Текст книги "Пьер и Мария Кюри"

Автор книги: Ева Кюри

Соавторы: Мария Кюри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Глава XIX
Одна

Нас удивляла Мари в ту пору, когда благодаря поддержке такого талантливого ученого, как ее муж, ей удавалось одновременно и вести дом и делать свое дело в большой научной работе. Нам казалось, что более трудной жизни и большего напряжения сил нельзя себе представить, но это положение вещей являлось еще легким в сравнении с тем, что ждало ее впереди. Обязанности «вдовы Кюри» испугали бы человека даже крепкого, мужественного, счастливого.

Она должна воспитывать маленьких детей, и зарабатывать на жизнь, и с блеском носить звание профессора. Она должна, уже не имея могучей научной опоры в лице Пьера Кюри, продолжать работы, начатые совместно с ним, сама давать все указания, советы ассистентам и студентам и, наконец, осуществить важную миссию: создать лабораторию, достойную обманутых мечтаний Пьера, такую, где молодые исследователи смогут развивать новую науку о радиоактивности.

* * *

Первой заботой Мари было создание здоровых условий жизни для своих дочерей и тестя. В Со на Железнодорожной улице она снимает дом № 6. Дом неказистый, но его красит уютный сад. Доктор Кюри занимает в доме отдельное крыло. Ирэн, к своей радости, получает во владение квадратик земли, на котором имеет право насаждать, что ей угодно. Ева под надзором гувернантки разыскивает в густой траве лужайки любимую черепаху и бегает по узеньким дорожкам то за черной, то за тигровой кошкой.

За все это мадам Кюри платится лишним утомлением: полчаса езды поездом до лаборатории. Каждое утро можно видеть, как она идет на станцию красивым быстрым шагом, точно стараясь неутомимым ходом наверстать опоздание куда-то. Эта женщина в глубоком трауре неизменно садится в один и тот же поезд, в одно и то же отделение второго класса и вскоре становится знакомою фигурой для пассажиров на этой линии.

По вечерам, иногда очень поздно, Мари опять садится в поезд и возвращается к себе, в светящийся огнями дом. Зимой она первым делом обследует большую печь в передней, подбрасывает угля и регулирует тягу. В ее голове прочно засела мысль, что никто в мире, кроме нее, не способен хорошо развести огонь, и, правда, она умеет артистически, как химик, распределить бумагу, щепки, положить сверху антрацит или дрова. Когда печь начинает гудеть по ее вкусу, Мари ложится на диван и отдыхает от изнурительного дня.

Она слишком скрытна, чтобы высказывать свое горе, никогда не плачет на людях, не хочет быть предметом жалости и утешений. Никому не поверяет ни своих приступов отчаяния, ни страшных кошмаров, которые терзают ее по ночам. Но близкие с тревогой посматривают на ее потухший взгляд, все время устремленный куда-то в пустоту, на ее руки с признаками тика: нервные, воспаленные ожогами радия пальцы неотвязным движением все время трутся друг о друга.

Бывают моменты, когда физические силы вдруг изменяют ей. Как одно из первых моих детских воспоминаний запечатлелся образ моей матери в ту минуту, когда она среди нашей столовой упала на пол, потеряв сознание, ее бледность, неподвижность.

В эти скорбные для Мари годы два человека становятся ее помощниками. Это Мария Каменская, свояченица Иосифа Склодовского, которая по настоянию Брони приняла на себя обязанности гувернантки и домоправительницы в семье Кюри. Ее присутствие частично внесло в жизнь Мари тот польский дух, которого недоставало ей вдали от родины. Впоследствии, когда пани Каменская по состоянию здоровья будет принуждена уехать опять в Варшаву, то другие гувернантки-польки, хотя и не такие надежные и не такие очаровательные, как она, заменят ее при Еве и Ирэн.

