Текст книги "ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ"

Автор книги: Эустахий Чекальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Генрик притворялся более спокойным, чем это есть на самом деле. О своем собеседнике он ничего не знает, хотя его лицо ему знакомо.

– Вино это почти польский напиток, шляхетский напиток, только я не для вина путешествую по этому свету.

– Вы мне можете сказать откровенно, что вас заставило уехать из Польши? Ведь нигде на свете нет мест лучше наших. Нигде нет такого приятного ветерка, нигде так приятно не журчат ручейки, нигде на свете нет таких берез, дубов, лиственниц, сосен, как у нас. Здесь, например, я не вижу ни подсолнечников, ни мальв.

– Вы не только музыкант, но и поэт.

– Вы шутите. Нехорошо покидать родную землю. Чего ищут люди на чужбине?

– Вы это как, мне или себе задаете вопрос? Ведь это и есть поиски смысла жизни.

– Если можно было бы знать в чем смысл жизни. Я вижу этот смысл в звучном аккорде, мелодии, звучащей в моем сердце.

– Французское вино превосходно. После второго бокала мы наверное найдем смысл жизни в существовании, – продолжает незнакомец, переводя разговор на более легкие темы.

– Что же, вы человек ученый, политик, практик, а я только музыкант… виртуоз. Я ничего другого не хочу знать, – говорит скрипач.

– Это нехорошо. Каждый поляк должен быть гражданином своей страны.

Генрик наполняет бокалы, но рука его уже стала неуверенной.

– Я не могу быть всесторонним, я служу родине своим искусством. Всегда и всюду, по мере моих средств, я выполняю обязанности, лежащие на мне. Я сын офицера.

Бордо красное и ароматное, как цветы, наполняет бокалы. Развязывает языки, располагает к откровенности.

– А я… в глубине австралийского материка, на островах, в Тасмании ищу путей, чтобы увековечить имя поляка и не унизить его, – бросает в пространство неожиданный собутыльник.

* * *

В это время сэр Томас Гемптон беседовал с управляющим кредитно-экспортной конторой, располагающей точными сведениями о финансовом положении многих деятелей Европы. Насколько сэр Томас был низким, приземистым мужчиной, настолько его собеседник мистер Гентцер обращал на себя внимание высотой своего худого тела и лицом, покрытым экземой.

– Меня интересует, что стоит семья Венявских из прежней Польши, а теперь России?

– Мой двоюродный брат Гентцер – импрессарио знаменитого скрипача, который теперь очень популярен в Лондоне и дает концерты даже в домах, близких ко двору. Фамилия скрипача Венявский. Если речь идет о ком-нибудь из этих Венявских, то я могу вам дать совершенно точные сведения.

– Вот именно, – меня интересует его отец, врач.

– А что, он хочет купить в Англии медицинский инструмент? Больничное оборудование? Оборудование операционного зала или амбулатории? Скажу сразу, дело можно начинать.

– А вы не знаете, что стоит его имущество и в чем он держит капиталы? В земле, в городских домах или в акциях?

– Извините меня, сэр! Может быть речь идет о браке вашей дочери с этим скрипачем?… – После минутной паузы спросил мистер Гентцер. – Я читал в газете, что они помолвлены. Я не поздравлял, извините, пожалуйста. Пока в Таймсе нет официального объявления, я не считаю, что вопрос решен.

– Этот молодой человек иностранец. Приходится призадуматься.

– Вы правы, сэр. Я знаю от моего двоюродного брата, что Венявский в прошлом году за свои концерты во Франции, Германии, Австрии, Бельгии и Голландии получил 120 тысяч франков, не считая того, что он зарабатывает концертами в России.

– Что вы говорите? Неужели скрипач зарабатывает столько?

– Не всякий. Однако мой двоюродный брат охотно платит ему 1500 франков за каждое выступление.

– Неслыханно, просто невероятно!

