Текст книги "ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ"

Автор книги: Эустахий Чекальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ В ПЕТЕРБУРГЕ И… КАНИКУЛЫ

Северный ветер, на дворе мороз, но Мариинский театр переполнен. В ложах и креслах полно зрителей, одетых во фраки и мундиры. Только что закончилась увертюра к опере «Севильский цирюльник». В императорской ложе еще никого нет. Оркестр стоит, весь театр стоя ожидает прибытия его императорского величества. Это продолжается минут десять.

Наконец послышался шорох, царская ложа открывается. Входит Александр II. Он в гусарском мундире, отделанном серебряными галунами. Рядом с ним, четверть шага позади – императрица. Оркестр играет «Боже царя храни». Публика слушает русский гимн, стоя навытяжку.

Только после этого подымается занавес. Уже весело и лукаво звучат мелодии Россини. Сейчас выступят: Энрико Танберлик, Джузеппе Марио, Аделина Патти. На этой сцене встретился квартет лучших в мире голосов. За пюпитром солиста-концертмейстера сидит Генрик Венявский и еле-еле, по обязанности, ведет свою партию. На балконе в глубоком кресле сидит Иза и слушает шедевр Россини. Она улыбается своим воспоминаниям. Ведь Россини, автор этой оперы – был свидетелем на ее свадьбе. Но вот поет Патти. Скрипка задушевно поддерживает ее колоратурное бельканто, соревнуясь с флейтой. Певица бросает скрипачу благодарную улыбку и даже делает глазки. Оркестр замечает этот забавный флиртик между скрипачем и примадонной. Театр слушает певицу, затаив дыхание. После каждой арии раздается браво и даже его величество складывает руки, как бы для аплодисментов.

Во время антракта Иза заметила, что в переходах, у дверей, на лестницах снуют разные фигуры, наверное из полиции, хотя немало среди них офицеров в мундирах; по-видимому это царская охрана. К ней пришел Генрик с известием:

– Сегодня в честь Патти устраивают прием.

– У меня превосходный ужин дома, – замечает Иза.

– Не знаю, смогу ли я отказаться от приглашения.

– Генрик, ты любишь проводить ночи на ненужных приемах.

– Это будет в ресторане «Медведь». Я возьму тебя с собой, – пожалуйста…

Тем временем его величество, сидя в аванложе куда без приглашения не имели права войти даже многие члены царской семьи, беседовал с маркизом Велопольским, человеком самоуверенным и несимпатичным. О чем они говорят, никто не знает. Это тем более странно, что еще недавно в Варшаве царь говорил полякам:

– Все, что сделал мой отец – хорошо сделал! Point de reveries, messieurs!*

Антракт длился бесконечно.

Во втором акте «Севильского цирюльника» Венявский может себя показать во время головокружительных трелей Патти. Зал этого не замечает. Слышат только музыканты, или очень чуткие любители музыки. Венявский потешает себя и оркестр и, одновременно, поддерживает певицу в ее трудной партии.

– Что она тебе за это дает, что ты так к ней подлаживаешься? – спрашивает Генрика коллега из оркестра.

– Что мне дает? Опроси ее сам. Ты же знаешь, что у меня жена, и притом ревнивая, – парирует он шутку или домысел коллеги.

– А ее ревнует Куракин.

– Мою жену? Ты бредишь, милый.

– Не твою жену, а Розину.

– Если так, то прекрасно. Пойдем в Александринку и узнаем, кто кого в этой компании ревнует, – засмеялся скрипач.

В Александрийском театре в Петербурге ставятся драмы и комедии. Шутливый отпор скрипача подхватывают коллеги из оркестра. Они открыто смеются.

– Браво, – вот язычок у этого польского скрипача.

____________________

* Никаких иллюзий! (Заявление царя Александра II в 1856 г.)

После второго акта, украшенного тенором Марио и колоратурой Патти, царь уехал из оперы. Уже во время следующего антракта стало заметно, что в фойе, в буфете, на всех этажах, настроение изменилось. Исчезли полицейские крысы. Во время антракта в театре шумно. Слышны разговоры и смех. Скрипач снова очутился около Изы.

– Что ж, поедем к «Медведю»? Я не хочу отказывать Куракину, – говорит Генрик жене.

– Но я с Куракиным незнакома, – защищается Иза.

– Это князь. Кавалергард его величества.

– Хорошо, только я с ним незнакома и не могу идти на его прием. Я незнакома и с мадемуазель Патти.

– Не все ли тебе равно? Ты же пойдешь со мною?

– Нет, я не пойду в этот ресторан.

