Текст книги "Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи"

Автор книги: Эрве Базен

Соавторы: Андре Дотель,Жан-Мари Гюстав Леклезио,Патрик Бессон,Эмманюэль Роблес,Даниэль Буланже,Жан-Люк Бенозильо,Бернар Клавель,Пьер-Луи Рей,Катрин Лепрон,Роже Гренье
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Представь нас друг другу, – попросила Эльза и сама назвалась: – Эльза. А тебя как зовут?

Анри не отвечал.

– Вот видишь! – воскликнула она. – Он знать меня не желает. Невыносимо!

Она яростно топнула ногой. Я спросил ее:

– Почему он тебе нравится? Он же не очень красив. Толстый. Сноб. Одевается, как подросток. К тому же пьяница.

– Толстый и сноб – согласен, – подал голос Анри. – А насчет пьяницы – это ты загнул… Что же до одежды…

– Лучше всех! – воскликнула Эльза.

– Что в нем хорошего? – спросил я.

– Голос! Лучше не бывает!

Анри закатил глаза к небу. Затем наступила пауза, в продолжение которой Эльза пожирала Анри глазами, оглядывая моего друга с ног до чудесной вьющейся шевелюры. Он прокашлялся в кулак, потом ответил:

– Послушайте, мадемуазель, не знаю, кто вы, откуда, кто были ваши… ваши предки, хотя в чем-то нахожу вас привлекательной, да, привлекательной, это слово подходит как нельзя лучше. И все же мне кажется, что вы немного торопитесь, не так ли…

– Ты такой красивый, – с чувством объявила Эльза.

Он вздохнул:

– Спорить в подобных условиях бессмысленно.

– Но я не хочу спорить! Я хочу любить тебя!

– Она сумасшедшая, – заключил Анри, затем, обернувшись ко мне, спросил: – Я провожу тебя?

Мы вышли из клуба, Эльза за нами. Анри остановился перед белой отцовской машиной и вынул из кармана связку ключей. Я спросил:

– Что ты делаешь?

– Вытаскиваю из кармана ключи.

– Ты умеешь водить?

– Более-менее.

– А права получил?

– Да. Но даже если бы и нет, с моим папашей…

Он сел в машину, открыл дверцу с другой стороны.

За моей спиной послышался шепот Эльзы:

– Эрик, прошу тебя. Пожалуйста…

Сев, я открыл заднюю дверцу, и Эльза забралась в машину. Анри бросил на нее в зеркальце скорее удивленный, чем холодный, взгляд и включил зажигание.

В дороге все молчали. Когда за рулем начинающий, лучше молчать.

X

Дневник Одиль

Вилле-сюр-Мер, 4 августа.

1 час ночи

В основе той м уки, которая сейчас, когда погашены все огни, отдается во мне бесконечной болью, – вчерашняя встреча на пляже в четверть пятого. Когда мы с Паулой уселись под ее красным зонтом, она сказала:

– Сейчас я расскажу вам одну историю.

Я поинтересовалась, правдивая ли это история, и она серьезно ответила «да». Тогда я оставила шутливый тон. Паула предложила мне сигарету, и, когда все приготовления – сигарета, зажигалка, первая затяжка – закончились, я ожидала услышать традиционное «жили-были», которым начинаются все истории, даже правдивые. Вместо этого Паула задала мне странный вопрос. Спросила, что я думаю об Эрике Короне. Я ответила, что слишком мало знаю его, чтобы думать о нем.

– Ну хорошо, а какое впечатление он на вас производит?

– Не очень благоприятное.

– А точнее?

Уточнять я не стала.

– Он, конечно, не простит мне, – продолжала Паула, – что я вот так вмешиваюсь в его дела. Он этого не выносит.

– Вы из числа его друзей?

– Я друг его родителей, но речь не об этом. Предположим, что мы с ним достаточно близкие люди и это позволяет мне вмешиваться не в свое дело. – Помолчав, она продолжала: – И все же я рискую. Видите ли, Эрик из тех, кто не осмеливается позвать на помощь, когда тонет, потому что боится, не выглядит ли это так, словно он просит кого-либо о чем-нибудь.

