Текст книги "ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ"

Автор книги: Эустахий Чекальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

БРАК В ПАРИЖЕ

Переезд через Ламанш был бурным. Хотя скрипач и пытался держаться середины корабля, его все же бросало из стороны в сторону. Разболелась голова. В ушах стоял шум. Он закрывал глаза, чтобы не смотреть на пассажиров, свешивавшихся за борт. В самом большом салоне под верхней палубой собрались плачущие, стонущие девочки и мальчики, не понимающие, что с ними творится. Стюардессы перебегали от одной группы пассажиров к другой, а у дверей салона стоял матрос и никого не выпускал оттуда.

Переезд из Калэ в Дувр продолжался не больше часа. Путешественники сходили с корабля буквально на чужих ногах. Им пришлось принести в жертву Нептуну не только обед, но и выпитое виски с содой.

Лето, август, ясная погода, светит солнце, а корабль танцует, как сумасшедший. Этот переезд очень измучил Генрика. В Дувре Генрик заметив, что англичане, ступив на твердую землю, пили виски, последовал их примеру. Неумная выдумка! В голове словно застучали молотки. На момент захватило дыхание.

И в Лондоне настроение у него не улучшилось. Сэр Гемптон встретил его довольно равнодушно. Иза обрадовалась, обрадовалась и ее мать. Его ждали чемоданы с приданым мисс Гемптон.

Венявский остановился не в доме тестя, а в гостинице. Следуя правилам, он в качестве солиста его императорского величества, явился в русское посольство. Его поздравляли с вступлением в законный брак, но без особого энтузиазма. Во время обеда сэр Томас заявил:

– Говорят, в Варшаве происходят волнения. Поют в храмах, устраивают манифестации.

– Я этого не замечал, хотя приехал прямо из Варшавы, – солгал Генрик, чтобы не начинать разговора, представлявшего для англичан известную сенсацию.

– Откуда наши газеты берут такие известия? – неуверенным тоном спросил отец, но не получил ответа, ибо будущий зять пожирал глазами невесту и не проявлял никакого интереса к политике. Мисс Иза не боялась варшавских беспорядков, ей чрезвычайно надоело ожидание свадьбы.

Сэр Томас не проявил желания присутствовать на обряде венчания. Он поздравил и благословил молодых; в Париж поехала лэди Гемптон.

Несмотря на то, что был август, – а в этом месяце обыкновенно столица Франции пустует, ибо все, кто может, уезжают в отпуск в Бретань или Нормандию, – все здесь кипело. Разносчики газет выкрикивали фантастические известия, шедшие из Италии, России, Германии и Америки.

Дядя Вольф и несколько его друзей встретили молодых на Северном вокзале. Несмотря на то, что молодых приглашали остановиться у знакомых, они сняли комнаты в Польском отеле Это не была респектабельная, модная, роскошная гостиница, но она пользовалась репутацией мещанской солидности. В Париже тоже пришлось явиться в посольство, чтобы получить необходимые визы для поездки в Россию, в Петербург. Чиновники посольства и консульства поздравляли виртуоза. Расспрашивали о настроениях в стране. Он всем отвечал одинаково…

– Ну, что-ж, лучше едят, больше пьют, чем в Париже. А кроме того, музыка у нас стоит выше, – хитро добавил он. – На зимний сезон в Питер и так приедут все парижские тузы.

Если бы не дядя Эдуард, то пришлось бы долго ждать пока удастся преодолеть все церковные проволочки, которые требуются при заключении брака. Метрики как будто в порядке, прочие документы тоже снабжены всеми необходимыми приходскими и административными печатями. И все же, в канцелярии храма Вознесения св. Марии, священник нашел в документах такую массу пробелов, что надо было, казалось, отказаться от немедленного вступления в брак.

– Исправьте все ваши документы в Варшаве, Вильно или Петербурге.

Генрик возмутился.

– Здесь же присутствует мать невесты, и она может подписать заявление от своего и сэра Томаса Гемптона имени, что брак происходит с согласия родителей и с разрешения всех и всяческих английских властей.

