Текст книги "Пьер и Мария Кюри"

Автор книги: Ева Кюри

Соавторы: Мария Кюри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Глава XVII
Будни

Имя Кюри стало «большим именем». У Пьера и Мари стало больше денег, но меньше счастливых минут.

Мари в особенности утратила свой пыл и чувство радости. Наука не поглощает ее целиком, как Пьера. Всякие происшествия текущего дня действуют на ее чувствительность и плохо отражаются на ее нервах.

Торжественная шумиха вокруг радия и Нобелевской премии раздражает Мари, не избавляя ни на минуту от заботы, отравляющей ей жизнь: болезни Пьера.

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 31 января 1905 года:

«В данное время мои ревматизмы оставили меня в покое, но летом у меня был такой жестокий приступ, что я вынужден был отказаться от поездки в Швецию. Как видите, мы ни в какой степени не выполнили нашу обязанность по отношению к Шведской академии наук. Говоря правду, я держусь только тем, что избегаю всякого физического напряжения. Моя жена в таком же положении, и о работе по целым дням, как прежде, не приходится и думать».

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 24 июля 1905 года:

«Мы продолжаем жить в качестве людей, очень занятых тем, чтобы не делать ничего интересного. Вот уже год, как мной не сделано ни одной работы, я ни одной минуты не принадлежу себе. Очевидно, я еще не придумал средства оградить нас от траты времени на мелочи, а между тем совершенно необходимо это сделать. В этом вопрос жизни или смерти для умственной деятельности.

Причиною моих болей является, по-видимому, не настоящий ревматизм, а какой-то вид неврастении; мне стало лучше с тех пор, как я питаюсь более прилично и принимаю стрихнин».

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 19 сентября 1905 года:

«…Я ошибся, когда писал вам, что состояние моего здоровья стало лучше. У меня было несколько новых приступов, – их вызывает малейшая усталость. Я задаю себе вопрос, смогу ли я при таком состоянии здоровья когда-нибудь работать в лаборатории».

О прежних днях каникул, очаровательных, безрассудных, опрометчивых, когда супруги носились по дорогам, точно школьники, – об этом не возникало и вопроса. Мари наняла маленький деревенский домик под Парижем, в долине Шеврезы. Там она ухаживает за мужем и за дочкой.

Страдая телом и чувствуя нависшую над ним грозную опасность, Пьер мучится сознанием того, как быстро уходит время. Не боится ли этот еще молодой мужчина смерти? Он точно соревнуется с преследующим его невидимым врагом. Все время куда-то неистово торопится. Надо ускорить темп исследований, пользоваться каждой минутой, уделять больше времени работе в лаборатории.

Мари считает своим долгом работать с большим напряжением, но оно переходит границы ее нервной выносливости. На ее долю выпал суровый жребий. Двадцать лет тому назад шестнадцатилетняя полька, еще с шумом в голове от всяких празднеств, вернулась из деревни в Варшаву зарабатывать себе на хлеб, и с этих пор она не прерывала тяжелый труд. Всю свою юность прожила она в холодной мансарде, согнувшись над учебниками физики. А когда пришла любовь, и та оказалась неразрывно связанной с работой.

Соединив в одном горячем увлечении любовь к науке и к мужчине, Мари обрекла себя на непримиримое существование. Нежное чувство Пьера к ней и ее к нему были одной силы, их идеалы были одинаковы. Но в своем прошлом Пьер пережил и приступы находившей на него лени, и кипучую юность, и сильные страсти. Мари же со времени замужества ни на минуту не отклонялась от своей цели, своих обязанностей, и временами ей хотелось просто наслаждаться жизнью. Она нежная жена и мать. Она мечтает о приятных, мирных передышках, о днях спокойной, беззаботной жизни.

Такие настроения Мари поражают и обижают Пьера. Ослепленный своей находкой, талантливой подругой, он ждет от нее такого же самопожертвования, как его собственная жертвенность самим собой, во имя тех идеалов, которые он зовет «их господствующими мыслями».