– Так может быть разрешишь мне пойти одному?

– Пожалуйста. Однако я думаю, что ты должен быть со мной.

– Если так, то мне придется, что-нибудь выдумать, чтобы избавиться от приглашения.

– Композитор ты изобретательный, так может… – парирует Иза.

– В таком случае я признаю себя побежденным, – с улыбкой примирения говорит Генрик.

Воцаряется неловкая тишина.

– А что бы ты оказала, если бы мы поужинали дома в приятном обществе?

– Я не понимаю, кого ты хочешь пригласить?

– Кого-нибудь из товарищей. Нам будет веселее.

– Я не жалуюсь на скуку. Мне достаточно твоего общества.

– Мне тоже достаточно твоего, но может быть пригласить Модеста? – подсказывает муж, машинально теребя конец острой бородки.

– Кто такой этот Модест? Я его не знаю?

– А вот тот с серьгой в ухе, ведь ты с ним знакома!

– С серьгой? Мусоргский? Ты говоришь о нем?

– Может быть пригласим еще Балакирева?

Послушать Аделину Патти пришли все знакомые меломаны, – Венявскому все более нравится этот проект.

– Ее, пожалуй, ты не пригласишь, она же будет у «Медведя».

– Это было бы замечательно, если бы мы ее пригласили, а Куракина оставили с носом, – смеется скрипач, хотя его жена и не очень любит такие шутки.

– Оставь мадемуазель Патти и князя Куракина в покое. Они взрослые люди.

– Ну хорошо, моя дорогая. Я подчиняюсь тебе, как всегда. Твое желание было, есть и всегда будет приказом… – миролюбиво уступает Генрик.

На проспектах, на площадях, свирепствовал мороз, Нева скована толстым слоем льда, но в квартире солиста его императорского величества на Большой Морской – тепло и уютно. Свежий запах можжевельника встретил хозяев и гостей, которых привел с собой Венявский. Один из них – молодой Мусоргский с серьгой в ухе, второй – его друг, Николай Римский-Корсаков. Необыкновенно интересная пара. Лакей Гжесь – раздевая гостей в прихожей, с интересом присматривался к ним, хотя в Петербурге пришлось повидать немало господ в разных одеяниях и с разными обычаями.

Гжесь помог господам раздеться, снял с их ног калоши, зажег лампы и свечи. Хозяйка дома ввела гостей в столовую. Показалась высокая, полная финка – кухарка Фекла, обладательница таких светлых волос, что на первый взгляд она казалась седой. На ней белый фартук застегнутый под самой шеей. Со стороны можно было подумать: бочка, одетая в белое. Беседа между кухаркой и хозяйкой длилась недолго: Фекла еле-еле понимала по-русски, а Венявокая – ни слова по-фински. Все же они как-то понимали друг друга. Иногда Генрик играл роль переводчика.

В столовой на столе у буфета, гости увидели селедку в прованском масле, на фаянсовом блюде лежала крупная щука, фаршированная по-радзивилловски. На подносе – бутылка коньяку и рюмки. Хозяин пригласил гостей к столу. Выпитый коньяк вызывал желание попробовать селедочку, затем и фаршированную щуку. У двери стоял Гжесь, готовый бежать выполнять любое поручение госпожи. Хозяйка коньяку не пила, но щуку ела с аппетитом. Она пробовала говорить с гостями по-французски, но беседа не клеилась. Коньяк обошел по кругу несколько раз и только после того, как бутылка была полностью опорожнена, гость с серьгой в ухе и второй – с бородкой клинышком, уселись за стол и беседа несколько оживилась. Вначале беседа носила общий характер: о красоте Петербурга, об опере, о концертах, о «Севильском цирюльнике», об Аделине Патти…

– Ваш муж сегодня замечательно помог Патти очаровать слушателей, – просто и откровенно заметил гость с бородкой клинышком.

– Да ну их к черту, эти трели! – возмутился обладатель серьги.

– Вы что, не любите колоратуры? – удивился Венявский.

– Люблю, не люблю, но зачем это все. Ведь за деньги, которые собирает жирная Патти, могла бы петь и наша певица, при том никак не хуже…

– Все же это знаменитость, – успокаивал товарища Римский-Корсаков.

Гжесь, в белых перчатках на руках, поставил на стол зразы в сметане с гарниром.

Скрипач попросил гостей отведать это польское блюдо.

Гости взяли себе солидные порции, соблазнившись аппетитным запахом.