– Невеста теряет свое подданство, но неизвестно, получит ли она русско-польское подданство. Отсутствуют соответствующие бумаги и печати посольства. Кроме того, у невесты другое вероисповедание, – священник раздумывал вслух.

– Я получил специальный паспорт в Министерстве иностранных дел в Петербурге только для того, чтобы заключить этот брак. Ведь я работник петербургской оперы.

– Ага, это другое дело, сын мой. Ну хорошо, я вас обвенчаю. Есть ли у жениха справка об исповеди?

– Завтра утром я такую справку дам. Когда можно расчитывать на совершение таинства?

– Хотя бы… завтра, – задумчиво процедил старый аббат. – Только какая должна быть свадьба?

– Обыкновенная, католическая.

– Я не об этом спрашиваю. Перед главным алтарем, в притворе? С музыкой, со свечами? С подушками, с коврами?

Скрипач разразился веселым смехом. Иза вопросительно посмотрела на него, а лэди Гемптон обратилась к священнику по-французски:

– Я вас прошу, аббат, не препятствуйте моим детям.

– Перед большим алтарем? Какое освещение, и будет ли музыка? Будут ли подушки? В котором часу хотят молодые совершит обряд венчания, а быть может, перед этим вы хотите прослушать мессу?

– Мы согласны на все, лишь бы поскорее, – соглашается Генрик.

– Э, в таком случае лучше я возьмусь за эти дела, – вмешался дядя. – Ты, Генрик, простись со священником и иди в ближайшее кафе освежиться мороженым.

Обряд венчания происходил перед главным алтарем. Горело неисчислимое множество свечей. Играл орган, а коллеги из консерватории устроили своему товарищу великолепный концерт. Давно уже в Парижской церкви не слышали такого Veni creator. Никогда во время обряда венчания не играли такого свадебного марша. Его исполнял на органе сам Россини. Выступая в качестве свидетеля, он громко заявил:

– Я говорю и всегда буду с гордостью говорить, что был свидетелем на свадьбе моего друга Венявского.

К свадебному столу пригласили всего лишь двадцать человек: концертных, оперных, консерваторских тузов. Мужчин большинство: музыканты – шутники, обжоры и пьяницы.

Маэстро Россини шепнул молодой супруге на ухо:

– Завтра я угощаю у себя вас с мужем. Déjeuner, – будет омлет и фасоль на прованском масле. Меню специально для укрепления сердца после брачной ночи. Вино подам белое. – Он сердечно посмеивался.

Во время свадебного ужина конечно не обошлось без тостов и поздравлений. Долго и умно держал речь Гектор Берлиоз, причем говорил обо всем, кроме того, о чем надо было говорить молодым супругам. Лэди Гемптон была знакома с большинством гостей. На эстраде, на сцене, они были превосходны. Здесь, на приеме были заметны их слабые стороны.

– Как сойдется с ними Иза? – думала мать. – Это нелегкое дело быть женой музыканта! О, нелегкое! Теперь Генрик добр к Изе, каким он будет через год, через десять лет?

– А может быть потанцуем, – предложил Россини, хотя в зале не было ни рояля, ни другого инструмента.

Толстый маэстро с выпуклым животом и съехавшим на бок париком заметил вопрос в глазах товарищей.

– Что вы ищете?

– Танцы без музыки?

– Я сейчас вам сыграю, но как, – это мое дело, быстро готовьтесь к торжественному балету.

Гости недоверчиво посматривали один на другого.

Стол отодвинули к стене. Размеры комнаты позволяли танцевать одновременно только пяти парам. Во главе их Генрик с Изой. Ждут, что Россини будет делать дальше.

– Хотя у нас только пять пар, начинаем с полонеза. Помните пожалуйста, что это – торжественный, медленный танец, – весело предупреждает маэстро.

