Текст книги "Пьер и Мария Кюри"

Автор книги: Ева Кюри

Соавторы: Мария Кюри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

* * *

Иногда, если выпадает свободный час, мадам Кюри садится на скамью в саду на улице Пьера Кюри, где растут ее любимые липы. Смотрит на новый пустой Институт радия. Думает о своих сотрудниках, ныне фронтовиках, о своем любимом ассистенте, геройски погибшем поляке Жане Даниче. Она вздыхает. Когда же кончится этот кровавый ужас? И когда можно будет снова взяться за научную работу?

Мари не томится в бесплодных мечтах и, не переставая воевать, подготовляет мир. Она находит средства перевезти лабораторию с улицы Кювье на улицу Пьера Кюри. Упаковывая, грузя и разгружая, ведя свой рентгеновский автомобиль от одного помещения к другому, она выполняет труд муравья, который вскоре дает результат: новая лаборатория готова! Мадам Кюри завершает свое дело, защитив внушительным укреплением из мешков с песком пристройку, укрывшую радиоактивные вещества. В начале 1915 года она перевезла из Бордо свой запас радия и отдала его на службу стране.

Радий, подобно Х-лучам, оказывает на человеческое тело различные терапевтические действия. Мари посвящает свой грамм радия «службе эманации». Каждую неделю она посылает пробирки с эманацией радия в госпиталь Большого дворца и другие лечебные центры. Они способствуют лечению «порочно» зарубцевавшихся ран и многих повреждений кожи.

Рентгеновские автомобили, рентгеновские станции, служба эманации… Этого недостаточно. Мари заботит отсутствие специалистов-лаборантов. Она предлагает правительству организовать и обеспечить обучение радиологии. Вскоре около двадцати слушателей первого курса собираются в Институте радия. В программе теоретические занятия по электричеству и Х-лучам, практические занятия и анатомия. Преподаватели– мадам Кюри, Ирэн Кюри и одна очаровательная женщина-ученая, мадемуазель Клейн.

Сто пятьдесят сестер-радиологов, которых Мари обучает с 1916 по 1918 год, завербованы из разных слоев. Многие из них почти совсем не имеют образования. Престиж мадам Кюри вначале отпугивает учениц, но сердечный прием, оказанный им ученой-физиком, покоряет девушек. Мари обладает даром делать науку доступной простым умам. Она относится с такой любовью к хорошо выполненной работе, что когда ученице – бывшей прислуге – удается безукоризненно проявить рентгеновскую пленку, это ее радует, как личный успех.

Союзники Франции, в свою очередь, обращаются к знаниям мадам Кюри. Начиная с 1914 года она часто посещает бельгийские госпитали. В 1918 году она командирована в Северную Италию, где изучает местные радиоактивные источники. Немного позднее она примет в своей лаборатории человек двадцать солдат американского экспедиционного корпуса, которых познакомит с явлениями радиоактивности.

* * *

Новая специальность приводит Мари в соприкосновение с самыми различными людьми. Некоторые хирурги, которые понимают пользу Х-лучей, считают мадам Кюри ценным сотрудником и крупным ученым. Другие, более невежественные, относятся к ее приборам с чертовским недоверием. Но после нескольких убедительных просвечиваний они дивятся, что это «дело стоящее», и едва верят своим глазам, когда находят под скальпелем, в месте, точно указанном Мари, осколок снаряда, который они тщетно искали в поврежденном теле. И, сразу уверовав, они готовы видеть в этом чудо…

Мадам Кюри, нередко холодная и недоступная, бывает очаровательной в обращении с ранеными. Крестьяне, рабочие пугаются рентгеновского аппарата и спрашивают, не будет ли им больно при просвечивании. Мари успокаивает: «Вот увидите, что это та же фотография». Ей это удается вполне, этому способствует красивый тембр ее голоса, легкая рука, большое терпение и огромное, благоговейное уважение к человеческой жизни. Чтобы спасти человека, избавить его от ампутации, от увечья, она готова на самые тяжкие усилия. Она не отступает от больного, пока не использованы все возможности.

