Текст книги "Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи"

Автор книги: Эрве Базен

Соавторы: Андре Дотель,Жан-Мари Гюстав Леклезио,Патрик Бессон,Эмманюэль Роблес,Даниэль Буланже,Жан-Люк Бенозильо,Бернар Клавель,Пьер-Луи Рей,Катрин Лепрон,Роже Гренье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Она с невероятным трудом проехала несколько метров. Вдруг послышались крики, умоляющая интонация которых дошла до нее лишь потом:

– Остановитесь! Остановитесь!

Вне себя, она до упора выжала педаль газа и вдруг почувствовала, что освободилась от силы, тянувшей ее назад.

Повернув слишком резко за несколько метров до разделительного барьера, она, задыхаясь от спешки, зацепила одну машину, потом другую, наконец, добралась до выезда, преодолела подъем и вырвалась на людную улицу, где еще были открыты многие кафе. Наконец кошмар кончился.

Беатриса заметила, что дрожит всем телом, что холодный пот склеил волосы под платком на голове, а блузка прилипла к спине, несмотря на то, что погода нисколько не улучшилась. Она старалась вести машину спокойно, сосредоточившись на том, что она делает, зажигая фары близкого света, включая мигалки, плавно переключая скорости.

Благоразумно было бы остановиться сейчас перед каким-нибудь кафе и зайти выпить что-нибудь крепкое. Но ею владело лишь одно желание, поскорее оказаться дома, броситься в объятия Ксавье и рассказать ему эту страшную, невообразимую историю, закрыв входную дверь на все замки.

Она знала, что отныне ей всегда будет страшно вечером…

Ей казалось, что она сражалась несколько часов, всю ночь, как коза господина Сегэна против волка, против трех волков. Взглянув на часы в машине, она заметила, что едва ли прошло пять или шесть минут с того момента, как она покинула супермаркет, – прежде чем войти в лифт, она машинально взглянула на часы, – и этим ураганным бегством из гаража.

Прижавшись к Ксавье, со стаканом виски в руке, Беатриса наслаждалась реальным счастьем – быть в безопасности рядом с мужчиной, напуганным и побледневшим от рассказа об опасности, которую пережила его жена. И чуточку восхищенным – нюанс, который не укрылся от Беатрисы, – тем хладнокровием, которое она проявила.

– Ты была великолепна, дорогая! Подумать только… Никто не сохранил бы такое присутствие духа, как ты…

– Машина в плачевном состоянии, должно быть…

Ксавье, который обычно болезненно переживал малейшую царапину на крыле машины, воскликнул:

– При чем тут это? Вот уж самая последняя из моих забот!

Тем не менее, так как «остин» был запаркован прямо перед домом, он, воспользовавшись затишьем, вышел взглянуть на него. Беатриса сопроводила его до входа и, стоя в открытых дверях, осведомилась:

– Повреждений много?

Они очень сильно били своими толстыми цепями. Теперь, когда опасность была позади, Беатриса подумала, как же досадно будет лишиться личного транспорта на много дней: ремонт делается так медленно…

Ксавье обошел истерзанную машину. Чтобы посветить себе, он прихватил карманный фонарик.

– Это не так уж страшно…

Затем он вдруг застыл, осматривая «остин» сзади, и Беатриса припомнила, что при выезде задела несколько машин. Наверняка поврежден бампер, быть может, разбиты задние фонари…

– Беатриса… иди сюда…

Ксавье сказал это сдавленным голосом: неужели машина вся разбита сзади? Она подошла к нему:

– Смотри…

Она наклонилась и заметила обрывок цепи, застрявшей в бампере. Ясно, что кто-то из нападавших, когда они пробовали поднять машину, приноравливался найти положение поудобней.

Но Ксавье, начавший вдруг заикаться, показывал вовсе не на цепь:

– Там, там…

На обрывке цепи висела, вся в крови, кисть руки. Чувствуя, как от ужаса у нее похолодело в животе, Беатриса молниеносно поняла: это та самая тяжесть, которую она некоторое время волочила за собой и от которой никак не могла оторваться…

– Боже мой!

