Текст книги "ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ"

Автор книги: Эустахий Чекальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

ПОИСКИ, УСПЕХ И РАЗОЧАРОВАНИЕ

Венявский чувствовал усталость. Молодой еще человек, знаменитый скрипач, прославившийся на всех крупных концертных эстрадах Европы, он чувствовал себя переутомившимся стариком. В Петербурге, в живой и творческой среде, среди множества талантливых людей, не только музыкантов, он все же поддался такому настроению. Он чувствовал, что жаркие летние дни, белые ночи, осенние вихри, зимние морозы и вьюги бесплодно заполняют прожитые годы. Казалось ничто не может изменить устоявшийся порядок: консерватория, концерты, опера, квартеты. И весь этот круг привычных занятий сковывал виртуоза и тяготил его.

– Сорвать банк в Монте-Карло, поставить на карту в Дворянском Собрании, отведать свежей земляники в январе. Почему и это стало таким скучным? – думал Генрик.

Он пытался оторваться от повседневных дел. Перестал отвечать на письма. Не хотел, или не мог включиться в кипучее русло политической жизни Петербурга. Здесь действовали Чернышевский и Добролюбов. На западе – Тэн и Конт, в Польше – Калинка и Свентоховский.

– Э, все это вместе взятое не стоит «Аиды» Верди и даже «Периколы» Оффенбаха. Как мне жить, мне художнику-музыканту, чтобы мое искусство питалось из народного источника. Матейко это умеет. Монюшко усиленно стремится к глубине музыки, – оправдывался скрипач. – Что же я могу сделать здесь в Петербурге. Опять необходимо душой и телом окунуться в родную стихию, уехать на родную землю.

Это удалось осуществить в 1870 г. Был апрель. Он провел в Люблине две недели. Первый его концерт в Варшаве был назначен на 26 апреля в Большом театре. На концерт пришли не только завсегдатаи, – появились представители избранного музыкального общества. Присутствовал Монюшко, пришли Мюнхгеймер, Гросман, Зажицкий, Клечиньский. Галерея была заполнена до отказа. Наверное есть много таких, которые пробрались без билетов. Знакомые швейцаров, танцовщиц, хористок.

Прогуливаясь по Варшаве, скрипач с удивлением отметил, что все вывески написаны на двух языках. На первом месте русский, потом польский. По улицам разъезжали патрули. Город словно замер, как бы погрузившись в траур. Правда, полиция уже не срывала у прохожих с рукавов черные повязки. Но, случалось, резкие свистки полицейских раздавались в городе. Население притихло. Люди не замечали новых зданий, фабрик. Даже железный мост, построенный Карбедзем, не радовал варшавян.

Изредка приходили письма из Нерчинска, Венгрии, Мексики, Америки, с Кавказа и становились источником вестей и темой тихих бесед. В семьях, во время вечернего чая, письма эти читались по несколько раз, иногда со слезами на глазах.

Что в таком случае могла дать варшавскому обществу превосходная фантазия из «Фауста»? Восхищались, аплодировали, дарили цветы, и только. Но Полонез ля-мажор крепкой нитью связал слушателей и виртуоза в одно целое. Концерт ре-минор – совсем очаровал публику. Все встали с мест. Слушатели, сидевшие в креслах, повернулись к родителям Венявского. Овации превратились в манифестацию симпатий публики к музыканту, может быть даже слишком бурную. Полицмейстер, губернатор и генерал Тухолка забеспокоились.

– Овации, обращенные к жене и родителям, ваше превосходительство, этого еще не бывало во время концерта, – нашептывали прихлебатели. Третий концерт в Варшаве Венявский давал 7 мая. На этот раз без оркестра, а под аккомпанемент брата Юзефа, в том же зале Шляхетского Собрания, в котором они когда то в юности, уже давали свой концерт.

Необыкновенно большая программа концерта состояла из музыкальных номеров и декламации Елены Моджеевской. Зал Собрания, был переполнен. Слушатели не жалели рук, аплодируя выступавшим. После многих лет ссоры из-за мадемуазель Турно, Генрик и Юзеф снова встретились на эстраде.

Пришли воспоминания. Да, Людвика окончательно поссорила братьев. В то время, в Познани они исполняли Полонез Генрика. Суровые познанцы расчувствовались услышав Мазурку. Именно там он написал Souvenir de Posen. Это произведение очаровывало мощной, трогательной, хватающей за душу, мелодией.