– Его брат Юзеф – пианист, и тоже очень хорошо зарабатывает концертами, – добавляет мистер Гентцер. – Поляки – талантливый народ.

– Зятем лучше иметь человека менее способного, зато солидного.

– Конечно, но это также немалое удовольствие иметь в семье талантливого, знаменитого зятя.

– Если бы это был англичанин, а то поляк, а по паспорту русский…

Сэр Томас Гемлтон с трудом преодолевал свои привычки и взгляды, хотя сам женился на дочери известного пианиста Осборна, а его жена когда-то училась пению и по всей вероятности была бы украшением оперы, если бы не вышла замуж. Гости бывающие в их доме, это – знакомые лэди Гемптон до ее замужества. Благодаря этому, в их салоне играл сам Мейербер, а жирный Россини убеждал сэра Томаса, что жизнь ничего не стоит, если человек не умеет себе приготовить макароны с pasta sciuta или зажарить рыбу на свежем прованском масле.

– Вы думаете, – не раз говаривал сэру Гемптону шутник Россини, – что мои оперы пользовались бы таким успехом на всех сценах мира, если бы не моя веселость. Только французская и итальянская кухни дают благодушие, любовь к людям и остроумие. Вы, лондонцы, отравляете себя говядиной, кониной, свининой, да и то не умеете их приготовить как следует, – недожариваете, недовариваете. Я вас приглашаю ко мне, в Париж, на завтрак. Я уверен, что вы станете не только моим сторонником, но и поклонником. Конечно не моей музыки, но – моей рыбы, варенья, телячьих котлет. Я вас жду у себя, уважаемый сэр Томас.

Сэру Томасу Гемптону этот музыкант очень понравился, но Венявский?…

СОН И ЛЕГЕНДА

Из французского ресторана Генрик возвратился в пансион с некоторым трудом… После выпитого вина ноги не очень слушались. Скрипач добрался до своей комнаты и прилег на диван. Сразу же уснул. Сказались вино и усталость.

Сон успокоил его, позволил ему на время забыть все неприятности, но не надолго. Генрику надо было повторить всю концертную программу. Он запер двери на ключ и старательно проигрывал номер за номером. Правда, он знал все эти произведения наизусть, но на репетициях всегда играл по нотам, чтобы как можно точнее придерживаться текста композитора.

Но сегодня, совершенно помимо его желания, как бы продолжая знакомую мелодию, из-под его пальцев стали появляться совершенно новые музыкальные фразы, новые темы, отражая состояние его души, его печальное настроение. Он сыграл раз, затем повторил. Из отдельных музыкальных фраз возникла стройная, законченная мелодия. Произведение, родившееся в глубинах его сердца, требовало отделки, придания ему определенной формы. Это была простая, лирическая песнь тоски, жалоба любящего сердца. Лист нотной бумаги, остро отточенный карандаш и… новая композиция закреплена на бумаге. Это уже не игра воображения. Сначала вступление, потом Анданте соль-минор, Аллегро модерато соль-мажор и снова Анданте соль-минор. Что это, каприз? Нет, это результат работы над программой послезавтрашнего концерта и его собственных переживаний, почти готовое крупное произведение! И снова лист нотной бумаги…

Теперь в мелодии чувствуется легкий ветерок люблинских равнин, ласковый и милый. Да. Инструментовка должна быть не слишком сложной. Она будет проста, как мелодия его тоскующего сердца. Дальше, дальше!

Венявский забыл обо всем: о времени, об окружающей его действительности. Он целиком поглощен процессом творчества. Неужели это только легенда, а не сон о любви. Если так, пусть же это произведение называется… «Легенда» – рассказ о мечте страдающего сердца, об избавлении от неуверенности и тоски.

Утром мистер Гентцер, импрессарио, узнал от композитора сенсационную новость. На концерте будет исполнено новое произведение Венявского – «Легенда».

– У меня все билеты распроданы. Давайте, оставим эту новость на следующий концерт.