Мари никогда не говорит о трудностях и риске, которым подвергается. Не говорит ни о несказанном утомлении, ни о смертельной опасности, ни об убийственном действии Х-лучей и радия на ее слабый организм. Перед товарищами у нее беззаботное, даже веселое лицо, более веселое, чем когда-либо прежде. Война предписала ей хорошее настроение как лучшую личину мужества.

А на душе у нее невесело. Ее гнетут глубокая тоска по своей прерванной работе, по родным в Польше, от которых нет известий, и ужас от охватившего весь мир бессмысленного исступления. Воспоминания как очевидицы о тысячах искромсанных тел, о стонах и рыданиях надолго омрачат ей жизнь.

Пушечный салют в знак перемирия застает Мари в лаборатории. Ей хочется украсить флагами Институт радия, и она вместе с сотрудницей Мартой Клейн бежит искать по магазинам французские знамена. Их нигде нет. Тогда она покупает три отреза ткани нужных цветов, а уборщица, мадам Бардине, наспех сшивает их и вывешивает на окнах. Мари трепещет от волнения и радости и не может усидеть на месте. Она и мадемуазель Клейн садятся в старый «радиологический» автомобиль, измятый, изрубцованный за эти четыре года всяких приключений. Служитель Института физики и химии берется за руль и ведет машину наудачу по улицам, в водовороте счастливого и торжественно настроенного народа. На площади Согласия толпа не дает проехать. Люди влезают на крылья «рено», взбираются к нему на крышу. Когда же автомобиль вновь трогается в путь, то уже везет на себе десяток лишних пассажиров, которые и просидят на импровизированном «империале» все утро.

У Мари не одна, а две победы. Польша возрождается из пепла после полуторавекового рабства и делается независимой.

Урожденная пани Склодовская вспоминает свое детство под ярмом, свою юношескую борьбу. Не зря она когда-то прибегала к скрытности и хитрости с царскими чиновниками, не зря вместе с товарищами тайком посещала «Вольный университет», собиравшийся в бедных комнатках Варшавы, и учила грамоте крестьянских детей в Щуках… «Патриотическая мечта», во имя которой она много лет тому назад чуть было не пожертвовала своим призванием и даже любовью Пьера Кюри, на ее глазах становится действительностью.

Мари– Иосифу Склодовскому, декабрь 1920 года:

«Итак, мы, «рожденные в рабстве, в цепях с колыбели» [20]20
  Адам Мицкевич, Пан Тадеуш. – Прим. ред.


[Закрыть], увидели то, о чем мечтали: возрождение нашей страны. Мы не надеялись дожить до этой минуты, мы думали, что ее увидят разве только наши дети, – и эта минута наступила. Правда, страна наша дорого заплатила за это счастье, и ей придется еще расплачиваться за него. Но можно ли сравнивать сегодняшние тучи с горечью и унынием, которые мы испытали бы после войны, останься Польша по-прежнему в цепях и раздробленной на кусочки? Я, так же как и ты, верю в будущее».

Эта надежда, эта мечта утешает Мари Кюри в ее личных невзгодах. Война расстроила ее научную работу. Война подорвала ее здоровье. Война разорила ее. Деньги, которые она вручила государству, растаяли, как снег на солнце, и, задумываясь над своим материальным положением, она грустит. Ей за пятьдесят, и она почти бедный человек. У нее только профессорское жалованье – двадцать тысяч в год. Хватит ли у нее сил еще несколько лет, до получения пенсии, совмещать преподавательскую работу с директорством в лаборатории? Не оставляя своей новой военной профессии (еще два года предстояло учащимся слушать курс рентгенологии в Институте радия), Мари вновь отдается страсти всей своей жизни– физике. Мари подговаривают написать книгу «Радиология и война». В ней она превозносит благо научных открытий, их общечеловеческую ценность. Трагический опыт войны дал ей новые основания для преклонения перед наукой.