Другим и самым ценным союзником Мари был доктор Кюри. Смерть Пьера стала и для него тяжким испытанием. Но старик черпает в своем строгом рационализме известную долю мужества, на что Мари оказывалась неспособна. Он не признает бесплодных сожалений и поклонения могилам. После погребения он ни разу не ходил на кладбище. Раз от Пьера не остается ничего, старик не хочет мучить себя призраком.

Его стоическая безмятежность действует благотворно на Мари. В присутствии своего свекра, считающего нужным вести нормальный образ жизни, говорить, смеяться, ей стыдно за свою тупость, вызванную горем. И она старается придать своему лицу выражение спокойствия.

Общество доктора Кюри, приятное для Мари, было отрадой для ее дочерей. Не будь этого старика с голубыми глазами, детство девочек заглохло бы в атмосфере траурного настроения. При матери, всегда отсутствующей, занятой в лаборатории, название которой прожужжало им все уши, старик является для девочек товарищем их игр и наставником гораздо больше, чем мать. Ева была слишком мала, чтобы между ним и ею возникла настоящая близость, но он становится незаменимым другом Ирэн, медлительного и нелюдимого ребенка, так похожего характером на его погибшего сына.

Он не только преподает Ирэн начальные сведения по естественной истории, ботанике, передает ей свое восхищение Виктором Гюго, пишет ей летом письма, разумные, поучительные и забавные, в которых отражается и его насмешливое остроумие и изящный стиль, но и дает всему умственному ее развитию определенное направление. Духовная уравновешенность Ирэн Жолио-Кюри, ее отвращение к унынию, ее непререкаемая любовь к реальному, ее антиклерикализм, даже ее политические симпатии пришли прямым путем от ее деда по отцу.

Мадам Кюри окружает этого замечательного старика теплыми, нежными заботами. В 1909 году, заболев воспалением легких, он пролежал в постели целый год, и Мари проводит все свои свободные минуты у изголовья трудного, нетерпеливого больного, стараясь его развлечь.

25 февраля 1910 года он умирает. На оголенном зимой промерзшем кладбище в Со Мари требует от могильщиков произвести неожиданную для них работу – вынуть из могилы гроб Пьера. На дно могилы ставят гроб доктора Кюри, а на него опускают гроб Пьера. Не желая расставаться с мужем после своей смерти, Мари велит оставить место для себя и долго, бесстрашно смотрит в эту пустоту.

* * *

Теперь воспитание Ирэн и Евы перешло в руки самой Мари. О первоначальном детском воспитании у нее были свои установившиеся представления, которые и проводились менявшимися гувернантками более или менее удачно.

Каждый день начинается часом умственной и ручной работы, которую Мари старается делать привлекательной. Она ревностно следит за каждым пробуждением способностей у дочерей и заносит в свою серую тетрадь успехи Ирэн в вычислениях или раннее проявление музыкальности у Евы.

Как только кончаются занятия на данный день, девочек отправляют гулять на чистый воздух. В любую погоду они делают длинные прогулки и физические упражнения. В саду, у себя в Со, Мари велит построить портик, где вешают трапецию, кольца и канат для лазания. Поупражнявшись у себя дома, обе девочки станут рьяными ученицами гимнастической школы, где завоюют первые призы по упражнениям на снарядах.

Мари нельзя надолго покидать Париж, и Ирэн с Евой проводят большую часть летних каникул под наблюдением Эли Шалай. Вместе со своими двоюродными сестрами они резвятся на каком-нибудь мало-посещаемом побережье Ла-Манша или Атлантического океана. В 1911 году первое путешествие в Польшу, где Броня устраивает их у себя в Закопанском санатории. Девочки учатся ездить верхом, уходят на несколько дней в горы, останавливаются в избушках карпатских горце?. С мешком за плечами, в подбитых гвоздями ботинках, Мари шествует впереди по горным тропам.

