Текст книги "Романы в стенограмме (сборник)"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Хвала июню

Май баловал нас цветеньем вишен, каштанов и яблонь. Аромат сирени и цветочная пена терновника сводят нас с ума, так что мы почти не смотрим на июньские цветы попроще.

Но зелень всего зеленее в июне, когда бузина протягивает нам свой южный аромат на белых тарелках, которые позднее наполнятся иссиня-черными ягодами.

Вдоль дороги растет шиповник, нежно-розовы его цветы, робок их аромат, красными и блестящими со временем становятся плоды. Дрок возвращает нас к сказочному золоту детства, а за золотыми каплями уже начинают обрисовываться мохнатые стручки, они ждут своей зрелости. Стремительная синева стройных лупинусов готовит семена к прыжку, а подмаренник похваляется медвяным запахом. Белая акация вдоль забора, азот, скопленный ее цветами, пресуществляет в пышные гроздья, запах которых даже издалека привлекает пчел. Гвоздичник уже заготовляет пестро-щетинистые шарики семян. Жужжание и гудение пчел и жуков вкруг соломенно-желтых цветов липы сливаются в сплошной гул. Воспоминания одолевают меня: большое, шумящее дерево, что затемняет двор родительского дома, нежный запах липы сквозь открытое окно спальни проникает в наши сны, пахучий настой ее высушенных цветов в детстве пьют от простуды.

Что уж тут говорить о травах. Май их растит, а июнь открывает их бутоны. Косули родят своих детенышей в цветущих зарослях травы, среди лютиков, колокольчиков и клевера.

Никто не может толком объяснить, почему «ночная красавица» весь день бережет свой аромат для июньских вечеров. Невольно вспоминаешь извечный детский спор: что было раньше – курица или яйцо? Заботится «ночная красавица», чтобы ее нектар продолжил жизнь ночных бабочек, или ночные бабочки на трепещущих крылышках пекутся о продолжении жизни «ночных красавиц»?

Все это происходит в июне, когда по ночам полоска дня до утренней зари остается над лесами.

Сколько стихов написано о мае, но кто сложил хоть одно стихотворение о июне? Или слово «май» так действует на поэтов потому, что легко рифмуется со словами «рай», «край», «играй»? Пусть их, но нельзя недооценивать июнь, июнь с его облаками пыльцы, кочующими над хлебными полями.

Лесной жаворонок

Мы поссорились. Меня одолевало подлое желание говорить несправедливые слова. В злобе я выскочил из маленького домика.

Над двором в прогретом солнцем воздухе висел поющий жаворонок. Он взмывал ввысь и завлекал самочку, камнем падал вниз и всхлипывал, опять взлетал, взлетал еще выше, становился ноющей точкой, наконец он исчез в воздушной дымке, но пение его слышалось непрерывно, казалось, это звучит воздух.

Мою злость как рукой сняло. Я вернулся в дом и крикнул:

– Над нашим двором поет жаворонок.

В сене

Маттес нагишом сидит в шуршащем сене. Солнце сияет, веет легкий ветерок. Мать говорит:

– Светлячки любят такую погоду.

Маттес поднимает глаза:

– Вон они летят!

Он видит то, что хочет видеть: днем – звезды, а ночью – солнце.

В каждом ребенке сидит поэт. В каждом ли поэте сидит ребенок?

Чем я обязан черепахам

Говорят, что в озере неподалеку от нашего домишки еще водятся европейские болотные черепахи. Мне это рассказал рыбак, которому много лет назад в невод попалась черепаха, он выпустил ее обратно в озеро.

С тех пор как я это узнал, я каждое лето хожу к озеру ранним утром, в полдень, а иногда и ночью. До него не больше пяти минут ходу. Как раз достаточно времени, чтобы, сделав перерыв в работе, наполнить легкие лесным воздухом.

Черепахи, эти закованные в панцирь памятники животным допотопных времен, очень пугливы. Малейшее сотрясение почвы – даже от шагов человека, – и они бросаются в воду, ныряют, скрываются из глаз. О том, в состоянии ли они долго быть под водой, можно судить по плавательным пузырям мелких рыбешек, которые носятся по озерной глади. Из надувной лодки я не раз видел эти пузырьки – остатки черепашьих обедов.