„Он так сумел очаровать дам с чувствительной душой, что они не могли противостоять его волшебной силе. Две дамы даже истерически заплакали и не могли слушать трогательно-волшебную музыку мазурки." Именно тогда и началась ссора братьев, ибо Генрик написал в честь познаньской красавицы песню под названием «Понимаю».

Братья исполнили по памяти, без нот, Сонату. Их исполнение, их идеальная сыгранность приносили им огромный успех на многих эстрадах Европы. Братья играли так, будто это был не дуэт, а один инструмент со свойствами скрипки и рояля. Концертный дуэт Опус 8 еще больше подогрел восторженное настроение слушателей. Трио Шуберта Си-бемоль-мажор, с Гебельтом, игравшим партию виолончели, фантазия Эрнста «Пираты», Легенда и Полонез ля-мажор – вот программа-монстр варшавского концерта. Аплодисментам, овациям не было конца. Вея пресса подчеркивала восторг публики от игры великолепного скрипача и не менее талантливого пианиста Юзефа Венявского.

Родители вернулись в Люблин, Генрик с женой вырвались в Германию. Доктор Венявский купил в Варшаве Большую энциклопедию Оргельбрандта, его сын читал в дороге «Обрывы» Ежа и «Красную шапку» Захарьясевича. Виртуозу не удалось проехать в Париж. Разгорелась франко-прусская война.

И снова пожар, снова несчастья, новые надежды и тяжелое разочарование.

Поляки воевали по обеим сторонам фронта. «Бартек победитель» проливал кровь за ненавистных пруссаков, а в рядах французской армии геройски дрались польские эмигранты.

И только осенью солист его императорского величества с супругой вернулись в Петербург. Столица царской империи очень интересовалась франко-прусской войной. В Метце объявлена республика. Император Наполеон попал в плен к пруссакам. Конец наполеоновской легенды. Был ли тогда в Европе впечатлительный человек, который не задумался бы над превратностями человеческой судьбы? Был ли тогда на свете хоть один поляк, которого не потрясли бы до глубины души происходившие события? Снова возник призрак неведомых предопределений.

Разве в польской жизни нет мотивов для создания оркестра с невиданными инструментами, со звуками смерти, хриплыми и безумными? О, польская музыка, где твое место? Поэзия высоко подняла знамя народных чаяний, а ты путаешься среди куявяков, полек и оберков. Что принесли польской музыке годы 46, 48, 63? Кто запечатлеет в звуках нынешнюю драму?

Столько красоты погибает безвозвратно! Пусть красота поставит имя нашего народа во главе человечества. Но кто об этом думает? Теперь все заняты мыслями о пользе, о выгоде, и стеной прибылей хотят оградить наш народ от несчастий. Неужели же на польской скрипке не удастся выразить нашу действительность, такую отличную от жизни других народов мира.

– О, скрипка! дай мне силу титанов, – молился Венявский. Пусть хоть раз в жизни я выражу в музыке долю и недолю моей великой Родины.

* * *

Нет. Поездка не принесла ожидаемого облегчения. Генрик очень тяготился необходимостью скрывать свою связь с Ольгой Петровной. Теперь он боялся разоблачения пуще прежнего, ибо жена снова ждала ребенка. Они поддерживали оживленную корреспонденцию с родителями, которые готовили дом к приезду Изы на роды. А тем временем, почти под новый 1871 год в Петербург приехала пани Регина Венявская. Дело в том, что роды прошли иначе, чем предполагалось: на свет появились близнецы. Этому чрезвычайно радовалась Фекла. Да и Гжесь заглядывал в спальню.

Генрик давал концерты в Петербурге и Гельсингфорсе. Привез крупный гонорар и… воспаление горла. Болезнь держалась упорно. В феврале по договору он должен был выступить в Вене, концерт пришлось отложить. Венявский написал письмо своему аккомпаниатору профессору Антонию Дорру: „Сегодня ночью я вернулся из Гельсингфорса. Два концерта принесли мне вопреки ожиданиям 1800 рублей. Ныне я болен (сильная ангина). Долгое время не смогу работать. Если состояние моего здоровья улучшится, – приеду в Вену в марте. Однако, пока что ничего точно об этом сказать не могу, кроме того, что моя супруга преподнесла мне в качестве новогоднего подарка пару близнецов. Таким образом, ты видишь сам, дорогой Дорр, что мне не удалось создать такие классические дуэты, как это умел делать Шпор, но за то я создал шедевр, который ему был не по силам." Это письмо было напечатано в 1871 году.

