Текст книги "ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ"

Автор книги: Эустахий Чекальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

ПУТЕШЕСТВИЯ – КОНЦЕРТЫ

В этом году и в Люблине было неспокойно. Убили кинжалом некоего пана Старчевского, доносившего на солидных мещан и окрестных шляхтичей. Теперь в Польше два лагеря. Одни говорят о Наполеоне III, другие о Велепольском. И только в Баден-Бадене переполненном курортниками, господствует другая атмосфера.

Какие туалеты, какие бриллианты демонстрировали дамы, разъезжавшие по курорту в каретах и ландо, на козлах которых сидели жирные кучера. В кургаузе все столики заняты с утра. Хозяин предприятия мосье Беназе был рад приезду Венявских.

Он платил скрипачу по 1500 франков за концерт и устраивал ему в день по три выступления.

Но все, что зарабатывал Генрик в концертном зале, он проигрывал в рулетку.

Обеспокоенная Иза начала отбирать у мужа деньги. Ничто не помогало. Он умел заложить в ломбарде своего Страдивария и садился за рулетку. Здесь бывало по разному. Выигрывал – бросал деньги, не считая, направо и налево, проигрывал – запирался в номере гостиницы и целыми часами упражнялся на скрипке. Изе хотелось погулять, посидеть в кафе, но их сейчас же окружали отдыхающие и глазели на них словно на эскимосов или на сиамских близнецов. Хуже всего было с соотечественниками. Скрипач не знал, что отвечать на массу вопросов, которые чаще всего касались одной и той же темы.

– Вы знаете самого царя Александра и его брата наместника, так, наверное, знаете что ожидает Царство Польское?

– Но я, в самом деле, ничего не знаю…

– Ведь он обещал Наполеону Ш, что будет восстановлен статут 1814 года.

– Ничего не могу сказать по этому поводу. Ни император, ни его брат со мной по этому поводу не советовались. Я ведь только скрипач. Профессор Петербургской консерватории.

Такими ответами он никого не мог убедить. Иза, на вопросы знакомых дам о настроениях в Петербурге, отвечала:

– Мы живем в кругу своей семьи. У мужа полно работы, да и у меня ее немало по хозяйству.

– Что говорят в Петербурге о польских делах?

– У меня мало знакомых в Петербурге, откуда же я могу знать? У нас бывают только музыканты, да и то, большей частью, иностранцы.

– Можете сказать, кто именно?

– Пожалуйста: тенор Джузеппе Марио с дочерьми, Христина Нильсон – драматическое сопрано и, наконец, иногда бывает Нантье.

– А русские у вас не бывают?

– Я – англичанка и не знаю русского языка. Может быть поэтому русские меня избегают.

– Что вы говорите? Ведь ваш муж так знаменит!

– Он знаменит, но я нет; мне нужно охранять его покой, следить за его отдыхом и здоровьем.

– Разве ваш муж болен?

– Да, и очень серьезно. У него слабое сердце. Эмфизема легких. Именно поэтому мы приехали в Баден-Баден. Только, пожалуйста, никому об этом не говорите…

Объявив о такой тайне мадам Венявская освобождалась от назойливых собеседниц. Вообще ей иногда задавали неловкие вопросы:

– Правда ли, что он такой страстный, огненный?

– Как это понять? – улыбаясь спрашивала жена знаменитого виртуоза.

– Когда он играет то слушателей бросает в жар.

– Как скрипач он действительно очень темпераментен.

– А как… муж?

– Разрешите мне уклониться от ответа.

– Я не хотела вас обидеть, – извините, пожалуйста. Я занимаюсь френологией, а у вашего мужа очень характерная голова с редко встречающимися выпуклостями и впадинами. Это по всей вероятности связано с его темпераментом и его интимной жизнью.

– Может быть вам угодно поговорить об этом с самим виртуозом?

– Извините, прошу вас, – но вы не заметили, как на него действуют разные блюда, например русская, французская, итальянская или английская кухня?

– Он съедает все, что кладут ему на тарелку, и я не замечала, чтобы кухня отражалась как-нибудь на его игре, – Изу удивило и рассмешило подобное предположение.

– Говорят, что перед концертом он ничего не ест, – настаивает собеседница. – А перед самым выходом на сцену выпивает бокал шампанского и это придает звукам его скрипки особый бурный характер.