Озеро окружено болотами. Их заросшая поверхность выдерживает черепах, но не меня. Ранним летом среди болотного хвоща цветет кипрей, конский язык и жабник. Но горе тому, кто отважится ступить на эти болотные луга, – трясина засосет его. Вот почему я до сих пор так и не видел болотной черепахи на суше. И все же мое хождение к озеру не осталось без последствий.

Конечно, вода там уже не та, что тысячелетия назад, как известно, все течет, все изменяется, вода становится тучей, дождем, снегом, туманом или являет нам себя ручьем, рекою, морем. И люди подвластны тому же закону. Но мульда, в которой находится болото, осталась все той же впадиной, которую образовал в земной поверхности тающий ледник; она – доисторический шрам на теле земли. Задерживаясь у озера, я частенько пытаюсь представить себе времена, пролегшие между мною и ледниковым периодом.

Дома я перечитываю труды географов о периодах развития Земли и стараюсь представить себе, как выглядели наши края, когда здесь появился первый человек. Его потомки, равно как их деяния, заполняют собою исторические книги, и я хочу хотя бы на миг вообразить себе пути, которыми они шли. Роюсь в книгах, читаю, силясь обозреть то, что по сей день было исследовано и написано историками и геологами о нашей планете, о развитии человечества. И возможно, не заблуждаюсь, приходя к выводу, что я живу во времени, которое станет примечательной главою в книгах по истории, ибо то было время, когда люди в труде и борьбе научились понимать, что человек не имеет права присваивать плоды работы другого человека, и еще потому, что люди в тот короткий отрезок времени, который пришелся на мою жизнь, впервые полетели к другим планетам на космических кораблях.

Не странно ли, что случай спокойно и основательно поразмышлять о былых и нынешних временах на берегу заброшенного озера представился мне благодаря панцирной рептилии.

Ирисы

Инге Хольтц-Баумерт

Вдоль низенькой ограды палисадника цветут ирисы. Ранней весной нам по нашему заказу прислали из Эрфуртского садоводства волшебный кулечек с семенами. Мы понятия не имели, как будут выглядеть эти цветы. Теперь каждый из них поражает нас своими красками. До ночи они хранят свою тайну. Только поутру мы узнаем, какую весть получим из мира красок, какой сюрприз уготован нам новым цветком. Один оказывается ржаво-красным, другой отливает перламутром, а на следующий день, глядишь, и распустился ирис такой синий, что кажется – на него упал кусочек весеннего неба.

Эти цвета не искони присущи ирисам. Они приобрели их с помощью человека. Человек, великий преобразователь планеты, всегда стремится вперед и не находит себе покоя, покуда не станут совершенствоваться предметы, растения и животные, окружающие его. Но один закон он устранить не в силах: где плюс, там и минус. Новые ирисы обрели фантастические краски, но утратили запах.

Наверно, поэтому старый сорт – темно-синий с желто-белой сердцевинкой – милее избыточно красочных. Цвет и запах полудиких ирисов старого сорта напоминают мне детство. Я говорю о дошкольном детстве без каких-либо обязанностей. А я был не старше, когда ирисы еще распускались на высоких стеблях, и любил сидеть среди них в деревянной беседке перед родительской хибарой. Запах ирисов ударял мне в нос настойчиво и мягко.

Нынче мне приходится изображать, что я еще маленький, сгибаться в три погибели или садиться на корточки, чтобы вдохнуть нерассеянный аромат цветов детства и чтобы вспомнить, что я тогда чувствовал. Распрямляясь, я как бы вбираю малый сколок тогдашних чувств и жизнерадостности в свою, иной раз уже не столь гармоническую жизнь, раздираемую выдуманными или самовнушенными страхами. И я льщу себя надеждой, что этот малый сколок опять укрепится во мне, расширится и поможет, сначала на минуту, потом на часы, а потом и до конца моих дней, чувствовать, как тогда: жизнь – это нечто само собой разумеющееся, я – неотъемлемая ее часть, сродни ирисам.

Колебания

Лидии Герасимовой

Иногда нам удается, пусть краткое время, прожить тихо, как неодушевленный предмет, но напряженно-внимательно, как полноценный человек, и тогда мы становимся свидетелями удивительных событий.

Ранним утром я остановился поглядеть на только что расцветшие ирисы, как вдруг один лепесток выскочил из острой шишечки, за секунду до того еще бывшей бутоном. Одним махом бутон превратился в цветок. Отогнутый его лепесток, верно, казался насекомым пестрой посадочной площадкой или крылечком. Дверь нектарной лавки стояла настежь, и цветная вывеска сулила: мед в обмен на пыльцу!

