Текст книги "Пьер и Мария Кюри"

Автор книги: Ева Кюри

Соавторы: Мария Кюри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Самопроизвольное разрушение радиоэлемента происходит по основному показательному закону, согласно которому количество каждого радиоэлемента уменьшается наполовину в один и тот же вполне определенный промежуток времени, называемый периодом полураспада, являющийся характерным для данного элемента. Эти периоды, измеряемые разными методами, весьма различны. Период урана – несколько миллиардов лет, радия – около 1 600 лет, период эманации радия – немного меньше 4 дней, а среди следующих потомков есть даже такой, чей период – малая доля секунды. Показательный закон имеет глубокий философский смысл; он указывает, что разложение происходит согласно законам вероятности. Причины, вызывающие разложение, остались в тайне, и пока неизвестно, происходит ли оно от внешних факторов, или от внутриатомной неустойчивости. Во всяком случае, ни одно внешнее воздействие до сих пор не оказалось достаточно сильным, чтобы вызвать разложение.

Эти быстро следовавшие друг за другом открытия, перевернувшие научные понятия, установившиеся в физике и химии, были встречены не без сомнений и недоверчивости, но большая часть ученого мира приняла их с энтузиазмом. В то же время возросла известность Пьера Кюри во Франции и за границей. Уже в 1901 году Академия наук присудила ему премию Лаказа. В 1902 году Маскар, много раз оказывавший ему поддержку, побудил Пьера Кюри выставить свою кандидатуру в Академию наук; Пьер Кюри с трудом решился на это, так как, по его мнению, академия должна выбирать своих членов, не ожидая, чтобы эти последние ходатайствовали об избрании и делали визиты. Тем не менее он выставил кандидатуру по дружескому настоянию Маскара и особенно ввиду факта, что физическая секция академии единогласно высказалась в его пользу. Несмотря на это, его кандидатура не прошла, и только в 1905 году он стал членом академии и не пробыл им и года.

_{Пьер и Мари Кюри}

_{Пьер и Мари Кюри в лаборатории}

В 1903 году Пьер Кюри поехал со мною в Лондон, чтобы сделать сообщение о радии. Ему был оказан восторженный прием. Он был счастлив снова увидеть при этом лорда Кельвина, который всегда выражал свою привязанность к нему и, будучи уже очень пожилым в то время, проявлял все тот же юношеский интерес к науке. Знаменитый ученый с трогательным удовлетворением показывал стеклянную ампулу с зернышком соли радия, подаренным ему Пьером Кюри. Мы встретились также с другими известными учеными: Круксом, Рамзеем и Дьюаром; в сотрудничестве с последним Пьер Кюри напечатал работу о выделении тепла радием при очень низких температурах и об образовании гелия в солях радия.

Несколько месяцев спустя ему (вместе со мной) была присуждена Лондонским королевским обществом медаль Дэви, и почти в то же время мы получили вместе с Анри Беккерелем Нобелевскую премию по физике.

Состояние здоровья помешало нам отправиться на церемонию вручения премии в декабре, и только в июне 1905 года мы смогли поехать в Стокгольм, и Пьер Кюри прочел свою Нобелевскую речь. Нам был оказан очень любезный прием, и мы могли восхищаться видом страны в блеске прекрасных летних дней.

Присуждение Нобелевской премии было для нас важным событием из-за того престижа, которым пользовался недавно основанный (1901) Нобелевский комитет. С денежной стороны половина премии представляла значительную сумму. Пьер Кюри мог с тех пор предоставить свою должность в институте Полю Ланжевену, одному из своих прежних учеников. Пьер Кюри, кроме того, пригласил себе особого ассистента для помощи в своих работах.

Но известность, вызванная этим счастливым событием, ложилась тяжелым бременем на человека, не подготовленного и не привычного к ней. Целая лавина визитов, писем, просьб, статей и лекций, постоянные поводы к потере времени, волнениям и утомлению. Пьер Кюри был добр и не любил отвечать отказом на просьбу; но, с другой стороны, он отдавал себе ясный отчет, что он не может уступать обременявшим его ходатайствам без серьезного ущерба для здоровья, спокойствия своего духа и для работы. В письме к Ш.-Эд. Гийому он говорил: «У нас просят статей и лекций, а несколько лет спустя те же, кто просил нас, будут удивлены, увидя, что мы не работали».