Иза не могла удержаться от громкого смеха.

– Вы смеетесь, – а ведь это очень важные вопросы психологии.

– Не сомневаюсь, но я не психолог, а жена, и не могу удовлетворить ваше любопытство. Вы и так знаете больше меня. Вы сказали, что он голодает перед концертом и перед выходом на эстраду выпивает бокал шампанского. Все это сказки для… снобов. Мой муж вполне нормальный, обыкновенный человек, и вот это как раз и причиняет много хлопот. Он никогда не знает, где его носки, забывает о носовом платке, вытирает пальцы, испачканные канифолью, о брюки.

– Невероятно! А, может быть, он вам и деньги выдает на хозяйство?

– О, нет. Он считать совершенно не умеет. Хотя, правда, это не совсем точно. Четыре действия арифметики он прекрасно знает, но совершенно не умеет обращаться с деньгами…

– Тем лучше для вас. Я не люблю чересчур практичных мужчин…

Вести такую светскую болтовню приходилось Изе не раз в разных местах. Женщины интересовались ее жизнью с гениальным супругом. Не хотели верить, что Венявекий умеет чистить ботинки батистовым платком. Англичанки считали, что в таком случае следует снисходительно посмеяться над мужскими чудачествами и беспомощностью.

СНОВА В ДОМЕ РОДИТЕЛЕЙ ИЗЫ

Приехав к родителям, Иза не жаловалась на мужа. Она знала, что мать никогда не спрашивала отца о разных деталях его гардероба. Она заказывала ему одежду, белье и обувь, ничего не говоря. Просто, она видела, что ему необходима обновка, и заказывала у портного или сапожника соответствующую вещь. Сэр Томас не всегда замечал, что надевает что-то новое. Только насчет денег было труднее, хотя он никогда не интересовался, на что расходует деньги его супруга. Он заботился только о том, чтобы она не выходила за рамки бюджета.

В Лондоне Иза чувствовала бы себя совершенно хорошо, если бы не сплин мужа. Он хорошо относился к ее родителям… но ему не о чем было с ними говорить. Они друг друга не понимали, хотя Генрик прекрасно знал язык и читал Шелли и Теннисона в оригинале. Он обещал себе, что посвятит пребывание в Лондоне посещению знаменитых памятников старины, собраний, музеев и выставок. Но не успел он открыть чемодан, как его уже встретил мистер Гентцер с заманчивыми предложениями и, улыбаясь, вручил розы для Изы.

– В августе на концерт никто не придет, – возражал скрипач.

– Я думаю, что мы заработаем на подарок вашей супруге. Что вы можете сыграть?

Генрик отказывался, как только мог, говорил, что устал от последних концертов, но мистер Гентцер настаивал до тех пор, пока не услышал желанный ответ.

– Концерт Бетховена с оркестром. Откроем Пятой симфонией. После антракта «Легенда» с оркестром и фантазия из «Фауста».

Импрессарио быстро записал программу концерта на бумажке и переменил тему беседы.

– Как прошло путешествие?

– Спасибо, довольно хорошо.

– Это значит, что вас задерживали повстанцы или русские войска?

– Что-то с вами неладно. Вы наверное начитались французских газет. Ведь мы были в Эмсе, Баден-Бадене, в Париже.

– Ах, да – жаль, – засмеялся импрессарио. – Сколько вам оставить в счет концерта?

– Все деньги из кошелька, – ответил весело скрипач.

– Концерт устроим в пятницу. Немедленно дам объявление и разошлю афиши.

Зрительный зал оперного театра в Ковентгарден набит до отказа. На афишах напечатано: Генрик Венявский, солист его императорского величества и профессор Консерватории в Петербурге исполнит и т. д.

Аншлаг вывесили еще накануне концерта. Успех – полный.

Овации, цветы, подарки и очень хорошие отзывы в печати.

Отмечалось, что в Лондоне виртуоз играет Бетховена неподражаемо. Когда-то он играл бурно и неспокойно, и его музыка напоминала волнующееся море. Теперь она поражает спокойствием и ясностью, чистотой звучания.

«Венявский играет, как… бог», – написал один из восторженных поклонников.