В этот раз она чуть было не упала в обморок.

– Послушай, – в конце концов сказал Ксавье, который чувствовал себя ничуть не лучше, – я думаю, надо пойти и взглянуть…

– В паркинг? – вскрикнула Беатриса, ужаснувшись самой мысли о возвращении в это страшное место, где она пережила самое большое потрясение в своей жизни.

– Я буду с тобой, тебе нечего бояться.

Ксавье сделался спокоен и снова стал тем спутником, на которого можно положиться при любых обстоятельствах.

Беатриса неохотно села в машину, уступив руль Ксавье.

По дороге она мало-помалу поняла, что оторвала человеку руку, навеки оставив его калекой; у нее было время заключить, что речь шла о правой руке.

Мысль о происшедшем ее ошеломила, тем не менее по-настоящему угрызений совести она не испытывала. Если бы ей не удалось запереться в машине и вырваться из гаража, в каком состоянии находилась бы сейчас она сама? Была бы она жива по крайней мере? Вот уж в чем можно быть уверенным меньше всего…

Когда они проникли в паркинг, он был пуст.

Ксавье пробормотал:

– Какой плохой свет…

– Они разбили плафоны…

Выйдя из машины, они приблизились к тому месту в глубине паркинга, где произошло нападение. Темные пятна под фонариком Ксавье оказывались лужицами крови, которая начинала застывать. Чуть дальше ручеек еще свежей крови привел их к телу, скрытому между двух машин.

Беатриса снова подумала, что не выдержит. Ноги под ней подогнулись, и, чтобы устоять, ей пришлось опереться о столб.

Между тем Ксавье присел на корточки перед телом, лежавшим ничком, и перевернул его:

– Он мертв, – прошептал он, – артерию перерезало, и он потерял всю свою кровь…

– Другие его бросили и спаслись…

– Что еще можно ждать от этой шпаны? Надо предупредить полицию…

Хотя при виде этого неподвижного тела, неподвижного по ее вине, Беатриса чувствовала подступавшую к горлу тошноту, все же она осмелилась бросить взгляд на лицо одного из своих мучителей, с которого была снята маска.

Потрясенная увиденным, не в силах поверить своим глазам, она не смогла удержать раздирающий душу стон. В полном изумлении она узнала прекрасное лицо порочного ангела в нимбе белокурых волос, что так часто виделось ей в ее грезах наяву, с карими золотистыми глазами, широко распахнутыми в смерть…

Solange Fasquelle «La main»

© BFB/Paris-Match, 1982

© И. Сабова (перевод), 1990

Даниэль Буланже
ПРЕКРАСНЫЙ МЕСЯЦ МАЙ

Бульвар был оцеплен неразличимыми в ночи каре из войсковых подразделений Службы безопасности. Поблескивали поднятые перед атакой плексигласовые козырьки. Вылетающие из толпы ругательства тут же подхватывались, с ревом прокатывались над головами, а затем взмывали вверх, к фасадам, окна которых были почти сплошь закрыты ставнями, и там затихали. Отряд манифестантов, состоящий из молодцов, одетых в мотоциклетные костюмы, в разноцветных касках, каждый с красной повязкой на рукаве, двойным заграждением перекрыл все подступы к мосту и перекресток. Они перебрасывались короткими фразами о раненых накануне, о колебании в правительственных кругах, о фильмах. Журналист Лорто опрашивал их о том, какой представляется им будущая республика, ответы были расплывчатыми, но доброжелательными.

– Будет не так, как раньше.

– Вздохнем наконец.

Кто-то бросил:

– Как те ослы, которых разгрузили и не успели навьючить вновь.

Несколько горящих взоров обожгло смутьяна.

Сын Лорто, сидя на закорках у отца, пожелавшего взять его с собой, чтобы тому это надолго запомнилось, взглядом юного поэта осмысливал происходящее на его глазах в два часа утра. Ночь вступала в свои права столь же неотвратимо, как остывает вода, когда засыпаешь лежа в ванной. Кто-то из ребят, стоящих в заграждении, узнал журналиста и братски поприветствовал его:

– Революция, Лорто!