Может, то был тихий утренний ветерок, а может, многократно умноженные воздухом взмахи крылышек комара или еще более неприметные колебания, вроде радиоволн, послужили толчком к тому, чтобы раскрылся цветок ириса. Слишком мало мы еще знаем о разнообразных колебаниях и волнах мироздания, которые наверняка и нас толкают к тем или иным высказываниям и поступкам.

Болтун

Скворцы подражают пению или чириканью других птиц. Если держать их в одиночестве, они повторяют за человеком даже целые фразы. А бывают, как известно, и люди-скворцы.

Рассказывают, что десятки лет назад некий органист держал в клетке скворца. Когда однажды тот улетел от своего хозяина и вместе с другими скворцами угодил в сеть птицелова, он протрещал фразу, которую частенько слышал от своего хозяина: «Я кантор из Ютеборга». Суеверный птицелов перепугался и отпустил этого скворца, а заодно и его сородичей на волю.

Скворец, что живет в скворечнике справа от моего уставленного цветами окна, иногда поет целые строфы, заимствованные из песен хохлатого жаворонка. Наверняка он зимовал неподалеку от него, и грустная жавороночья мелодия запечатлелась в скворечьем мозгу. Песня серой птички-сестрички, видно, произвела большое впечатление на моего скворца.

Аист и трактор

Комбайны прошли по полям, рожь была сжата, обмолочена, зерно и солома вывезены, самые жаркие дни года остались позади.

В прежние времена поэты с грустью пели о ветре, что гуляет над жнивьем. Песня устарела: у ветра нет теперь возможности гулять над жнивьем, ибо, свезя горы соломы, тракторы с грохотом возвращаются на поля и лущат стерню, подготовляя почву для пожнивной культуры.

Аист, стоя на уже взбороненной части пашни, пропустил трактор, бросился на свежий след бороны, ткнулся клювом в землю, поймал какую-то трепыхающуюся тварь и сжал половинки клюва. Звук был такой, словно кто-то сложил деревянный циркуль. Аист проглотил добычу и снова ткнулся клювом в землю – он специализировался на ловле мышей.

Трактор вернулся, аист на своих проволочных ногах заковылял в сторонку, трактор протарахтел мимо, аист полулетя поспешил к новой борозде, за новой партией ставших бездомными мышей.

Птица собирала свой урожай с помощью трактора – еще одна сказка нашего времени.

Волшебство росы

Ночь в полнолуние сменилась росистым утром, и оно явило миру титаническую работу предосенних пауков. Ели, черемуха, вереск и метлица на паутинных парусах скользили навстречу рассвету. Сосновые заказники походили на гавани, в них кишели зеленые корабли со сверкающими парусами. Над просеками были натянуты изящно сотканные транспаранты, в них отражались все семь цветов спектра. Вереск еще не распустился, экономил свою лиловость в ожидании великого часа – полудня. Лесные птицы расправили отдохнувшие крылья, пролетели немного – шорох крыльев был едва слышен, – снова сели, и воцарилась тишина. Над тропками натянута паутина, от росы она кажется толстой проволокой – проволока, повсюду проволока. Моя лошадь остановилась, на какие-то мгновения и я изнемог от этого волшебства росы: огороженный со всех сторон, стоял я посреди леса как памятник странствующему рыцарю, и мне казалось, что я должен ждать, покуда меня освободит теплое утреннее солнце. Но мне нельзя было медлить, и я взбодрил свою кобылу. Как только первые нити этой проволоки бесшумно разорвались о лошадиную грудь, рассеялись и мои иллюзии, я перешел на рысь, ибо мне было бы тяжело провести это росное утро одному, ни с кем не поделившись радостью.

Дикий хмель и ломонос

Куст дикого хмеля у плетеного мостика за лето дорос до нижних веток молодой сосенки и обвился вокруг них. Через несколько лет хмель задушил бы сосну. Я, человек, предвидел это, так как жизненный опыт и логика заставляют меня заглядывать в будущее, и решил предотвратить лесную трагедию.

В темной лощине, неподалеку от болотца, излюбленного дикими кабанами, белый ломонос душил черемуху. Там уж я не думал ничего предотвращать, а просто соскочил с лошади и сорвал несколько поздних цветов ломоноса, чтобы принести эти цветы и их аромат домой, к моей возлюбленной, как последний привет лета.