Россини достает из кармана роговой гребешок и исполняет на нем легкую, изящную мелодию полонеза. Гости улыбаются, но танцуют. Автор «Севильского цирюльника» – очаровательный человек. Звуки гребешка напоминают флейту – пиколло, а иногда звуки спинета, через несколько мгновений они делаются похожи на звуки гитары, но ритм и мелодия остаются полонезными. Пять пар беззаботно танцуют словно дети.

– Пригласим музыкантов, – предлагает Берлиоз.

– Сохрани бог, Гектор, – перебивает веселый толстяк. – Теперь ты засвищешь менуэт. А я станцую с леди Гемлтон. Никогда еще, пожалуй, вы не танцевали в столь экзотическом обществе и под такие инструменты, – галантно обращается к ней Россини.

Иза танцевала менуэт с дядей Эдуардом. Остальные гости у стола попивали вино и играли в орла и решку. Генрик подошел к ним.

Под художественный свист Берлиоза пары приседают в торжественном танце, кланяются, делают реверансы. Танец в таких необыкновенных обстоятельствах забавляет гостей и они время от времени весело смеются. Россини не был бы собой, если бы не затеял какую нибудь шутку. Танцуя с леди Гемптон, он вынул гребешок и начал аккомпанировать своему другу.

– Орел!

– Решка, – горячатся в углу игроки, хотя ставка у них грошевая.

– Смените монету, а то все время падает решка. Пары ритмически движутся в менуэте, как будто его танцуют участники балета Большой оперы под музыку концертного оркестра.

Дядя Эдуард отвел на место довольную, смеющуюся Изу. Он ставит на стол стаканы, быстро наполняет их водой. При помощи десертных ложек определяет высоту звука. Настраивает, наливая и отливая воду, переставляет стаканы с места на место.

– А может быть теперь станцуем польскую мазурку, – предлагает он.

– Мазурку? Хорошо! давайте мазурку. Даже обязательно мазурку, – ведь это польская свадьба. Такое торжество без Шопена обойтись не может.

Международное общество смеется. Золотые сердца, музыканты милостью божией. На этом свадебном торжестве они забыли о своей профессиональной ревности и недоразумениях.

– Эдуард, начинай! – кричит Крейцер.

Десертные ложечки ударяют по стаканам. Послышались звуки не то цимбалов, не то арфы. Однако мазурка танцуется на славу.

Генрик ищет партнершу, мазурка трудный танец. С его женой уже танцует коллега Шампенуа. Леди Гемптон встает. Зять становится с ней в позицию посредине зала.

Нежно звучат стаканы, наполненные водой. Звук их приглашает к танцам, но кто поведет такую мазурку? Вольф играет, все более ускоряя темп. Генрик выдвигается вперед и показывает, как следует выполнять фигуры этого танца.

Веселье, смех, шутки переплетаются и сплетаются в веселое цыганское пиршество парижской богемы.

Уже давно за полночь. Наконец гости, напевая, наигрывая и насвистывая серенады провожают молодую пару в гостиницу. Веселое шествие освещается свечами вместо факелов. В дверях распили прощальную бутылку вина, захваченную с собой одним из гостей. Молодые остались одни. В коридоре все еще слышно пение, музыка на гребешке. Еще раздается лирическая оперная ария, тихо насвистываемая Берлиозом.

Шампенуа пытается успокоить общество.

– Дайте же молодым хоть поцеловаться.

– Конечно, конечно. Последний бокал вина свалит Венявского с ног и он заснет, как новорожденный ребенок и молодая жена не добудится его по крайней мере до полудня.

* * *

Утром дядя Эдуард пришел к леди Гемптон с предложением опечатать в русском посольстве чемоданы с приданым Изы.

– Зачем? Приданое везет с собой каждая невеста.

– Возможно на границе не захотят с этим считаться и потребуют таможенной пошлины. А таможенный досмотр на границе дело хлопотливое.

– Если нужно, я могу поехать с вами в посольство.

– И подумать только, сколько хлопот связано с супружеством с самого начала, – с улыбкой старого холостяка замечает Вольф.