Она не допускает дочерей до занятий акробатикой, рискованными упражнениями, но хочет развить в них смелость. Она не терпит, чтобы Ирэн и Ева «боялись темноты», чтобы они во время грозы прятали головы под подушки, чтобы они боялись воров или заразных болезней. Когда-то эти страхи были знакомы самой Мари: она избавит от них своих дочерей. Даже воспоминание о несчастном случае с Пьером не сделало ее боязливой воспитательницей. Девочки уже в раннем возрасте, одиннадцати-двенадца-ти лет, выходят из дому одни. А вскоре они станут и путешествовать без провожатых.

Здоровая нравственность не менее близка сердцу Мари. Она старается предохранить дочерей от тоскливых мыслей, от чрезмерной чувствительности. У ней возникло своеобразное решение: никогда не говорить сироткам об их отце. В подобном решении сказывалась просто физическая невозможность для нее говорить на эту тему. До конца своей жизни Мари с громадным трудом произносит слова «Пьер» или «Пьер Кюри», «твой отец» или «мой муж» и в разговорах будет прибегать к невероятным маневрированиям, стараясь обойти определенные островки своих воспоминаний. Она не мыслит свое молчание о муже преступным в отношении детей. По ее мнению, лучше не вызывать в них, да и в самой себе волнующих благородных чувств, чем ввергать детей в трагическую атмосферу.

Мари хочется, чтобы Ирэн и Ева выучились польскому языку, чтобы они знали и любили свою родину. Но решительно делает из них француженок. Ах! Только бы они не чувствовали мучительного раздвоения между двумя отечествами.

Девочек не крестили и не воспитывали в благочестии. Мари сознавала свою неспособность преподавать им догмы, в которые сама уже не верит. В особенности она боится для них той скорби, какую сама перенесла, потеряв веру. Тут не было никакого антирелигиозного сектантства: Мари отличалась полной терпимостью и не один раз будет говорить своим детям, что, если у них явится потребность в какой-нибудь религии, она предоставляет им полную свободу. Ее радует, что девочки не знают ни скудного детства, ни трудного отрочества, ни убогой юности, какие выпали на ее долю. Несколько раз ей представлялся случай обеспечить Ирэн и Еву крупным состоянием. Мари не сделала этого. Став вдовой, ей надо было решить вопрос о применении того грамма радия, который Пьер и она добыли своими руками и принадлежащего ей как ее собственность. Вопреки мнению доктора Кюри и нескольких членов семейного совета, она решает подарить лаборатории эту драгоценную частицу радия, стоящую свыше миллиона франков золотом.

По ее понятию, если быть бедным неприятно, то быть очень богатым и ненужно и обидно для других. То, что ее дочерям придется самим зарабатывать себе на жизнь, представляется ей и здоровым и естественным.

* * *

Когда Ирэн получила свидетельство о законченном низшем образовании и достигла возраста, необходимого для поступления в лицей, Мари вознамерилась дать дочери образование выше обычных застарелых его форм.

Эту заядлую труженицу преследует мысль о переутомлении, на которое обречены дети. Ей кажется варварством запирать молодые существа в плохо вентилируемые классы, отнимать у них бесчисленные и бесплодные часы «сидения» в школе, когда их возраст требует движения, беготни. Она пишет своей сестре Эле:

«…Иной раз у меня создается впечатление, что детей лучше топить, чем заключать в современные школы»…

Ей хочется, чтобы Ирэн училась очень немного, но очень хорошо. Она раздумывает, советуется с друзьями – такими же профессорами Сорбонны и такими же главами семьи, как и она. По ее почину рождается проект своего рода образовательного кооператива, где крупные ученые применят к своим объединенным детям новые методы образования.