Тут я подумала: я не я, если это сказано не ради красного словца. Чтобы показать, что я вся внимание и что такой отзыв об Эрике удивляет и интригует меня, я спросила:

– Он что, тонет?

– Да. И хотя я мало вас знаю, чувствую, что вы можете помочь ему удержаться на плаву.

– Ну уж! Знаете, он совершенно не замечает меня. Если он кого-то и выбрал для тех целей, о которых вы говорите, так это скорее моя сестра.

– Нет. Сестра ваша тут совершенно ни при чем.

– Откуда вы знаете?

Она небрежно махнула рукой.

– Неважно. Важны вы. И Эрик. Он очень несчастен. Даже выразить невозможно, до какой степени.

– По нему этого не скажешь.

Она втянула носом воздух и слегка улыбнулась. Затем потушила сигарету о песок, набрала песку в руку и стала потихоньку ссыпать его, подставив под струю другую руку ладонью вниз.

– К счастью, по нему этого не скажешь. В противном случае, уверяю вас, он не выглядел бы так.

– В чем причина его несчастья?

Прикрыв глаза, так что под глазами образовалась тень от ее длинных ресниц, она проговорила ровным голосом:

– Эрик видел страдания и смерть четырнадцатилетней девочки, своей сестры, которую никто не мог спасти. Он любил ее, как никто другой, а ведь нет ничего более страшного, чем выносить страдания любимого существа, непорочного и беззащитного. В смерть эту невозможно поверить, такое ощущение, что ты стал героем романа ужасов и на твою беду тебе нельзя ни проскочить страшные страницы, ни закрыть книгу. Это случилось, и от этого никуда не деться. Есть от чего сойти с ума кому угодно, но Эрик не кто угодно, это-то его и спасло. Скажем так: спасло частично. Ему предстоит пройти добрую половину жизненного пути, и ему не обойтись без другого человека.

Я покраснела, потому что при этих словах Паула впилась в меня глазами. Мне стало очень не по себе. Что ей нужно от меня, было яснее ясного и в то же время так неожиданно, так невероятно, что я сочла необходимым услышать из ее уст подтверждение, для чего и сказала:

– Не понимаю, чем могу быть вам полезной?

– Полезной надо быть не мне, а ему. Я редко, чтобы не сказать никогда, ошибаюсь в людях, и мне кажется, вы интеллигентны и великодушны. Эрик нуждается в таком человеке, как вы.

– Но вы меня не знаете! Я не знаю его! И…

Паула с необычайной нежностью накрыла мою руку своей, всем видом говоря: Ну-ну… Беззлобно. Словно мы с ней сговорились о чем-то, что излишне выяснять.

– Любите его. Он этого заслуживает.

Я отняла руку.

– Какая вы странная! Я не могу любить по приказу кого-то, с кем всего раз столкнулась в коридоре, – выпалила я в нетерпении.

То, что Паула рассказала мне об Эрике, взволновало меня, но не являлось достаточным основанием, чтобы по приказу этой малознакомой женщины немедленно броситься на шею парню, который до сих пор был не очень-то любезен со мной и к которому я с самого начала не почувствовала никакой симпатии. Но почему я употребляю прошедшее время? Ведь ничто, в сущности, не изменилось. Изменилось нечто внешнее. Но что именно, невозможно определить.

– К тому же я не одна, – добавила я.

– Понимаю, – продолжала Паула, не расслышав последних слов, – моя просьба шокирует вас. Я могла бы взяться за это более осторожно, подождать, пока мы… сблизимся. Но я знаю его, действовать нужно быстро, иначе все придется начинать сначала будущим летом.

– Мы не вернемся в Нормандию будущим летом.

– Может статься, вы не совсем то, что нужно Эрику, но я убеждена, что ему необходим кто-то похожий на вас. Не женщина, которая… надоест ему, не девчонка, которая будет раздражать. А кто-то вроде вас. И неиспорченный, и зрелый, и приятный внешне. – Она поднялась и сняла красный зонт, продолжая свою мысль: – Подумайте над моими словами, и если Эрик не смотрит на вас, посмотрите на него сами – увидите, как он красив.

– Я не считаю его красивым, – сказала я, тоже вставая.