V
СУПРУЖЕСТВО

Наконец мы дома! – сказал мне муж – написала в своем дневнике Иза. – Дома? Это дом твоих родителей, нашего дома еще нет, – ответила я. – Нет, любимая, это наш дом. Отец и мать встретили тебя здесь хлебом-солью, и теперь этот дом – наш дом. – Разве мы не едем в Петербург? – спросила я с удивлением. – Конечно едем, но там будем жить, работать, а дом наш будет здесь, в этом старинном городе, и сюда мы будем возвращаться постоянно, как птицы в свое гнездо.

Я ни о чем больше не опрашивала Генрика. Он гуляет по саду, приносит мне яблоки, бегает словно четырнадцатилетний подросток. Приглашает меня на прогулку по люблинским пригородам с трудными названиями: Чвартек, Калиновщизна, Пяски, Казимеж, Чеховске, Венява. Особой красотой в городе отличается старинный рынок. Он производит впечатление итальянского. Дом Собеских, Дом под львами… на этом рынке все дома очаровательны и, как говорит Генрик, каждый из них имеет свою историю. Одна ратуша чего стоит!

– Поскольку мой родной город теперь Люблин, а не Лондон, – сказала я мужу – спешить знакомиться со всеми его достопримечательностями и славным прошлым незачем. Перед нами еще вся жизнь,

В Люблине теперь происходит какая-то сельскохозяйственная выставка. По этому поводу съехалась масса окрестных помещиков, и свекор с утра до ночи осажден больными. Свекровь не может избежать визитов. У нас в гостиной и в столовой постоянно сидят дамы из окрестностей Люблина. Почти все говорят по-французеки. К моему удивлению приходили и дамы, знающие английский язык. По всей вероятности затем, чтобы я себя не чувствовала чужой в новой среде. Однако беседы ведутся по-французски.

Польки – женщины красивые, только может быть несколько чересчур полные. Они присматриваются ко мне с любопытством, приглашают посетить их имения, дома. Моя свекровь прекрасно держит себя в обществе. Она ко мне очень добра. Предупреждает все мои желания. Сама она почти не выходит, говоря в шутку, что боится оказаться невежливой по отношению к знакомым дамам, приехавшим в Люблин с мужьями; дамы, не застав ее дома, обвиняли бы ее в негостеприимности.

Иной раз через прихожую трудно пройти. Здесь, и в комнате для приема больных, полно пациентов. Свекор бесплатно лечит многих люблинских рабочих и даже дает им лекарства, что приводит к нему по несколько десятков больных в день. Хорошо, что нам устроили на втором этаже очень милое гнездышко – спальню и кабинет.

Я поражена кухней в доме родителей моего мужа. Это огромное помещение в три окна. Там постоянно что то пекут, жарят, варят, готовят. Удивительно, что свекровь находит на все это время. Она маринует грибы, варит бруснику, сушит яблоки, играет на рояле, читает книги.

В доме есть громадный шкаф с книгами. Прекрасные французские, итальянские, английские, польские и латинские издания и даже Шекспир, Байрон, Шелли в оригинале. Множество французских романов.

– Как жаль, что вы должны ехать в Петербург. Хотелось бы мне нарадоваться на вас, – повторяет свекровь.

Мы приглашены к губернатору. Генрик должен дать концерт. Вообще говоря я уж не знаю, что делать с приглашениями, ибо обижать никого не хочется, а срок отъезда в Петербург приближается. Я уже выучила несколько слов по-польски.

Концерт у губернатора был провинциальным праздником. Генрик надел к фраку орден, я была в вечернем платье: я ведь тоже важное лицо. Был теплый, почти жаркий вечер. После концерта устроили танцы. На своей свадьбе я впервые танцевала мазурку, здесь в Люблине, Генрик с темпераментом танцевал куявяк. Поляки великолепно танцуют и любят танцевать. Не отказываются от танца даже пожилые дамы, хотя мазурка это огневой танец с фигурами и даже пением. Генрик танцует мазурку так, как будто он балетмейстер из Ковентгардена.