Вот что он говорит в других письмах, относящихся к тому же времени и адресованных к Ж– Гун, который был настолько любезен, что сообщил мне их содержание, за что я приношу ему мою искреннюю благодарность.

20 марта 1902 г.

«Как вы могли заметить, в данный момент судьба нам благоприятствует, но ее милости сопровождаются множеством всяческих беспокойств. Никогда мы не были в такой степени лишены покоя. Бывают дни, когда нет времени передохнуть. А ведь мы мечтали жить дикарями, подальше от людей».

22 января 1904 г.

«Мой дорогой друг, я уже давно собираюсь Вам написать. Пожалуйста, извините меня, если я до сих нор этого не сделал. Это происходит по вине той глупой жизни, которую теперь приходится вести. Вы видите, какое восхищение внушает радий, но нам дорого обходится наша популярность. Нас преследуют журналисты и фотографы всех стран света: дело доходит до того, что они готовы воспроизводить разговор моей дочери с ее няней или описывать наших белую и черную кошек. Кроме того, к нам в большом количестве обращаются за деньгами, и, наконец, нас навещают в нашем помещении на улице Ломон бесчисленные коллекционеры автографов, снобы, люди из общества и даже иногда ученые. Все это не оставляет ни одной минуты покоя в лаборатории, а вечерами приходится еще поддерживать обширную корреспонденцию. Я чувствую, что начинаю тупеть от такого режима. Весь этот шум может оказаться не совсем бесполезным как средство для получения кафедры и лаборатории. Приходится создавать кафедру, а лаборатории я, может быть, еще и не получу. Я, конечно, предпочел бы обратное, но Лиар хочет использовать возникшее движение для создания новой кафедры в университете. Они основывают кафедру без определенной программы, нечто вроде специального курса, я думаю, что мне придется каждый год читать новый курс, а это очень трудно».

31 января 1905 г.

«…я вынужден был отказаться от поездки в Швецию… Говоря правду, я держусь только тем, что избегаю всякого физического напряжения. Моя жена в таком же положении и о работе по целым дням, как прежде, не приходится и думать.

Что касается работы, я ничего в настоящее время не делаю. Лекции, ученики, установка приборов, бесконечная вереница лиц, которые приходят нам мешать без всяких серьезных к тому оснований, вот в чем проходит жизнь, и не остается времени заняться чем-нибудь полезным».

24 июля 1905 г.

«Мой дорогой друг.

Мы очень сожалели, что лишены были в этом году Вашего посещения, и надеемся повидаться с Вами в октябре. Если не предпринимать чего-нибудь время от времени, то в конце концов потеряешь из виду всех своих лучших и наиболее тебе симпатичных друзей и будешь поддерживать знакомство с другими людьми только потому, что легконаходишь случайс ними встречаться.

Мы по-прежнему ведем образ жизни очень занятых людей и в то же время ничем интересным не занимаемся. Вот уже более года, как я не сделал ни одной работы, и у меня не остается для себя ни одной минуты времени. Несомненно, что я не нашел еще средства защиты от расхищения нашего времени, между тем такая защита совершенно необходима. Это вопрос жизни или смерти для интеллекта».

В общем, несмотря на внешние осложнения, наша жизнь благодаря усилиям воли осталась такой же скромной и уединенной, как и раньше. В конце 1904 года наша семья увеличилась рождением второй дочери, Евы-Денизы, в скромном доме на бульваре Келлерман, где жили вместе с доктором Кюри, видя лишь немногочисленных друзей.

Наша старшая дочь, подрастая, стала маленькой подругой отца, который очень интересовался ее воспитанием и охотно гулял с ней в свободные минуты, особенно в дни каникул. Он вел с ней серьезные разговоры, отвечал на все ее вопросы и радовался быстрому развитию ее юного ума.

В связи с большим успехом Пьера Кюри за границей, наконец, пришло, хотя и запоздалое, но полное признание его заслуг и во Франции. В еорок пять лет он был одним из первых ученых своей страны, и тем не менее он как преподаватель занимал подчиненную должность. Это ненормальное положение вещей волновало общественное мнение; под влиянием этого ректор Парижской академии Лиар предложил парламенту учредить профессорскую кафедру в Сорбонне. В начале учебного 1904/05 года Пьер Кюри был назначен профессором факультета естествознания Парижского университета; год спустя он окончательно покинул институт, где его заместил Поль Ланжевен.