Гжесь не забывал наполнять стаканы и наблюдал за подачей других блюд. Гости кушали с видимым удовольствием. Только Мусоргский бросил мимоходом:

– Все у вac, Генрик Фадеевич, превосходно: коньяк, селедочка, щука, зразы, фазаны, вино и – прежде всего – женка. А вот квасу-то и нет.

– Какого хотите квасу? – спросил скрипач.

– Хлебного! А, впрочем, можно и клюквенного выпить.

Гжесь мигом принес бутылку хлебного квасу. Хотя гости поглотили изрядное количество стаканов чаю с лимоном и апельсинами, осталось еще место и для квасу.

Одна лишь Иза не попробовала квасу.

Первоначальная, довольно натянутая атмосфера исчезла. Разошедшийся Римский-Корсаков громким шепотом спрашивал хозяина:

– Почему не пошел на вечер к Куракину? Аделина будет недовольна, обидится…

– Да ведь, жена себя плохо чувствует.

– Из ревности, или из женского упрямства?

– Тише, а то еще услышит, – предупредил гостя Генрик.

Мусоргский уже сел за рояль. Он импровизировал свои мелодии. Из-под его пальцев понеслись то заунывные, то веселые, то скорбные мелодии с удивительно своеобразной ритмикой. Слушатели и сам композитор за роялем были увлечены.

– Вот что, дайте-ка мне рюмочку коньяку, – попросил музыкант, встряхнув головой.

Венявский слушал музыку внимательно и восторженно.

– Модест Петрович, я вас очень благодарю за музыку и… доверие.

– Почему, любезный друг? Вот, поиграл немножко, чтобы развлечься после превосходного ужина. Не каждый день приходится есть такой ужин.

– Для музыканта ваша импровизация – прямо-таки откровение. Как много поэм, сонат, симфоний можно создать из этих мелодий!

– Не беспокойтесь, мы их и создадим. Пусть только немцы уйдут отсюда.

– Вам немцы мешают? – с интересом опросил Генрик.

– А что вы думали? Нынче в Петербурге немец на немце сидит и немцем погоняет. У великой княжны Елены Павловны – немецкая музыка, у великого князя Константина Николаевича, в опере, в оперетте, на эстраде – везде немецкая, прямо тошнит. Но ведь нужно и нашей национальной музыке развиваться.

Николай Андреевич больше помалкивал, но и у него вырвалось:

– Да, в Петербурге сейчас везде немцы.

– А может быть мы организуем вагнеровский вечер, лукаво предложил скрипач.

– Вагнера? А почему бы нет! Доставим себе такое удовольствие. Только без оркестра Вагнера, пожалуй, не исполнить.

– А я вам предлагаю устроить вечер новой русской музыки, – настаивал на своем Мусоргский.

– И в таком концерте я приму участие с искренним удовольствием, – ответил Венявский.

– Однако, уже поздно, ваша супруга легла спать… до свидания, друг. Вот засиделись музыканты…

– Жаль, что не было Антона. Без Рубинштейна теперь в Петербурге ни один концерт обойтись не может, – уже стоя за порогом и прощаясь сказал гость с бородкой клинышком.

Венявский вошел в спальню, чтобы отдохнуть после трудов и впечатлений прошедшего дня. Иза уже спала и только утром прочла ему лекцию о гостеприимстве, часах приема и отдыха.

– В этом Петербурге люди не считаются ни с чем. Не знают, когда удобно и когда неудобно наносить визиты. Такая неупорядоченная жизнь наверняка плохо отразится на твоем здоровье. У нас в Англии на всякое дело есть свое время. В восемь часов утра никто не делает визитов знакомым и в десять часов вечера не выходит из дому. Утром работают, после обеда отдыхают. Во время ленча тоже есть часок на отдых. А здесь весь день пьют, едят, а когда ночью все люди спят, затевают импровизированные концерты.

Генрик слушал жену внимательно: он прекрасно знал весь этот репертуар урока добропорядочного поведения. Желая поскорее закончить неприятный разговор он покорно поддакивал.

– Действительно, – твоя правда, здесь Петербург, а не Лондон.

– Слуги не спали всю ночь…

– Да, это нехорошо. Слуги должны отдыхать, – миролюбиво подтверждает супруг, а у самого не выходят из ума удивительные импровизации Мусоргского.

– Такой музыки в Лондоне не услышишь. Мусоргский – это музыкальное чудо. Стоит ли объяснять Изе, в чем дело. Зачем? Мир – так мир.

