Текст книги "Елизавета I"

Автор книги: Эвелин Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

   – Он погубит и Шотландию, и королеву! – яростно вскричал Муррей.

   – Не мните себя их спасителем. – Устремлённые на него глаза Елизаветы сверкнули. – Вы нарушили присягу на верность своему государю. Вы ослушались данного мною приказа и имели наглость сюда явиться. Предупреждаю вас, милорд, ещё немного – и из изгнанника вы превратитесь в узника. А теперь, господа, будьте любезны нас оставить: я хотела бы подробнее расспросить лорда Муррея о мятеже в Шотландии и той роли, которую он в нём играл.

Муррей встал; он смотрел, как французский посол поцеловал Елизавете руку и с презрительным видом прошёл мимо него; члены английского государственного совета поклонились ей, включая того, кого она назвала Сесилом и кто велел ему преклонить перед ней колени.

Наконец они остались одни, и тогда Елизавета повернулась к нему:

   – Отлично, милорд! Вы вынесли эту взбучку как подобает мужчине. Сожалею, что мне пришлось обойтись с вами подобным образом, но по-моему, на французского посла это произвело надлежащее впечатление. Мы должны быть уверены, что наш союз для всех тайна.

   – Он остаётся едва ли не полной тайной и для нас, – мрачно заметил Муррей. – Мы ждали обещанных вами войск и денег, но не получили ничего. Мы бежим под вашу защиту, а вы избегаете встречи. Что мне передать тем, кто послал меня, ваше величество?

   – Передайте, что им следовало бы послать кого-нибудь с лучшими манерами. Следите за своей речью, друг мой; я вам не королева Мария! Что же касается моих обещаний, объяснения следует давать вам. Это вы затеяли этот бунт, и вы его провалили. Стоило моей кузине вывести против вас горсточку солдат, и вы побежали как зайцы – и после этого вы хотите, чтобы я и дальше бросала деньги на ветер? Скажите вашим друзьям следующее: лучшее, что вы можете сделать, – это помириться с моей кузиной и попытаться другими средствами добиться того, чего вам не удалось добиться на поле боя. Я заступлюсь за вас; но если после возвращения в Шотландию с вашего языка слетит хоть одно слово о наших связях, я скажу королеве Марии, что лучший способ убить длинную змею – это отрубить ей голову. Прощайте, лорд Муррей. Благодарите Бога, что ваша госпожа – она, а не я. Может быть, вам удастся уговорить её простить вас.

Она повернулась к нему спиной и удалилась в свои покои прежде, чем он успел что-либо ответить. На выходе из зала для аудиенций к Муррею подошёл паж.

   – Сэр Вильям Сесил послал меня проводить вас к вашим лошадям, милорд.

Не говоря ни слова, Муррей последовал за ним. Он оказался в маленьком дворике и хотел было заявить, что вошёл в Гринвич другим путём, когда паж указал ему на двух джентльменов, сидевших верхом; один из них держал под уздцы великолепного гнедого мерина.

– Сэр Вильям просит вас принять этого коня; ваш совсем загнан, и вы не сможете проделать на нём обратный путь. Эти джентльмены – слуги королевы, которые будут охранять вас в дороге, милорд.

Муррей кивнул, оценивая своим практическим умом отличного коня и сбрую, которая была ему под стать. Это был первый признак того, что могущественный секретарь Елизаветы – его друг.