Учреждение новой кафедры не обошлось без затруднений; первоначальный проект предусматривал новую кафедру, но без лаборатории. Пьер Кюри не считал возможным принять должность, где он рисковал потерять и те небольшие средства для работы, которыми он располагал, вместо того чтобы получить новые; он написал своим патронам о решении остаться в P. C. N. Благодаря его настойчивости учреждение новой кафедры было дополнено кредитом на лабораторию и персонал для ее обслуживания (руководитель работ, лаборант и служитель). Должность руководителя работ была предложена мне, что было большим удовлетворением для Пьера Кюри.

Не без сожаления мы покидали институт, где провели за работой такие счастливые дни, хотя и в трудных условиях. Наш сарай был нам особенно дорог; это здание продержалось еще несколько лет в состоянии все прогрессировавшего разрушения, и нам случалось заходить туда. Позже пришлось его разрушить, чтобы освободить место для нового здания института, но фотографии его сохранились. Предупрежденная верным Пти, я совершила туда (увы, уже одна!) последнее паломничество: на доске еще остался почерк того, кто был душой этого места; смиренный приют его работы был весь проникнут воспоминаниями о нем. Жестокая действительность казалась дурным сном; казалось, увидишь его высокий силуэт и услышишь звук знакомого голоса.

Хотя парламент и голосовал за учреждение новой кафедры, но он не предусмотрел одновременного основания лаборатории, необходимой для развития новой науки о радиоактивности. Пьер Кюри сохранил за собой небольшое помещение P.C.N. и в качестве временной меры получил в распоряжение большую комнату, отделенную от P.C.N.; кроме того, во дворе построили небольшое здание из двух комнат и мастерской.

Нельзя подавить в себе чувства горечи, когда подумаешь, что эта малость оказалась для него первой и последней, что первоклассный французский ученый в конечном счете никогда не имел подходящей лаборатории, хотя его большое дарование проявилось уже тогда, когда ему было только двадцать лет. Конечно, проживи он дольше, то раньше или позже ему создали бы удовлетворяющие его условия работы, – но еще в возрасте сорока семи лет он был лишен их. Представляют ли себе люди всю скорбь восторженного и бескорыстного творца большого дела, когда осуществление его мечты все время тормозится недостатком средств? Можно ли, не испытывая чувства глубокой горести, думать о самой непоправимой трате величайшего народного блага – таланта, сил и мужества лучших сынов нации?

Крайняя нужда в хорошей лаборатории составляла предмет постоянных дум Пьера Кюри; когда в 1903 году, принимая во внимание его известность, его патроны сочли себя обязанными настаивать, чтобы он принял орден Почетного легиона, он отказался от этого отличия, оставаясь верным своим убеждениям (изложенным в предыдущей главе); письмо, написанное по этому поводу директору об отказе от академических отличий, внушает то же чувство, как и цитированное выше:

«Прошу Вас, будьте любезны передать господину министру и осведомить его, что не имею никакой нужды в ордене, но весьма нуждаюсь в лаборатории».

Назначенный профессором в Сорбонну, Пьер Кюри должен был готовиться к новому курсу. Кафедра была учреждена для него и с очень широкой программой, поэтому у него была полная свобода в выборе материала для курса. Пьер Кюри воспользовался этим, чтобы возвратиться к дорогой для него теме, и посвятил часть лекций законам симметрии, изучению векториальных полей и тензоров и приложению этих понятий к физике кристаллов. Он имел намерение дополнить эти лекции и сделать из них курс физики кристаллов; это было бы тем более полезно, что эти вопросы мало известны во Франции. Темой других лекций служила радиоактивность, открытия, сделанные в этой новой области, и переворот в науке под влиянием этих открытий.

Занятый подготовкой к курсу и часто больной, Пьер Кюри продолжал тем не менее работать в лаборатории, организация которой постепенно налаживалась. Имея больше места, он мог принять к себе нескольких студентов. В сотрудничестве с А. Лабордом он исследовал радиоактивность минеральных вод и газов, выделяемых источниками; это была его последняя печатная работа.