Он поспешно соглашается с ее суждениями о солидной, рассчитанной по часам жизни. Он ей всегда уступает, с самых первых дней знакомства, когда она не ответила на его ухаживанья. Молодой виртуоз, избалованный успехом у женщин, нашел у нее понятия о приличии, совсем иные, чем все, с чем он встречался и к чему привык во время своих скитаний. Да и теперь ему все еще трудно ответить на вопрос, что его привлекает к супруге. Ее недостатки – плод воздействия среды, ее воспитавшей, часть недостатков по всей вероятности вытекает из национальных черт. Однако, когда он смотрит на ее розовые плечи, как теперь, когда она лежит в кровати, его побеждает темперамент.

– У Аделины не такая идеальная фигура, – невольно думает он, будто художник или скульптор. – Интересно, как прошел прием, устроенный Куракиным.

Бьют часы, напоминая о том, что время ехать на репетицию.

– Ах, эти часы. Удалось ли Куракину с Аделиной? Патти – женщина умная. Хотя… Этот поклонник молод и строен, как натурщик.

Венявский быстро покончил с утренним туалетом, наспех позавтракал.

– Лошади поданы?

– Поданы, стоят у подъезда, – ответил Гжесь. Еще один прощальный поцелуй и вопрос жены:

– Ты вернешься к ленчу?

– Буду, секунда в секунду, – дает он обещание и бегом спускается по лестнице.

Ночью выпал снег. На тротуарах появились сугробы. Сторожа сметают снег, ругаются. Весь мир белый. Солнце добавляет еще блеска и крышам и улицам. Лошади несутся быстрой рысью. Пожалуй уже скоро одиннадцать. Если так, то еще рановато! Для многих уже скоро полдень, а большие чиновники едут в министерства и разные канцелярии. Не все успели протрезветь после пьяной ночи. Мужики в тулупах, валенках останавливаются перед каждой церковью, снимают шапки и истово крестятся. Проходят воинские части с оркестрами, тяжело ступая по мягкому снегу, толпа детишек провожает войска и подражает движениям солдат. Это происходит смена часовых.

У подъезда гостиницы «Эксцельсиор» Венявский внезапно задержал кучера и спросил портье:

– Скажите, артистка Патти уже уехала на репетицию?

– Нет, она у себя, ваше высокоблагородие!

Солист его императорского величества ни о чем больше не спрашивает. Гостиница ему знакома, и он знает, где остановилась певица. Он быстро, по пушистому ковру поднялся на второй этаж и постучал в знакомые двери.

– Ah, с'est vous, cher ami! * – тепло и радушно встречает его примадонна.

________________

* Ah….(франц.) Это вы, милый друг…

– Я всю ночь тосковал по вас. Утром, перед репетицией должен был к вам приехать, чтобы успокоить нервы, – с аффектацией, по итальянски объясняет свой визит Генрик.

– Неужели вы так очарованы?

– Больше, я ревную, дико ревную!

– К кому, зачем маэстро? На дворе такой сильный мороз, откуда же такая жаркая ревность? – в тон ему отвечает примадонна, и они весело смеются.

– Сейчас у нас будет репетиция «Риголетто», разве это не причина ревности?

– Да, причина есть, но времени у нас уже нет, – заявила певица.

– Всего лишь один поцелуй, дорогая!

– О, нет. Перед выходом на сцену я не признаю никаких волнений!

– Только один поцелуй, один…

– У вас такая красивая жена… и вдобавок я ее немного боюсь. Нет. Идем уже, а то опоздаем на репетицию.

Они вместе поехали в оперу, и это вызвало сенсацию: заметили хористки, товарищи из оркестра, не мог не заметить дирижер, а режиссер не был бы режиссером, если бы не запомнил такой факт.

– Сегодняшняя репетиция, по всей вероятности, не пройдет без неожиданностей.

– Но каких?

Глаза балерин и хористок следят за примадонной. Тенор, баритон и бас многозначительно посматривают на солиста. Дирижер мягко улыбается и с мужской завистью думает о Венявоком:

– Дьявол, не человек. На нотах пишет „Il faut risquer", * и рискует везти из гостиницы эту итальянскую Мессалину. Везет человеку.

Несколько ударов палочки по пульту и началась кропотливая работа.

Неожиданно на репетицию приехала Иза!

Актеры и музыканты ждут скандала. Должно же что-то произойти… Но еще до окончания репетиции солист уехал с женой на ленч. И вдобавок примадонна обещала посетить Венявских.