Сэр Томас был равнодушен ко всем этим похвалам. Но фунты стерлингов, которые лежали на столе у Изы, убеждали его лучше, чем все рецензии, что его зять чего-нибудь да стоит. Мистер Гентцер очень просил дать еще один концерт.

– Ведь вы в афише напечатали, что будет только один концерт.

– Один и тот же концерт можно повторить три раза.

– Ах, нет! Это неудобно.

– Я ручаюсь за успех!

– Разве, что в концерте примут участие Николай Рубинштейн, А. Джоэль и Карл Давыдов.

– Можно и так. Только, в таком случае мадам Венявская получит меньше фунтов, а мне хотелось бы, чтобы ваша супруга осталась довольна.

– Нет, неудобно. Устройте пожалуйста так, чтобы эти музыканты тоже показали себя лондонской публике.

– А программа?

– Мы с Джоэлем и Давыдовым сыграем трио Бетховена, Николай Рубинштейн исполнит концерт Бетховена для фортепьяно. Концерт начнем увертюрой к «Фиделио». В конце дадим мой Полонез ля-мажор.

– Без вашего участия из концерта ничего не выйдет. Слишком серьезная программа. Кто такой этот Рубинштейн?

– Но ведь вы уже нам устраивали концерты?

– То был Антон, а это какой-то Николай.

– Так же как братья Венявские: Генрик и Юзеф.

И этот концерт прошел с большим успехом. Но отдых в семье Гемптонов не удался. Венявского призывали обязанности. Дни становились все короче. Ветер стучал в ставни лондонского дома Изы, а из Польши газеты приносили печальные вести. И здесь Венявского нашли соотечественники. Что мог он им сказать? Повторить слова министра Рассела?

– Ни обязательства, ни честь не требуют от нас, англичан, войны за Польшу.

Венявский ограничивался только повторением этих горьких слов.

– Читайте газеты, я ничего больше не знаю. Примите от меня десять фунтов в пользу соотечественников.

Такие беседы даже заграницей были опасны для императорского солиста; во всяком случае они его раздражали и беспокоили.

Он прекрасно знал, что находится под надзором, как и всякий другой, допущенный ко двору.

– Как вы намерены возвращаться в Петербург? – не без умысла спрашивал мистер Гентцер на прощание.

– По всей вероятности через Берлин, Данциг, Кенигсберг и Ригу.

– А не лучше было бы через Копенгаген, Христианию(Осло Д.Т.) и Стокгольм?

– Почему вы так думаете?

– Можно было бы по дороге что-нибудь заработать.

– Сделаем это в будущем году, после каникул можно будет осуществить такой план, а теперь уже слишком поздно. Я вам напишу.

Вернуться в Петербург и не побывать в Люблине? Что же делать, если это невозможно! Вся Европа опять готовилась к серьезным событиям. Б Польше тоже было неспокойно. Наполеоновское „durez" * захватило всю общественность. Кривоногий император с бородкой вроде кисточки готовился еще к одному спектаклю в Мексике.

Канкан, оперетка, принц Плон-плон маскировали намерения предприимчивого императора. С другой стороны пруссаки открывают карты и усиленно вооружаются. Везде неспокойно.

О, музыка, цвет цивилизации, спаси Европу от пожара!

СНОВА В ПЕТЕРБУРГЕ И МОСКВЕ

Когда-то, еще будучи ребенком, Генрик начал сочинять в Париже большой скрипичный концерт ре-минор. Они должны были его сыграть с Юзиком, но в то время мальчика отвлекли другие дела. К забытым нотам он возвратился в 1856 г. но и теперь он еще не закончил партитуру. Ему не хватало, по всей вероятности какого-то импульса. Теперь, когда он вернулся в Петербург, концерт властно требовал придания ему полной завершенности.

Но Антон Рубинштейн основал Петербургскую консерваторию, а Венявский был человеком честолюбивым и хотел образцово поставить свой виртуозный класс в новой консерватории.

Класс фортепианной игры вели Теодор Лешетицкий и Александр Дрейшок. Классом виолончели руководил Карл Давыдов. Сам Антон Рубинштейн ведет

______________

* durez… (франц.) Держитесь!