Для десятка мальчиков и девочек открывается эра, полная возбуждающего интереса и занимательности, когда эти ребята ходят каждый день только на один урок, который им дает кто-нибудь из лучших знатоков предмета. Утром в определенный день они завладевают лабораторией в Сорбонне, где Жан Перрен преподает им химию. На следующий день маленький батальон переправляется в Фонтенэ-о-Роз: урок математики у Поля Ланжевена. Мадам Перрен, мадам Шаван, скульптор Магру, профессор Мутон преподают литературу, историю, иностранные языки, естественную историю, моделирование, рисование. И, наконец, в одном из помещений Института физики по четвергам во второй половине дня сама мадам Кюри преподает им курс физики, самый элементарный.

Ее ученики, а из них некоторые станут потом учеными, сохранят восторженную память об ее увлекательных уроках, об ее дружеском, милом обращении. Благодаря ей физические явления, описанные в учебниках отвлеченно, скучно, иллюстрируются живым, наглядным образом.

Шарики от велосипедных подшипников обмакивают в чернила, затем бросают на наклонную плоскость, и таким образом наглядно проверяется закон падения тел. Маятник записывает свои регулярные движения на закопченном листе бумаги. Термометр, сделанный и разделенный на градусы самими учениками, действует к великой гордости ребят в соответствии с термометрами установленного образца.

Мари внушает им свою любовь к науке и влечение к труду. Передает свои методы работы. Обладая виртуозной способностью считать в уме, она заставляет своих питомцев упражняться в умственных подсчетах: «Надо добиваться делать это, никогда не ошибаясь», «тайна успеха – не торопиться». Если кто-нибудь из ее учеников конструирует электрическую батарею и при этом мусорит на столе, Мари, вся вспыхнув от негодования, накидывается: «Не говори мне, что очищу все «потом»! Нельзя захламлять стол, когда делаешь установку или опыт».

Время от времени эта лауреатка Нобелевской премии давала своим честолюбивым ребятишкам урок простого здравого смысла.

– Как вы поступите, чтобы сохранить жидкость теплой в этом сосуде? – спрашивает Мари.

Сейчас же Франсис Перрен, Жан Ланжевен, Изабелла Шаван, Ирэн Кюри – ученые светила этого курса физики – предлагают изобретательные решения: окутать сосуд шерстью, изолировать его способами сложными… и неосуществимыми.

Мари улыбается и говорит:

– Что касается меня, то я прежде всего накрыла б его крышкой.

На этом заключении домашней хозяйки и закончился урок в тот четверг.

Дверь отворяется, служанка вносит огромный запас хлебных рожков, плиток шоколада, апельсинов – для коллективной закуски.

Подстерегая малейшие поступки Мари Кюри, газеты весело подсмеиваются над введением (очень скромным и под строгим наблюдением) сыновей и дочерей ученых в научные лаборатории:

«Это маленькое общество, едва умеющее читать и писать, – говорит один обозреватель, – имеет полное право пользоваться приборами, конструировать аппаратуру, производить опыты с химическими реакциями… Сорбонна и дом на улице Кювье пока не взорвались, но надежда на это еще не потеряна!»

Через два года наступил конец коллективному обучению. Родители слишком перегружены собственной работой, чтобы уделять время этой затее. Детям предстоит сдача экзамена на аттестат зрелости, и они должны пройти установленную программу обучения. Мари выбрала для старшей дочери частную школу – Коллеж Севинье, – где количество уроков значительно сокращено. В этом превосходном заведении Ирэн и закончит свое среднее образование, а позже будет учиться Ева.

* * *

Не без опасения я попыталась определить те принципы, которыми руководилась Мари в своих первоначальных отношениях с нами. Я боюсь, что они вызовут представление о ней как о человеке методичном, сухом, с предвзятой точкой зрения. На самом деле она была совсем другой. Женщина, желавшая сделать нас неуязвимыми, сама по своей нежности, утонченности была слишком предрасположена к страданию. Та, что отучала нас быть ласковыми, несомненно, хотела бы, не признаваясь себе в этом, чтобы мы еще больше целовали и нежили ее. Желая сделать нас нечувствительными, Мари вся сжималась от огорчения при малейшем признаке равнодушия к ней самой. Она никогда не испытывала нашу «нечувствительность», подвергая нас наказанию за наши выходки. Классические наказания в виде невинного шлепка, «постановки в угол», лишения сладкого не имели у нас места. Не бывало также ни домашних сцен, ни криков: наша мать не терпела повышенного тона ни в радости, ни в гневе. Как-то раз Ирэн надерзила, тогда Мари решила «дать ей урок» и не говорить с ней ни слова в течение двух дней. И для нее и для Ирэн все это время стало тяжким испытанием, но из них двух наказанной казалась Мари: расстроенная, она жалко бродила по мрачному дому и страдала больше, чем ее дочь.