Ласточки и скворцы

Лето на исходе. Мглистое утро. Тучи, казалось, раздумывают: пролиться им наземь дождем или паром плыть дальше.

На дымчато-сером кусочке неба за моим окном кружились ласточки, ожившие галочки на серой оберточной бумаге. Внезапно в стаю ласточек врезались летевшие в четыре ряда скворцы. Скворец за скворцом, сверху, сбоку – набело переписанная задачка на сложение.

Ласточки, почувствовав, что им мешают, заверещали, а скворцы невозмутимо проследовали на свою работу, в лес. Кружение ласточек означало вылет комарья, походный строй скворцов – страх перед прожорливостью хищных птиц.

Суета и порядок – все неспроста.

Неясыть

Настал вечер. Небо светилось расплавленным золотом, и мягкий ветерок подгонял облака, легкие, как белые шелковые платки. Потом ветер стих. Даже всегда беспокойные листья осины трепетали едва заметно. Над горизонтом вздымалась черная туча, словно выползая из тайника еловых лесов. Что она напоминала мне: свирепую акулу или современный самолет? Форма акулы древняя, и человек воспользовался ею, чтобы сделать еще быстрее своего небесного турмана.

К ночи в кудрявых кронах сосен утихла воронья свара. На озере подрались два диких селезня и подняли такой плеск, словно кто-то споласкивал пучок морковки.

Жеребенок положил голову кобыле на холку и обнюхал уздечку в моей руке. Неподалеку на свиль сука опустилась неясыть. Она побаивалась лошадей, да и я показался ей подозрительным. Застучав клювом, она встопорщилась и, наконец, улетела охотиться. Туча-акула произвела на свет акуленка, а то, что от нее осталось, развеялось по свету. Молодая акула плыла по вечерней заре.

Трижды неясыть возвращалась. Вертя головой, таращилась на меня и лошадей. Что это за подозрительное существо взросло на лесной почве, покуда она спала? Любопытство подстегнуло ее, и она полетела прямо на меня. Кобыла зафыркала. Неясыть вскрикнула. Предостерегла ворон. Вороны молчали, а дикие утки скрылись в камышах. Еще раз, уже вдалеке, послышался стук клюва неясыти. Захлопнулись ворота в лесное царство.

Плащ из лошадиного запаха

Кобыла с жеребенком паслись у озера. Седло скрипело, и тихонько позвякивали стремена. Извечные звуки. Извечна и стая мучителей – серых слепней, впившихся в шеи кобылы и жеребенка. Воздух на два метра вокруг пропах лошадиным потом. Я стоял как бы закутанный в плащ из лошадиного запаха, который сделал меня «невидимым» для нюха косуль.

Над лесом со свистом пронесся самолет. Шум этого сверхзвукового охотника встревожил лягушек. Они заквакали, словно узрев ангела.

С высокой сосны слетела ворона, покружила над заливчиком, приметила меня, каркнула, прибавила скорости и, словно летающий сигнал тревоги, громким криком отгородила свое гнездилище.

Лягушки умолкли, только одна, то ли оглохшая, то ли сдуревшая, продолжала квакать. Мой плащ из лошадиного запаха больше ни на что не годился. Живое существо в воздухе снова предупреждало живых существ на воде и на земле о возможной опасности.

Иволга и гуси

Лето подходит к концу. После двух покосов луга зеленеют в третий раз. Гуси усердно чистятся в ручье. Когда они выходят из воды, на белизне их вымытых перьев играют косые лучи солнца.

Тут надо бы закрыть глаза, ведь известно, что Мартынов день – день, когда забивают гусей, – уже близок. Все птицы молчат, и вдруг на выгоне у ручья запела иволга, свежо, как весной. Она наверстывает упущенное, ибо позже всех перелетных птиц прилетела со своей жаркой зимней родины.

Косули на лугу

Пал туман, травы покрылись росой, вот и готово утро.

Птица закричала в кустах, как будто в глиняную миску посыпалась резаная фасоль: «шнип-шнип».

Этот сигнал тревоги услышали две косули. Стоя на лугу, они подняли головы и навострили уши – картина, виденная мною сотни раз.