курс теории композиции. В числе учеников консерватории оказался и Петр Ильич Чайковский, будущий создатель «Евгения Онегина» и шести великих симфоний. Стремясь хорошо вести класс и желая, чтобы ученики в совершенстве овладели мастерством игры на скрипке, скрипач много работал. Он сочинял специальные этюды. Крейцеровские упражнения его не удовлетворяли. Он хотел иметь свое, собственное.

Иза приятно удивлена. Муж все дни проводит дома. Звуки скрипки придают всему дому особое настроение. Когда умолкает скрипка, слышится рояль. Генрик пробует аккорды, записывает их на бумагу. Так возникает 8 этюдов. Он их назвал этюдами-каприсами и пометил Опусом 18.

В опере начались репетиции. Вагнер завоевывает все больше сторонников.

Генрик хочет пойти с Изой на спектакль театра французской комедии. Там ставят «Даму с камелиями» Дюма-сына.

– Но ведь мы видели это в Париже. Теперь есть новые произведения Сарду – «Яблоки соседа», Ожье – «Золоченый пояс». Когда поставят их в Петербурге?

– Еще в этом сезоне, – сообщает Генрик. – Я купил «Отверженных». Почему ты не читаешь этот роман?

– Хорошо, я прочту…

– Может быть поедем в ресторан Дюваля, развлечешься немного.

– Пока не закончу домашней работы с Феклой и Гжесем, пока не подготовлю дом к зиме, не хочу никаких развлечений.

– Мне предлагают дать бетховенский концерт в Москве. Если хочешь, поедем. Николай Рубинштейн приглашает нас обоих.

– Мы едва вернулись из путешествия и снова надо ехать. Право, как цыгане! Нужно ведь хоть немножко отдохнуть и спокойно пожить, Генрик. Впрочем… извини меня, я мешаю тебе работать.

– Ты мне никогда не мешаешь. Ведь ты и я – одно, ведь это не я играю и сочиняю, это мы играем и сочиняем.

– Очень мило с твоей стороны, но почему ты иногда бежишь из дому?

– Над Невой, на берегах каналов, на островах и на мостах я ищу большую мелодию, способную выразить трагизм нашего времени. Увы, не могу найти. Я купил стихи Николая Некрасова, «Записки из Мертвого Дома» Достоевского. Я не могу прийти в себя от множества впечатлений. Очень жаль, что в Лондоне мы так мало посвятили времени второй восточной выставке. Меня очень интересуют индийцы. Может быть поедем в Индию?

– Что за идея? В последнее время у тебя масса фантастических проектов.

– Почему? Вместо того, чтобы провести лето в Германии, поедем в Индию.

– Ах, Генрик, ведь такое путешествие вокруг Африки и через Индийский океан продолжалось бы дольше, чем твой отпуск.

– Верно! – задумался скрипач. – А может быть попросить кого-либо из русских коллег к завтраку? Это было бы так приятно.

– Еще не теперь. А русский борщ можно приготовить хоть завтра.

– Вопросом меню мы займемся потом, вместе, чтобы гости остались довольны. Ведь это действительно талантливые люди и прекрасные товарищи.

Иза промолчала, – она не считалась со словами мужа. У нее было обо всем свое мнение. У них были разные вкусы. С течением времени эти различия обострялись. Сама она не могла приспособиться к жизни артистов, а муж только в их обществе искал развлечений и отдыха. Они были чужими в петербургском обществе. Но Генрик в разноязычном обществе чувствовал себя превосходно, и его все любили. Иза, наоборот, искала тишины и спокойствия. Она оживлялась толко тогда, когда ее посещала миссис Элеонора Смит, жена секретаря британского посольства в Петербурге. Иногда на квартире Венявских появлялся веснущатый, лысый, с остатками рыжих волос на голове, господин – секретарь этого посольства, чтобы выпить бокал вина и процедить сквозь зубы какую-нибудь банальную фразу. К этим визитам тщательно готовились, ибо Иза не хотела, чтобы в ее квартире встречались различные люди из числа петербургских знакомых. Мадам Смит ей нравилась, а ее мужа – секретаря, она принимала по необходимости. По-видимому, миссис Элеонора подобным же образом относилась к Венявокому, потому что когда она появлялась в доме, Венявский старался уйти куда-нибудь.