Она повинуется ему, как и всегда, но чувствует себя усталой и душой и телом. Она в унынии, винит себя за умственную немощность, за свою «глупость». Ее душевное состояние в действительности гораздо проще. Обычные человеческие желания, так долго пригнетаемые в этой тридцатишестилетней женщине, предъявляют свои права. Мари следовало бы на некоторое время перестать быть «мадам Кюри», забыть о радии, а есть, спать и ни о чем не думать.

Это невозможно. Каждый день приносит все но-, вые обязанности. 1904 год окажется крайне хлопотливым, в особенности для Мари, из-за ее беременности. Как единственное снисхождение к себе она просит Севрскую школу освободить ее на время от занятий.

К концу беременности Мари впадает в полную прострацию. Кроме мужа, здоровье которого мучительно ее тревожит, ей ничто не мило: ни жизнь, ни наука, ни будущий ребенок. Броня, приехавшая к родам, была потрясена, увидев эту другую, побежденную Мари.

– Зачем вводить мне в мир новое человеческое существо? – Мари все время задает этот вопрос. – Жизнь тяжка, бесплодна. Зачем наказывать ею невинных?..

Роды проходят трудно и долго. Наконец 6 декабря 1904 года родится пухлый ребеночек с черными волосиками. Опять девочка: Ева.

Броня с рвением помогает младшей сестре. Ее наружное спокойствие, здравый ум немного разгоняют грусть Мари. Когда она уедет, после нее останется более ясное настроение.

Улыбки, игры новорожденной развеселяют молодую мать. Ее умиляют очень маленькие дети. Так же, как после рождения Ирэн, Мари заносит в серую тетрадку первые жесты, первые зубки Евы, и, по мере развития ребенка, улучшается и нервное состояние самой Мари. Оправившись благодаря вынужденному отдыху после родов, она вновь приобретает вкус к жизни. С прежним, забытым было удовольствием она берется за лабораторную аппаратуру, а вскоре ее опять встречают в Севре. На одну минуту пошатнувшись, она снова налаживает свой крепкий шаг. И вновь вступает на жестокий путь.

Все ее интересует заново: дом, лаборатория. Страстно следит она за событиями, потрясающими ее родину. В России вспыхивает революция 1905 года, и поляки в безумной надежде на освобождение поддерживают движение против царя.

Мари – Иосифу Склодовскому, 23 марта 1905 года:

«Ты, как я вижу, надеешься, что это тяжкое испытание будет иметь для нашей родины некоторые благие следствия. Броня и Казимир того же мнения. Лишь бы наша надежда не обманула нас! Я пламенно желаю этого и беспрестанно думаю об этом. По моему мнению, во всяком случае, надо поддержать революцию. Для этой цели я вышлю Казимиру деньги, так как лично, увы, не могу ничем помочь».

* * *

Погода отличная, Пьер чувствует себя лучше, Мари в хорошем настроении. Самая удобная пора для того, чтобы исполнить уже не раз отложенное обязательство: поехать в Стокгольм и сделать доклад. Супруги Кюри предпринимают торжественное путешествие в Стокгольм, и это путешествие станет в нашей семье традиционным.

6 июня 1905 года Пьер выступает от себя и от имени своей жены перед Стокгольмской академией наук. Он говорит о последствиях открытия радия: в физике оно изменило основные представления; в химии породило смелые гипотезы об источнике той энергии, которая вызывает радиоактивные явления. В геологии, метеорологии оно дало ключ к явлениям, до сих пор необъяснимым. Наконец в биологии действие радия на раковые клетки дало положительные результаты.

Радий обогатил Знание и послужил Благу. Но не может ли он послужить и Злу?

«…Можно себе представить и то, – говорит Пьер, – что в преступных руках радий способен быть очень опасным, и в связи с этим можно задать такой вопрос: является ли познание тайн природы выгодным для человечества, достаточно ли человечество созрело, чтобы извлекать из него только пользу, или же это познание для него вредоносно? В этом отношении очень характерен пример с открытиями Нобеля: мощные взрывчатые вещества дали возможность производить удивительные работы. Но они же оказываются страшным орудием разрушения в руках преступных властителей, которые вовлекают народы в войны.