Несколько человек с повязками отозвалось:

– Отведи мальчишку в кино, успеет на нас насмотреться, на следующей неделе будет еще интересней.

– Эй, малыш, в постельку пора!

Но вот шутки разом стихли, послышались предупредительные сигналы, а вслед за этим начались угрожающие приготовления. Двое в шлемах отделились от цепочки, образованной взявшимися за руки повстанцами, и оттеснили Лорто в сторону. Малыш закричал. Он возвышался над пустынным перекрестком, посреди которого вдруг разорвалась граната. Отец поставил его на ноги и потащил к подъезду. Какие-то парни, вооружившись железными кольями, взламывали асфальт, другие подняли решетки, уложенные у дерева, и принялись спиливать его на высоте человеческого роста.

В темноте – почти все фонари были перебиты камнями – двигалась ручная повозка, груженная ящиками, железным ломом, из которого торчала узкая кровать; толкали повозку женщины; этот странный кортеж, казалось, явился сюда из затерянного в веках народного бунта. Улицу уже перекрывала баррикада. Чуть дальше воздух сотрясали взрывы, после которых распространялся резкий запах слезоточивого газа. Лорто почувствовал, как его глаза налились тяжестью и были готовы выскочить из орбит. Он повязал глаза сына платком и повлек его вверх по улице подальше от криков, которые вдруг донеслись с перекрестка, откуда они только что ушли; вслед за этим мостовая содрогнулась от тяжелого топота подкованных железом ботинок, отряд повстанцев, загородившись щитами, удерживал и теснил назад эту навалившуюся на него тяжесть; во взорванной ночи принялись бить колокола соседней церкви. Лорто добрался до здания театра, белый портик которого был сплошь обклеен свежими плакатами яростно-алого цвета – на них были изображены заводы, выплевывающие дым в форме кулака. Юноши и девушки взбегали по его ступенькам, исчезали в проемах, из которых были высажены двери. Лорто последовал за ними, сдернул платок, упавший сыну на рот. Сверкающий позолотой зал театра был освещен, занавес поднят. Под колосниками, как на пикнике, расположилась толпа, оратор через мегафон обращался к залу, бельэтаж и балконы которого со сказочной быстротой заполнялись народом. С галерки сыпался дождь листовок, юный Лорто, подхваченный все нарастающей веселой толпой, бросился поднимать их и исчез из виду.

– Мы захватили центральный телеграф, главное здание факультета, – говорил оратор, которому тут же вручали донесения, – а вот уже и Западный вокзал блокирован. Силой не сломить нашу волю! Завтра в каждом квартале пройдут трибуналы, на которых будут судить изменников.

– Даешь свободную любовь! – выкрикнул кто-то.

Сотни глоток подхватили и стали скандировать: «Свободная любовь, свободный труд! Свободная любовь, свободный труд!»

– Анри, – звал Лорто, – Анри, где ты?

Какая-то женщина взяла потерявшегося мальчика за руку и увела его за кулисы, где был устроен буфет – с пивом и бутербродами, которые тут же готовили выстроившиеся в цепочку девушки. Здесь же на полу, обнявшись, лежала парочка. Анри уставился на нее, но его подвели к стакану молока.

– Где ты живешь? – спросила женщина. – Где твоя мама?

– Я с папой, – ответил мальчуган, ничуть не испугавшись.

– А где он?

– Здесь.

Женщина вывела его на сцену, и оратор объявил, что мальчик по имени Анри находится рядом с ним. Лорто увидел сына и направился к рампе. В тот момент, когда он туда добрался, на сцену вылетела вереница взявшихся за руки, как в фарандоле, маркизов и стрелков. Только что был разграблен магазин театральных принадлежностей и костюмов. Восстание превращалось в маскарад. Оратор попросил всех уняться, и субретки, прелаты, эфебы в туниках примостились в глубине сцены. На авансцену вынесли стол, стулья.

– Никого больше не впускать! – донеслось из мегафона. – Закройте двери. Выделите из своих рядов людей, и пусть они поддерживают порядок! Мы добились свободы, так не будем же ее портить!