Милая, очень милая мэ, почти неслышная, говорившая с нами чуть не робко, не стремившаяся внушать ни страха, ни обожания к себе. Милая мэ. которая в течение длинной череды годов нисколько не заботилась открыть нам, что она не обычная мать семьи, как прочие, и не обычный профессор, подавленный своей работой, а исключительное существо здесь, на земле.

Никогда Мари Кюри не старалась возбудить в нас гордость ее научными успехами, ее славой. Да разве это могло прийти ей в голову, если она при всей своей чудесной карьере являлась олицетворением сомнения в себе, самоотречения и самоунижения?

Глава XX
Успех – испытания

Очень бледная, сильно похудевшая, с чуть осунувшимся лицом и белокурыми, подернутыми сединой волосами, женщина-физик входит утром в помещение на улице Кювье, снимает с крюка блузу из толстой парусины, надевает поверх черного платья и принимается за работу.

В эту тусклую пору своей жизни Мари, неведомо для самой себя, достигла совершенства во внешнем облике. Говорят, что люди приобретают с возрастом достойное их выражение лица. Как это верно в отношении мадам Кюри! В ранней юности она была только мила, студенткой и молодой женой – прелестна, а в зрелой, убитой горем женщине-ученом проступает изумительная красота. Ее славянское лицо, озаренное живым умом, не нуждалось в добавочных украшениях: свежести и жизнерадостности. После сорока лет выражение печального мужества и все более и более обозначающаяся хрупкость становятся благородными особенностями ее красоты. Эта идеальная видимость останется в глазах Ирэн и Евы такой же еще много лет, до того дня, когда они с ужасом заметят, что их мать превратилась в старуху.

Профессор, исследователь, директор лаборатории, Мари Кюри работает с огромным напряжением. Она продолжает давать уроки в Севре. В Сорбонне, куда зачислена штатным профессором, она читает первый и в то время единственный в мире курс радиоактивности. Великие усилия! Если среднее образование во Франции казалось ей неправильным, высшее образование вызывало у нее искреннее восхищение. Ей хотелось бы сравниться с теми мастерами в науке, которые некогда ослепили своим блеском Маню Склодовскую.

Вскоре Мари задумывает издать курс своих лекций. В 1910 году она выпускает свое основное «Руководство по радиоактивности». Девятьсот одиннадцать страниц едва хватило, чтобы свести воедино знания, приобретенные в этой области, начиная с того, еще недавнего дня, когда супруги Кюри заявили об открытии радия.

Мари не приложила своего портрета в начале этой книги. Против титульного листа она поместила фотографию своего мужа. Двумя годами раньше эта фотография украшала том в шестьсот страниц – «Труды Пьера Кюри», приведенные в порядок и отредактированные Мари.

Вместо предисловия к этой книге вдова составила очерк научного пути Пьера. Она стыдливо жалуется на несправедливость его смерти:

«Последние годы Пьера Кюри были очень плодотворны; Умственные способности его достигли своего полного развития, так же, как и его искусство ставить опыты.

Перед ним открывалась новая эпоха жизни: ей предстояло при более действенных возможностях работы стать естественным продолжением его удивительной ученой карьеры. Судьба решила по-другому, и мы вынуждены склониться перед ее непостижимым приговором».