Сложив зонт, Паула деланно засмеялась:

– Ну вот мы почти что и в ссоре. Ладно, забудем, и если сегодня вечером вы не придумаете ничего лучше, приходите ко мне к девяти. Вот вам адрес. Попробую быть мягче и убедительнее.

На страничке, вырванной из записной книжки, она нацарапала адрес и протянула его мне. А перед тем, как уйти, с благожелательным любопытством внимательно оглядела меня.

– Вообще-то, нельзя сказать, что я недовольна тем, как вы отреагировали. Но поверьте, я не призываю вас сегодня же вечером броситься в объятия Эрика. Только посмотрите на него, большего не требуется. Но посмотрите внимательно. Он полон сокровищ, которые утаивает. Полон он и любви. И вся эта любовь, накапливаемая им в придачу к страданию, причиняет ему боль… До вечера.

Паула направилась было к молу, но вновь вернулась ко мне:

– Совсем забыла. Сегодня утром, когда вы проходили мимо нас с высоким блондином, помните? Высокий блондин с ожогом на груди?

– Да.

– Вы понравились Эрику. Это было очень заметно.

– Его же не было.

– Он сидел рядом со мной.

– Под зонтом?

– Да.

– Так это был он?

Она кивнула и пошла прочь. Тут, должна сказать, голова моя заработала с бешеной скоростью. Как могло случиться, что мне понравился силуэт, небрежная поза, словом, общий вид человека, который обычно вызывал у меня неприязнь. Непостижимо.

Я решила пойти в «Винтерхауз» – посмотреть, не там ли находится тот, из-за кого я пребываю в таком смущении и нерешительности, иначе говоря – Эрик. Но перед входом меня перехватила Франсуаза, под недоверчивым взглядом Венеры, как всегда устремившейся ко мне за лаской. Видно, хозяин мало занимается ею сейчас, и она переносит на меня свою нежность и потребность в ней.

Франсуаза принялась жаловаться, что не успела поговорить со мной ни до, ни после завтрака. А у нее есть кое-какие новости первостепенной важности. В двух словах, кажется, Эрик влюблен в нее. Между ними произошла довольно-таки двусмысленная сцена, не оставляющая никаких сомнений относительно подлинной природы их взаимных чувств. Я попросила ее подробнее рассказать мне об этой сцене, на что Франсуаза ответила, что этого не расскажешь ни в целом, ни в подробностях, но понять это можно только однозначно.

Франсуаза взяла меня под руку, и мы пошли вдоль мола. Погода была чудесная, во мне же шевелился клубок смутных противоречивых чувств, распутать который мне пока не представляется возможным. Иными словами, эта история все больше смахивает на превосходный кускус, в котором не отделить овощей от мяса, турецкого гороха и манки.

– Ты только вдумайся: ему пятнадцать с половиной! – говорила Франсуаза.

– Откуда ты знаешь?

– Сам сказал.

– Это ничего не значит.

Она продолжала, напустив на себя вид «старшей сестры».

– Послушай, во времена своей бешеной юности я знала немало мальчиков, и могу тебя уверить, не в их правилах приуменьшать свой возраст.

– Эрик не такой, как все.

– Это правда… В любом случае, пятнадцать ему пли семнадцать, это ничего не меняет: он юн. Очень. И в то же время чудовищно привлекателен. Ничего не умеет. Я научу его всему. Он такой скромный, сдержанный… А уж умен! И ко всему не так испорчен жизнью, как другие: душа у него чистая. И я просто схожу по нему с ума!

– А что думает Мишель?

– Ничего не знает, но о чем-то догадывается, – вздохнула она. – Сегодня утром мы поссорились.

– Опять.

– Было около десяти. Я уже проснулась. Он храпел. Как будто в своем гараже в субботу утром. И в ус не дул. Я потрясла его за плечо. Представь себе Мишеля: «А? Что? Что случилось?» Я ему заявляю, что ухожу от него. Просто так, чтобы позлить его и успокоиться самой – внутри у меня просто все кипело, рвалось наружу. Еще я добавила: ухожу от тебя, потому что ты противный, вульгарный, старый и безмозглый. После этого, знаешь, как-то легче стало!