Лестер по-прежнему был удалён от двора; через некоторое время он переехал в свой роскошный дом в Уонстеде и ему было вовсе не так скучно и одиноко, как хотелось бы думать Елизавете. К нему ездило много гостей, поскольку никто не верил, что королева позволит их ссоре затянуться, и нужно было воспользоваться представившейся возможностью снискать расположение графа в расчёте на то, что рано или поздно к нему вернётся его прежнее могущество. Он охотился, устраивал приёмы и не переставая жаловался, что разлука с королевой дурно влияет на его здоровье в надежде, что она услышит об этом и смилостивится. Хотя в нём жила обида, внешне он ничем не выказывал своего истинного отношения к тому, как с ним обошлись, и к своему нынешнему униженному положению. С его губ не слетело ни одного слова упрёка или жалобы, хотя в душе его терзали гнев и тревога. Елизавета не делала ни единого шага к примирению, не подавала ни единого знака, который бы говорил о её намерениях простить и вернуть его. Чем больше проходило времени, тем сильнее это действовало ему на нервы и в нём росло чувство обиды. До него доходили вести, что она веселится в окружении мужчин, которые мечтают занять его место, а также что она вспоминает о нём, чрезвычайно редко, причём всегда с презрением. У него не было способа отомстить, и до этой минуты и в голову не приходило обзавестись любовницей. И в Уонстеде, и в других местах у него всегда имелась возможность удовлетворять свои плотские потребности без риска быть разоблачённым; среди его челяди были женщины, время от времени оказывавшие ему эту услугу, за которую с ними расплачивался его дворецкий, однако за последние шесть лет он ни разу не делил ложе с женщиной, которая была бы ему ровней.

Тем осенним утром он едва мог поверить, что женщина, лежащая рядом с ним в постели, в самом деле состоит из плоти и крови. В полумраке она казалась еда ли. не пародией на ту, другую женщину, которая дала ему так много, а затем беспощадно отобрала: рыжие волосы, чёрные глаза, такой же низкий голос, только более мягкий и ласковый, не такой властный; да и лицо у неё было другое. Это было круглое лицо с гладкой кожей и милым носиком вместо надменного орлиного клюва, лицо чувственное и женственное. Он был с ней хорошо знаком – настолько хорошо, что был удивлён, когда она первая начала с ним заигрывать. В прошлом при дворе он много раз беседовал с Летицией, графиней Эссекс, и считал её привлекательной женщиной, которая, скорее всего, заслуженно пользуется репутацией ветреницы. Когда среди его многочисленных визитёров оказалась и она, он был этому рад; когда она приняла его приглашение остаться с ним поужинать, это не возбудило у него подозрений. Но когда она внезапно обняла его и предложила утешить за бессердечие Елизаветы, он ответил на это согласием, прежде чем успел сообразить, что же он, собственно, делает. Она была очаровательна, было невозможно устоять перед её напором, не показавшись неучтивым, и вот теперь он – любовник леди Эссекс.

Она перевернулась на живот и улыбнулась ему; это была странная улыбка – ленивая, как у сытой кошки.

   – О чём ты думаешь, Роберт?

   – Я думал о том, что с нами будет, когда об этом узнает королева.

   – А с какой стати она должна узнать? – ответила вопросом на вопрос Летиция. – Об этом вообще никто не узнает. Этой ночью мы были осторожны, и мы можем соблюдать такую же осторожность и дальше.

   – И дальше? – Лестер приподнялся на локте. – Господи, неужели ты её не боишься?

   – Я вся дрожу – но только если она что-то о нас узнает. Кстати, мой муж также будет не в восторге. И тем не менее я намерена продолжать в том же духе и дальше, милый мой трусишка Роберт. Я уже давно была от тебя просто без ума. Вчера мне впервые представилась возможность приблизиться к тебе так, чтобы за каждым твоим шагом не следил хозяйский глаз её величества, и я использовала эту возможность как нельзя лучше. Полагаю, ты того же мнения. – Она провела пальцем по его щеке, и в полумраке он увидел, как сияют её глаза.

   – Не думаю, что ты меня прогонишь, – продолжала она. – По-моему, ты в достаточной степени мужчина, чтобы наслаждаться жизнью, не вздрагивая при звуке имени женщины, которая не согласна оказать тебе ту же маленькую услугу, будь то на законном основании или нет.

   – Откуда у тебя такая уверенность? – спросил он, удивляясь, почему даже не пытается остановить её руку, которая тихонько поглаживала его по лицу и шее. Он не любил её; Елизавета слишком занимала всё его существо, чтобы ощущать какие-то нежные чувства к другой женщине, и всё же он был отнюдь не евнухом, а Летиция – не какая-нибудь наёмная утешительница. Она опытна в постельных делах, можно сказать, что в этом у неё настоящий талант.