СЮРПРИЗ

Париж, начиная с прошлого лета живет как на вулкане. В Петербурге жизнь течет спокойно и ровно. Опера, драма, комедия, концерты. Консерватория работает нормально. Билеты надо покупать заранее, на несколько дней раньше. Везде полно веселой публики, везде толпы народа. Даже цирк дает по два представления и все равно вывешивает аншлаг. Скрипач чрезвычайно занят. Близнецы устраивают в доме вокальные концерты. Запах пеленок ничем нельзя заглушить. Иза с детьми уедет летом в Люблин. Однако до лета еще далеко. Ольга просит скрипача проводить у нее свободное время.

Иза теперь не так остро ощущала отсутствие мужа, как когда-то. Этого не позволяли многочисленные обязанности.

Квартира Ольги ему так же знакома, как своя. Да и сама Ольга, хотя оставалась прежней очаровательной женщиной, стала привычной, повседневной. Он приходил к ней, радуясь, что на несколько часов избавится от домашних забот.

Однажды он поделился с Ольгой своими концертными планами на осень.

Он предлагал дать несколько концертов сообща.

– Я не знаю, что осенью со мной будет, – певица избегала темы.

– А что может случиться? Будешь лучше петь, чем теперь, – настаивал скрипач.

– Я тебе даю обещание, что ничего от тебя не скрою, – успокаивала его, Ольга.

– Ах, если бы так было. Я не хочу никаких перемен, – тревожно сказал виртуоз.

– Я тебя прошу об одном. Люби меня Генрик, ибо наша идиллия заканчивается.

– Что такое? О чем ты говоришь, милая? – широко открыл глаза скрипач.

– Я тебе сказала, что сообщу, когда моя жизнь должна будет измениться.

– Не понимаю. Ты влюбилась в кого-нибудь?

– Нет! Успокойся. Конечно нет!

– Я тебя чем нибудь обидел, оскорбил?

– Нет, я к тебе привыкла как к мужу. Я тебя всегда считала своим мужем.

– Говори ясно, не задавай мне ребусы и шарады.

– Придет время – окажу, должна буду сказать.

– Не понимаю. Должна будешь сказать?…

– Теперь позволь мне обнять тебя, прижаться к тебе; я хочу быть беспомощным ребенком в твоих объятиях. Я знаю, что у тебя родились близнецы.

– Родились, но причем тут твои слова? Какая между ними связь?

– Никакой. Я на момент хотела быть твоим ребенком.

– Ты была бы импозантным ребенком. Жалею, что я не умею рисовать или ваять.

– Зато в звуках у тебя нет тайн. Ты знаешь? Может быть мы еще перед твоим отпуском устроим концерт?

– У меня не готова программа. Я не хотел бы повторяться.

– Ты сыграешь «Легенду». Я люблю это твое произведение.

– Я должен написать что-нибудь новое. Специально в честь тебя.

Однажды осенним вечером, после триумфальных концертов в Германии Ольга заявила Венявскому:

– Его величество приказал мне выйти замуж.

– У тебя есть жених, любовник?

– Нет, он опросил только, какого я хочу мужа. Просил, чтобы я сказала кто пользуется моим вниманием. Я ответила «никто».

– Вот как, – в таком случае я тебе выберу мужа сам, – заявил царь Александр. – Выйдешь замуж за полковника кавалерии, дворянина и атлета, ломающего подковы, такова моя воля.

– Император издал указ? – опросил пораженный скрипач.

– Ведь у тебя жена и дети. Тенора я не хочу, тем более не хочу баса. Купец не по мне, ученый меня не захочет… остается только военный.

Солист его императорского величества замолчал сраженный известием.

Он слышал когда-то, что у нее была связь с царем, но он полагал, что это обыкновенная петербургская сплетня, не больше. Теперь перед его глазами возник грозный призрак.

– А почему вопрос о твоем замужестве интересует императорское величество? – спросил он запальчиво.

– Не могу же я отказаться от царской опеки и милости, – дипломатически и уклончиво ответила певица.

– Я все еще не очень понимаю, почему царь интересуется твоими личными делами. Ведь ты можешь выбрать мужа по своему желанию и вкусу.