Его умственные способности достигли тогда полного расцвета: можно было удивляться уверенности и точности его рассуждений о физических теориях, его ясному пониманию основных принципов и глубокому чутью явлений, инстинктивному, но усовершенствованному в течение всей жизни, посвященной исследованию и размышлению. Его экспериментальная ловкость, которая поражала уже в первых работах, еще больше развилась от практики. Он испытывал удовольствие художника, создав изящный прибор. Ему нравилось придумывать и строить новые приборы; я иногда говорила ему шутя, что он не мог бы быть счастлив, не сделав по крайней мере два раза в год подобной попытки. Его естественная любознательность и живость воображения побуждали его интересоваться различными предметами; он мог с поразительной легкостью менять тему исследования.

Он очень заботился о научной добросовестности и правильности своих печатных трудов. Прекрасные по форме изложения, они изобличали критический ум, направленный на свои же работы, и желание не утверждать ничего, что казалось ему не вполне ясным. Вот его мысли по этому поводу:

«При изучении неизвестных явлений можно строить очень общие гипотезы и продвигаться шаг за шагом с помощью опыта. Это методическое и прочное продвижение по необходимости медленно. Кроме того, можно прибегать к смелым гипотезам, определяющим механизм явлений; последний способ подсказывает некоторые опыты и облегчает рассуждение, делая его менее абстрактным путем применения образа. Но, с другой стороны, нельзя мечтать о подобной сложной теории, согласной с опытом. Слишком конкретные гипотезы почти наверно заключают в себе долю ошибки наряду с долей истины. Эта последняя доля, если она существует, составляет лишь часть более общего предположения, к которому придется когда-либо вернуться».

Итак, хотя он не колебался делать гипотезы, но не допускал их преждевременного напечатания. Он не мог освоиться с ходом работы, требовавшим спешного печатания, и чувствовал себя счастливее в области, где спокойно работали немногие исследователи. Такие соображения заставили его оставить на время исследования радиоактивности и возобновить прерванное изучение физики кристаллов; он думал также об изучении различных теоретических вопросов.

Педагогическая деятельность, в которой он стремился к совершенству, очень интересовала его и внушала мысли об общем направлении образования и о методах преподавания, в основу которых он хотел положить близкое знакомство с опытом и природой. С самого основания Ассоциации профессоров факультета он мечтал об одобрении его взглядов и о проведении постановления, чтобы преподаванию естественных наук было придано доминирующее значение в гимназиях для мальчиков и девочек. «Но, – говорил он, – такое предложение никогда не будет иметь успеха».

Этот последний, столь плодотворный период его жизни должен был, увы, вскоре закончиться. Его прекрасная ученая карьера резко оборвалась в тот самый момент, когда он мог надеяться, что последующие годы работы будут менее тяжелы, чем предшествовавшие.

В 1906 году, больной и усталый, он провел пасхальные дни в долине Шеврез со мной и нашими детьми. Это были два чудных солнечных дня, и усталость Пьера Кюри была не так тяжела для него среди благодетельного покоя с дорогими существами; он забавлялся на лугу со своими маленькими девочками и беседовал со мной об их настоящем и будущем.

Он вернулся в Париж, чтобы принять участие в собрании и обеде в Физическом обществе. Сидя рядом с Анри Пуанкаре, он вел с ним долгую беседу о методах преподавания. Когда мы возвращались пешком домой, он продолжал развивать свои идеи о том, каково должно быть, по его представлению, образование, счастливый сознанием, что я разделяю его чувство.

На следующий день, 19 апреля 1906 года, он был на собрании Ассоциации профессоров факультета естествознания и беседовал с ними о задачах, которые могла себе поставить ассоциация. Выйдя из собрания и переходя улицу Дофины, он попал под колесо телеги. Полученная им рана в голову оказалась смертельной; так были разбиты надежды, возлагавшиеся на этого удивительного человека. В его рабочем кабинете, куда он уже не вернулся, были еще свежи водяные лютики, привезенные им из деревни.