Скрипач любил побродить по разным закоулкам Петербурга. Он не любил ходить быстро. Он медленно прогуливался, присаживался на скамейки, глядел на прохожих, заходил в чайные, трактиры, общественные сады. Он не столько смотрел, сколько слушал. Слушал то, что было доступно только его музыкальному уху.

* * *

Был холодный, пасмурный, октябрьский день. Мороза не было, но сильный северный ветер пронизывал до костей. Солист его императорского величества остановился у каменной ограды на берегу Невы и не мог оторвать глаз от чаек, низко носившихся над рекой. Сильный ветер относил птиц в сторону, разгонял их. Но это только так казалось. Это они пользовались ветром, позволяли ему относить себя в нужную сторону, чрезвычайно быстро меняя направление полета.

Скрипач наблюдает за одной из них. Она еле-еле держится над самой волной и с берега кажется, что неспокойная волна обдает ее водой. Но вот чайка быстро и почти вертикально взмывает вверх, держа в клюве добычу. Порывистый ветер дует изо всех сил, гудки корабельных сирен пронзают воздух, смешиваются с жалобными криками чаек. Иногда птица часами сидит на воде, поджидая свою жертву, какую-нибудь плотву или окуня. Это очень волнующая картина, такая охота. Белые крылья проворных чаек в холодный осенний день, над волнующейся рекой, вызывают в уме скрипача какие-то звуковые ассоциации. Он поглощен танцем чаек. Посмотрел на корабли, катера, словно прощался с ними. Пройдет неделя – две, и мороз покроет реку льдом, чайки улетят к морю.

Скрипач вошел в ближайшую чайную. Правда, не очень это хорошо, что солист его императорского величества посещает такие третьеразрядные места. Но Венявский не любит подчиняться правилам. Входит в чайную, усаживается за свободный столик. Чайная состоит из двух комнат для посетителей и кухни. За стойкой – хозяин в красной рубахе, подпоясанной шелковым шнурком. Бородатый, с маленькими, бегающими глазками, с большими, словно лопаты руками, он высоким фальцетом приветствует входящих гостей.

– Чего изволите?

На стойке – тарелки с копченой рыбой разных сортов и разной цены. На стене буфета висит варшавская колбаса, на полках в строгом порядке – бутылки с водкой и другими напитками. Есть ром, арак, коньяк. Много рюмок больших и малых, стоят синие головы сахара, в корзинах – баранки, булки и обыкновенный черный, ароматный разовый хлеб. Жестяная кварта и такой же вечно мокрый поднос, хотя хозяин и вытирает его своими громадными ручищами. Гостей обслуживают половые – ребята в белых рубахах и плисовых черных шароварах. На ногах удобные тихие сапожки. Гости призывают их:

– Эй, человек, тарелочку щей.

– Для вас щи всегда готовы. А что подать на закуску?

– Как всегда пол-бутылочки и вот эти копченые рыбки.

– Слушаю!

Венявский заказывает у человека те же блюда.

У стойки ежеминутно меняются гости. Забегают на шкалик водки, закусывают ломтем черного хлеба с солью, иногда воблой. Расплачиваются и бегом направляются к лошадям. Оставлять рысака без надзора запрещено. Городовые охотно ловят кучеров, оставляющих без надзора своих лошадей. А «мерзавчик» – небольшая бутылочка горькой – манит извозчика, весь день гоняющегося за седоками.

Половой принес Генрику рюмку водки, селедку, хлеб. Водка обожгла Венявскому горло. Тарелка щей с куском говядины своим запахом возбудила аппетит. Щи очень вкусные. Может быть жирноваты для скрипача, но он ест с аппетитом. Недаром холодный ветер отхлестал его со всех сторон. Половой вежливо спрашивает:

– Огурчика к мясу хотите?

– Тащи, брат, только потверже, чтобы хрустел…

Гости у столиков чмокают, потягивая чай с блюдечек. Большинство пьет вприкуску. Однако есть и такие чудаки, которые кладут сахар в чашки и не спеша, смакуя пьют золотистую жидкость.