Только одно меня удивляет и беспокоит. Все здесь очень много пьют. На каждом приеме и по всякому поводу. Гости губернатора тоже все время приглашали Генрика пить вино. И это неприятно, потому, что тяжело возвращаться домой. Но говорят, здесь иначе нельзя. Надо пить. По этой причине я провела неприятную ночь, хотя Генрик, когда напьется, становится кротким и быстро засыпает. Утром он встает с головной болью, в плохом настроении, извиняется передо мной и матерью, но как только встретит знакомых, все повторяется вновь.

Брак налагает большие обязанности. В Люблине он еще стесняется матери, слуг и меня, но что будет в Петербурге? Я не знаю, права ли я, но я боюсь, что вино войдет в привычку, и что тогда будет с нами? Он очень талантлив, вежлив, мил, только почему он не может отказаться от дружеских приглашений. Доктор Венявокий оправдывает его поведение.

– Ты хочешь, чтобы мужчина сразу поумнел? Подожди, поработай над ним, сделай из него рассудительного человека. Ты думаешь, что хороший скрипач, так это заодно хороший муж? Мужа надо так же учить и воспитывать, как в консерватории, когда его учили играть на скрипке. Ты должна этим заняться. Знаешь, в армии пьяного арестовывают, сажают на гауптвахту, не дают ему ни пить, ни есть, – посидит немного и поумнеет. Впрочем, не беспокойся заранее. Теперь в Люблине особое положение: съехалось много народа на выставку, приехали товарищи, знакомые. Выставки и съезды бывают не всегда. Люди должны работать, вести свои дела, у них мало остается времени на гуляние и выпивку.

Я слушаю советы свекра, но они меня не успокаивают.

Распаковываю чемоданы с моим приданым. Свекровь восхищена бельем, скатертями, платьями, обувью, мехами. Задает мне практический вопрос:

– Ты хочешь взять все эти вещи в Петербург?

Не знаю, будут ли они тебе там нужны. Зачем брать с собой такой огромный багаж?

Через год я должна вернуться на каникулы в Люблин, в свой дом и действительно могу часть вещей оставить, выбрав себе в дорогу самое необходимое. Нужно подобрать комплект одежды, необходимый на зиму, а остальное оставить в Люблине – в своем доме.

Генрик, которому мать задала по этому поводу вопрос, ответил, что полагается во всем на меня.

– Если хочешь, возьмем эти чемоданы в Петербург и привезем их назад, а не хочешь, – пусть остаются в Люблине. Твоя мама столько тебе всего приготовила, что половина еще останется для нашей дочери.

– А почему не для сына? – спросила свекровь.

– Потому, что я хочу иметь дочку похожую на Изу, – ответил мой муж.

Мы возьмем с собой в Петербург здешнего лакея. Понадобится в дороге. Это сын старого слуги и садовника в одном лице. Его отец, бывший солдат Михал, принимает даже пациентов доктора.

В гостиной за столом ведут теперь беседы, темы которых часто мне совершенно непонятны, хоть я и стараюсь их понять. Когда говорят о Наполеоне или Гарибальди куда ни шло, но часто слышу о каком-то маркизе, о господине Андрее, о Крашевском, о журнале «Еженедельное обозрение» и об Обществе поощрения изящных искусств. Свекровь старается сделать эти беседы приятнее и угощает всех вкусным, ароматным вареньем, которое очень любят здешние дамы. Мужчины курят трубки, интересуются ценами на зерно и лес. Мечтают о постройке железных дорог. Упоминают фамилии: Кроненберг, Эпштейн, Блох, Чабан. А вообще кормят здесь так обильно, меня в особенности, что мне скоро придется переделать все свои платья.