Глава VII

Национальный траур. Лаборатории – «священные обители»

Я не буду пытаться описать горе семьи, оставленной Пьером Кюри. Из всей этой книги можно понять, чем он был для отца, брата и жены. Он был также преданным и нежным отцом для своих детей, однако дочери были в то время еще слишком малы для того, чтобы понять обрушившееся на нас несчастье. Их дедушка и я, сплотившись в нашем общем горе, сделали все, что могли, чтобы их детство не было слишком омрачено.

Известие о катастрофе произвело ужасное впечатление в ученом мире как во Франции, так и за границей. Ректор университета и профессора выразили свое соболезнование в ряде писем, полных симпатии. Иностранные ученые точно так же прислали много писем и телеграмм. Не менее сильное впечатление неожиданная кончина произвела и на публику, у которой Пьер Кюри, несмотря на свой замкнутый образ жизни, пользовался большой популярностью. Это выразилось в многочисленных письмах от частных лиц, и притом не только от таких, с которыми нам приходилось встречаться, но и от совершенно незнакомых. Одновременно в периодической печати появились соболезнующие статьи, поражавшие своей искренностью. Выразили свое участие и французское правительство и некоторые выдающиеся иностранные государственные деятели. Погасла слава Франции, и все понимали, что это был национальный траур [15]15
  Из большого числа писем и телеграмм с выражением соболезнования я приведу здесь в качестве примера следующие строки, принадлежащие перу крупных ученых, ныне умерших:
  М. Бертло
  «Милостивая государыня.
  Спешу выразить Вам от своего имени и от имени французских и иностранных ученых чувство глубокой скорби по поводу постигшей нас с Вами тяжелой потери. Ужасное сообщение поразило нас как громом. Сколько заслуг, уже оказанных Науке и Человечеству, и сколько будущих заслуг, каких мы ждали от этого талантливого исследователя. Все это исчезло в одно мгновение или стало уже воспоминанием!»
  Г. Липпманн
  «Очень поздно, во время моего путешествия, я получил ужасное известие. Мне кажется, что я потерял брата: до сих пор не понимал, что связывало меня так тесно с Вашим мужем, теперь я знаю, что.
  Страдаю и за вас, мадам.
  Примите уверения в искренней преданности и уважении».
  «Тяжко огорчен ужасной вестью о смерти Кюри. На похороны прибудем завтра утром в гостиницу Мирабо.
  Кельвин, Вилла Сан-Мартен, Канн»


[Закрыть].

Верные памяти покинувшего нас, мы хотели скромного погребения в фамильном склепе на маленьком кладбище в Со. Не было ни официальной церемонии, ни речей, и лишь друзья провожали его до последнего жилища. Думая о том, кого не было уже больше в живых, его брат Жак сказал мне: «У него были все достоинства, не было подобного ему человека».

Чтобы обеспечить продолжение начатого дела, физико-математический факультет оказал мне большую честь, предложив занять кафедру мужа. Я взяла на себя это тяжелое наследство в надежде создать когда-либо в его память достойную его лабораторию, которой он сам никогда не имел, но которая помогла бы другим развить его идеи. Теперь эта надежда отчасти осуществилась, когда благодаря совместной инициативе университета и Пастеровского института учрежден Институт радия, состоящий из двух лабораторий – Кюри и Пастера, предназначенных для физико-химического и биологического изучения лучей радия.

Из трогательного уважения к покойному по имени Пьера Кюри названа новая улица, ведущая к институту.

Однако этот институт признан недостаточным ввиду значительного развития учения о радиоактивности и его терапевтических применений. В настоящее время наиболее авторитетными лицами признано необходимым для Франции иметь Институт радия, подобный основанным в Англии и Америке, для применения радиотерапии, ставшей сильным средством борьбы с раком. Можно надеяться, что благодаря великодушным пожертвованиям мы через несколько лет будем иметь достойный нашей страны расширенный и вполне оборудованный Институт радия [16]16
  Большой шаг вперед сделан уже по этому пути созданием терапевтической секции, находящейся под руководством доктора Рего. Более того, в 1921 году была основана специальная организация– Фонд имени Кюри, ставившая себе целью объединение всех необходимых для развития Института радия средств.


[Закрыть].