– Сегодня наша последняя встреча. Не будем терять времени на взаимные обвинения. Я хочу сохранить хорошие воопоминания о тебе. Ты был тем, кого я выбрала сама. Ты меня очаровал собой и своей скрипкой. Ты моя музыка, таинственный звук, который я услышала в твоем сердце.

* * *

– Ну, что ж, едем в Троицкий собор? – по приятельски положив руку на плечо Венявскому, сказал Милий Алексеевич Балакирев, симпатичный бородач.

– Зачем?

– Не притворяйся! Сегодня брак Ольги Петровны. Вот жалко, как приятно было у нее дома, – великолепная певица, чудесная женщина. Жаль отдавать ее какому-то полковнику.

Венявский остановился в нерешительности.

– Одевайся, это займет довольно много времени. Генрик неуверен, должен ли он быть в церкви на венчании Ольги, ведь она его не приглашала? Уже много месяцев как он порвал отношения с ней.

Троицкий собор, церковь с позолоченными куполами глав. Перед церковью стоит памятник «Славы», легкий и стройный с кружевной фигурой наверху, как бы приглашающей посетить храм. На площади перед храмом несколько карет. В стороне, под колоннадой, стоит военный оркестр.

Был яркий июльский день. С моря дул легонький свежий ветерок, который гнал перед собой перистые облака. На макушке церкви блестели золотые кресты, как всегда, как каждый день. Рысак, везущий музыкантов, приехал слишком рано. В церковь без приглашений не пускали. Балакирев показал свой пригласительный билет. А Венявского церемониймейстер, одетый в мундир с позументами, с шарфом через плечо, не решился задержать. У Венявского была своя манера держать себя с такой уверенностью, что слуги уступали ему дорогу. Они с Балакиревым беседовали и в церковь пока не входили. Гости ждали приезда молодых. Вдруг загремел свадебный марш Мендельсона. Из кареты вышла невеста. Ее вели шафера, офицеры в красивых блестящих золотом мундирах. Вслед за тем приехал жених. Его сопровождали подружки в белых, с длинными тренами, платьях. Сразу же под колоннадой образовался длинный ряд пар.

В церкви ярко горели неисчислимые свечи. Еще оркестр на площади играл марш, а уже хор приветствовал молодых обрядовой песней. Мощные басы покрывали голоса теноров и дискантов. Певчие были одеты в установленную форму: в белое с золотом. Вот отворились царские врата. На середину церкви вышел священник в митре, на которой блестел алмазный крест. Священник шел по светло-голубому ковру держа в руках крест.

Посредине церкви у аналоя молодая пара уже ждала священника. Ольга Петровна в белоснежном шелковом платье, в белой фате с флер д'оранжевым венком на голове. Рядом с ней стоял молодой полковник в мундире кавалергарда, стриженный бобриком.

Только теперь увидел скрипач своего соперника.

Увалень – подумал он и отвел глаза, осматривая блестящую от золота и света церковь. Хор все еще продолжал петь. Рядом со священником стоял диакон – громадный, бородатый великан. После возгласов священника диакон невероятно низким басом отвечал ему, словно орган, а хор подхватывал его слова высокими дискантами и тенорами и нес песню высоко к куполам церкви. Шафера держали золоченые короны над головами молодых. Стоявший на правом клиросе церковный хор, не сопровождаемый звуками какого либо инструмента, наполнял церковь мощной, красивой мелодией. Певчие знали, что невеста – звезда оперы. Некоторые из гостей вытягивали шеи, становились на цыпочки, пытаясь рассмотреть, кто из певчих так великолепно солирует и так превосходно выделяется в мелодии этой ангельской песни. Старики стояли как на параде, время от времени широко крестясь и даже пытались подпевать певчим. Высокие восковые свечи горели ровно, но пламя их отклонялось иногда влево под дуновением ветерка. При каждом могучем возгласе диакона огни свечей вздрагивали. Священник благословил молодых, надел им на пальцы обручальные кольца. Хор загремел старую церковную песнь «Гряди голубице…». Священник дал им поцеловать икону в золотом окладе, перекрестил их, помахал вокруг кадилом. Руки у молодых были связаны полотенцем. Диакон сопровождал священника во всех его действиях, словно огромная тень и бас его усиливал торжественное ликование, звучавшее в песнопениях.