«История военной радиологии дает разительный пример неожиданного размаха, какой может получить, в определенных условиях, практическое приложение чисто научных открытий.

В довоенное время Х-лучи имели весьма ограниченное применение. Великая катастрофа, разразившаяся над человечеством, накапливала такое страшное количество человеческих жертв, что вызвала горячее желание спасти все, что только можно, и употребить для этого все средства, способные сберечь и защитить человеческие жизни.

И тотчас, как мы видим, рождается стремление взять от Х-лучей предельно все, чем они могут быть полезны. Казавшееся трудным оказывается легким и сразу получает нужное решение. Оборудование, штат – все множится, как по волшебству; люди несведущие обучаются, а равнодушные отдаются делу. Так научное открытие в конце концов завладеет своим настоящим полем действия. Такой же путь развития прошла и радиотерапия, то есть применение в медицине радиолучей.

Какой же вывод мы можем сделать из этой неожиданной удачи, выпавшей на долю новым радиациям, открытым в конце XIX столетия? По-моему, она должна вселить в нас еще большее доверие к бескорыстным исследованиям и усилить наше восхищение и преклонение перед наукой».

В этом сухом техническом произведении невозможно уловить все значение личной инициативы Мари Кюри. Сколько в нем дьявольски безличных формул, сколько упорства в желании стушеваться, остаться в тени! Мари не враждебна своему «я»: оно просто не существует. Кажется, что вся ее работа сделана какими-то таинственными сущностями, которых она называет то «лечебными учреждениями», то просто «они», или же в крайнем случае «мы». Само открытие радия маскируется под «новыми радиациями, открытыми в конце XIX столетия». А если мадам Кюри вынуждена говорить о себе, она пытается слиться с безыменной толпой:

«Изъявив желание, как и многие другие, послужить делу национальной обороны в пережитые нами годы, я сразу обратилась к области радиологии».

И все же одна мелочь доказывает нам, что Мари отлично сознает, какую помощь оказала она Франции. Когда-то она отказалась – и впоследствии снова откажется – от ордена Почетного легиона. Но близким ее известно, что если бы в 1918 году ее представили к награде «За военные заслуги», это был бы единственный орден, который она бы приняла.

Ее избавили от необходимости поступиться своими правилами. Многие «дамы» получили знаки отличия, орденские розетки… Моя мать – ничего. Несколько недель спустя роль, сыгранная ею в великой трагедии, изгладилась у всех из памяти. И, несмотря на ее исключительные заслуги, никто не подумал приколоть солдатский крестик к платью мадам Кюри.

Глава XXII
Мир

Мир снова обрел покой. Мари все менее и менее доверчиво следит издали за теми, кто налаживает мир.

Мари – участница мировой войны не стала ни милитаристкой, ни сектанткой. Это чистой воды ученая, и в 1919 году мы снова видим ее во главе своей лаборатории.

Она с горячим нетерпением ждала минуты, когда здание на улице Пьера Кюри наполнится рабочим гулом. Первая ее забота – не ослаблять дела исключительной важности, совершенного во время войны. Обслуживание эманацией, распределение «активных» пробирок по госпиталям продолжается под руководством доктора Рего, который, демобилизовавшись, снова вступил во владение зданием биологического отделения. В здании физического отделения мадам Кюри и ее сотрудники занимаются опытами, прерванными в 1914 году, и приступают к новым.

Более правильный образ жизни позволяет Мари заняться будущим Ирэн и Евы, двух крепких девушек, таких же крепких, как она сама. Старшая, студентка двадцати одного года, спокойная, удивительно уравновешенная, ни на минуту не сомневается в своем призвании. Она намерена быть физиком, она намерена, и это уже точно, изучать радий. Удивительно просто и естественно Ирэн Кюри вступает на путь, по которому следовали Пьер и Мари Кюри. Она не задается вопросом, займет ли она в науке такое же большое место, какое заняла ее мать, и не чувствует тяготеющего над ней слишком громкого имени. Ее искренняя любовь к науке, ее дарование внушают ей только одно честолюбивое желание: работать всю жизнь в лаборатории, которая строилась на ее глазах и где с 1918 года она значится как «прикомандированная лаборантка».