   – Откуда тебе известно, что даёт мне королева, а в чём отказывает? – задал он вопрос.

В ответ Летиция расхохоталась:

   – Боже мой, до чего же тщеславны мужчины! Мысль о том, что она твоя любовница, не приходила мне в голову даже тогда, когда все сплетничали о вас и возмущались её поведением. Я просто не могла себе представить Елизавету Тюдор в таком виде. А теперь я точно знаю, что была права. Увы, милорд, вы совсем забыли, как это делается. Пройдёт немного времени – и вы будете мне премного благодарны за то, что я вас пригрела.

Она наклонилась и поцеловала его в губы. Ему следовало бы её остановить, но он, хоть и не сразу, ответил на её поцелуй. Потом он уснул, а она незаметно прокралась назад в свою комнату.

Утром Летиция вместе с другими гостями вернулась в Лондон. Но перед этим они с Лестером договорились, что через три дня она снова приедет в Уонстед под предлогом визита к кузине, жившей неподалёку.

Тем же вечером Лестер написал королеве длинное покаянное письмо. Впервые с тех пор, как они поссорились, он обратился к ней лично; ему было понятно, что он совершил нечто такое, что она никогда ему не простит, и поэтому счёл возможным унизиться перед ней, поскольку он причинил ей боль и намеревался поступать так и впредь. Он снова впал в глубокое заблуждение, думая, будто любовь Елизаветы, её щедрость, доверие к нему и знаки расположения, которые он получал без счета, означали, что когда-нибудь она проснётся с ним в одной постели, как обычная женщина. Сейчас, по зрелом размышлении, он признал: даже если бы он не избавился от Эми, в самой Елизавете было нечто ставившее её вое сферы светских отношений, а также выше тех нормальных женских потребностей, которые, казалось бы, не чужды даже королевам. Он понял наконец, что она сама выбрала своё странное одиночество, и причиной тому обстоятельства её жизни и её характер. Она просто не может ничего ни с кем делить, тем более – кому-то подчиняться. Она всегда жила в одиночестве; даже в детстве она расточала заверения в своих чувствах мачехам и сестре Марии, хотя на самом деле никого из них не любила. Он ясно вспомнил её девочкой, которая соглашалась поиграть с любым, кто её просил, но никогда не отдавалась игре по-настоящему. Он был тогда тем, с кем она была ближе всех. Они играли вдвоём и боролись, как два диких зверька, и его отношения с десятилетней принцессой уже тогда были ближе, чем у кого-либо другого. Когда они повзрослели, он снова с нею сблизился, и всё же совсем близко она его к себе не подпустила. Если бы она не стала королевой Англии, её бы наверняка не было в живых. Среднего пути для Елизаветы Тюдор быть не могло. Теперь он знал, что она никогда не возьмёт никого в мужья; однако его ошибка вполне простительна, и его попытки достичь этого вовсе не были такими самонадеянными, как ей это представлялось. Да, она – странный человек, странный и непредсказуемый, и поэтому нужно раз и навсегда осознать, что она не такая, как другие женщины, и не думать, будто она способна мыслить и чувствовать подобно грешной человеческой плоти вроде Летиции Эссекс.