– Нет, это произведение я сыграю именно завтра. Мне необходимо только прорепетировать его с оркестром, – потребовал композитор.

– Не знаю, удастся ли устроить репетицию столь внезапно? Ведь мы вчера не заказывали оркестр.

– Прошу вас, позаботьтесь об этом.

– Позаботиться? Вы знаете, что Гентцер сделает для вас все, что хотите, но я не уверен, смогу ли задержать оркестр?

– Ноты я принесу. Репетицию прошу назначить на одиннадцать.

Венявским овладела странная усталость. Ночь он провел спокойно на своей кровати в пансионе. Неужели же это реакция после вчерашних упражнений и творческого напряжения? Но вчера он никакого напряжения не чувствовал. Новое сочинение появилось так просто и естественно. Он не чувствовал голода, утренний завтрак – каша, яичница на ветчине, черешни и крепкий чай со сливками, – этого было вполне достаточного.

– Неужели только теперь начинает действовать выпитое вчера бордо, – думал Венявский. – Великолепное вино, оно принесло мне в подарок вдохновение и песню. Но теперь необходимо немного прилечь, помечтать, успокоить нервы. Он попросил хозяйку разбудить его в половине одиннадцатого; ему нужно пунктуально явиться на репетицию с оркестром. Он сразу же погрузился в крепкий, глубокий сон. Спал как под гипнозом. Видел сны, фантастические видения. Вот, он находится среди детей. Милого Кицю ведут жандармы. Он проиграл свою любимую скрипку Амати и ему не на чем играть. Отец не хочет его знать, собственный отец. Вот он разговаривает с Наполеоном III, Александром II. Толпы народа устраивают в его честь шествия с лампионами, серенады. Внезапно он просыпается. Он ошеломлен, взволнован. Слышит стук з дверь.

Хозяйка сообщает:

– Уже половина одиннадцатого, кэб ждет.

Он быстро собрался, едет на репетицию, спешит, подгоняет извозчика.

– Quick! Fast! Быстро! Живее! I must be at time! Я должен успеть вовремя.

Оказалось, что спешить было незачем. Мистер Гентцер предусмотрел все случайности. Он знает волнение музыкантов…

* * *

Что значит опытный импрессарио, в этом можно было убедиться вечером во время концерта. Зал заполнен до последнего места. Аплодисменты раздаюся в урочный час. Венки и цветы приносят к ногам маэстро не раньше, чем после третьего номера. С эстрады возвещают, что мистер Г. Венявский приготовил лондонской, очень музыкальной и чуткой публике, чрезвычайную неожиданность. Он исполнит свое новое произведение – «Легенда»…

По залу проносится ураган восторга. Виртуоз скромно стоит со скрипкой в руке и, время от времени, с признательностью кланяется. Наконец зал постепенно стихает. Раздаются первые звуки Анданте соль-минор…

Виртуоз лихорадочно ищет в зале свою Изу. Увы, ее нет. А он послал билеты в кресла в третьем ряду. Там сидят посторонние! Неужели отец не позволил прийти? Он похолодел. На мгновение забыл, где он находится, но… начинается его соло. Он берет себя в руки. Звуки скрипки ведут за собой оркестр, поют широкую мелодию тоски и желания. Дирижер поддается виртуозу, чутко следит за его настроением. Звучат проникновенные аккорды, как будто выплывая из глубины сердца.

И вдруг глаза скрипача нашли в десятом ряду головку с косами, уложенными в знакомую прическу с черной ленточкой. Это Иза. Она слушает его признание, она должна почувствовать, понять, что он играет только ей одной.

Иза прижалась к плечу матери, будто искала защиты. Ах, если бы хоть на миг поймать ее взгляд! К сожалению, она опустила глаза…

Под смычком виртуоза скрипка поет торжественную, молитвенную мелодию. Оркестр поддерживает этот гимн. Поет тоскующее сердце, жаждущее утешения.