Благодаря удачному примеру Ирэн у Мари создается уверенность, что молодым существам просто найти дорогу в лабиринте жизни. Ее озадачивают какое-то томление и резкие перемены настроения у Евы. Благородное, но чрезмерное уважение к воле детей, переоценка их благоразумия не позволяют ей самой воздействовать на подростка. Она хотела бы, чтобы Ева стала врачом и изучила применение радия в лечебных целях. Однако Мари не навязывает ей этот путь. С неослабным сочувствием поддерживает она любой из капризно-изменчивых проектов дочери. Радуется ее занятиям музыкой, предоставляя ей выбор преподавателей и метода занятий… Она перегружает свободой существо, разъедаемое сомнениями и нуждавшееся в подчинении строгим предписаниям. Как было заметить свою ошибку этой женщине, которую все время направлял безошибочный инстинкт таланта и, наконец, довел до ее предназначения, несмотря на все препятствия?

* * *

Летом Мари приезжает к дочерям в Бретань. В Ларкуэсте, восхитительном краю, не наводненном пошлой толпой, три подруги проводят отпуск.

Население этой деревушки, расположенной на берегу Ла-Манша, возле Пэмпола, состоит исключительно из моряков, земледельцев и… профессоров Сорбонны. Открытие Ларкуэсты в 1895 году историком Шарлем Сеньобосом и биологом Луи Лапиком получило в университетских кругах значение открытия Америки Христофором Колумбом. Мадам Кюри, явившаяся с опозданием в колонию ученых, которую один остроумный журналист окрестил: «Форт Наука», сперва ютилась у местного жителя, затем сняла дачу, а потом ее купила. На возвышенном песчаном побережье, над безмятежным морем, усеянным бесчисленными большими и маленькими островами, которые не дают морским валам набегать прямо на берег, Мари выбрала место, наиболее безлюдное, наиболее защищенное от ветров. Она любит такие дома-маяки. Все летние дачи, какие она нанимала, да и те, какие она впоследствии строила сама, похожи друг на друга: на большом участке – жалкий дом. Неудобно расположенные комнаты, почти ободранные, бедно обставленные, а вид из дома – превосходный.

Редкие прохожие, которых Мари встречает по утрам, – сгорбленные старухи, медлительные крестьяне, улыбающиеся дети – все звучно приветствуют ее: «Добрый день, мадам Кю-ю-юри!» – по-бретонски растягивая гласный звук. Мари не избегает этих встреч и с улыбкой отвечает в тон: «Добрый день, мадам Ле Гофф… Добрый день, месье Кэнтэн»– или просто: «Добрый день», – если, к стыду своему, не узнает приветствующего. Деревенские жители вполне сознательно обращаются к ней с простыми, спокойными приветствиями, как равные к равной, без назойливости или любопытства, а выражающими только дружбу. Не радий, не тот факт, «что о ней пишут в газетах», снискали ей такое уважение. Ее сочли достойной женщиной лишь после двух или трех летних сезонов, когда бретонки, прячущие волосы под белыми остроконечными чепцами, признали в ней свою, крестьянку.

Дом мадам Кюри ничем не отличается от десятка других. Центром же колонии, великосветским дворцом в Ларкуэсте считается низкая хижина, доверху увитая диким виноградом, пассифлорой, вьющейся фуксией. Хижина эта зовется по-бретонски «Taschen Vigan» – «маленький виноградник». При нем по склону разбит садик, где цветы, посаженные без затей, растут длинными полосами яркой окраски. Дверь домика всегда растворена настежь, кроме дней, когда дует восточный ветер. Здесь живет юный чародей семидесяти лет – Шарль Сеньобос, профессор истории в Сорбонне. Это очень маленький, очень подвижной старичок, чуть горбатый, одетый в неизменный костюм из белой фланели в черную полоску, заплатанный и пожелтелый. Местные жители зовут его «месье Сеньо», а друзья «Капитан». Словами не выразить того восторженного поклонения, каким он окружен, а тем более не объяснить, какими чертами своего характера он заслужил всеобщее обожание и нежность.