Теперь Лестеру было не обидно писать ей это письмо, где он каялся в своих прегрешениях и просил позволения вернуться. Неожиданно ему удалось смириться со своим будущим и впервые за много лет ясно понять, что его ожидает. Он будет и дальше жить для Елизаветы, получая от неё земные блага и давая взамен только то, что она требует. До тех пор, пока он будет плясать под её дудку, он будет могущественным царедворцем, все будут его почитать и ему ничто не будет грозить. И он уже понял, что в его жизни должна быть и другая сторона, где будут другие женщины, вроде графини Эссекс.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как и предполагали все, включая Сесила, в конце концов Лестер и королева помирились. Елизавета выглядела настолько несчастной и с ней было так трудно работать, что её министры сами были вынуждены заступиться за Лестера. Прочитав его подобострастное письмо, она смягчилась и всё-таки, желая потешить своё самолюбие, оттягивала момент прощения, пока он не притворился больным и не стал молить королеву вернуть ему свою милость хотя бы перед смертью. Даже если Елизавета и понимала, что это обман, она не подала виду не только другим, но и себе и бросилась в Уонстед на помощь безутешному горемыке. Она нашла его сидящим в комнате в ночной рубашке, а личный врач упрашивал его что-нибудь съесть. Врачу и камердинеру было приказано удалиться. Никто не посмел улыбнуться, когда час спустя Лестер вышел из комнаты одетый и в отличном настроении и отправился с королевой кататься верхом в уонстедском парке.

Вернувшись к своим обязанностям при дворе, он был удивлён и даже потрясён, обнаружив, что за время его отсутствия в круг наиболее доверенных приближённых королевы проник некий молодой красавец и успел так прочно обосноваться, что Лестеру не удалось его вытеснить. Сэр Томас Хенидж был на несколько лет моложе Елизаветы, он был остроумен и любезен. В карты он играл хорошо, но не слишком, так что королева всегда выигрывала; кроме того, он был изящным танцором и искусным музыкантом. Этими искусствами он владел настолько хорошо, что вполне мог бы потягаться с самим Лестером; его присутствие на вечерних приёмах и охоте давало Лестеру возможность тайком юркнуть в постель к Летиции Эссекс всякий раз, когда ему удавалось ускользнуть от бдительного ока королевы. При этом он оправдывал свою неверность её заигрываниями с Хениджем. Он не знал, насколько далеко зашла их словесная любовная игра; мучимый ревностью, Лестер размышлял, существуют ли между королевой и его соперником те же интимные отношения, которые некогда составляли его исключительную прерогативу и после его возвращения не возобновились. Он ненавидел Хениджа и возненавидел Летицию, когда та принялась мучить его сплетнями о Елизавете и её новом фаворите. Его ссора с любовницей была такой же бурной, как и с королевой, но он вернулся к ней, потому что ещё ни одна женщина не давала ему таких лестных доказательств его мужского обаяния, а поскольку Елизавета продолжала демонстрировать свою холодность, такие доказательства требовались ему всё больше. Они с королевой примирились, но это был беспокойный мир, отравленный подозрениями, причём не только с его стороны, как он считал. Елизавета была с ним вспыльчива и раздражительна, она взрывалась, если он начинал проявлять хоть малейшие признаки самостоятельности, она была с ним нежна лишь до установленных ею самой пределов, а далее становилась холодной как лёд. Он чувствовал, что над его головой собирается ещё более страшная буря, чем та, которую он пережил, и понимал, что не в силах её предотвратить. Эта буря уже была готова разразиться, когда Елизавета решила навестить сестру Лестера Мэри Сидней. Она по-прежнему жила при дворе, но не занимала никакой официальной должности, так как, выхаживая свою госпожу, заразилась от неё оспой и, переболев, оказалась страшно обезображена.

Входя в комнату леди Сидней, Елизавета чувствовала себя совсем разбитой. Она ощутила внезапное желание отыскать кого-нибудь, кто наверняка встанет на защиту Роберта, кого-то, кому она может излить свою горечь и подозрения, будучи уверена, что его суждения будут почти беспристрастны, так как Мэри любит своего брата, но любит и свою королеву настолько, что следы этой любви навсегда останутся на её злополучном лице. И сейчас Елизавете было больно видеть, что болезнь сделала с красотой её фрейлины, уродство которой ещё больше подчёркивали большие, лучистые карие глаза.

   – Бедная моя Мэри... тебе не следует всё время сидеть взаперти; когда ещё кататься верхом, как не в такой чудесный солнечный день! Я немного побуду с тобой здесь, а потом приказываю тебе пойти и подышать воздухом.