– Это праздник? – спросил маленький Анри. – Я хочу спать. – Молодая женщина все еще держала его за руку. Это была брюнетка с яркими чертами лица, сероглазая, в белом свитере и черных кожаных брюках, со стрижкой.

– Благодарю вас, – сказал Лорто.

– Уложите его здесь, – предложила она, – пока не станет спокойней. На улице нешуточная драка. Взгляните!

Со стороны артистического входа и вестибюля, где обычно дежурит сторож, на сцену вносили двух раненых, один из которых стонал от боли, держась за ногу.

– Доктора! – закричал оратор. – Есть ли среди вас доктор? Тихо!

Некоторое время спустя шум утих, раздавалось лишь негромкое гудение голосов; за стол на сцене лицом к залу села группа мужчин. Распахнутые вороты рубашек, всклокоченные бороды, колючие глаза, из которых выкатываются волны усталости – Лорто на минуту представилось, что он попал на заключительный акт долгого заседания революционного трибунала. Анри заснул на брезенте, скатанном и уложенном под подвесками прожекторов и веревками, свисающими с высот, напоминающих пиранезовские. [7]7
  Пиранези Джованни Баттиста (1720–1778) – итальянский гравер. Его графические «архитектурные фантазии» поражают грандиозностью пространств (цикл «Виды Рима», изданный в 1748–1788).


[Закрыть]

– Вы далеко живете? – поинтересовалась незнакомка.

– На окраине, – ответил Лорто. – Я оставил машину за мостом Менял, возле Больших магазинов. А вы?

– А я живу напротив, над книжным магазином. Хотите, уложим мальчика там? Позвоните жене?

– Нет, спасибо. Где она, я не знаю. Я живу у матери.

– Ваша жена ушла от вас?

– Она устала от меня. Я ее понимаю. Скажем так: у нее каникулы.

Рабочий сцены в синей спецовке протянул электрические провода, музыка Бетховена приглушила гул.

– Мы в кольце полицейских фургонов, столь милых сердцу посыльного из банка, который все еще воображает, что правит нами, – начал оратор. – Терпение! То, что мы взяли приступом, отныне принадлежит нам, нам всем, без разбора. Мы – новая смена, никогда не виданное лицо, лицо первого встречного, который отныне просто первый, повсюду! Нас всех принимали за сборище краснорожих болванов. Так да здравствует красный цвет!

Раздалось оглушительное «ура!». Лорто взглянул на Анри, но тот спал без задних ног; незнакомка улыбнулась.

– Поразительно, – сказала она. – Мы дышим. Я впервые дышу. Хочется расцеловать весь мир.

– Так не стесняйтесь же, – пошутил Лорто.

Она взяла его за руки и по-братски поцеловала.

– О чем вы думаете? – поинтересовалась она. – Отбросьте все мысли. Нужно отдаться на волю событий. Может быть, это ненадолго, но до чего это прекрасно!

– Отдаться на волю событий я не могу, – сказал Лорто. – Так и стоит перед глазами то, что я увидел еще до первого столкновения, когда только что вылез из автомобиля. Посреди улицы три монахини разговаривали с бородачом шофером, рядом стояли полковник, явно из привилегированного сословия, девицы в таких коротких юбках, что ими все равно ничего не прикроешь, и работник дорожной службы с метлой. Я расслышал несколько слов: культура, аборты. Монахини поддакивали, а одна из них, на вид самая старшая, заговорила о воображении. Анри сидел у меня на закорках, со стороны улицы дез Эколь докатывался гул. Из кафе я позвонил матери, чтобы успокоить ее. Она рассказала, что с балкона нашего дома видела с сотню парней в шлемах, окруживших перевернутый автомобиль в огне.

– А вы чувствуете, как дышится? – спросила она.

– Я просто-напросто думаю о том, что есть материал для недурной статьи. Я ведь журналист. Веду самую эластичную из рубрик: обо всем понемногу. От меня не требуется комментировать, но вот каково происходящее на запах и цвет, каков его ритм…

– Меня зовут Жюдит, – перебила она.