Я отвернулась от нее. Иногда я ловлю Франсуазу на том, что она недопустимо черства, немилосердна, лишена простого уважения к человеку, которого заслуживает каждый. Не думаю, что это отсутствие человечности проистекает только от нервозности и патологически дурного характера. Нет. Они естественны для нее, и в этом есть что-то чудовищное еще и потому, что она – моя сестра.

– Так вот, он встает с рассерженным видом: «Ну что, довольна?» Я чуть было не ляпнула ему про нас с Эриком… Он же разыграл передо мной вторую сцену из четвертого акта: после всего, что он сделал для меня и всего семейства, для маминой лавки, папиных похорон, твоего причастия, после того, как он одел меня, услышать, что он «безмозглый» – это уж чересчур! А потом вдруг, знаешь, стал ласковый, как котенок, понял, что я сыта его мелодрамой. Спросил, чего я, в сущности, хочу. Я ответила: «Уйти от тебя». Он пожал плечами и спросил, на что я буду жить. Я ответила: на алименты. Он опять пожал плечами и с самым жалким видом – с видом старой побитой собаки – сказал: «Я тебя знаю, тебе не хватит». Заметь, он не так уж не прав. Я сказала: пойду работать. Тут у меня, понимаешь, аргументы иссякли. При слове «работать» он закатил глаза, натянул брюки и заявил, что раз уж его подняли, он пойдет за рогаликами. И перед тем как выйти, спросил, сколько мне. Я ответила, что хочу сдобных булочек. Он не усмехнулся, не заворчал, сказал «ладно» и вышел.

– В сущности, он счастливее тебя.

– Что?

Я взяла Франсуазу за руку, прислонилась щекой к ее плечу и сказала:

– Все вокруг заняты погоней за любовью. Один он не бежит. Он уже нашел. Что бы ты ни сделала, что бы с тобой ни стало, ты – его любовь, он никогда не бросит тебя.

– Прекрати, или я сейчас же утоплюсь!

До девяти вечера я все раздумывала, почему Эрик приударил за Франсуазой, ведь, по словам Паулы, женщины ему надоедают. С другой стороны, если он и впрямь хоть сколько-то увлечен моей сестрой, это вступает в противоречие с вмешательством – искренним, на мой взгляд, – Паулы и ее поразительной просьбой, высказанной в столь резкой форме.

Очень скоро я пришла к выводу, что в отношении Франсуазы Эрик хитрит. Следующий вопрос сводился it одному: зачем ему это? Зачем Эрику морочить Франсуазу? Тут было несколько ответов: страсть к игре, удовольствие, состоящее в том, чтобы сеять вокруг себя зло, желание сделать неприятное Мишелю, которого он, кажется, невысоко ставит… Ни один из ответов меня не убедил.

Тогда я подумала вот о чем: чего добивается Катрин Гольдберг, так смело поведя себя с Паскалем? С самого приезда сюда она бесстыдно пытается заарканить его. Это ее право, но откуда столько преувеличенности в ее словах и поступках? И откуда этот тонкий лукавый блеск в ее взглядах? Во мне говорит не ревнивая соперница, но внимательный наблюдатель за этим небольшим зверинцем, который не столько раздражает, сколько вызывает отвращение.

Это еще не все. Паскаль прочел Катрин куски «Ванной комнаты» (своего будущего романа), и она сочла это превосходным – «что надо», как она выразилась. Впрочем, это было единственной темой разговора, когда мы все вместе собрались в блинной, чтобы пообедать.

Но я-то знаю, что у Паскаля нет никакого таланта. Никакого. Голый нуль. Я прочла все книги, написанные им до встречи со мной: нуль. Абсолютный. От начала и до конца. Если Катрин действительно литературный редактор, что, впрочем, не доказано, вопиющее отсутствие таланта, которым страдает Паскаль, не могло ускользнуть от нее. Предположение, что эта женщина изобразила восторг, чтобы «заполучить» Паскаля, не в счет. Представленная вовремя визитная карточка более чем достаточна, чтобы честолюбцы вроде Паскаля пошли и на худшее.

Что же тогда? К чему вся эта ложь?