То один, то другой гость, разомлев от чая и выпитой водки, начинает петь:

Эх, вдоль по матушке, по Волге…

Пропоет сочным басом одну фразу и продолжает попивать чай, хотя товарищи просят:

– Пой брат! Будет теплее в трактире. Хозяин выглядывает из-за стойки, смотрит, не слишком ли нагрузился гость, не надо ли призвать его к порядку. Скрипач ест говядину с огурцом. Кушание ему очень нравится. Уже давно не приходилось ему есть так хорошо приготовленное мясо. Может быть заказать еще рюмочку, под такую мягкую, вкусную говядину.

– Щи у вас замечательные, – говорит он половому.

– У нас всегда такие щи. Только по пятницам бывает уха. Приходите на уху. Лучшей ухи и у родной матери не скушаете! Настоящая деревенская уха, – половой расхваливает кухню своей чайной, и мчится с чайником, из под крышки которого вырывается пар.

– Эй, человек, подай-ка баранки, – заказывает Генрик.

Половой мгновенно повернулся на пятках, так что заскрипел песок, которым посыпан пол, и немедленно поставил на стол Генрика корзинку с баранками.

Скрипач осторожно, чтобы не обжечься, попивал горячий чай, и продолжал свои наблюдения.

– Может быть купишь бухарский ковер? – предлагает желтолицый купец.

– Здесь торговать не разрешено, – предупреждает хозяин.

– Я пришел чайку попить, а заодно может, и покупатель на ковер найдется.

– Ну, так садись, а то иначе будет плохо, – высоким фальцетом заявляет хозяин.

– А может быть купишь бухарский пояс к рубашке… – не унимается купец.

– Ваня, посади гостя, только не поломай стул, а то гость, пожалуй, потверже дерева будет. И поставь ему самоварчик, пусть помалкивает. Здесь не Бухара, смотри деньги-то возьми вперед, а то… «бухара» не очень любит платить.

Гости смеются. Обычаи бухарского купца здесь, по-видимому, известны.

За соседний столик уселись два молодых человека, заказали чай и баранки… они говорят тихо, но Венявский явственно слышит каждое слово:

– Арестовали Чернышевского, посадили в Петропавловку…

– За что, почему?

– За статьи о крестьянах.

– Э, здесь что-то другое. Говорят, он ездил в Лондон и встречался с Герценом. Наверное поэтому. Жандармы «Колокола» не любят.

– Неужели за это?

– А может быть за то, что без паспорта поехал заграницу?

– Да нет, Василий Петрович, – арестовали его за критику царского манифеста об освобождении крестьян.

Скрипач допил чай, заплатил, добавил половому «на чай» и собрался уходить.

– Заходите, пожалуйста, к нам на уху! У нас она янтарная, у родной матушки лучшей не покушаешь, – еще раз пригласил половой.

Венявский вышел на улицу, как был в растегнутом пальто и разогревшись после обеда. Он был взволнован известием об аресте Чернышевского. Вот как получается, думал он: у него в Петербурге столько знакомых, а об аресте писателя никто ничего не сказал. И только случайно, в чайной, из разговора незнакомых людей, он узнал печальную новость.

– Надо возвращаться домой. Миссис Смит, пожалуй, уже ушла.

Чтобы дать время англичанке уйти и не встретиться с ней где нибудь недалеко от дома, скрипач решил пройтись пешком. Ветер дует в лицо, забирается под пальто. Идти против холодного и пронзительного ветра трудно и неприятно. Но вот, до Большой Морской уже недалеко, еще один квартал, еще один перекресток. Ветер мешает идти, полы пальто путаются под ногами.

Уф! Наконец, осталось всего лишь два дома. Он останавливается на лестнице. Дышать тяжело и больно. Воздух со свистом вырывается из груди. Он нажал звонок своей квартиры. Открыл обрадованный, улыбающийся Гжесь. Венявский мельком взглянул на вешалку. Слава богу, миссис Смит уже ушла.

– Где ты был? – благодушно спрашивает Иза.

– Помогал чайкам ловить рыбу на Неве.

Иза смеется, спрашивает:

– Как же это ты помогал? Без сетей, удочки, лодки?

– На крыльях, на крыльях, быстрых как стрела.

– Ах ты мой крылатый друг. Но почему ты так раскраснелся?

– Это от поцелуев ветра.

– Ой ли, от ветра ли только? – Иди-ка сюда я проверю кто это тебя целовал.

