей жизни. Её служанка и компаньонки Одингселл, Оуэн и миссис Форстер рассказали одно и то же: в то утро их обычно кроткая госпожа выглядела какой-то рассеянной. Она приказала им отправиться в Абингдон на ярмарку и оставить её одну в доме. Когда миссис Одингселл попыталась возражать, Эми принялась яростно настаивать на своём; по её приказанию они оставили её одну в Кумноре, а вернувшись, обнаружили уже мёртвой. Такова была история, которую узнал Блаунт, и он постарался, чтобы её раструбили по всему графству и чтобы присяжным заранее было известно: леди Дадли в то утро заставила свою челядь оставить себя одну и казалось, что она не в себе.

Никто не мог объяснить, почему она так себя вела; вернее, объяснение было только одно, хотя и зловещее – Эми намеревалась покончить с собой. Было и другое объяснение, но его знали только Роберт и его казначей. Форстер сказал Эми, что Роберт хочет вернуться для того, чтобы обсудить условия примирения, однако из-за ревности королевы этот приезд должен остаться в тайне. Если Эми не отошлёт всех куда-нибудь из дома, он не приедет. Пока она ждала мужа, Форстер устроил ей в пустом доме западню. Однако о том, как обстояло дело в действительности, так никто и не узнал. Форстеру удалось остаться в тени, между тем как женщины спорили, пререкались и обвиняли друг друга, а Блаунт изо всех сил раздувал счастливо подвернувшийся слух о самоубийстве. Дадли из Ричмонда написал ему письмо, требуя докопаться до самой сути, будучи уверен, что Форстер его не выдаст. Это был ловкий ход; казалось, Дадли старается найти убийцу усерднее, чем государственное правосудие. Но в те дни он метался по своим покоям в Ричмонде, как зверь по клетке; он не мог отправиться к Елизавете, которой нисколько не доверял, а поехать в Кумнор, чтобы вмешаться в ход расследования самому или хотя бы увидеться с Форстером, ему было запрещено. Оставалось довериться другим и ждать. А если бы его доверенные лица подвели его: если бы Форстер упустил что-либо из виду или Блаунт ошибся, Елизавета принесла бы его в жертву на алтарь своей репутации. Он не сомневался в этом, и это понимание его ужасало. Часто он проклинал её, часто проводил целые часы, вспоминая её полуобещания, её поцелуи, внезапные вспышки чувственности, милости, которые она ему оказывала и дразнила ими его самых ярых противников и завистников. Но стоило ей увидеть, что на карту поставлены её собственные интересы, – и она набросилась на него как лютая тигрица. Она ласкала его лицо и гладила его волосы, а потом заявила, что снимет ему голову с плеч. И это были не пустые слова. Она думала, что он убил Эми, но это её не шокировало; это многое говорило о её характере. Если он лишится жизни, то лишь из-за того, что в его преступлении косвенно оказалась замешана королева.