Слишком много вопросов для одного обеда. Из всей этой лавины непонятного я выбралась со странным и неприятным ощущением, что все мы танцуем под чью-то музыку, автор которой прячет от нас лицо, но не желает нам зла. Мне кажется, что, сами того не замечая, продолжая купаться и загорать, мы шаг за шагом вступили в странную игру, которую не контролируем.

Заново представляю себе ночь, спускающуюся на «Винтерхауз», гостиную, себя рядом с мамой, читающей «Франссуар» и изнывающей от тревоги (в Рони-су-Буа ограблены две парфюмерные лавки). Тут же Катрин Гольдберг, излагающая Паскалю Марту свою точку зрения на место Паскаля Марта в современной французской литературе, неподалеку от них Франсуаза и Мишель, не перестающие грызться между собой. Я встаю, беру непромокаемый плащ, объявляю присутствующим, что вернусь через час или через десять лет – смотря по настроению, что не вызывает ровным счетом никакой ответной реакции, и выхожу. На дворе ветрено и совсем нежарко. Отважная Одиль приняла решение побывать у Паулы, значит, так тому и быть.

Паула с кем-то ужинала. Я хотела было уйти, но она не отпустила меня и повела в столовую. За столом сидел юноша в сером. Он встал, протянул мне руку. Я пристально взглянула на Паулу, чтобы дать ей понять, что нахожу ее приемы несколько грубыми, и пожала Эрику руку. Паула поставила третий стул, я села.

– Одиль, я не представляю вам Эрика. Вы знакомы, не так ли? Я встретила Одиль сегодня утром на пляже. Она показалась мне очень милой. Думаю, ты будешь того же мнения, Эрик.

В день нашего приезда меня поразила манера Эрика смотреть на людей. Холодно, сдержанно. Он не опускал голову, не отводил глаз. Взгляд его отличался неподвижностью и сосредоточенностью кинокамеры, так что появлялось ощущение, будто за его спиной вот-вот загудит мотор. Затем объектив отводил от вас свой взгляд, и вы начинали чувствовать собственную глупость, словно он лишил вас самого заветного, словно ему удалось распознать и точно определить каждую из ваших слабостей.

Сейчас взгляд его был другим: он ускользал. Не был ни презрительным, ни рассеянным. Скорее блуждающим.

Эрик покончил с мороженым и поднялся из-за стола. Сказал Пауле, что завтра ему предстоит играть с неким Анри и по этой причине нужно пораньше лечь спать.

Паула спросила – наверняка чтобы выиграть время:

– Ты последний год в юниорах?

Он кивнул. Было видно, что мысли его далеко. Зато мои заработали в нужном направлении: при этом кивке мой личный Эркюль Пуаро [3]3
  Герой романов Агаты Кристи, частный сыщик.


[Закрыть]выскочил из своей теплой постельки и поинтересовался:

– Сколько же вам лет?

Секунд шесть мы смотрели друг другу в лицо в полутьме коридора. Квадратные челюсти и властное лицо Эрика по-прежнему отталкивали меня, но в его глазах я разглядела некую беспомощность, за которую мне захотелось ухватиться, чтобы заглянуть ему в душу.

– Семнадцать лет…

Пока он выговаривал «семнадцать», все шло нормально, но на слове «лет» голос его стал глуше, секунды словно налились тяжестью, а в этот момент открылась входная дверь и какая-то девочка – та самая, которую я видела с Эриком на улице на следующий день после нашего приезда, – устремилась к Пауле с криком:

– Мама, мама!

Я поняла, что это Эльза. Она раскраснелась, разлохматилась.

Вслед за ней в открытую дверь робко протиснулся здоровый парень в блейзере. В коридоре стало тесно, и все дружно перешли в столовую. Эльза взяла мать за руку, Эрик о чем-то тихо заговорил со здоровяком в блейзере, а тот, утирая лоб платком, все твердил:

– Старик, знал бы ты…

Я чувствовала себя лишней. Хотела уйти по-английски, но это было бы не слишком учтиво по отношению к Пауле и, кроме того, могло привести кое к чему похуже: Паула вышла бы вслед за мной в сад, стала умолять остаться, и другие наблюдали бы за нами через окно.