Генрик вместе со стулом придвигается к жене.

– Это какой-то особенный ветер. От тебя пахнет табаком, капустой, и, кажется, огурцом.

– А запах дегтя не чувствуешь?

– Дегтя? Ты, наверное, ехал на пролетке, смазанной дегтем или смолой?

– Вообрази себе я шел пешком, притом шел быстро. Я боялся опоздать.

– Ты по-прежнему не пунктуален. Иди позавтракай. Я приготовила тебе сюрприз.

– Спасибо за память. Ведь старый муж невнимателен и неловок.

– Не возражаю из вежливости и из уважения к мужу, – шутит Иза. – А что бы ты сказал, если бы подали люблинские лазанки с пармезаном?

– Лазанки? – вот это да! И говорить не о чем. Открываю рот и готов полакомиться блюдом, приготовленным ручками жены.

– Не только моими. Фекла тоже принимала з этом участие.

Но сев за стол, Генрик едва прикоснулся к лазанкам. Иза не знала, что он уже плотно поел в чайной.

– У тебя сегодня нет аппетита, уж не болен ли ты?

– Не говори, а то в самом деле заболею. Действительно у меня немного болит горло и грудь.

– Все же ты должен съесть все лазанки!

– Я думаю, ты их приготовила для целого полка.

– Нет, ты и правда болен. Лазанки ты всегда ешь с удовольствием.

– Ах, если бы ты знала, дорогая женушка, какую я сегодня ел говядину… – думает скрипач, но вслух этого не произносит.

– Придется послать Гжеся за доктором. Пусть проверит, что у тебя, почему ты ничего не ешь, а голова горит как в огне. У тебя, наверное, поднялась температура. Знаешь что? После завтрака ложись в кровать.

– Один или со скрипкой?

– Можешь даже с роялем. Ты простудился. Я тебе приготовлю гретого вина с яйцом и сахаром, или…. люблинской горелки на меду.

– Ты думаешь это поможет?

– Конечно. Твоя мать именно таким напитком вылечила меня от лихорадки.

– У меня ничего не болит. Если придет лекарь, то могу выпить с ним коньяку.

– Я пошлю за доктором, ляг в постель. Где ты был, отчего так пахнешь табаком и дегтем?

– А, и дегтем. Вначале ты о дегте ничего не говорила, – улыбается непокорный супруг.

Однако горло болит. Чтобы развлечься, Генрик взял со стола книгу Крашевского.

И только в кровати Венявский почувствовал неприятный озноб. Теперь уж он сам потребовал, чтобы вызвали врача. По-видимому он простудился выйдя из чайной на мороз. Ведь там он себя чувствовал великолепно.

Иза немедленно послала Гжеся за врачом и подала мужу рюмку коньяку. Озноб немного, уменьшился.

– Что же нового оказала тебе миссис Смит?

– Теперь в Европе война.

– Ну, эта новость всем известна.

– Но потом будет большая европейская война, а после нее революция.

– Так, может быть, выпить еще рюмочку коньяку и чаю с лимоном?

– Ты шутишь, – значит, уж не так болен. Все таки получишь и коньяк, и чай. Я хочу тебя спросить, можно ли тебя оставить без присмотра?

– Конечно нет. Муж как каждый новорожденный должен постоянно находится под надзором. В противном случае, что происходит? Стоило тебе выпустить меня на часок из под своих гостеприимных крылышек, и что получилось? – по-геройски скрывая боль в груди, шутит скрипач.

Врач установил простуду, прописал несколько лекарств. Долго и внимательно слушал сердце.

– Такой рослый мужчина, а сердце никудышное. Вы должны быть очень осторожны. Вам необходимо находиться под постоянным медицинским наблюдением.

– А наблюдения жены мало?

– Я не шучу, профессор, – говорит врач; это солидный человек, с длинными волосами и внушительным брюшком.

– Я думаю, доктор, сердце слабое от коньяку, который я пил час тому назад.

– Коньяк вам пить нельзя, – твердо сказал врач.

– А может и жену целовать нельзя?

– Нельзя! Вот именно, нельзя! Никакого волнения!

– Скажите доктор, ведь вся моя жизнь проходит среди треволнений. Скрипач-виртуоз не может не волноваться.