* * *

Число учеников мадам Кюри все время возрастает. Американский филантроп Эндрыо Карнеджи, начиная с 1907 года, предоставляет Мари ежегодные дотации, что дает возможность приютить на улице Кювье начинающих ученых. Они присоединяются к ассистентам, получающим жалованье от университета, и к сотрудникам-добровольцам. Среди последних выделяется своими способностями высокий юноша Морис Кюри, сын Жака Кюри. В этой лаборатории он начинает свою ученую карьеру. Мари гордится успехами своего племянника и всю жизнь питает к нему чувство материнской нежности.

Всем составом из восьми-десяти сотрудников руководит вместе с Мари бывший сотрудник Пьера, верный друг и выдающийся ученый Андре Дебьерн.

У Мари есть программа новых исследований. И она проводит ее благополучно, несмотря на какое-то общее недомогание. Она выделяет несколько дециграммов хлористого радия и вторично определяет атомный вес этого вещества. Затем приступает к выделению самого металла-радия. До этих пор, всякий раз, когда она добывала «чистый» радий, в действительности дело ограничивалось солями радия (хлористыми или бромистыми), представлявшими собой его единственно стойкую форму. Андре Дебьерну и Мари удается выделить самый металл, не изменяющийся от воздействия атмосферы. Это одна из самых тонких операций, которая никогда больше не повторялась

Андре Дебьерн помогает Мари изучать радиоактивность полониума. Наконец Мари, уже в самостоятельной работе, устанавливает способ дозировки радия путем измерения его эманации.

Всеобщее развитие радиотерапии требует, чтобы мельчайшие частицы драгоценного вещества могли быть отделены с большой точностью. Там, где дело идет о тысячных долях миллиграмма, от весов мало толку. Мари придумывает «взвешивать» радиоактивные вещества на основании силы их излучения. Она доводит эту трудную технику до желанной цели и создает у себя в лаборатории «измерительный отдел», куда ученые, врачи и просто частные люди смогут отдавать для проверки радиоактивные продукты или минералы и получать удостоверение о количестве содержащегося в них радия.

Опубликовывая «Классификацию радиоэлементов» и «Таблицу радиоактивных констант», она заканчивает также работу общего характера: получение первого международного эталона радия. В этой легонькой стеклянной трубочке, которую Мари с волнением запечатала собственноручно, содержится 21 миллиграмм чистого хлористого радия. Впоследствии этот эталон послужит образцом для эталонов на всех пяти континентах и будет торжественно водворен в Бюро мер и весов в Севре, под Парижем.

* * *

После общей славы четы Кюри известность самой мадам Кюри взлетает и рассыпается огнями, как ракета. Дипломы на звание доктора honoris causa, члена-корреспондента заграничных академий наук заполняют ящики письменного стола в Со, но лауреатка не выставляет их напоказ и даже не составляет списка этих званий.

Франция чтит своих выдающихся людей при их жизни только двумя способами: орденом Почетного легиона и званием академика. В 1910 году Мари предложили крест Почетного легиона, но, руководясь отношением Пьера к этому вопросу, она отказалась.

Почему же, несколько месяцев спустя, она не оказывает такого же сопротивления своим слишком рьяным коллегам, которые советуют ей выставить свою кандидатуру в Академию наук? Разве она забыла унизительное количество голосов, поданных за Пьера и при его провале и даже при его избрании? Разве она не знает, какая сеть зависти расставлена вокруг нее?

Да, не знает. А главное, в качестве наивной польки она боится выказать себя притязательной, неблагодарной, если откажется от высокого отличия, предложенного ей другим отечеством, каким она считает Францию.

У нее есть конкурент – выдающийся физик и заведомый католик Эдуард Бранли. Возгорается борьба между «кюристами» и «бранлистами», между вольнодумцами и церковниками, между защитниками и противниками такого сенсационного нововведения, как допущение женщины в члены академии. Беспомощная, испуганная Мари присутствует при полемике, которой она не ожидала.