Эльза объявила матери, что хочет выйти замуж за верзилу в блейзере, потому как безумно любит его.

Впервые она увидела его после обеда, тут же поняла, что это мужчина ее жизни, а значит, так и должно быть.

В это время тот, о ком шла речь, обернулся ко мне, взял мою руку и, слегка приложившись к ней губами, представился.

– Анри Леблан. С кем имею честь?

Но не успел он закончить, как Эльза бросилась к нам, с недовольным выражением на лице растащила нас, смерила меня взглядом и с ледяной улыбкой в мой адрес проворчала:

– Начинается!

– Но Эльза… – запротестовал Анри.

– Одиль, – представила меня Паула Анри.

Анри боязливо и покорно кивнул. Паула с очень ласковой материнской иронией в голосе сказала, что рассмотрит вопрос о женитьбе со всей возможной срочностью. Успокоенная Эльза потерлась щекой о плечо Анри, а тот, страшно сконфуженный, надул щеки и засвистел какой-то мотивчик, затем спохватился, начал фразу, но так и не закончил ее, как и все предыдущие. Эльза перебила его и заговорила сама с какой-то пугающей поспешностью, словно это были последние слова, которые ей позволено произнести на этом свете. Тараторила она без умолку, уследить за смыслом ее слов было трудно; к тому же я сосредоточила все внимание на Эрике. Иногда у него вырывался смешок – смешок взрослого парня, – в котором тем не менее сквозила некая горечь.

Закончив свой сбивчивый и, судя по тому немногому, что я поняла, нелепый рассказ, Эльза пригласила нас отметить событие шампанским в ночном клубе Довиля. У меня все нарастало ощущение, что я лишняя в этой буржуазной семье, и я уже собиралась откланяться, как говорят в такой среде, когда Паула подтолкнула нас всех к выходу.

– Поезжайте вчетвером. Я хочу спать.

Эльза повисла у нее на руке.

– Но ты согласна на свадьбу?

– Там посмотрим, дорогая.

Видимо, Паула не придавала значения намерениям дочери или мало в них верила; я-то знала, во всяком случае, что на уме у нее другое.

Эрик повторил, что ему необходимо рано лечь из-за предстоящей завтра игры.

– Но раз уж ты играешь со мной… – возразил Анри.

– И что?

– Слушай, тебе еще объяснять надо?

– Впрочем, – сказала Паула, – если Эрик с вами не едет, я не разрешаю и Эльзе.

– Не можешь же ты так поступить со мной! – накинулась Эльза на Эрика.

– Да, действительно, – вздохнул тот.

Тут я сочла удобным отклонить предложение, которое, в сущности, не имело ко мне отношения. Но Эльза заявила, что вчетвером развлекаться гораздо лучше, чем втроем, а дальше все произошло очень быстро: ночь, белая машина, катящая по узким темным улицам, певучий голосок Эльзы, вновь и вновь рассказывающей нам о самом прекрасном дне своей жизни, о ресторане, в котором они обедали с ее «будущим супругом», Анри, бросающий взгляд в зеркало заднего вида и украдкой сообщающий Эрику:

– Знаешь, бордо было весьма посредственное… – и далее с миной человека, недовольного собой: – Надо было вернуть бутылку.

– Почему ж ты не сделал этого? – спросил Эрик.

– Хотел наказать себя.

– За что? – поинтересовалась Эльза.

– За то, что уступил тебе.

– Я неотразима! – не терпящим возражений тоном изрекла Эльза.

– Да нет, просто я не умею сопротивляться.

Слушая этот диалог сумасшедших, я задавала себе уйму вопросов, но быстро сообразила, что, если и дальше продолжать в том же духе, можно испортить себе весь вечер.

Я откинулась на спинку сиденья, вытянула ноги, попросила Анри включить радио, а когда он исполнил просьбу, велела немного опустить стекло, скрестила руки на животе и закрыла глаза.