Но ни одно утро не похоже на другое, ни одна навострившая уши косуля не похожа на другую. Похожими их делает несовершенство наших чувств, и мы очень заблуждаемся, когда полагаем, что две вещи, которым мы дали одинаковые названия, одинаковы и по существу.

Круговая оборона

Солнце со сломанными лучами висело в утренней дымке, висело, как тусклый фонарь в ветвях бука. Я принес на лесной выгон кормовую известь для шотландских пони. Закричал дятел. Вдруг откуда ни возьмись появился мохнатый жеребенок, взгляд его испуганно блуждал, он выкатил глаза и неумело брыкался. Тут же из кустов выскочила кобыла-мать и помчалась за своим перепуганным дитятей. Что так встревожило пони?

Я прочесал лиственный подлесок. На моих кожаных штанах осели расплывшиеся капли росы. Смазка, которой была пропитана кожа, окутала капли, и они превратились в пестрые блестки.

На прогалине паслась другая кобыла. Почуяв меня, она с хрюканьем скрылась в зарослях черемухи. Это была не кобыла, а какой-то ублюдок. Смоляно-черный дикий кабан проник на выгон к лошадкам и, разорвав проволоку ограждения, свиным галопом помчался в сторону озера, к спасительным камышам.

Я отключил электротабунщика и починил проволоку. Когда я поднял глаза, все шесть кобылок стояли на опушке, заняв круговую оборону под названием «еж». Голова к голове. Я воззрился на вал лошадиных задов. Шесть пар копыт в оборонительной позиции, шесть пар прижатых ушей, а в середине «ежа» – жеребенок.

С самого детства я имею дело с лошадьми, но тут впервые увидел, как табунок пони вознамерился противостоять общему врагу.

Я спросил себя, как вышло, что маленький колючий зверек из древнего семейства высших млекопитающих, пожиратель насекомых, стал моделью для оборонительного маневра, которым пользуются люди? Человек умеет наблюдать, умеет думать, но откуда такой метод обороны известен лошадям?

Вопрос остался без ответа. Каждый день приносит новые вопросы, требующие ответов, и, покуда мы спрашиваем, покуда ищем ответы, мы живем.

Звездовик

Когда приходит пора грибов, на меня нападает «грибная лихорадка», и, если только позволяет работа, с рассветом я уже в лесу.

Каждый год я даю себе слово не поддаваться этой лихорадке, ибо, когда смотришь только на кусочек мира под носками твоих сапог, лишаешь себя многих впечатлений.

В этом году я был уверен, что победил свою страсть. Спокойно ехал верхом по лесу и соскакивал с коня, лишь завидев множество съедобных грибов на маленьком пространстве. Гимнастика – дело немаловажное, уговаривал я себя. Но однажды утром на песчаном откосе возле озера я увидел какое-то странное грибовидное растение в форме шестиконечной звезды. С седла я принял его за растрескавшуюся шляпку гриба, выброшенную кем-то, но очень уж равномерные зубцы треснувшей шляпки возбудили мое любопытство, и я повернул назад.

Шляпка гриба крепко засела в песке, я осторожно обчистил ножку. Посередине шляпки притулился мягкий мешочек, похожий на подгнивший нарост. Я нашел гриб-звездовик.

Пятьдесят лет был я заядлым грибником, видел изображения звездовика, но ни разу он мне не встретился.

Я завернул его в носовой платок и положил в седельную сумку. Звездовик так и остался единственным грибом, который я в это воскресенье привез домой. Для меня это было особое воскресенье. Я перерыл все книги ученых грибников. Почему этот гриб имеет стилизованную форму звезды? Прочитал пространные рассуждения о его корнях, мякоти и спорах, но о смысле и назначении подобной формы не нашел ни слова. Один из грибных профессоров писал: «Звездная форма этого гриба радует глаз своим изяществом и красотою».

Примечательно, что там, где у профессора недостало знаний, он подменил их поэтическим описанием!

Я перелистал много народных книжек, а также книги сказок, из них много чего узнаешь, хотя бы иносказательно. Нашел что-то о монетах звездной формы, но о грибах-звездовиках – ни слова.

А ведь какой-то цели жизнь, заложенная в песчинках, растениях и тварях, все же хотела достигнуть своим звездным грибом! Или это чудно́е создание просто позабыло сменить форму морской звезды, когда при все большем осушении нашей планеты вылезло из хлябей, чтобы впредь добывать себе пропитание в песке?

Новый вид грибной лихорадки стал сотрясать меня.