Крупнейшие ученые – Анри Пуанкаре, доктор Ру, Эмиль Пикар, профессора Липпманн, Бути и Дарбу – стоят за нее. Но другой лагерь организует могучее сопротивление.

«Женщины не могут быть членами академии!» – восклицает в добродетельном негодовании академик Амага, оказавшийся восемь лет тому назад счастливым соперником Пьера Кюри. Добровольные осведомители, вопреки очевидности, говорят католикам, что Мари – еврейка, если не напоминает вольнодумцам, что она католичка. Двадцать третьего января 1911 года, в день выборов, президент, открывая заседание, говорит служителям:

– Впускайте всех, кроме женщин.

Один из академиков, горячий сторонник мадам Кюри, но почти слепой, жалуется, что чуть было не голосовал против нее, так как ему подсунули не тот избирательный листок.

_{Мари Кюри в одном из организованных ею рентгеновских военных кабинетов}

_{Поль Ланжевен (1872–1946)}

В четыре часа дня переволновавшиеся газетчики сбегаются писать о выборах разочарованные или торжествующие «отчеты». Мари Кюри не хватило одного голоса для избрания.

Ее ассистенты, даже лабораторный служитель с большим нетерпением, чем сама кандидатка, ждут на улице Кювье решения академии. Уверенные в успехе, они с утра купили большой букет цветов и спрятали под столом, на котором стояли точные весы. Провал Мари ошеломил их. Механик Луи Раго с тяжелым чувством уничтожает ненужный теперь букет. Молодые физики подготовляют ободряющие фразы. Но говорить их не придется. Мари появляется из маленькой комнаты, служившей ей кабинетом. Ни слова о своем провале, не огорчившем ее нисколько.

В истории супругов Кюри, по-видимому, на долю заграницы выпало исправлять действия Франции. В декабре того же тысяча девятьсот одиннадцатого года Академия наук в Стокгольме, с целью отметить блестящие работы, осуществленные мадам Кюри по смерти своего мужа, присуждает ей Нобелевскую премию по химии. Никогда ни один мужчина или женщина не был и не будет дважды удостоен такой награды.

Мари просит Броню сопровождать ее в Швецию. Берет с собой и старшую дочь, Ирэн. Девочка присутствует на торжественном заседании. Спустя двадцать четыре года она в том же зале получит ту же премию.

Делая публичный доклад, Мари посвящает все выпавшие на ее долю почести Пьеру Кюри.

«Прежде чем излагать тему моего доклада, я хочу напомнить, что открытие радия и полония было сделано Пьером Кюри вместе со мною. Пьеру Кюри наука обязана целым рядом основополагающих работ в области радиоактивности, сделанных им самим, или сообща со мной, или же в сотрудничестве со своими учениками.

Химическая работа, имевшая целью выделить радий в виде чистой соли и характеризовать его как элемент, была сделана лично мной, но тесно связана с нашим совместным творчеством. Мне думается, я точно истолкую мысль Академии наук, если скажу, что дарование мне высокого отличия обосновывалось этим совместным творчеством и, следовательно, является почетной данью памяти Пьера Кюри».

* * *

Большое открытие, мировая известность, две премии Нобеля вызывают у многих современников удивление личностью Мари, а у многих других – враждебное к ней отношение.

И злостный шквал внезапно налетает на Мари, стремясь ее уничтожить. Против этой женщины сорока четырех лет, такой хрупкой, измотанной трудом, предпринимается вероломный поход.

Мари, занятую мужской профессией, окружали друзья, приятели-мужчины. Она приобретает большое влияние на близких к ней людей, в особенности на одного из них. Чего же больше! И вот преданная своему делу ученая, жившая достойно, замкнуто, а за последние годы жалкой жизнью, обвиняется в разрушении чужих семейных уз, в том, что она совершенно открыто позорит имя, которое носит.