Торжество бракосочетания совсем расстроило скрипача. Он вышел под колоннаду церкви. Балакирев подошел к молодым, чтобы принести свои поздравления. Скрипач уже под колоннадой слышал как оркестр играл свадебный марш из Лоэнгрина. Надо было уходить. Чего же еще ждать? Оставить приятеля было неудобно, ведь на венчание он приехал с ним. И все же он не стал ждать. Сбежал по лестнице вниз и протолкался через толпу любопытных.

– Вернуться в оперу на репетицию, идти домой? Зайти в консерваторию? Нет, нет! – убеждал он себя. – Пойти навстречу ветрам, вдоль каменных берегов Невы.

Над водой по-прежнему носятся стаи чаек.

– Теперь буду смотреть на их воздушные игры. Лишь бы подальше от церкви, от свадебного поезда, от золоченых корон, от белых шелковых платьев, от парадных одеяний гостей.

Генрик отдыхал, глядя на волны реки, и ясно отдавал себе отчет, что судьба перевернула страницу в его жизни и, что никогда больше он не посмеет вернуться, даже мысленно к этим годам полным впечатлений и переживаний.

– Прощай, белая чайка, морская, воздушная птица, – щелкнул он пальцами, повернулся и медленно пошел по направлению к дому.

Несколько дней спустя, Венявскому сказали в Опере, что Ольга Петровна вышла замуж за генерала и уезжает с ним в Вашингтон. Теперь она уже графиня.

– Почему ты не подождал меня, – спросил Балакирев, встретив скрипача за кулисами.

– Я ждал. Я думал, что ты поедешь на свадебное пиршество, и пошел по своим делам.

– Ты же мог лично ее поздравить, как это сделали гости в церкви.

– Зачем же мешать людям в столь торжественный час. Ведь поздравить можно по почте или по телеграфу.

– Лично, однако, лучше. Много лучше! – сказал дирижер.

– Ты когда уезжаешь? – спросил скрипач, чтобы перевести беседу на иную тему.

– Как только получу паспорт. А ты?

– Я могу ехать хоть сейчас, как только жена и мать будут готовы.

– Да, недостает нам теперь в опере Ольги Петровны. Негде попеть наши русские песни. Я волжанин. Осенью привезу новое собрание мелодий. Будет работы выше головы!

VII
БЕСПЛОДНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ

Триумфы, ордена, торжественные приемы. И полная пустота. Да, пустота! Кругом толпа людей и нет никого, с кем можно было бы поделиться тихой мечтой о нескольких тактах такой удивительной музыки, как вступление к «Лоэнгрину», как шопеновский Этюд или аккорды Чайковского, идущие из самой глубины сердца. Шум и гам, ярмарка, на американских концертах, на богатых приемах в Будапеште с участием Ференца Листа. Роскошное убранство королевских дворцов Брюсселя и Гааги, салонов Парижа и Вены.

– И что это дает? – вздыхает знаменитый виртуоз. – Призрак миллиона франков за турне по Южной Америке? К черту этот миллион. В Америке теперь все считают на миллионы.

Отец четырех детей, волшебник скрипки, астматик, гений и толстяк с солидным брюшком, избегает всяческого искушения. Он уже слишком слаб, чтобы рисковать собой, своим здоровьем, но жить без азарта, без игры уже не может. Ухаживание за женщинами – какими лопало, вошло у него в привычку. Он обольщает их своим вкрадчивым голосом.

Концерт в Зимнем дворце! Присутствуют император, императрица, великий князь Константин Николаевич, князья, высокие сановники, военные и гражданские чиновники, словом – весь двор. Присутствует и наместник Царства Польского граф Берг, и разные иностранцы. После концерта все они в восторге пожимают ему руки. Особенно доволен великий князь Константин Николаевич, виолончелист любитель, поклонник Венявского. Они играют все тот же квартет Моцарта с тонким чувством стиля этой венской музыки. Дворцовой паркет блестит, блестят и стены, обитые шелками, – такого дворца уже нет нигде в Европе. Бьющая в глаза пышность поражает богатством, подбором мебели и всей обстановки. Обыкновенно концерты давались во дворце великого князя Константина Николаевича. Скрипач под аккомпанемент рояля играл часть своей фантазии из «Фауста». Начал с Allegro Agitato на мотивы песни Мефистофеля о золотом тельце – владыке мира. Под его пальцами четырехструнный инструмент звучит как целый оркестр. Дьявольское стаккато очаровывает всех слушателей.