Леди Сидней улыбнулась:

   – Мне и здесь хорошо, ваше величество, тем более что вы всегда находите время зайти ко мне со словами утешения. Да благословит вас Бог за вашу доброту. Даже мой собственный муж слишком занят, чтобы смотреть на моё нынешнее лицо больше часа, и я его за это не виню.

   – А я виню! – отрезала Елизавета и мысленно сделала заметку: нужно напомнить сэру Генри Сиднею, чтобы он не оставлял вниманием свою жену, если ему дорого его место при дворе. – Впрочем, сегодня я пришла к тебе за утешением, – добавила она, садясь в пододвинутое Мэри кресло.

   – Вашему величеству никогда не может потребоваться моё утешение, – мягко ответила леди Сидней. – Но вам известно: если бы понадобилось, я бы охотно пожертвовала ради вас своей жизнью.

   – Ты пожертвовала своей красотой, – медленно проговорила Елизавета. – Это для женщины гораздо ценнее жизни. Я в тебе очень нуждаюсь. Мне хотелось бы, чтобы ты ответила мне на один вопрос чистую правду, ничего не боясь. Ответишь?

   – Спрашивайте, госпожа.

Королева повернулась и взглянула на леди Сидней:

   – Изменяет ли мне Роберт с леди Эссекс?

Мэри Сидней ответила не сразу:

   – Почему вы меня об этом спрашиваете, госпожа?

   – Потому что ты единственная, о ком я твёрдо знаю: ты не ответишь «да» из ненависти к Роберту и «нет» из страха передо мной. Изменяет ли он мне?

   – Да, – негромко ответила леди Сидней. – Да, полагаю, что изменяет.

   – Так я и знала! – Елизавета вскочила и, сжав кулаки, вышла на середину комнаты. – А теперь я хочу задать тебе ещё один вопрос... нет, пожалуй, два. Почему он так поступил и, во имя Христа, как мне теперь поступить с ним?

   – Он так поступил, – ответила сестра Роберта, – потому, что вы дали ему для этого слишком благоприятные возможности. Роберт очень горд, госпожа, а когда дело касается вас – в особенности. Он всегда думал, что вы выйдете за него замуж; он часто говорил это и мне, а я в ответ просила его не быть дураком, но он меня не слушал. Он твердил, что вы его любите и когда-нибудь решитесь на брак с ним. Теперь он знает, что этому не бывать, так что, полагаю, он пал жертвой Летиции в минуту слабости и считает себя вправе изменять вам потому, что вы обманули его надежды. Я его не извиняю – видит Бог, я не одобряю неверности; а между тем одному Богу известно, сколько любовниц перебывало в постели у Генри с тех пор, как я заразилась оспой. Но вы спросили меня почему, и я сказала вам, что думаю, – сказала искренне, госпожа, а не для того, чтобы выгородить Роберта.

   – И что же мне делать? – спросила Елизавета. – Можешь ли ты сказать мне и это?

   – Нет. – Леди Сидней покачала головой. – Я могу сравнивать вас лишь с собой, госпожа, а это было бы просто смешно. Я знаю, какой несчастной стала бы я без Генри, хотя сейчас я вижу его совсем редко. Поэтому я выбрала меньшее из двух зол и принимаю его таким, каков он есть. То, что предпримете вы, госпожа, зависит от того, что значит для вас Роберт. И возможно ли для такого человека, как вы, госпожа, быть снисходительной, как обычная женщина, и смотреть, как я, на всё сквозь пальцы.

   – Что значит для меня Роберт? – медленно повторила Елизавета. – Если бы я могла на это ответить, я бы знала очень многое... Когда он был в Уонстеде, я была такая несчастная. У меня был Том Хенидж и ещё дюжина других, а моя жизнь была так заполнена работой, что не было времени даже выспаться как следует, но мне было тоскливо и одиноко. Когда мы ссоримся, я готова вырвать ему глаза, а ссоримся мы только тогда, когда он пытается на мне жениться или заставить меня сделать ещё что-нибудь, что, как мне точно известно, сделать нельзя, потому что это навлечёт на нас обоих беду. Он честолюбивый человек, твой брат. Если бы он имел основания претендовать на мою корону, я бы не дала за свою жизнь и фартинга.