Какое внимание, какая тишина в зале! Глаза слушателей устремлены на виртуоза. Необходимо выдержать этот взгляд и устоять. Во время Аллегро модерато Генрик, наконец, поймал взгляд Изы, и ее глаза поведали ему о многом.

– Видимо она беспокоится обо мне. Она не замечает тишины и внимания слушателей. У нее еще нет достаточного опыта…

Венявский прав. Слушатели полностью покорены. Он вполне овладел их вниманием. Заключительное Анданте соль-минор – это его триумф. Звуки скрипки наполняют весь зал. Сколько силы в таком малом инструменте! Сколько очарования! Как только утихли последние звуки, эстрада потонула в цветах. В зале бушевал ураган аплодисментов. Все встали с мест. Окружили музыкантов. Слушатели подошли к барьеру отделяющему помещение оркестра. Подходила публика из последних рядов. Виртуоз стоял бледный, взволнованный, кланялся, благодарил за аплодисменты. В ответ на нетерпеливые крики бис, жестами давал понять, что сегодня это невозможно. Слушатели проходили вдоль эстрады. Бросали букеты и венки цветов. Скрипач стоял и кланялся слегка улыбаясь, а сам следил, что происходит с Изой. Семья Гемптон тоже приблизилась к сцене. Генрик быстро отыскал большой букет роз с красной лентой, прижал его к груди и подал цветы проходящей девушке.

– It is for you – my sweetheart.*

По залу прошел ветерок волнения. Затем поднялся новый ураган аплодисментов, который перешел в длительную овацию.

– Мы ждем вас внизу, в карете, – пригласила миссис Гемптон.

Теперь уже было понятно, что сэр Томас больше препятствовать не мог.

У кареты снова цветы и аплодисменты. Импрессарио, мистер Гентцер предусмотрел все до мелочи. Завтра в газетах появится сообщение обо всех этих событиях. По-видимому следующий концерт будет тоже с аншлагом, да и слушатели заинтересуются «Легендой». В таких случаях мистер Гентцер незаменим.

* * *

Сэр Томас Гемптон только в гостиной подал руку виртуозу и медленно изрек:

– Ну… что же, мы были свидетелями вашего триумфа. Такие произведения являются доказательством любви. Если моя дочь желает разделить с вами свою судьбу и хочет выйти за вас замуж, я больше не могу возражать.

Миссис Гемптон обняла будущего зятя и поцеловала его в лоб. Иза расплакалась от счастья.

Теперь уже известно, что предстоит много хлопот, надо получить метрики, пойти к священнику, готовить приданое.

_______________

* It is… (анг.) Это тебе, моя любимая.

Возвращаясь в пансион Венявский заметил, что мистер Гентцер приказал все букеты, венки и ленты, подаренные на концерте, поставить в вестибюле дома будущих тестя и тещи скрипача. И об этом завтра тоже напечатают в газетах.

Генрику не удалось побыть с Изой наедине. Он ничего не успел ей сказать. Даже спросить, понравилась ли ей «Легенда». Придя к себе в пансион он был чрезвычайно этим опечален. Что за обычаи в этом Лондоне?! Теперь ведь он может ее обнять. Она принадлежит ему.

* * *

Несколько месяцев спустя он получил из Лейпцига экземпляр «Легенды». На титульном листе напечатано:

LEGENDE

pour violon

avec accompagnement d'orchestre ou de piano,

composé et dédié à sa femme née Jsabelle Hampton

par Henri Wieniawski

opus 17 *

Через несколько лет это произведение стало его всюду преследовать. Оно стало чрезвычайно популярным. «Легенду» исполняли в концертных залах, в разных инструментальных обработках и даже шарманки хрипели ее на улице.

* * *

_______________

* Legende pour violon… (франц.) Легенда для скрипки с сопровождением оркестра или фортепьяно, сочинил и посвятил жене Изабелле урожденной Гемптон – Генрик Венявский, – опус 17.