И сразу же лирическая ария Фауста и Маргариты:

Прощай – уж слишком поздно.

После этого – известный вальс. Здесь он снова ошеломляет, блестит, поражает точностью флажолетов, пассажей, октав и секст.

– Это не игра, это веяние весеннего ветра, – вздыхает одна из фрейлин, почти дословно повторяя мнение рецензента одной из петербургских газет.

Раздаются аплодисменты, подходят разные сановники, жмут руку, благодарят скрипача.

Двенадцать вариаций «Русского карнавала» слушают всегда с удовольствием и Венявский снова взял скрипку.

Его императорское величество изволит выразить скрипачу свое отменное удовольствие.

Музыкант остановился перед императором. Александр II поднял бритый подбородок, выделявшийся между длинными бакенбардами, и взглянул на виртуоза.

– Спасибо за доставленное удовольствие!

Венявский внимательно посмотрел царю в глаза.

– Что это за человек? Он меня благодарит за музыку. Восхищается Моцартом, Гуно, Вагнером и подписывает смертные приговоры. Тысячи людей отправляет на каторгу, как и его отец Николай.

Скрипач вновь пытается заглянуть царю в глаза. Нельзя, тот не смотрит на своих собеседников. Лишь только царь отошел от солиста, к скрипачу подошел граф Берг, усмиритель Царства Польского.

– Может быть, вы приедете дать концерт в Варшаве?

– Могу, но только летом, то есть во время мертвого сезона, – скромно ответил скрипач.

– У такого мастера как вы, мертвого сезона нет.

– Я постараюсь, ваше сиятельство, – поклонился Венявский.

Во время отпуска Венявский, помня о приглашении наместника, приехал в Варшаву. Надев фрак, украшенный всеми орденами, он явился во дворец. Таков был этикет. Необходимо было явиться лично и пригласить наместника на предполагаемый концерт.

Ему пришлось долго ожидать приема. За это время он рассмотрел королевские палаты, украшенные Баччиарелли и Норблином, разглядывал камины, паркеты, подсвечники, вызолоченные створки дверей. Из окон был виден подъезд к мосту Кербедзя и кусочек Вислы. Наемная карета ждала у подъезда.

Снующие адъютанты вводили и выводили просителей, а время шло. и шло. Скрипач переменил уже третье кресло. Длительное ожидание стало ему надоедать. Он наблюдал за просителями. В большинстве случаев это были старики или заплаканные дамы, в сумках которых прятались сложенные вчетверо прошения. Но и старики прятали такие же бумаги в карманах своих сюртуков и даже вынимали их оттуда и читали вслух соседям.

Адъютанты выводили заплаканных дам, которые прятали лица под вуалями. Один из адъютантов даже пригрозил старой женщине.

– Зачем вы плачете? Нельзя плакать.

Наконец очередь дошла до скрипача. Адъютант ввел его в обширный зал. Посредине стоял стол из красного дерева с золотой отделкой. В глубоком кресле сидел старик в генеральском мундире. На глазах у него очки. Он не встал на встречу.

– Кто вы такой? – буркнул Берг, будто бы никогда не видел Венявского и никогда не приглашал его дать концерт в Варшаве.

– Генрик Венявский, солист его императорского величества, профессор Петербургской консерватории…

– Что вам угодно? – перебил генерал.

– Явился по вашему желанию и хочу пригласить вас на концерт.

– Меня? На концерт? У меня нет времени на концерты! – прошипел сановник.

– Ваше сиятельство изволили в присутствии его высочества великого князя Константина Николаевича предложить мне приехать в Варшаву, чтобы дать концерт, – произнес удивленный скрипач.

– Только этого мне не хватало. У нас теперь концертов сверх всякой меры.

Венявский умолк. Он не ожидал такого приема. Подождал минутку. Старик из-за очков высокомерно посматривал на скрипача.

Музыкант был действительно поражен приемом. Он без приглашения присел на стоящий рядом стул, вынул платок и высморкался.

– У вас ко мне еще что нибудь?

– Нет, разрешите проститься ваше сиятельство, – Венявский встал со стула и направился к двери.

Уже в Коридоре, он обратился к адъютанту.

– Скажите, наместник всегда так вежлив с посетителями?

– О, да! – сказал блестящий адъютант.