Я лично принадлежу к людям, мыслящим как Нобель, а именно, что человечество извлечет из новых открытий больше блага, чем зла».

Прием шведскими учеными порадовал обоих Кюри. Они боялись пышности, но эта дальняя поездка оказалась неожиданно приятной. Никакой толпы, мало официальных представителей. Пьер и Мари по своему желанию осматривают страну, оставившую о себе пленительное впечатление, и. беседуют с учеными. Уезжают они полные восхищения.

* * *

На бульваре Келлермана, во флигеле, охраняемом от непрошеных гостей, как крепость, Пьер и Мари живут все той же простой и скрытной жизнью. Хозяйственные заботы сведены к самым существенным. Одна и та же прислуга готовит кушанья и подает на стол. Она посматривает на странных хозяев и напрасно ждет какого-нибудь лестного замечания о жареной говядине или картофельном пюре.

Как-то раз она, не в силах больше сдерживать себя, сама спрашивает Пьера твердым тоном, вызывая его на похвалы бифштексу, только что съеденному Пьером с большим аппетитом. Но получает ошеломляющий ответ.

– Разве это был бифштекс? – говорит ученый. Потом успокоительно добавляет: – Вполне возможно!

Даже в дни сильного переутомления Мари уделяет время заботам о своих детях. По своей профессии она вынуждена оставлять детей на попечение прислуги, но пока она сама не удостоверится, что Ирэн и Ева хорошо выспались, покушали, умыты и причесаны, что у них не начинается насморк или какая-нибудь другая болезнь, Мари не успокоится. Впрочем, если бы она обратила на них меньше внимания, Ирэн сумела бы напомнить о себе! Этот ребенок – деспот. Она ревниво завладевает матерью и с неудовольствием переносит ее заботы о «маленькой». Зимою Мари делает длинные концы по Парижу, чтобы найти любимые Ирэн яблоки – ранет или бананы, и не смеет приезжать без них домой.

Вечера супруги большей частью проводят дома. Надев халаты и ночные туфли, они просматривают появившиеся научные статьи или делают в своих записных книжках какие-нибудь вычисления. Тем не менее их видят и на художественных выставках, а семь-восемь раз в году они бывают на концертах и в театре.

В начале XX столетия в Париже можно было видеть чудесных драматических артистов. Пьер и Мари ждут проходящих, как видение, выступлений Дузе. Красноречие Моне-Сюлли, мастерство Сары Бернар затрагивают супругов меньше, чем естественная игра Жюли Барте, Жанны Гранье или внутренняя сила Люсьена Гетри.

Они следят за спектаклями «Авангарда», пользующегося неизменными симпатиями людей университетского круга. В «Творческом театре» Сюзанна Депре играет в драмах Ибсена, Люнье Пое ставит «Власть тьмы». С таких спектаклей Пьер и Мари приходят довольные и… омраченные на несколько дней. Доктор Кюри встречает их с коварною улыбкой. Старый вольтерьянец не признает болезненных средств и, устремив свои синие глаза на вытянутые лица супружеской четы, постоянно говорит:

– Прежде всего не забывайте, что вы туда ходили ради удовольствия.

Супруги Кюри избегают приемов и не бывают в свете. Но не всегда возможно отделываться от официальных обедов или же от банкетов в честь иностранных ученых. Поэтому бывают случаи, когда Пьер снимает свою грубошерстную одежду, в какой он ходит каждый день, и надевает фрак, а Мари вечернее платье.

Это вечернее платье живет у нее годами и только время от времени переделывается какой-нибудь портнихой – оно из черного гренадина с рюшевой отделкой на фаевом подбое.

Какая-нибудь франтиха посмотрела бы на нее с жалостью: Мари невежественна в модах. Но скромность, сдержанность, присущие ее характеру, спасают Мари от зоркого наблюдателя и создают как бы особый стиль в ее внешности. Когда она снимает свою лабораторную одежду, действительно не эстетичную, и надевает «туалет», зачесывает свои пепельные волосы и робко окружает шею филигранным золотым колье, Мари изысканна. Тонкий стан, вдохновенное лицо сразу обнаруживают свою прелесть. В присутствии Мари, с ее огромным, бледным лбом, с ее выразительным взглядом, другие женщины не теряют своей красоты, но многие из них кажутся вульгарными и неумными.