– Значит вам нельзя больше играть, нельзя давать концерты, пока не укрепится сердце. Прошу не употреблять алкоголя, даже вина.

– Я не люблю воды и не пью ее.

– Вы еще сравнительно молоды, а сердце у вас сильно изношено.

– Высплюсь и все как рукой снимет… – скрипач не верит своей болезни.

Гжесь побежал в аптеку за лекарствами. Пациент уснул. Спал он неспокойно, сильно потел. Его мучили кошмары. Ему снилось, что он встретился с братом Юльяном, Кицей. Сначала они ссорились, потом начали играть, вышли пройтись по Парижу, хотя Генрик знал, что Киця никогда в Париже не был. Наконец, он увидел Кицю в арестантском халате… Что случилось с Юльяном? Давно он не писал ему и матери. Надо сейчас написать… Он проснулся, сел в кровати, заметил на ночном столике бутылки с лекарствами, коробки с порошками. Иза требовала, чтобы муж точно выполнял предписания врача и употреблял (все эти микстуры, порошки и пластыри в определенном порядке.

– Ах, оставь, пожалуйста. Пусть эти лекарства стоят на столике и лечат меня без того, чтобы я принимал их… Я не люблю лекарств…

– Странно. Ведь твой отец врач.

– Именно поэтому. Лекарства – это обман, и в настоящий момент они мне не нужны. Я выспался и полежу пока пройдет боль в горле.

– Придет доктор. Ведь нельзя же, чтобы бутылки стояли без употребления.

– Я их спрячу в ящик.

– Доктор обидится и больше не придет.

– Я только об этом и мечтаю, чтобы мне больше врач никогда не понадобился.

– Он должен проверить состояние твоего сердца.

– У меня болит грудь. А в теплой постели боль пройдет уже завтра.

– Ты меня огорчаешь. Ты должен лечиться. У тебя есть обязательства.

– Что-ж, я нарушу свои обязательства. Болезнь ведь, не от меня зависит. Пусть беспокоится импрессарио и дирижер оперы. Я до сих пор никогда их не беспокоил. Играл, несмотря на болезнь.

– Может быть съешь что-нибудь?

– Дай пожалуйста, а что – мне все равно. У меня даже появился аппетит. Ты только не беспокойся. Гжесь принесет из кухни, а я оближу тарелку, вот увидишь… – говорил больной, пытаясь приподняться с постели.

– Тебе подадут в постель. Не вставай.

– Чепуха, озноб уже прошел. Проходит и боль горла, и ломота в костях.

– Я попрошу приехать Бородина, – пусть убедит тебя, что так лечиться нельзя.

– Можешь ему сообщить, мы немножко помузицируем. И удовольствие, и развлечение, пока нельзя выходить из дому.

Будучи профессором Петербургской консерватории, Венявский должен был ходить на лекции, хотя болезнь и освобождала его от работы. Однако он не любил излишней заботливости, проявляемой по отношению к больному.

Иза год от году делалась все более бережливой и хозяйственной женщиной, но и брюзгой. Генрик не мог удержать заботливый поток жениного красноречия. Он объяснял это ее любовью и преданностью.

– Лучше все-таки поехать в консерваторию и хоть на несколько часов окунуться в ее деловую атмосферу. Наверное ассистент Леопольд Ауер разрывается на работе на части. Впрочем, может быть и нет, но есть предлог, чтобы выехать из дому, – с облегчением подумал Генрик.

Солисту его императорского величества во время болезни приносили цветы. Оставляли визитные карточки. У Изы появилась новая забота. Правда, цветы поступали из цветочного магазина и на букетах не было карточек, к ним не прилагались письма. Иза ужасно интересовалась, кто это посылает цветы ее мужу. Она даже вышла в переднюю, чтобы спросить. К сожалению, ответа не получила. Может быть потому, что плохо говорила по-русски, а Гжесь не очень подходил к роли переводчика. Фекла решила дело коротко.

– Рассыльный, сударыня, дурак, и ничего не знает. Его прислали из магазина Забойкина. Вот и принес. По всей вероятности в магазине знают, кто заказывал эти цветы.

– Нет, узнавать не надо, – сказала Иза. Но это наверное от какой то поклонницы. Вот бесстыдница…