За их спиной по одной из железных лестниц, уходящих куда-то ввысь, взбирались парочки. Председатель импровизированного заседания говорил, сидя в облаке табачного дыма, застилавшего вслед за сценой и зал. Мегафон никак не удавалось отладить, и потому голос доходил до слушателей урывками.

– Пора покончить со старперами, с задницами, восседающими на банковских сейфах, со всем этим смердящим хламом! Мы хотим свежего воздуха! Мы и без ружей поймем, где небо! Им ведом лишь один порядок – порядок цифр в ведомостях, порядок матрикулярных книг! Извините! В стопах наших ног и то больше воображения. Мы направили их на ступени власти! Той власти, где каждый властен свободно развиваться – без проволочных заграждений, решеток, гранат, униформ и сутан!

Энтузиазм достиг апогея, от оркестровой ямы до райка пылко взвилась вверх песня «Дело пойдет на лад». [8]8
  Песня времен Великой французской революции.


[Закрыть]

– Теперь наша очередь задать им перцу! – взвизгнул один из мужчин на сцене. – Поганым металлоломом, вгоняющим их в лихорадку, мы вымостим улицы, и все вместе двинемся по этой сверкающей дороге! Зеленые ковры, на которые они блевали от пресыщения, пойдут у нас на конфетти. Их бесконечную занятость мы заменим праздниками, да такими, что чертям в аду станет жарко! А нам будет жарко, когда мы подбросим в печь дерево с позолотой из их гостиных, где они привыкли трепаться! Пусть подыхают в бронированных ящиках своих квартир! А мы займемся благоустройством небесного свода!

Маленький Анри спокойно спал под весь этот гам.

– Чудесная ночь, – проговорила Жюдит. – Вам удается еще что-то писать?

Она положила руку на голову Лорто, сидящего на полу по-турецки и заносящего в блокнот фразы, которые ему с трудом удавалось расслышать в многоголосом реве.

– Люблю свою работу, – ответил он, записывая речь взявшего в это время слово щуплого мужчины средних лет, чрезвычайно бледного, при галстуке. (Великан держал у него перед носом мегафон.)

– Мы хотим мирно переваривать плоды с древа познания!

Великан перебил его:

– В дерьмо собачье полицейских громил!

Жюдит предложила:

– Давайте отнесем Анри ко мне и обойдем все вокруг, посмотрим. Я не могу больше сидеть взаперти, даже здесь. Хочу на улицу. Держите листовку, я нашла ее в почтовом ящике, пригодится для вашей статьи. В стихах.

Лорто прочел:

 
Пади, ураган сладострастья, с мансард на землю!
И изваяй из нее ложа пылкой любви!
 

– Хорошо, – сказал Лорто, – пошли смотреть баррикады, но Анри возьмем с собой. Будет потом вспоминать.

– Вы как будто бы не верите, что это надолго?

– Ну да!

– Думаете, силы порядка все сокрушат? Слишком поздно, я это чувствую! Так странно, у меня ощущение, что я только что родилась на свет. Пошли! Как вас звать?

– Жан.

Она нагнулась и взяла мальчика на руки. Тот не издал ни звука. Лорто смотрел на них так, как будто они всегда были вместе. Они переступили через спящие и лежащие в обнимку парочки, а возле выхода наткнулись на группу курильщиков, склонившихся над корчащейся от боли роженицей. Два негра держали ее за колени, а здоровенный детина с засученными рукавами требовал воды и простынь.

– Сходите к консьержу, черт побери!

Показалась головка новорожденного. Лорто взял Анри у Жюдит, чтобы ей легче было идти. Мальчик проснулся. Свежий ветер перевязывал корпией раненную разрывами и вспышками ночь. Они подошли к железной ограде перед книжным магазином, украшенным вывеской – птица Феникс выходит из книги, чьи раскрытые веером страницы похожи на языки пламени; Жюдит отперла дверцу.