Однажды вечером, перед выездом, Пьер с необычным вниманием вглядывается в силуэт Мари, в ее шею, в ее обнаженные, такие женственные и благородные руки. Какая-то тень грусти, сожаления пробегает по лицу этого согбенного наукой мужчины.

– Жаль… – тихо произносит он. – Как идет к тебе нарядный вид!

И со вздохом добавляет:

– Но, что поделаешь, у нас нет времени…

* * *

В тех редких случаях, когда Мари зовет к себе гостей, она прилагает все усилия к тому, чтобы угостить достойно, а пребывание у нее в доме сделать приятным. Озабоченно бродит среди тележек с первой зеленью на улице Муфтар или Алезии. Выбирает красивые фрукты, расспрашивает хозяина молочной лавки, какие сорта сыра лучше. Затем набирает в цветочном ларьке тюльпаны, лилии… Вернувшись домой, она делает букеты, пока служанка с волнением готовит несколько более сложные, чем обычно, блюда, а местный кондитер приносит с большой пышностью мороженое.

В этом трудовом жилище самому скромному сборищу предшествует суматоха. В последнюю минуту Мари осматривает накрытый стол, передвигает мебель…

Да, в конце концов у Кюри есть мебель! Семейные кресла, от которых отказались на улице Гласьер, пришлись кстати на бульваре Келлермана. Выгнутые оттоманки красного дерева, обитые переливчатым зеленоватым бархатом «цвета воды», из которых одна служит кроватью для Ирэн, а также кресла в стиле Реставрации придают изящество гостиной, оклеенной светлыми обоями.

Созывают избранных: проезжающих через Париж иностранных ученых или же поляков, приехавших к Мари с новостями. Чтобы развлечь дикарку Ирэн, Мари устраивает и сборища детей. Рождественская елка, собственноручно украшенная гирляндами, золочеными орехами и разноцветными свечками, оставит большое впечатление в памяти юного поколения.

Бывают и такие случаи, что дом Кюри становится обрамлением зрелища еще фееричнее, чем горящая огнями елка. Являются машинисты, устанавливают театральные прожекторы и рампу с электрическими лампочками. После обеда в присутствии двух-трех друзей прожекторы будут ласкать своим светом развевающиеся покрывала танцовщицы, когда она изображает то пламя, то цветок, то птицу, то волшебницу…

Танцовщица Лои Фуллер, «фея света», чарующая Париж своими фантастическими выдумками, связана колоритной дружбой с физиками. Прочитав в газетах о том, что радий светится, эта звезда из Фоли-Бержер задумала сделать себе сенсационный фосфоресцирующий костюм, чтобы заинтриговать публику. Она обратилась за сведениями к супругам Кюри. Ее наивное письмо развеселило ученых: они объяснили Лои, в чем ее проект «крылышек бабочки из радия» химеричен.

Американка Лои Фуллер, с шумным успехом выступавшая каждый вечер, поразила своих благожелательных консультантов. Она не стала хвалиться перепискою с Кюри, не приглашала их приехать и поаплодировать ей в Фоли-Бержер, а написала Мари: «У меня есть только один способ поблагодарить Вас за Ваш ответ. Разрешите мне когда-нибудь вечером потанцевать у Вас для Вас двоих».

Пьер и Мари изъявили свое согласие. И вот весьма своеобразная, небрежно одетая девушка с калмыцким лицом без всякой краски, с детскими голубыми глазами звонит в парадную дверь, сопровождаемая толпой электриков с их аппаратурой.

Супруги Кюри несколько встревожены, но уступают место действия захватчикам, отправившись в лабораторию. А Лои в течение нескольких часов трудится, регулируя освещение, размещая привезенные с собой занавеси и ковры, чтобы воссоздать в небольшой столовой у двух ученых свой восхитительный спектакль.