   – Таков же был и наш отец, – сказала Мэри Сидней. – Он добивался власти так же, как некоторые добиваются женской любви; иногда мне кажется, это влечение сильнее. Роберт именно таков, как вы говорите, и даже больше; я его отлично знаю, и он весь в отца. И тот и другой при желании своим обаянием могли вскружить голову кому угодно, а между тем в угоду своим амбициям они бы не пощадили даже кровную родню. Другой мой брат, Гилдфорд, женился на королеве Англии, и ему отрубили голову за час до её казни. Кстати, я напоминала Роберту о его судьбе. Но Роберт никогда не будет для вас опасен, госпожа, – просто вы слишком сильны и умны для того, чтобы ему это позволить. Вы можете и дальше держать при себе Роберта и других ему подобных, это известно и вам, и ему. Он знает, что он вам не пара, и, может быть, это ещё одна причина того, почему ему нравится смотреть на себя глазами глупенькой потаскушки леди Эссекс.

   – Итак, ты мне советуешь смотреть на всё сквозь пальцы, – сказала наконец Елизавета.

   – Я вам советую действовать так, как вы сочтёте нужным, госпожа. Если без Роберта вы не можете быть счастливы, держите его при себе. В конце концов, мало кто из женщин любит святых и желает их. Если вы можете от него отказаться и не сожалеть об этом, так и сделайте. Только дайте мне слово, что не скажете ему о том, что говорили со мной на эту тему. Думаю, если бы он знал, как я ответила на первый заданный вами вопрос, он бы меня убил.

   – Он никогда об этом не узнает, – сказала Елизавета. – И боюсь, он никогда не будет знать, чем тебе обязан. Если бы я с тобой не поговорила, думаю, в конце концов я бы отправила его в Тауэр. А теперь я буду... смотреть на всё сквозь пальцы.

Сделав несколько быстрых шагов, королева подошла к леди Сидней и, положив ей руку на плечо, поцеловала в изъеденную оспой щёку.

   – Теперь я дважды в долгу перед тобой, милая моя Сидней. Благодарю тебя от всего сердца.

* * *

   – С вашей стороны, сэр Вильям, было очень любезно снабдить меня таким замечательным конём.

Сесил, сидевший напротив лорда Джеймса, пожал плечами; они находились в покоях Сесила во дворце Нонсач, бывшего любимой загородной резиденцией Генриха VIII до того, как он приобрёл Хэмптонкорт. Елизавета обычно жила здесь ранней весной.

   – Это всего лишь небольшой подарок, лорд Муррей; я не Бог весть какой наездник, но в лошадях разбираюсь.

   – Как, полагаю, и во всём, чем вы занимаетесь, – медленно проговорил Муррей.

Уже десять минут он внимательно рассматривал Сесила, но не смог добавить к своему мнению о нём ничего нового по сравнению с тем, которое составил при первой встрече с ним в аудиенц-зале королевы: спокойный и осмотрительный человек, одетый так же скромно, как сам лорд Муррей, но при этом твёрдый как сталь и, вероятно, беспощадный, если встать у него на пути.

   – Я делаю всё, что в моих силах, – любезным тоном ответил Сесил. – Я, милорд, служу взыскательной госпоже, которая не щадит ни себя, ни своих слуг. Она ожидает от нас умелой и результативной работы; я стараюсь оправдывать её ожидания хотя бы в том, что касается лично меня.

   – Ей очень посчастливилось, – мрачно проговорил Муррей.