Чтоб почтить память Пьера Кюри, Французское физическое общество решило напечатать полное собрание его трудов. Это собрание, изданное благодаря стараниям П. Ланжевена, состоит из одного тома (около 600 страниц), который появился в 1908 году и к которому я написала предисловие. Единственный том, содержащий столь важные и разнообразные работы, является верным отражением умственного склада автора. В нем можно найти большое богатство идей и экспериментальных данных, ведущих к ясным и хорошо установленным выводам, самое изложение отличается исключительной краткостью, сохраняя безупречную и, так сказать, классическую форму. Можно сожалеть, что Пьер Кюри не использовал своих качеств ученого и писателя для обширных статей или книг. У него не было недостатка в желании писать, и у него имелось несколько дорогих для него проектов этого рода. Он никогда не смог их осуществить вследствие затруднений, с которыми ему пришлось бороться всю свою трудовую жизнь.

В своем рассказе я пыталась воскресить перед вами образ человека, непоколебимо преданного служению идеалу, оказавшего человечеству честь своей трудовой жизнью и скромным величием своего гения и характера. У него была вера тех, кто открывает новые пути; он знал о высокой миссии, которую ему суждено было исполнить, и мистическая мечта юности непреклонно побуждала его идти, помимо обычной жизненной дороги, путем «противоестественным», как он его называл, так как он означал отказ от радостей жизни. Тем не менее он решительно подчинил этой мечте свои мысли и желания; он предался ей всецело и отожествил себя с ней. Веря лишь в мирное могущество науки и разума, он жил для искания истины. Без предрассудков и пристрастий он вносил ту же лояльность в изучение вещей, как и в понимание себя самого и других людей. Лишенный всякой пошлой страсти, не ища ни первенства, ни почестей, он не имел врагов, хотя усилия, сделанные им над самим собой, создали из него одно из тех избранных существ, которых мы встречаем во все эпохи цивилизации идущими впереди своего времени. И подобно им Пьер Кюри мог иметь глубокое влияние одним лишь светом своей внутренней мощи.

Полезно понять, сколько жертв представляет собой подобное существование. Жизнь великого ученого в лаборатории не спокойная идиллия, как думают многие; она чаще всего – упорная борьба с миром, с окружающим и с самим собой. Великое открытие не выходит готовым из мозга ученого, как Минерва в доспехах из головы Юпитера, оно есть плод предварительного сосредоточенного труда. Среди дней плодотворной работы попадаются дни сомнений, когда ничто как будто не выходит, когда сама материя кажется враждебной, и тогда надо бороться с отчаянием. И, никогда не теряя своего непреклонного терпения, Пьер Кюри говорил мне иногда: «Как тяжела, однако, жизнь, которую мы избрали».

За прекрасный дар, который они приносят в лице самих себя, и за громадные услуги, оказанные человечеству, какую же награду предлагает ученым наше общество? Располагают ли эти служители идеи необходимыми средствами для работы? Имеют ли они достаточно средств, чтоб бороться с нуждой? Пример Пьера Кюри и многих других показывает, что ничего этого нет, и, чтобы завоевать возможность работы, надо сначала потратить свою молодость и силы почти что на добывание насущного хлеба.

Наше общество, где царствует жажда роскоши и богатства, не понимает ценности науки. Оно не представляет себе, что наука – часть его самого драгоценного морального достояния; оно не отдает себе отчета, что наука – основание всякого прогресса, облегчающего человеческую жизнь и уменьшающего страдание. Ни общественные власти, ни великодушие частных лиц не дают в настоящее время науке и ученым той поддержки и субсидий, которые необходимы для работы.

В заключение сошлюсь на удивительную речь Пастера в защиту науки: «Если завоевания, полезные для человечества, трогают ваше сердце, если вы изумляетесь поразительным действиям телеграфии, фотографии, анестезии и многих других чудесных открытий; если вы дорожите тем участием, которое принимает ваша родина в расцвете этих чудес, – заинтересуйтесь, заклинаю вас, теми священными обителями, которые носят выразительное имя «лабораторий». Требуйте, чтобы их умножали и украшали; это храмы будущего богатства и благоденствия. Там человечество растет, укрепляется и становится лучше. Оно учится там читать творения природы, прогресса и гармонии вселенной, между тем как его собственные произведения – часто творения варварства, фанатизма и разрушения».

Пусть эта истина широко распространится и глубоко проникнет в общественное сознание, чтобы будущее не было так тяжело для пионеров, разрабатывающих новые области знания во имя общего блага человечества.