Так степенный флигель с замкнутой для посторонних дверью впустил к себе богиню мюзик-холла. Случилось это потому, что Лои была человеком тонкой души. По отношению к Мари она всегда питала то редкостное восхищение, которое ничего не требует взамен, а ищет случая принести пользу, доставить удовольствие. Также инкогнито она еще раз танцевала в домике на бульваре Келлермана. Когда Пьер и Мари узнали Лои лучше, они, в свою очередь, бывали у нее. Там они встретились с Огюстом Роденом и завязали с ним дружеские отношения. В эти годы можно было иной раз видеть, как Пьер, Мари, Лои Фуллер и Роден мирно беседуют в студии скульптора среди его произведений из мрамора и глины.

* * *

Семь-восемь самых дружеских людей вхожи во флигель на бульваре Келлермана: Андре Дебьерн, Жан Перрен с женой, самой близкой подругой Мари, Жорж Урбен, Поль Ланжевен, Эме Коттон, Жорж Саньяк, Шарль-Эдуард Гийом, несколько учениц из Севрской школы… Ученые, одни ученые!

По воскресеньям, в хорошую погоду, после полудня эта группа ученых собирается в саду. Мари с каким-нибудь рукоделием садится в тени у колясочки Евы. Но штопка и шитье не мешают ей следить за общим разговором, который для всякой другой женщины оказался бы таинственней беседы на китайском языке.

Это время обмена последними новостями: животрепещущие высказывания о лучах радия «альфа», «бэта», «гамма». Перрен, Дебьерн и Урбен говорят с жаром. Они доискиваются до происхождения той энергии, которую выделяет радий. Чтобы объяснить ее, приходится отбросить либо принцип Карно, либо закон сохранения энергии, либо закон неизменности элементов. Пьер выдвигает гипотезу радиоактивных превращений. Урбен протестует во весь голос. Он ничего не хочет слушать и с жаром защищает свою точку зрения. А до чего продвинулась работа у Саньяка? Что нового в опытах Мари по установлению атомного веса радия?

Радий!.. Радий!.. Радий!.. Иногда это магическое слово, переходя из уст в уста, вызывает у Мари грусть: судьба распорядилась неудачно, сделав радий веществом чудодейственным, а полоний – первый открытый супругами Кюри элемент – неустойчивым элементом второстепенного значения. Польской патриотке хотелось бы, чтобы полоний с его символическим именем привлек на себя всю славу.

Эти заумные беседы время от времени прерываются, когда доктор Кюри говорит о политике с Дебьерном и Ланжевеном. Урбен дружески дразнит Мари, критикует чрезмерную строгость ее платья, упрекает в отсутствии кокетства, и молодая женщина слушает, наивно удивленная такой неожиданной проповедью. Жан Перрен, бросив атомы и бесконечно малые, приподнимает свое красивое вдохновенное лицо и, будучи ярым поклонником Вагнера, поет во весь голос арии из «Золота Рейна» или из «Мейстерзингеров». Немного дальше, в глубине сада, мадам Перрен рассказывает волшебные сказки Алине и Франсуа, а также их подруге – Ирэн.

Перрены и Кюри видятся каждый день. Их дома рядом, и лишь простая решетка, обвитая ползучей розой, разделяет их сады. Когда Ирэн необходимо сообщить что-то спешное своим друзьям, она подзывает их к решетке. Они обмениваются плиточками шоколада, игрушками, детскими тайнами – в ожидании возможности, по примеру старших, говорить о физике.

* * *

Для Кюри наступает новая эпоха. Франция заметила их существование и намеревается поддержать их работы.

Первой и непременной ступенью должно быть вступление Пьера в Академию наук. Ученый вторично соглашается на томительный объезд академиков. Друзья Пьера, опасаясь за исполнение им роли «благоразумного кандидата», осыпают его тревожными советами.

Е. Маскар – Пьеру Кюри, 22 мая 1905 года:

«Дорогой Кюри.

…Вы, естественно, стоите в первом ряду, не имея серьезного соперника, и Ваше избрание вне сомнения.

Однако же Вам необходимо взять себя в руки и объехать с визитами членов академии, а в случае, если не застанете никого дома, оставить Вашу визитную карточку с загнутым уголком. Начните со следующей недели, и через две недели эта каторга закончится».