Благодаря французскому послу рассказ о том, какой приём оказала ему английская королева, облетел всю Европу. Муррей не мог простить ей этого умышленного унижения, но ещё больше он её возненавидел за язвительные выпады, сделанные против него наедине. Муррей ненавидел Елизавету, но ещё более ненавистно ему было его положение изгнанника в этой стране, жизнь среди этого народа, к которому он питал всё большую неприязнь. Ему внушал отвращение английский климат, многословие и упадок нравов, которые были заметны повсюду, среди всех слоёв общества; в религиозных догматах здесь царила такая чересполосица, что они были иными едва ли не в каждом приходе; средний класс был чересчур влиятелен, а аристократия привержена материальным благам и настолько изнежена своей суетной и самовлюблённой королевой, что он мог бы поклясться, что мужчин в английском высшем обществе трудно отличить от женщин. Муррей тосковал по морозному прозрачному шотландскому воздуху почти до физической боли. Однако пока что ему не удалось примириться со своей сводной сестрой Марией.

   – Видит Бог, я бы желал, чтобы шотландская королева проявила то же благоразумие, что и королева Елизавета, – сказал он. – Впрочем, не выйди она замуж за этого негодяя, она не оказалась бы в нынешнем положении; без моей поддержки и поддержки моих друзей, которых она изгнала из страны, она всецело зависит от него!

   – Как нам известно, она беременна, – заметил Сесил. Собственно, эта новость и вынудила его пригласить этого малосимпатичного шотландца к себе для того, чтобы оценить политическую ситуацию.

Муррей кивнул:

   – Да, и одному Богу известно, каково будет потомство от такого брака, если, конечно, слухи неверны и отец ребёнка – действительно Дарнли.

На секунду выцветшие глаза Сесила прищурились.

   – Какие слухи, милорд?

   – Если вам они неизвестны, – с горечью ответил Муррей, – я могу изложить вам их суть в сильно смягчённом виде. Моя сводная сестра без ума от музыки; эта её привычка всегда меня раздражала, но она привезла её из Франции, где воспитывалась. Она держала при дворе музыкантов, а два года назад взяла к себе на службу итальянского певца. Его имя Риччио; трудно себе представить более безобразное существо – кривобокий как сучок и хитрый как крыса. Нет нужды вам объяснять, что милорд Дарнли удостоил его своего особого внимания. То было в первые дни его брака с королевой, когда она совершенно утратила способность здраво рассуждать или хотя бы соблюдать внешние приличия; всякий, кому милорд Дарнли оказывал покровительство, немедленно оказывался в числе её приближённых.

   – Если я не ошибаюсь, – перебил Сесил, – секретаря королевы Марии зовут Риччио?

   – Это он и есть, – угрюмо проговорил Муррей. – Он сумел настолько втереться ей в доверие, что она назначила его на эту должность и оказывает ему такие знаки своего расположения, что теперь её царственный супруг ненавидит его так же яростно, как раньше любил.

   – А насколько мне известно, королева, ваша сестра, теперь питает к своему мужу неприязнь такую же сильную, какова раньше была её любовь к нему, – сказал Сесил.

   – Провидение её покарало, – удовлетворённо заметил Муррей. – Теперь она понимает, что мои предостережения были справедливы: её супруг – пьяница и распутник, не чтящий ни Бога, ни людей. Как я слышал, он бесчестно обращается с ней даже теперь, когда она ждёт ребёнка.

Судя по его тону, он считал: каковы бы ни были нынешние страдания королевы Марии, это не более чем справедливая кара за то, что она действовала вопреки его советам.

   – В таком случае сейчас она, должно быть, готова подумать о том, чтобы вернуть вас в Шотландию, милорд, – предположил Сесил.

   – Ха! – Муррей издал злобный смешок. – Плохо же вы знаете мою сестру, если думаете, что в деле управления государством она хоть в какой-то мере руководствуемся политическими соображениями! Её неприязненное отношение ко мне и другим лордам-протестантам неизменно, а о нашем возвращении в Шотландию она и слышать не хочет. Впрочем, она теперь вообще не хочет слышать никого и ничего, кроме того, что подсказывает ей её необузданная натура и советует эта итальянская змея. Мэйтлеид Летингтон мне далеко не друг, но даже он больше не имеет на неё никакого влияния. Пришло время действовать другими методами. Поэтому-то я и пришёл к вам, сэр Вильям; я полагаю, вы к нам расположены, а посему вас следует посвятить в наши планы.