После ужина муж со свекровью играли скрипичный концерт Бетховена. В подсвечнике горели две свечи. Я сидела в кресле и совершенно заслушалась. В этом доме музыка такая же обычная вещь, как пища… Генрик с матерью играет очень внимательно. Для свекрови Бетховен – святыня, как библия. Нельзя ничего ни добавить, ни пропустить.

Нынче вечером Генрик играл вдохновенно. Я забываю о его шалостях со знакомыми. В небольшой гостиной его скрипка звучала, сочетая силу и нежность. Чудесные, нежные звуки. До сих пор мне не приходилось слышать такой задушевной, как бы из сердца идущей музыки. Даже у нас в Лондоне никогда у него не было подобного настроения.

– Ты исполнишь этот концерт в Петербурге? – спросила я Генрика.

– Не знаю. Я его играл по желанию матери и для собственного удовольствия. Ах, если бы можно было играть только для себя и своих близких. Может быть хочешь, чтобы я сыграл что-нибудь тебе?

– Я думаю, что все, что ты делаешь – делаешь для меня.

Генрик внимательно посмотрел мне в глаза и улыбнулся.

– Это правда. Все, что я делаю, это для тебя. Я люблю только тебя. И ты в моем… в нашем доме. Ты пойми, какое это счастие. Ты и мама под одной кровлей. В одном моем сердце.

Муж говорил эти слова тихо, как бы поверяя мне тайну… Он меня совершенно гипнотизирует. Я нарочно стала читать «Адольфа» Бенжамэна Констана, чтобы не поддаться до конца очарованию тихих и горячих признаний мужа. Я никогда никому не скажу, что сравниваю Адольфа с Генриком.

Что такое моя любовь? Почему именно он, чужой, случайно встретившийся человек, не имеющий ничего общего с моей страной, с моим обществом, моей средой, так полностью овладел мной?

Начинается подготовка к отъезду. Первые хлопоты с каретой. Приходят разные посредники. Показывают всевозможные экипажи. От Варшавы до Петербурга еще нет железной дороги. Можно ехать почтовым дилижансом. Но муж хочет, чтобы мне было удобно ехать, и покупает карету. Он считает, что поездка в собственном экипаже, со сменой на станциях лошадей, не должна нас утомить. К сожалению до сих пор нам не удалось купить что-нибудь подходящее. Свекровь беспокоится, а Генрик смеется. Из этого смеха вышел концерт. Генрик играл и напевал, а свекровь ему аккомпанировала.

Я постоянно открываю у свекрови огромные запасы веселья и благодушия и убеждаюсь, что мать Генрика добрая и симпатичная женщина.

Я не понимала, что он напевал. Это была народная песенка. Генрик пытался пересказать ее по-английски, но я не могла уловить ее содержание.

– Из этой песенки можно создать большую симфоническую поэму.

– Из чего? – удивилась я.

– Ты не слышишь, что я играю? Ведь это тема для симфонии, какой еще никто никогда не написал.

– Ну так напиши.

У свекрови было собственное мнение на этот счет.

– Это наш фольклор. Годится ли эта песенка в качестве темы симфонии – сказать трудно.

– Ах, мама, Шопен из таких мелочей творил шедевры, – горячился Генрик.

– Разве мама не права? – опросила я.

– Вы правы обе. Вы говорите, что это мелочь, потому что я улыбаюсь, когда ее играю, а ты, – потому, что не понимаешь слов.

– Я тебе сейчас напишу эти стишки, а мама переведет. Тогда ты поймешь, что именно из такого материала рождается большая музыка. Вот эта песенка на польском языке:

Ты лети мой голос по росе, по полю,

Друга милого найди на широкой воле,

Поклонись от меня, скажи – здравствуй милый,

Передай, что люблю и спроси взаимно ль?

Вижу из далека коник сивый скачет,

По тебе, мой милый, девушка все плачет,

Плачет, причитает:

Для тебя живу я,

За тебя умру я.

Белый свет оставлю

И сойду в могилу.