Чтобы получить документы, необходимые для совершения брака, Венявскому пришлось поехать в Люблин; мистер же Гентцер возложил на него столько обязанностей, что требовалось выделить время не только на концерты в Англии, но и во Франции, Бельгии, Голландии. В печати все чаще появлялись статьи о мастерстве автора «Легенды». Генрик же, по рукам и ногам связанный контрактами, проводил жизнь в постоянных разъездах. Он по-прежнему покорял сердца слушателей, по-прежнему тосковал по Изе, которая не всегда могла сопутствовать будущему супругу. Им приходилось часто разлучаться. Но за то встречи были горячие. Их ожидала долгая разлука. Известие о ней принесли письма. Друг и приятель Венявского, Антон Рубинштейн писал из Петербурга, что его старания о приеме скрипача в петербургскую оперу скоро увенчаются успехом и даже удастся получить должность придворного скрипача его императорского величества.

ПИСЬМА ГЕНРИКА ВЕНЯВСКОГО К НЕВЕСТЕ

Петербург, 1860 г.

Моя милая, дорогая Изабелла!

Спешу тебя уведомить, что мое выступление в Петербурге прошло блистательно. Много мне помог Антоша Р. У него крупные связи. Я играл с ним, играл с оркестром, исполнял произведения Рубинштейна и кое-какие свои мелочи. Успех полный. Деньги теперь сами плывут в мой… наш карман. Говорят, что уже готовы указы о присвоении мне звания солиста его императорского величества, придворного скрипача великой княгини Елены Павловны, солиста петербургской оперы. Думаю, что это тебя должно порадовать. Скажи об этом своему отцу. У меня уже есть почти все необходимое, чтобы свить нам милое гнездышко. Мои родители встретят тебя, как любимую дочь. Я в точности выполняю все твои желания. Рубинштейн посмеивается надо мной, но что он знает? Пусть посмеивается. Как жаль, что ты не слышала, как мы играли с ним несколько произведений Петра Чайковского. Ты должна непременно познакомиться с этим превосходным человеком.

* * *

Варшава, май 1860 г.

Моя милая Иза!

Я очень тоскую о тебе. У меня ведь нет никого, к кому бы я мог обратиться с вопросами, которые хотел бы только с тобой обсудить, обдумать и решить. Царские указы обо мне уже подписаны. Готовься в далекий путь. Как только я показался в Варшаве, немедленно нашелся предприниматель, рискнувший устроить концерт. Я поставил серьезные условия. В самом деле, я же теперь солист его императорского величества. Такое звание, такая должность, должны соответственно оплачиваться. Как жаль, что в Варшаве нет мистера Гентцера. Он то наверное сумел бы поднять концертную жизнь Варшавы до высокого уровня. Я буду играть «Легенду» и Концерт Мендельсона в собственной обработке. Будь здорова, моя жизнь. Ах, если бы крылья, я бы улетел к тебе.

* * *

Уже состоялись три концерта: 3, 12 и 17 июня. Успех превзошел все ожидания, билеты раскупались нарасхват, так, что пришлось перевести концерт в самый большой зал Варшавы – в Оперный театр. Юзеф Сикорский, варшавский критик, написал обо мне ни более, ни менее, следующее: «Сила, с какой Венявский покоряет слушателей, прямо-таки сверхъестественна… Его музыка хватает за душу, чарует словно прекрасное сновидение. Такую игру можно любить, как некоторые любят моменты наркотического опьянения. Жить постоянно в очаровании этой музыки невозможно. Венявский это – волшебник, который делает со слушателями все что ему угодно. Запомните наши слова: о нем будут рассказывать легенды, как о Тартини и Паганини». Я думаю, что ты посмеешься над этими восторженными словами. Конечно он преувеличивает. Ты лучше всех знаешь, что этот кудесник не так уж всесилен, что ему пришлось долго просить твой первый поцелуй.