Е. Маскар – Пьеру Кюри, 25 мая 1905 года:

«Дорогой Кюри, устраивайтесь, как хотите, но круговую визитную жертву академикам надо закончить до двадцатого июня, хотя бы Вам пришлось для этого нанять автомобиль на целый день.

Ваши доводы в своем принципе превосходны, но надо делать некоторые уступки требованиям практической жизни. Вы должны подумать также о том, что звание академика облегчит Вам возможность оказывать услуги другим людям».

3 июля 1905 года Пьер Кюри избирается в академию, но двадцать два академика голосовали за его конкурента.

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 24 июля 1905 года:

«…Я очутился в академии помимо собственного желания и помимо желания академии. Я один раз объехал всех с визитами, оставляя визитные карточки отсутствовавшим, и все уверяли меня, что мне обеспечено пятьдесят голосов. А я чуть не провалился!

Что поделаешь? В этом учреждении ничего нельзя сделать просто, без интриг. Кроме небольшой, хорошо направляемой кампании, против меня действовало несочувствие ко мне со стороны клерикалов и тех, кто находил, что я сделал слишком мало визитов. С. спросил меня, кто из академиков будет голосовать за меня, я ответил: «Не знаю, я не просил их об этом». – «Ага, вы не снизошли до того, чтобы просить!» И был пущен слух, что я «гордец»…»

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 6 октября 1905 года:

«…В понедельник я был в академии, но откровенно спрашиваю себя, что мне там делать. Я ни с кем не близок, интерес самих заседаний ничтожный, я прекрасно чувствую, что эта среда чужда мне».

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, октябрь 1905 года:

«Я еще не постиг, для чего нужна академия».

Оставаясь весьма умеренным поклонником знаменитого сообщества, Пьер живо интересуется благоприятными для него решениями университета, так как от них будет зависеть его работа. Ректор Лиар добился для него учреждения кафедры физики. Вот, наконец, столь желанное место штатного профессора! Раньше чем принять это повышение, Пьер спрашивает, где будет лаборатория для занятий кафедры.

Лаборатория? Какая лаборатория? О лаборатории нет и речи!

В одну минуту нобелевским лауреатам становится ясно, что если Пьер бросит свое старое место в Институте физики, химии и естественных наук, чтобы преподавать в Сорбонне, то его научная работа станет совершенно невозможной. Новому профессору нет места для работы, а его две комнаты в Институте физики, естественно, перейдут к его наследнику. Пьеру предоставляется возможность делать свои опыты на улице.

Отличным почерком Пьер пишет вежливое, но решительное письмо. Раз предлагаемое место не предполагает ни рабочего помещения, ни кредитов для исследований, он отказывается от кафедры.

Новая канитель. Университет делает широкий жест и хлопочет в Палате депутатов о создании лаборатории и об отпуске кредита в сто пятьдесят тысяч франков. Проект принят… или почти принят. В Сорбонне решительно нет помещения для Пьера, но здание с двумя лабораториями будет построено на улице Кювье. Самому Кюри будет отпускаться на работы двенадцать тысяч в год, кроме того, он получит единовременно тридцать четыре тысячи по статье оборудования.

По своей наивности Пьер воображает, что на эти «расходы по оборудованию» он купит аппаратуру и пополнит материальную часть. Да, он сможет это сделать, но лишь на то, что останется за вычетом из этой небольшой суммы стоимости постройки самого здания. В представлении властей постройка и оборудование одно и то же!

Так на практике обуживаются официальные проекты.

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 31 января 1905 года:

«В Институте физики я сохранил за собой две комнаты, где мы работали; кроме того, мне строят во дворе две другие. Они обойдутся в двадцать тысяч франков, которые вычтут из моего кредита на закупку инструментов».