   – Я польщён. – Сесил ничем не выдал своего волнения и спокойно сложил руки на груди. – И что же вы намерены предпринять?

   – Мы установили контакты с Дарнли, – отрывисто бросил Муррей, – или, скорее, он с нами. Подобно всем подлецам, он предпочитает, чтобы грязную работу за него делали другие. Он дал нам знать, что готов бросить королеву и перейти на нашу сторону. За это мы должны устранить Давида Риччио и провозгласить Дарнли королём Шотландии. Наши сторонники в Эдинбурге – а видит Бог, за последний год их число сильно выросло – готовы осуществить и то и другое, а также изолировать королеву до моего возвращения в Шотландию. Мне не требуется особо заверять вас в том, что ни она, ни Дарнли впредь не будут абсолютными властителями. Моя сестра, возможно, останется королевой, но её прерогативы будут ограничены, а ему очень повезёт, если он сохранит своё нынешнее положение.

   – Поздравляю, – сказал Сесил. – Что касается устранения Риччио, то, я полагаю, вы одновременно с ним намереваетесь избавиться от католической фракции в Шотландии и на вечные времена отдать в ней власть дворянам-протестантам.

   – Именно, – подтвердил Муррей. – Первое, что я намерен сделать, – это настоять на том, чтобы ребёнок моей сестры был крещён по протестантскому обряду.

   – Это совершенно необходимо для того, чтобы он мог унаследовать английский трон, – пробормотал Сесил.

Ребёнок Марии Стюарт был непреодолимой преградой на пути Муррея, мечтавшего о том, чтобы занять её место. Что бы ни говорил Муррей об ограничении власти шотландской королевы, Сесил был уверен: она будет низложена. Риччио собираются убить, королеву – «изолировать»; и вдруг Сесилу стало ясно: как только Муррей вернётся в Шотландию и укрепится там у власти, Марию Стюарт потихоньку отравят, не дав её ребёнку родиться.

   – Я доложу о нашей встрече своей королеве, – сказал он. – Однако при этом я постараюсь затушевать то, как вы намерены поступить по отношению к вашей сестре, пусть даже и временно. Королеве будет доложено об устранении Риччио и вашем возвращении, и, я уверен, она одобрит ваш план. Что до меня, я буду молиться за ваш успех. Держите меня в курсе всех событий, милорд, постоянно держите меня в курсе.

   – О сроках вы узнаете в ту же минуту, что и я, – обещал Муррей. Они пожали друг другу руки, и Сесил проводил своего гостя до двери. Как только шаги Муррея в коридоре стихли, Сесил тотчас направился в покои королевы.

   – Вы уверены, – нахмурившись, спросила Елизавета, – что они не причинят вреда самой королеве?

Сесил покачал головой:

   – Нет, ваше величество, этого бояться не стоит. Как только её фаворита устранят, а её брат со своими сподвижниками вернётся на родину, власть шотландской королевы будет ограничена, вот и всё. А если Муррей обеспечит в Шотландии главенство протестантской партии и воспитает дитя королевы в истинной вере, большей части наших тревог придёт конец.

   – Я не верю этому хмурому шотландцу. Ублюдок и по рождению, и по натуре – таково моё мнение о нём. Полагаю, он был бы рад убить королеву Марию, но, конечно, не посмеет. Надеюсь, Сесил, он знает: при том, что я отношусь к ней крайне отрицательно, я никогда не соглашусь на то, чтобы государя предали смерти его подданные? Вы поставили его об этом в известность, не так ли?

   – Совершенно однозначно, ваше величество, – ответил Сесил. – По его словам, Риччио будет устранён; произойдёт бескровная революция и перераспределение власти, не сопряжённое ни с какой личной опасностью для шотландской королевы. А главное, после этого Мария Стюарт не будет представлять никакой опасности для вас.