Мы долго колесили вокруг Довиля: было рано, ночные клубы еще не открылись. Мало-помалу между нами установилось молчание, но это было отнюдь не неприятно, даже напротив. Шум мотора, ветер, ласково треплющий волосы, непривычное и загадочное присутствие Эрика, белые огоньки, вспыхивающие на море, музыка, льющаяся из радиоприемника, создали атмосферу, в которой я ощущала себя иначе, чем до сих пор. Вместе с этими тремя незнакомцами я перенеслась в иную жизнь, на полном ходу пересекающую ночь, и мне было в ней хорошо.

В ночном клубе я все время танцевала – с Эльзой, с кем попало, кроме Эрика, – тот как сел играть в электронный бильярд, так уже и не вставал, только потягивал апельсиновый сок.

К половине первого ночи, когда Эльза и Анри без устали обнимались, сидя на банкетке, я опустошила бокал водки, запивая его апельсиновым соком, шатаясь, добрела до игроков и, опершись о того, с которым играл Эрик, спросила:

– Почему вы не танцуете?

– Колено болит.

– Это не мешает вам играть в теннис?

– Допустим, я не люблю танцевать.

– Почему?

– Так просто. А почему вы обрезали волосы?

Я ответила первое, что пришло в голову, но, когда я пьяна, у меня появляется чувство юмора:

– Чтобы обезобразить себя.

Мелькнула мысль: это первый вопрос, заданный мне Эриком с начала каникул.

– Ну что, удалось мне это?

– Нет, не удалось.

А это уже был первый комплимент. Конечно, мне стало приятно, но ненадолго. Я вновь спросила:

– Почему вы солгали Франсуазе?

– Извините?

– Почему вы сказали ей, что вам пятнадцать с половиной?

Он спокойно ответил:

– Никогда не говорил ей ничего подобного. Она, должно быть, ослышалась.

– Она вам нравится? – продолжала я.

После недолгого раздумья и с неподдельным удивлением он спросил:

– Кто? Франсуаза? Она милая. Хочется ей помочь.

– Никакая она не милая.

– Вы плохо ее знаете.

– Из желания помочь ей вы пытаетесь поссорить ее с Мишелем?

– Не понимаю.

Он как будто и вправду не понимал. Пожал плечами, выиграл две партии и предложил мне сыграть с ним.

Я отказалась. Тогда он встал, передал игру двум девицам, торчавшим рядом.

– Одному неинтересно, – заключил он; затем, посерьезнев, добавил: – Я не понял вашего последнего вопроса. В любом случае, мне кажется, у вас довольно-таки превратное представление обо мне…

Тут я чуть не провалилась сквозь землю, во всем виня водку, будь она неладна. Веду себя как последняя дура в мире. А ведь мне следовало бы знать, что Франсуаза только и делает, что набивает себе цену, воображая себя покорительницей сердец всех мужчин, которые случайно улыбнулись ей на улице. Теперь все ясно: Эрик сказал ей несколько любезностей перед тем, как подняться к себе, а она вообразила бог весть что. Я же была несправедлива к нему и – что еще хуже – вела себя как склочница и пьянчужка!

Пока я думала, как мне это исправить, Эрик взглянул на часы.

– Уже очень поздно.

Улыбнувшись мне, он подошел к Эльзе с Анри и что-то шепнул им; на обратном пути молчание наше было вроде то же, да не совсем. Оно было полно враждебности, которую я заслужила, потому что больно уколола легко ранимого человека, и без того отмеченного житейской бедой. Мне было стыдно за себя.

Прощаясь, мы обменялись с Эльзой и Анри холодным рукопожатием, и, пока я поднималась по лестнице, мои мрачные мысли продолжали свой неустанный бег по кругу. С ними подошла я к двери своей спальни, как вдруг услышала за спиной:

– Одиль…

Я обернулась. Чья-то рука легла мне на плечо, другая – на щеку. Голову я повернула в последний момент. Губы Эрика на мгновение припали к моей шее, потом он отпрянул и довольно сухо спросил:

– Я тебе не нравлюсь?

Дело было не в этом, но после того, что произошло в ночном клубе, я меньше всего ожидала поцелуя, почему и пролепетала:

– Я хотела бы быть вам другом…

Ничего не ответив, с побелевшим лицом, с молниями в глазах Эрик с несгибаемостью военного сделал прощальный жест, повернулся на пятках и ушел к себе. Несколько секунд спустя вошла к себе и я.