Пьер Кюри – Жоржу Гуи,7 ноября 1905 года:

«Завтра я начинаю свой курс лекций, но условия для подготовки опытов крайне неудовлетворительны; аудитория-амфитеатр находится в Сорбонне, а моя лаборатория – на улице Кювье. Сверх того, в амфитеатре читается много других курсов…

Чувствую себя ни хорошо, ни плохо. Но утомляюсь быстро и сохранил только очень слабую работоспособность. Моя жена, наоборот, ведет очень деятельную жизнь; занята и с детьми, и школой в Севре, и лабораторией. Она не теряет ни минуты и гораздо регулярнее, чем я, следит за ходом работы в лаборатории, где проводит большую часть дня».

Скаредное правительство мало-помалу уделяет Пьеру Кюри место в кадрах своих служащих, но две неудобные и слишком маленькие комнаты удалось вытянуть с большим трудом.

Пройдет еще восемь лет до той поры, когда Мари получит достойное помещение – то помещение, которого уже не видел Пьер. И Мари будет всю жизнь терзаться мыслью, что ее товарищ до своего смертного конца ждал такой лаборатории – его единственной честолюбивой мечты в жизни.

О тех двух залах, которые были даны Пьеру перед его последним часом, Мари впоследствии напишет:

«Нельзя подавить в себе чувства горечи, когда подумаешь, что эта милость оказалась для него первой и последней, что первоклассный французский ученый в конечном счете никогда не имел подходящей лаборатории, хотя его большое дарование проявилось уже тогда, когда ему было только двадцать лет. Конечно, проживи он дольше, то, раньше или позже, ему создали бы удовлетворяющие условия работы, – но еще в возрасте сорока семи лет он был лишен их. Представляют ли себе люди всю скорбь восторженного и бескорыстного творца большого дела, когда осуществление его мечты все время тормозится недостатком средств? Можно ли, не испытывая чувства глубокой горести, думать о самой непоправимой растрате величайшего народного блага – таланта, сил и мужества лучших сынов нации?

Правда, открытие радия было сделано в условиях, не обеспечивающих успеха: сарай, приютивший его открытие, оказался овеянным чарующей легендой. Но этот романтический элемент не принес пользы: он только измотал нас и задержал осуществление работы. При лучших средствах всю нашу работу за первые пять лет можно было бы свести к двум годам, и облегчить ее напряженность».

* * *

Из всех постановлений министерства только одно доставило Кюри истинное удовольствие. У Пьера будут три сотрудника: руководитель работ, препаратор, служитель. Руководителем работ будет Мари.

До сих пор присутствие этой женщины только терпелось. Работы по исследованию радия Мари производила, не имея никакого звания и не получая никакого жалованья. Только в ноябре 1904 года прочное положение с оплатой в две тысячи четыреста франков в год впервые дало ей законное право входить в лабораторию своего мужа.

«Мадам Кюри, доктор наук, назначается с первого ноября 1904 года руководителем физических работ (при кафедре м. Кюри) на факультете естествознания Парижского университета.

В этом звании мадам Кюри будет получать ежегодное содержание в размере двух тысяч четырехсот франков, начиная с первого ноября сего 1904 года».

Прощай сарай!.. Пьер и Мари переносят на улицу Кювье свою аппаратуру, еще пребывавшую в старом бараке. Он так им дорог, отображает столько дней труда и счастья, что они, гуляя под руку, еще неоднократно зайдут туда, чтобы вновь повидать его сырые стены и гнилые доски.

Оба супруга приспосабливаются к новым условиям их жизни. Пьер готовится к своему курсу. Мари, как и прежде, дает уроки в Севре. Они встречаются в тесной лаборатории на улице Кювье, где Андре Дебьерн, Альбер Лаборд, один американец – профессор Дьюен, несколько ассистентов или учеников занимаются исследованиями, склонясь над хрупкими установками для своих текущих опытов.

«Мы, я и мадам Кюри, работаем над точной дозировкой радия путем выделяемой им эманации, – записывает Пьер Кюри 14 апреля 1906 года. – Это как будто пустяки, а вот уже несколько месяцев, как мы принялись за это дело, и только начинаем добиваться правильных результатов».