По извилистой и крутой тропинке Мари сходит к «винограднику». Человек пятнадцать приверженцев уже сидят и расхаживают перед домом в ожидании поездки на острова. Появление мадам Кюри не вызывает никаких чувств у собравшихся, напоминающих колонну эмигрантов или цыганский табор. Шарль Сеньобос (чей чарующий, но близорукий взор прячется за стеклами), посматривая своим прелестным, но скрытым за очками взглядом близоруких глаз, приветствует Мари любезно-ворчливой фразой: «А! Вот и мадам Кюри. Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» Раздается эхом еще несколько приветствий, и Мари присоединяется к кругу людей, сидящих на земле.

На Мари выгоревшая полотняная шляпа, старая юбка и не знающая износа матросская блуза из черного мольтона; такую блузу, одного покроя для мужчин и женщин, для ученых и рыбаков, мастерит за несколько франков деревенская портниха Элиза Лефф. Мари носит сандалии на босую ногу. Свой мешок, раздувшийся от впихнутых купального костюма и халата, она кладет перед собой на траву, где валяется еще пятнадцать точно таких же мешков.

Вот была бы находка для репортера, если бы он неожиданно нагрянул в этот мирный кружок! Тут гляди в оба, чтобы буквально не наступить на какого-нибудь академика, лениво растянувшегося на земле, или ие задеть какую-нибудь «Нобелевскую премию». Учености здесь хоть отбавляй. Вы хотите поговорить о физике? Вот Жан Перрен, Мари Кюри, Андре Дебьерн, Виктор Оже. О математике, об интегралах? Обратитесь к Эмилю Борелю, задрапированному в купальный халат, как римский император в тогу. О биологии? Астрофизике? Вам ответят Луи Лапик, Шарль Морен. А что касается до чародея Шарля Сеньобос, то полчище ребят этой колонии с ужасом заверит вас, что «он знает всю Историю».

Но удивительней всего то, что в этом университетском обществе никогда не говорят о физике, истории, биологии или математике, что здесь нет места для почтения, для иерархии и даже для условной вежливости. Здесь человечество не делится на жрецов и учеников науки, на старых и молодых.

Шарль Сеньобос пересчитывает свою паству и подает знак к отправлению. Матросская команда – Ева Кюри и Жан Морен, отделив от стоящей у берега флотилии судов два парусника, пять-шесть весельных лодок, «большую» и «английскую» лодки, подводят их кормой вперед к причалу, туда, где зубчатые скалы образуют естественную пристань. Сеньобос отрывисто, насмешливо и весело кричит: «Садитесь! Садитесь!» А покамест пассажиры усаживаются в лодки, он продолжает: «Где первая команда? Я головной! Мадам Кюри сядет на носовое весло, Перрен и Борель на большие весла, а Франсис на руль».

Приказания эти, которые поставили бы в тупик многих интеллигентов, немедленно выполняются. Четверо гребцов – четверо профессоров Сорбонны, четверо знаменитостей – садятся по местам и, держа, в руке по тяжелому морскому веслу, покорно ждут команду, которую даст юный Франсис Перрен: на. борту он всемогущ оттого, что держит руль. Шарль Сеньобос загребает первым, указывая должный ритм своим товарищам. Сзади него Жан Перрен налегает на весло с такой силой, что лодка поворачивается на месте. За Перреном сидит Эмиль Борель, а за ним на носу – Мари Кюри «нажимает» в темпе.

Белая с зеленым лодка мерно движется вперед по залитому солнцем морю. Тишину нарушают лишь строгие окрики рулевого. «Второе весло справа бездействует». (Эмиль Борель пытается отрицать свою вину, но быстро смиряется и, во искупление своей небрежности, сильнее налегает на весло.) «Носовое весло не следит за загребным!» (Пристыженная Мари Кюри выправляет движения и старается попасть в такт.)