– Мне ничего больше не остается, как поздравить вас, – сказал скрипач прощаясь с адъютантом.

Только несколько погодя офицер понял иронию скрипача и немедленно доложил наместнику.

– Привезите его назад в замок, – потребовал генерал.

* * *

Дежурный черкес получил приказание догнать карету Венявского. Захватив с собой взвод казаков он галопом поскакал догонять карету ничего не подозревавшего скрипача. Его нагнали на углу Трембацкой улицы.

– Назад в замок! – приказал кучеру черкес.

– Мы же только что оттуда, – удивлялся кучер.

– Молчать! Таков приказ, понял?

Кучер обратился за помощью к пассажиру.

– Молчать! Приказ!! Если говорят поворачивай, значит поворачивай, – ответил музыкант.

Казаки окружили карету и под конвоем повезли арестованного вдоль всей улицы Краковское Предместье.

Прохожие останавливались на тротуарах, жители выглядывали из окон, выходили на балконы, старались угадать, кого арестовал казацкий патруль.

Скрипач встревожился. Вот так сюрприз. Все же он не решился спросить черкесского офицера, какова причина ареста. Под конвоем его немедленно провели в кабинет наместника.

– Ты что? Ты как смел оскорбительно выражаться о царском наместнике!? – кричал граф Берг.

Кроме Венявского в кабинете наместника присутствовали два адъютанта в чине полковников.

– Да как ты смел!? – повторил граф.

Венявский молчал.

– Выбросить дурака за дверь, – приказал наместник.

Казаки бросились к Венявскому. Скрипач отвернул полу пальто и показал ордена.

– Не смейте меня трогать. Я солист его императорского величества!

Казаки в нерешительности остановились. Они не очень понимали, что это за чин «солист». Наместник махнул рукой.

– Сегодня же уезжай из Варшавы!

– Вот именно. За этим я и ехал в гостиницу, – ответил скрипач и вышел из кабинета наместника.

* * *

В карете с ним случился сердечный припадок. Он с трудом добрался в свой номер в Европейской гостинице. Вызвали врача. Лед и валериановые капли успокоили сердцебиение. Вечером приехал уполномоченный полицеймейстера с «бумагой».

– По приказанию наместника вам запрещено пребывание в Варшаве.

– Успокойте, пожалуйста, вашего начальника. Я уеду немедленно, как только позволит состояние здоровья. Вы видите, я заболел. При мне находится врач.

– Согласно предписанию, вы должны выехать в течение двадцати четырех часов с момента получения бумаги.

Врач что-то писал у стола; повернулся к чиновнику.

– Господин Венявский понял вас. А здесь врачебное свидетельство, – он подал записку.

– Подпишите, что вы получили предписание.

– Пожалуйста.

– В таком случае, желаю здравствовать и надеюсь, что мне не придется сопровождать вас на вокзал с полицией.

– Вы меня здесь не скоро увидите. Разве в гробу, – ответил больной скрипач.

О случае с Венявским скоро узнала вся Варшава. Скрыть этого не удалось. На вокзале Венявского провожали с цветами, объятиями, пожеланиями. Собрались польские и русские друзья, знакомые, поклонники. Случай у наместника на многие дни расстроил здоровье виртуоза.

В Берлине, сразу же после приезда он вызвал в номер гостиницы врача-специалиста. Появились репортеры. В немецкой прессе появились довольно прозрачные намеки об отношении варшавского замка к скрипачу. Врач предписал:

– Вам необходим длительный отдых. Отправляйтесь в Бад Наугейм, там вы поправите свое здоровье.

– Доктор, у меня обязательства по контрактам. Через три дня я должен начать концертное турне.

– Это невозможно. Вы убьете себя!

– Трудно, но иначе я не могу. Я должен быть в Вене точно в срок.

Вернувшись в Петербург, Венявский подал жалобу на графа Берга в министерство двора. Ответа не получил. Разобидевшись, он подал в отставку со всех своих должностей. Отставка была принята. Его друг Рубинштейн возмущался:

– Человече! Что ты наделал! Не посоветовавшись ни с кем?

– О чем советоваться?

Шло последнее десятилетие скитаний, тревог, пустоты.

– Он потерял царскую милость, – шептали в городе и избегали его, хотя он никому не навязывал свое общество. Многие прихлебатели отшатнулись теперь от Венявского. Но его скрипка не потеряла своего очарования!