Не мое дело судить тех, кто дал сигнал к нападению, или рассказывать о том, с каким отчаянием и трагической неловкостью Мари старалась защититься. Оставим в покое и журналистов, имевших смелость оскорблять беззащитную женщину в то время, как ее травили и терзали анонимными письмами, публично грозили ей насильственными действиями, когда сама ее жизнь подвергалась опасности. Позже некоторые из них приходили к Мари просить у нее прощения, с раскаянием и слезами… Но преступление свершилось: Мари была на краю самоубийства, сумасшествия, лишилась сил, и ее сразила тяжелая болезнь.

Запомним лишь один, наименее убийственный, но наиболее гнусный способ действия, который преследовал Мари на всем ее пути. Всякий раз, когда представлялся случай принизить эту единственную в своем роде женщину, как, например, в тягостные дни 1911 года, не дать ученого звания, награды или отказать в приеме в академию, ей ставили в упрек ее происхождение; она была то полькой, то немкой, то русской, то еврейкой, вообще иностранкой, явившейся в Париж с целью нечистым способом захватить высокое положение. Но всякий раз, когда дарования Мари Кюри приносили честь науке, всякий раз, как другая страна чествовала Мари, ее осыпали небывалыми похвалами и в тех же газетах, подписанных теми же редакторами, ее называли «посланницей Франции», «чистейшей представительницей французского гения», «национальной славой». Однако и в этом случае так же несправедливо замалчивали ее польское происхождение, которым она гордилась.

Великие личности всегда подвергались яростному нападению со стороны людей, стремившихся отыскать под бронею гения несовершенные человеческие существа. Если бы не страшная магнетическая сила известности, привлекавшая к Мари и симпатии и ненависть, то никогда бы она не подвергалась ни критике, ни клевете. Теперь у нее были основания ненавидеть свою славу.

* * *

Друзья познаются в беде. Мари получает сотни писем за подписью известных и неизвестных лиц, выражающих свое сожаление и возмущение по поводу постигших ее нападок. За нее сражаются Андре Дебьерн, месье и мадам Шаванн, замечательный друг – англичанка миссис Айртон и многие другие, в числе их ассистенты и ученики Мари. В университетском мире люди едва знакомые сами сближаются с ней, а такие, как математик Эмиль Борель и его жена, окружают Мари утонченной заботливостью, увозят с собой в Италию на отдых, чтобы поддержать ее здоровье. Наряду с Иосифом, Броней и Элей, спешно приехавшими помочь ей, самым стойким защитником ее оказывается брат Пьера Жак Кюри.

Все эти теплые чувства и участие несколько подбадривают Мари. Но ее физическая слабость с каждым днем дает себя знать все больше. Она уже не в состоянии ездить из Со в Париж и снимает в Париже, на набережной Бетюн, 36, квартиру, где рассчитывает поселиться с января 1912 года. Но не дотягивает до этой даты: 29 декабря ее, умирающую, обреченную, перевозят в больницу. После двух месяцев борьбы Мари побеждает свою болезнь, но сильно поврежденные почки требуют хирургического вмешательства. Узнав об этом, Мари просит отложить операцию до марта. Ей хочется присутствовать на физическом конгрессе в конце февраля.

Больную превосходно оперировал и вылечил крупный хирург Шарль Вальтер. Тем не менее ее здоровье остается подорванным надолго. Она до жалости худа, не может стоять прямо. Приступы лихорадочного состояния и боли в почках вынудили бы всякую другую женщину вести образ жизни инвалида.

Как загнанный зверь, она прячется от преследующих ее физических болей и людской низости. Сестра сняла для нее на имя Длусской дом в Брюнуа, под Парижем. Больная Мари живет там недолго, а затем на все мрачное время своего лечения поселяется в То-ноне инкогнито. Летом близкий друг миссис Айртон устраивает ее у себя в тихой вилле на английском морском берегу. Там ее встретили заботы и участие.