Мадам Шарль Морен своим красивым, душевным голосом затягивает «гребную песню», сразу подхваченную хором пассажиров на корме.

 
Отец велел построить дом
(Дружней работайте веслом).
Кладут кирпич за кирпичом…
 

Легкий северо-западный «нормандский» ветер, ветер хорошей погоды, доносит мерно текущую мелодию до второй лодки, которая ушла вперед и уже виднеется на другой стороне бухты. Гребцы «английской» лодки, в свою очередь, запевают одну из трех-сот-четырехсот старинных песен, составляющих репертуар колонии, которому Шарль Сеньобос обучает каждое поколение ларкуэстидов.

 
Трое крепких парней плывут на острова,
Плывут они все веселей,
Трое крепких парней.
 

Двух-трех песен «большой» лодке хватает на дорогу до косы Св. Троицы. Взглянув на часы, рулевой кричит: «Смена!» Мари Кюри, Перрен, Борель и Сеньобос уступают место четырем другим деятелям высшего образования. Нужно сменить гребцов, чтобы пересечь наискось очень сильное морское течение и достичь большой фиолетовой скалы «Рок-Врас», – пустынного острова, куда ларкуэстиды почти каждое утро приезжают купаться.

Мужчины раздеваются возле пустых лодок, на берегу, покрытом коричневыми водорослями, женщины в укромном уголке, устланном упругим ковром густой травы, и во все времена именуемом «дамской кабиной». Мари в черном купальном костюме появляется одна из первых и входит в море. Берег отвесный, и нога, едва ступив, уже не достает до дна.

Мадам Кюри чрезвычайно гордится своей ловкостью, своими мореплавательными талантами. Между нею и ее коллегами по Сорбонне существует скрытое соперничество. Мари наблюдает за учеными и их женами, плавающими в маленьком заливчике у скалы «Рок-Врас» почтенными стилями брассом или на боку. Если они не в состоянии уплывать далеко, то и не барахтаются беспомощно на одном месте. Мари с беспощадной точностью измеряет расстояние, пройденное ее соперниками, и, никогда открыто не вызывая на заплыв, тренируется, чтобы поставить рекорд на скорость и дальность с преподавательским составом университета. Дочери являются одновременно ее тренерами и поверенными.

– Мне думается, – я плаваю лучше месье Бореля, – невинно замечает Мари.

– О, гораздо лучше, мэ… Даже нечего и сравнивать!

– Сегодня у Жана Перрена большое достижение. Но я вчера заплыла дальше его, помнишь?

– Я видела, это было отлично. С прошлого года ты сделала большие успехи.

Мари обожает такие комплименты, зная, что они искренни. Она один из лучших пловцов в колонии.

Полдень. Море опустело, и лодки, двигаясь Антереннским проливом, осторожно лавируют среди водорослей, имеющих вид каких-то мокрых пастбищ. Песни сменяются песнями, гребцы сменяются гребцами. А вот и берег под домом в «винограднике», вот и причал, или, вернее, отмель с водорослями, которая во время отлива заменяет пристань. Мари одной рукой приподнимает юбку и, размахивая другой рукой с сандалиями и халатом, бодро вязнет по щиколотку голыми ногами в пахучей черной тине, чтобы достичь твердой земли. Если бы какой-нибудь ларкуэстид, из уважения к ее возрасту, предложил ей помочь или попросил бы разрешения нести ее мешок, то вызвал бы у нее лишь недоумение. Здесь никто никому не помогает, и первая заповедь клана говорит: «Не усердствуй!»