– Это мы, – сказала она, подняв руку к железной птице, которая покачивалась на своем кронштейне на высоте первого этажа, – это мы все. Мы вышли из пепла. [9]9
  По представлениям древних, Феникс – сказочная птица, в старости сжигавшая себя и возрождавшаяся из пепла молодой и обновленной; символ вечного обновления.


[Закрыть]

Лорто поставил Анри на ноги, чтобы можно было пройти в узкую дверцу. В глубине помещения с приятным устоявшимся запахом, похожим на запах бельевого шкафа, находилась винтовая лестница. Жюдит уложила Анри в свою постель.

– В виде лебединой шеи, – заметил Лорто. – Великолепная кровать.

– Но узкая, это ее единственный недостаток. Нашла на барахолке.

Слышались дальние разрывы гранат. Без единого слова они легли у подножья кровати; над их переплетенными телами спал ребенок. Позже, в один голос поблагодарив друг друга, они рассмеялись и погрузились в сон. Когда Лорто проснулся, было позднее утро, все вокруг него было новым и неожиданным и посреди всего этого – оранжевый венецианский фонарик, спускающийся с покрытого голубым лаком потолка. Оказалось, Жюдит сунула ему под голову подушку и укрыла его белым набивным покрывалом с рисунком. Анри возился в ванной, примыкающей к спальне, его крики перемежались с полицейской сиреной, гудками пожарных машин за окном, революционным пением и барабанным боем, несущимися из репродуктора, установленного у входа в театр и подключенного к радиотрансляционной сети. От зеленого растения в углу комнаты, казалось, исходил запах любви. Оттого, видно, что у него был налитой стебель с ровной поверхностью, тяжелый и упругий одновременно.

– Кофе готов, – сказала Жюдит. – Прими душ. Город наш, он ждет нас.

– Потом отправимся к моей матери, – добавил Лорто.

Радио передавало экстренные сообщения. По всей стране один за другим закрывались заводы. Города гордо называли себя, словно соревнуясь друг с другом – было похоже на то, как скатываются одна за другой в таз для варенья ягоды смородины.

– Дело пошло! – обронила Жюдит в то время, как гимн для женского голоса уступил место новому оратору.

– Говорят много, – заметил Лорто.

– Свобода! – воскликнула Жюдит. – Отныне можно все говорить. В ход пошло слово. Теперь это наше золото.

Она надела на шею дюжину ожерелий разной длины, и на ее груди заиграла радуга. Лорто вошел в ее серые глаза. Ему хотелось навсегда застыть так, но Анри тянул его за руку.

Когда они втроем – Анри посередине – спустились вниз, в ноздри им ударил запах хлорки и дыма. У статуй углем были подрисованы ресницы, отчего их глаза казались большими, шеи были повязаны красными платками.

Дойдя до Сены, они отыскали машину, на ветровом стекле которой с помощью трафарета было написано «пресса».

– Приезжай, когда захочешь, – сказала Жюдит, пожала ему руку и проводила взглядом его автомобиль.

Мать Лорто, заслышав поворот ключа в замочной скважине, бросилась навстречу сыну.

– Думала, не переживу. Где вы были? – спрашивала она, целуя Анри. – Бог мой, не пугайте меня так больше! Тем более что тебя ждет сюрприз, Жан! Революции имеют и положительную сторону. Все это приводит в чувство. Тебя ждет Дениз. Она сходила с ума. Мои дети, дети мои!

– Мамочка! – закричал Анри и бросился в глубь коридора.

Дениз опустилась на колени, чтобы поцеловать его, Лорто нежно дотронулся до ее плеча.

– Вернулась, – просто сказал он.

– Если ты не против, – ответила она.

– Мы сейчас же отправимся на улицу, – решил он. – Ты мечтала о перевороте, твоя мечта сбылась.

– Больше всего я хотела, чтобы мы мечтали, Жан.

Он помог ей подняться и задержал на ней взгляд. Несравненные черные глаза.

– А где же вы провели ночь? – спросила бабушка.

– В театре, – ответил внук.

Daniel Boulanger «Le joli mois de mai»

© Gallimard, 1983

© Т. Чугунова (перевод), 1990