Я много думала над этими стишками. Мне хотелось разгадать значение слов моего мужа. Я думаю, что права, пожалуй, свекровь. Возможно, что в словаре нет соответствующих выражений, которые могли бы передать тонкость и поэтическую красоту этих народных стихов. Правда, что когда Генрик напевал эту песенку и наигрывал мелодию на скрипке – казалось, что в ней есть материал для небольшой симфонии или сонаты. Свекровь импровизировала аккомпанемент, что придавало музыке значимость. Генрик повторял:

– Что бы из этого сделал Шопен?!

Кстати, я узнала довольно интересную подробность о нашем пребывании в Париже. Я думала, что Генрик на другой день после свадьбы уходил куда-то по делам, связанным с нашим отъездом. Ничего подобного. Совсем другое. Во время игры он сказал матери:

– Уезжая из Парижа я не мог не проститься с Шопеном. Я ему принес живые розы. Не удалось найти мальв. На кладбище Пер-Лашез рядом с могилой Керубини я отыскал памятник: плачущая муза, опирающаяся на разбитую лиру. Вся могила усыпана цветами, обложена лентами и жалкими букетами искусственных цветов. Могилу Шопена ежедневно посещают различные экскурсии. Сюда приходит масса зевак со всего мира. Вы даже не представляете себе, о чем беседуют посетители этой дорогой полякам могилы? Я слышал собственными ушами:

„Ну теперь, когда ты увидела этот памятник, усыпанный цветами, то будешь старательнее играть прелюдии". С такими словами обратилась некая мамаша в золотых очках к своей бледной и худой дочери, пытаясь по-видимому пробудить интерес к музыке. А барышня скорее интересовалась модными магазинами в Париже, а не кладбищем, – добавил насмешливо мой супруг – и совсем не слушала проповедей насчет прелюдий.

При этом я случайно узнала, что в Париже на кладбище Пер-Лашез и не только там, находится много польских могил. Генрик даже обещал отцу посетить во время ближайшего пребывания в столице Франции, могилы Северина Галензовското (главного хирурга 1831 г., бывшего начальника свекора), Людвика Набеляка, генерала Юзефа Высоцкого, Казимежа Скаржиньокого и еще нескольких других; польские фамилии так трудно запомнить.

Почему он ничего не говорил о своем посещении кладбища Пер-Лашез. Он же мне поверяет все. Я не хочу, чтобы он что-нибудь скрывал от меня. Я его уговорю, – пусть начинает симфонию на тему этой польской песни. Я хочу понять моего мужа. В Люблине это невозможно; в Петербурге, пожалуй, будет больше времени.

Как перевести на английский язык любимые стишки моего мужа:

С тоской куковала кукушечка милая,

Что Ясь мой – обманщик, зачем полюбила я…

Свекровь обещала мне помочь овладеть польским языком, который должен стать моим родным. Почти накануне отъезда она мне дала стихи, являющиеся символом веры польских женщин:

По воле божьей – хлеб наш насущный,

Всякому в жизни – место средь равных,

Со светом солнца – разума свет,

С памятью предков – вин отпущение,

В общем труде – наше спасение…

Я чуть ли не пятьдесят раз читала эти стихи, желая научиться правильно произносить по-польски. Польский язык – трудный язык. Я мучилась, повторяла слово за словом вслед за свекровью и, в конце концов, кое-как выучила эти пять строк наизусть. Обещала себе, что буду их повторять повседневно. Содержание стихов такое простое, что я как бы повторяла «Отче наш»… – молитву, которую я выучила раньше.

Когда я прочитала Генрику «Отче наш» он улыбнулся, не высмеивал мои ошибки и даже поправлял меня, желая, чтобы я эту утреннюю и вечернюю молитву читала чисто по-польски. Кроме того, он очень либерален. Он утверждает, что господу богу абсолютно все равно, на каком языке я буду молиться.

* * *

Мы уезжаем! Как мне трудно расставаться с Люблином. Я никак не предполагала, что за такое короткое время, буквально за несколько десятков дней пребывания здесь, я так полюблю этот город и мою новую семью.