Моряки расстаются, идут завтракать. В два часа они снова соберутся в «винограднике» для ежедневной прогулки на «Шиповнике» – яхте с белыми парусами, без которой Ларкуэст был бы не Ларкуэст. На этот раз мадам Кюри отсутствует на перекличке. Ее утомляет ленивое безделье на яхте. Одна у себя в доме-маяке, она либо вытравляет рукопись какой-нибудь научной статьи, либо, вооружившись садовыми ножницами и лопатой, работает в саду. Из своих сражений с терновником и ежевикой, из таинств древонасаждения она выходит в кровавых ссадинах; ноги ее исполосованы царапинами, руки в земле, исколоты шипами. Счастье еще, если все увечья ограничиваются только этим. Ирэн и Ева иногда застают свою предприимчивую мать, успевшую вывихнуть себе лодыжку или наполовину раздробить палец неудачным ударом молотка…

Около шести часов вечера Мари спускается к причалу и, искупавшись во второй раз, входит в «виноградник», минуя никогда не запирающуюся дверь. У большого окна с видом на бухту сидит в кресле очень старая, очень умная, очень красивая женщина – мадам Марилье. Она живет в самом доме и с этого места каждый вечер караулит возвращение мореплавателей. Мари ждет вместе с ней, когда на побледневшем море всплывут позлащенные закатом паруса «Шиповника».

После обеда мадам Кюри, укутанная в пушистую пелерину пятнадцатилетней, а то и двадцатилетней давности, прогуливается широкими шагами, взяв под руки обеих дочерей. Три силуэта спускаются по чуть заметным в темноте тропинкам к «винограднику», неизменному «винограднику». В большой комнате собрались в третий раз за день ларкуэстиды. За круглым столом играют в «буквы». Мари принадлежит к числу наиболее способных составлять сложные слова из картонных букв, извлекаемых из мешочка. Все оспаривают друг у друга такую партнершу, как мадам Кюри.

Остальные колонисты, усевшись вокруг керосиновой лампы, читают или играют в шахматы.

В торжественные дни актеры-любители, они же авторы, исполняют перед «шикарной» публикой шарады, забавные песенки, обозрения, в которых прославляются героические события сезона: бурное состязание между двумя соперничающими лодками; чреватая опасностями передвижка огромной скалы, мешающей причалу – операция большого размаха, успешно проведенная сверхревностными исполнителями; позорные злодеяния восточного ветра; трагикомическое кораблекрушение; преступления призрачного барсука, обвиняющегося в периодических опустошительных набегах на огород «виноградника».

Читатель, – я много раз задавала себе такой вопрос, – не бросите ли вы читать эту биографию, подумав о других книгах и прошептав с иронической улыбкой: «Боже мой, что за славные люди!.. Сколько прямодушия, сочувствия, доверия!»

Ну что ж, да… Эта повесть изобилует «положительными типами». Но я ничего не могу поделать: они существовали и были такими, какими я пытаюсь их изобразить. Все жизненные спутники Мари, начиная с тех, кто знал ее со дня рождения, и кончая друзьями ее последних дней, предоставили бы нашим романистам, любящим мрачные тона, бедный материал для анализа.

В Ларкуэсте самый проницательный наблюдатель не мог бы отличить крупного ученого от скромного исследователя, богатого от бедного. Под небом Бретани – было ли оно ясным, или хмурым – я ни разу не слыхала разговоров о деньгах. Наш старейшина Шарль Сеньобос подавал нам самый высокий, самый благородный пример. Не выставляя себя поборником каких-либо теорий или доктрин, этот старый либерал сделал свое имущество достоянием всех. Всегда открытый дом, яхта «Шиповник», лодки принадлежали ему, но их хозяином был он меньше всех. А когда в его освещенной фонариком даче давался бал, то под аккордеон, игравший польки, лансье и местный танец «Похищение», вертелись вперемежку хозяева и слуги, ученые и дочери крестьян, бретонские моряки и парижанки.

Наша мать молча присутствовала на этих праздниках. Ее подруги, знавшие уязвимое место этой застенчивой женщины, сдержанной в обращении, почти суровой, иной раз скажут ей, что Ирэн хорошо танцует, а на Еве хорошенькое платье. И тогда прелестная улыбка гордости внезапно озаряла усталое лицо Мари.