Представь себе, двадцатого июня я выступал в цирке на Зеленой площади. Ты удивляешься? Ничего удивительного нет. Здесь нет никакой связи с моими магическими способностями волшебника и гипнотизера. Дело в том, что мой давний соперник, Аполмнарий Контский, просил меня участвовать в концерте в пользу Музыкального института, которым он будет руководить. Имея в виду благородную цель, я отказаться не мог и не хотел. Правда, Контский по отношению ко мне не всегда был корректен, но – бог с ним. Все его почетные должности в Петербурге перешли ко мне. Таким образом… я выступил в цирке и сыграл Концерт Мендельсона с таким чувством и изяществом, как не сыграл бы его и сам автор. Я стремился доказать варшавской публике, что не хочу, чтобы меня ставили в один ряд с Контским. Юзеф Сикорский по-видимому был удивлен моей интерпретацией. Я постарался передать все изящество, всю красоту, словом, чистоту стиля музыки Мендельсона. В Варшаве меня постоянно приглашают в разные дома. У меня уже столько друзей, что трудно показаться на улице. Хожу без шляпы, а то пришлось бы ее ежеминутно снимать для поклонов. Варшава чудесная. Ты наверное полюбишь этот город.

Мой соперник великолепно подражает на своей скрипке пению соловья, воркованию голубя, кваканью лягушек, кудахтанью кур, гоготанию гусей, чем в свое время хотел меня победить и уничтожить на киевских концертах, московских ярмарках и на состязаниях орловских рысаков. На этот раз, вместо соревнования и конкуренции пришел ко мне после концерта в пользу Института, чтобы поблагодарить и сообщить, что до сих пор у него нет денег на покупку инструментов для оркестра. Придется ему помочь.

* * *

Вильно, июль 1860 г.

Моя любимая Изабелла!

Я узнал, что в Париже намерены выставить Тангейзера Рихарда Вагнера. Ты удивлена, почему я в Вильно. Дело самое обыкновенное. Меня пригласили дать концерт. И я весь доход с него передал на покупку инструментов для оркестра Музыкального института в Варшаве. Концерт удался, как нельзя лучше. И здесь у меня много друзей. Я зачитываюсь романом Крашевского «История колышка в плетне». Ныне этот писатель редактирует «Ежедневную газету», которая помещает обо мне хвалебные статьи. Жаль, что не можешь прочитать этот роман. Уверяю тебя, что Диккенс не написал бы лучше на эту тему. Здесь объедаюсь борщом со сметаной. Англичане не умеют готовить супов и вообще их не признают. Я думаю, что ты полюбишь наши блюда, супы, приправы и в нашем доме мы будем жить, как у моей мамы в Люблине. От тебя я получаю мало известий. Пиши почаще.

* * *

Люблин, июль 1860 г.

Если бы мы устроили свадьбу в Люблине – это было бы поэтичное торжество. Наши свадебные обычаи, в самом деле, полны очарования. В Лондоне твой отец, следуя английскому обычаю, приказал бы к свадебной карете привязать старый башмак. Твои родители наверно сердечно бы нас обняли, но за столом никто не потребовал бы от меня «подслащать» каждое блюдо, не кричал бы: «горько, горько!» С каким удовольствием, сидя за столом в присутствии всех свадебных гостей, целовал бы я тебя. Поскольку ты, однако, желаешь присягнуть мне в Вестминстере, а не в люблинском соборе, я предлагаю тебе венчаться в Париже. Таким образом ни твоя, ни моя семья не будут обижаться, а мы избавимся от лишних хлопот. Жду твоего ответа. Времени осталось уже немного. Июль! В сентябре мы должны уже устроиться в Петербурге, поэтому я тебя увожу из Лондона в Париж, и там мы повенчаемся. Все хлопоты возьмет на себя мой дядя, профессор Вольф, крупный пианист и очень хороший человек. Ты об этом не распространяйся, а то еще мистер Гентцер устроит какой-нибудь концерт. А я хочу целиком посвятить время тебе, моя дорогая женушка!