* * *

Как только потеплело, Венявокий начал ездить в Павловск. Сюда в свой летний дворец приглашал солистов великий князь Константин Николаевич, брат царя. Сам великий князь играл на виолончели и особенно охотно со скрипачом Венявским, на что уже обратил внимание весь Петербург. Участие Генрика в концертах, организованных Русским музыкальным обществом, которым руководил Антон Рубинштейн и Матвей Вельгорский, послужило даже темой неприятных разговоров ибо концерты давались под протекторатом великой княгини Елены Павловны, герцогини Саксен-Альтенбургской. Жаловались, что на этих концертах в фаворе немецкая музыка, что они тормозят русское творчество. Мраморный дворец, где жила великая княгиня, не нравился не только русским, но и полякам. Здесь в этом дворце закончил свою трагическую жизнь последний польский король Станислав Август. Мрачные стены дворца наполняли сердца ужасом. Здесь когда-то жил и великий князь Константин Павлович, муж Иоанны Грудзиньской – княгини Лович, из-

______________

* Il tout… (франц.) Рисковать надо.

вестный своей жестокостью и чудачествами. Император Александр I позволил в свое время известному художнику и рисовальщику Орловскому поселиться здесь и заняться художественным творчеством. Но Николай I удалил его из дворца за… непосещение церкви. Атеистов не терпели при царском дворе! В таком дворце и музыка становилась подозрительной.

В июне брат Александра II, великий князь Константин Николаевич, уезжал в Варшаву в качестве царского наместника. На вокзале провожать князя собралась тысячная толпа. Князя считали либералом и это порождало надежды у членов многочисленной польской колонии и в прогрессивных русских кругах. На вокзал пришел и Венявокий. Благодаря высокому росту он выделялся в толпе друзей и провожавших князя сановников.

Великий князь заметил скрипача, подозвал его к себе. Самодовольно улыбаясь, он пожал Генрику руку и сказал по-французски:

– Я считаю хорошим предзнаменованием, что уезжая на вашу родину, встречаю вас среди провожающих. Я еду с самыми добрыми намерениями.

Слова наместника мгновенно стали известны всем присутствующим. Несомненно Венявскому оказана большая честь. Ему с уважением уступали дорогу, а когда он уезжал с вокзала, кто-то крикнул: ура!

Польская колония организовала в церкви святой Екатерины молебен за отчизну. В именных приглашениях об этом не упоминалось, но все было понятно и без того: молебен был назначен на первое воскресенье после отъезда великого князя в Польшу.

Венявский присутствовал на богослужении. Сидел в креслах вместе с князьями, графами, ходатаями по делам и удивлялся, что церковь переполнена народом. Он не знал, что в те времена в Петербурге проживало 20 тысяч поляков. Церковь св. Екатерины была еженедельным местом встреч польской колонии. В богослужениях принимали участие польские музыканты, художники и скульпторы украшали церковь.

* * *

Антон Рубинштейн получил разрешение организовать в Петербурге консерваторию. Класс виртуозной игры на скрипке с сентября возглавил Генрик Венявский. Новые почести, новые деньги и, одновременно, новые обязанности и заботы для Изы. Она хотела, чтобы он сидел дома, а его многочисленные занятия помогали ему исчезать в различные места, откуда он возвращался домой не всегда в хорошем состоянии. Она уже убедилась, что русские не меньше поляков любят выпить, а друзей у Генрика везде множество.

Наконец наступили каникулы и Венявские собираются уехать в Люблин, домой, чтобы отдохнуть в своей семье. У скрипача контракты на концерты в Эмсе, Гамбурге, Висбадене, Крейценахе…

В последнее время в Петербурге было неспокойно. Впрочем, где тогда было спокойно? К госпоже прибежала кухарка Фекла и больше жестами, чем словами начала рассказывать.

– Народ поджигает магазины, и притом не в переулках, а на главных улицах.

По городу разъезжают казаки и бьют нагайками. Даже на тротуары въезжают. Бьют всех, кто попадет под руку. Но толпы ведут себя удивительно: их разгонят в одном месте – они собираются в другом.

– Вы лучше не выходите из дому, на улицах беспорядки, – советует лакей Гжесь.

– В чем дело? Не случилось бы чего с мужем, – беспокоится Иза.

– Ничего особенного, но лучше не выходить из дому.

– Говори ясно, что происходит.

– Подожгли магазин Брокара. Там хранился одеколон, духи, – все в большом количестве. Начался сильный пожар. Разъяренная толпа как будто поймала поджигателя и бросила его в огонь. Пожарники уже два часа льют воду и рубят что попало. Полиция окружила соседние дома. Всех обыскивают, и тех кто кажется подозрительным, отправляют в участок… А ведь известно, что городовому кажется подозрительным каждый прохожий.

– Удивительный город этот Петербург! Ах, если бы Генрик стал профессором Лондонской консерватории. Хорошо, что мы скоро уезжаем.