В Варшаве нас встретили с распростертыми объятиями. Мы снова очутились среди друзей, наперебой старавшихся оказать нам внимание и доброжелательность. Нам необходимо было купить удобную карету, что оказалось делом нелегким.

Я познакомилась со Станиславом Монюшко, видным композитором, которого Генрик весьма высоко ценит. Это невзрачный и очень скромный человек. У него круглая голова с рыжеватыми волосами, на носу смешные очки; немного хромает на одну ногу. По внешнему виду никак не скажешь, что это композитор. Однако же природа делает удивительные чудеса. Генрик очарован Монюшко и утверждает, что Монюшко это – сплошная, великая мелодия. Одновременно я познакомилась с мадам Калергис-Мухановой. Какая красивая женщина! Говорят, что Вагнер называл ее «белой симфонией». Ее красота известна всей Европе, а музыкальность покорила Париж, Вену, Берлин, Петербург. С ней дружат Лист, Вагнер, Штраус, Вьетан.

Признаюсь, что меня очень интересовала мадам Калергис, о которой я столько слышала ранее. Когда я ее увидела, на ней была белая туника. При близком знакомстве она чрезвычайно симпатична. Она восхищена моим мужем.

В Варшаве наши дни так заполнены, что я право не знаю, что и как делать. К Генрику приходят знакомые, имеющие дела в Петербурге, – как будто он туда едет не затем, чтобы занять свой пост, а организовать юридическую или торговую контору.

В конце концов неизвестно, что с этими посетителями делать. Муж приказал портье, чтобы всем говорил, что нас нет дома.

Мадам Монюшко, весьма достойная супруга композитора и дирижера оперы, гуляла со мной по Варшаве и показывала различные дворцы. Здесь много прекрасных зданий, только они спрятаны в переулках и закрыты разными будками, в которых идет оживленная торговля. На Краковском Предместье все дворцы находятся в таком положении. Мадам Монюшко хотела меня познакомить с дамой, пользующейся большим влиянием среди польских женщин. Это Нарциза Жмиховская – поэтесса и писательница. К сожалению я не успела нанести визит этой даме. Уже поздно и нельзя было отложить отъезд. Однако я обещала прочесть ее произведения.

С мадам Монюшко я посетила собор св. Яна. Это варшавский Вестминстер, только поменьше. Масса памятников, мемориальных досок, скульптур, часовень, есть даже чудотворный алтарь. Воскресные богослужения в этом соборе – это, собственно, торжественные концерты.

Побывала я и в магазинах. Еще и сейчас в ушах стоит шум и гам Старого Рынка. Узенькие улички вокруг этого рынка наполнены толпой людей. Если стать у подножия памятника королю Зыгмунту, то как на ладони видна Висла, польская река. Городское движение несколько напоминает торговые районы Лондона. Здесь много богатых, красивых магазинов и почти в каждом из них говорят по-французски. Буду ли я когда-нибудь жить в этом шумном, оживленном городе?

Наконец, нашлась карета. Генрик об этом не очень беспокоился. Он опасается только, чтобы нам не устроили прощальную серенаду. Он хотел бы выехать незаметно, ибо теперь в Варшаве происходят разные манифестации. Возможно я ошибаюсь, но у меня создалось такое впечатление, что поляки постоянно устраивают манифестации.

По мосту через Вислу мы выехали в Прагу и карета покатилась по ухабистой мостовой, немилосердно нас потряхивая, хотя была на рессорах, и управлял ею опытный возница.

Во время варшавских сборов к путешествию, я действительно почувствовала себя хозяйкой дома и поняла, что супружество налагает на женщину много обязанностей! Генрик не мог бы справиться с таким множеством багажа. Не понимаю, как он справлялся с этим, когда был один.

Через леса, поля, по дорогам и без дорог, через города и деревни, через безлюдные места, вдоль оврагов, которых здесь много, мы едем, едем, едем…

На этом дневник мадам Венявской неожиданно обрывается.