«Мы, я и мадам Кюри, работаем…»

Эти слова, написанные Пьером за пять дней до своей смерти, выражают всю сущность и всю красоту их неразрывного союза. Каждый шаг в их работе, всякое разочарование и каждая победа только связывают друг с другом мужа и жену. Между этими равными, взаимно любующимися людьми царит непринужденное товарищество в работе, что, может быть, является наиболее тонким выражением глубины их любви.

Их ассистент Альбер Лаборд писал:

«В лаборатории на улице Кювье я работал с ртутной аппаратурой, там в это время был и Пьер Кюри. Входит мадам Кюри, рассматривает одну деталь механизма и сначала не понимает, хотя деталь совсем простая. Получив объяснение, она все-таки настаивает на своем и отвергает ее. Тогда Пьер Кюри веселым и нежным тоном выражает возмущение: «О! Послушай, Мари!», которое засело у меня в ушах, и мне хотелось бы дать вам почувствовать его оттенок.

_{Мари Кюри с дочерьми Ирэн и Евой (1905 г.).}

_{Мари Кюри в старой лаборатории}

_{Институт радия в Париже}

Несколько дней спустя мои товарищи увязли в какой-то математической формуле и попросили своего учителя помочь им. Последний посоветовал им дождаться мадам Кюри, которая, по его уверению, настолько сильна в интегральном исчислении, что быстро выведет их из затруднения. И в самом деле, мадам Кюри в несколько минут решила трудную задачу».

Когда Пьер и Мари наедине, теплота нежных чувств отражается и на их лицах и в их взаимных отношениях. Эти сильные личности, эти различные характеры, – он – безмятежнее, мечтательнее, она – горячее, более земная, – не подавляют друг друга.

В течение одиннадцати лет им очень редко приходилось прибегать к взаимным уступкам, без чего, как говорят, никакая семейная жизнь невозможна. Вполне естественно, что они думают об этом одинаково, и даже в мелочах жизни они действуют в согласии.

Однажды друг их дома мадам Перрен, зайдя к Кюри, спрашивает Пьера, не может ли он взять с собой Ирэн на прогулку, он отвечает с застенчивой, почти робкой улыбкой: «Не знаю… Мари еще не вернулась, а, не спросив Мари, я ничего не могу сказать вам». В другой раз, когда у них собрались ученые, Мари, обычно неразговорчивая, с жаром начала рассуждать по одному научному вопросу, но вдруг покраснела, сконфуженно умолкла и обернулась к мужу, предоставляя ему слово, – настолько сильно было в ней убеждение, что мнение Пьера в тысячу раз ценнее, нежели ее.

«Все сложилось так и даже лучше, чем я мечтала в момент нашего союза, – напишет она позже. – Во мне все время нарастало восхищение его исключительными достоинствами, такими редкими, такими возвышенными, что он казался мне существом единственным в своем роде, чуждым всякой суетности, воякой мелочности, которые находишь и в себе, и в других и осуждаешь снисходительно, а все же стремишься к большему совершенству, как идеалу».

* * *

Солнечная, лучезарная погода торжествует в пасхальные дни 1906 года. Пьер и Мари проводят несколько дней на свежем воздухе, в мирном доме в Сен-Реми-лэ-Шеврез. Они возвращаются к своим деревенским привычкам. Каждый вечер ходят за молоком на соседнюю ферму, и Пьер смеется, глядя на четырнадцатимесячную Еву, в то время как она, неуклюже шатаясь, упрямо топает по высохшим колеям дороги.

По воскресеньям, как только доносится далекий благовест, супруги отправляются на велосипедах в лес Пор-Рояля. Привозят оттуда ветки цветущей магонии и букеты лютиков. На следующее утро Пьер, утомленный накануне, никуда не едет, а лежит, растянувшись, на лугу. Нежаркое божественное солнце разгоняет мало-помалу туман, накрывающий долину. Ева пищит, сидя на одеяле, Ирэн, размахивая зеленой сеточкой, охотится за бабочками и приветствует радостными криками свою редкую удачу. Ей жарко, она снимает вязаную фуфаечку, а Пьер и Мари, лежа на траве рядом, любуются грациозностью своей дочери, забавно одетой в девчачью рубашечку и в мальчишеские штанишки.