Текст книги "Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов (ЛП)"
Автор книги: Эрнест Генри Шеклтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
«В реальности всё, что нужно сделать, так это забрать два котелка на камбузе и отнести хуш и напиток в палатку, опустошить их до дна, затем помыть их и кружки. Нет, ложки и т. д. мы не мыли, каждый из нас держал ложку и перочинный нож в своём кармане. Мы просто вылизывали их до чистоты и убирали в карманы после каждого приёма пищи.»
«Наши ложки здесь одни из самых незаменимых вещей. Потерять свою ложку – это тоже самое, что беззубому потерять свои вставные зубы.»
За всё это время количество добытых тюленей и пингвинов было если и не избыточным, то уж всегда достаточным для удовлетворения наших нужд.
Охота на них была нашим повседневным занятием, группы наблюдателей рассылались в разные стороны на их поиски среди торосов и ледовых гребней. Когда кого-нибудь находили, то подавали сигнал, как правило привязанным к шесту шарфом или носком, ответный сигнал подавали из лагеря.
Затем Уайлд на собачьей упряжке отправлялся на охоту. Чтобы прокормить себя и собак требовался, по меньшей мере, один тюлень в день. Из тюленей преимущественно встречались крабоеды, а из пингвинов – императоры. 5 ноября, однако, был пойман Адели, который стал причиной многих дискуссий. «Дежурный в промежуток с 3 до 4 утра поймал пингвина Адели. Это первый пингвин такого вида, которого мы увидели с января, и это может говорить о многом. Это может означать, что где-то рядом с нами есть земля или же вскрылся огромный канал, но в настоящее время об этом можно только гадать.»
Ни поморники, ни антарктические буревестники, ни морские леопарды не были замечены за два месяца нашего пребывания в Океанском лагере.
Помимо ежедневной добычи пищи мы коротали время за чтением нескольких книг, которые нам удалось спасти с корабля. Величайшим сокровищем нашей библиотеки была часть «Энциклопедии Британника». Она постоянно использовалась для разрешения неизбежно возникающих споров. Как-то раз матросы затеяли очень жаркую дискуссию на тему Деньги и Обмен. В итоге они пришли к заключению, что Энциклопедия, так как она не совпадает с их взглядами, наверняка ошибочна.
«В описании каждого американского города, который когда-либо был, есть, или даже будет, полной и законченной биографии каждого американского государственного деятеля со времён Джорджа Вашингтона и ранее, энциклопедию трудно превзойти. Но из-за нехватки спичек мы были вынуждены использовать её для целей других, нежели чисто литературных, один гений обнаружил, что бумага её страниц пропитана селитрой, и теперь мы можем рекомендовать её как очень эффективную зажигалку.»
У нас также были несколько книг по исследованию Антарктики, том Браунинга и «Старый мореход» («Сказание о старом мореходе́» – поэма английского поэта Сэмюэла Колриджа, прим.). Во время чтения мы сочувствовали ему и задавались вопросом, что он сделал с альбатросом, он стал бы весьма полезным дополнением к нашей кладовой.
Более всего нас интересовали два вопроса, скорость дрейфа и погода. Уорсли, когда это было возможно, определял наши координаты по солнцу, и они убедительно доказывали, что дрейф нашей льдины почти полностью зависел от ветров и не так сильно от течений. Наши надежды, конечно, были на дрейф к северу, к краю пакового льда, чтобы затем, когда лёд станет достаточно разорванным, сесть в лодки и догрести до ближайшей земли. Мы начали блестяще, дрейфуя на север почти по двадцать миль за два-три дня под гул юго-западной вьюги. Однако постепенно мы замедлились, и, как показали последующие наблюдения, начали дрейф обратно на юг. Усилившийся северо-восточный ветер, который начался 7 ноября и продолжался двенадцать дней, на время остудил наш пыл, пока, однако, мы не выяснили, что кроме того, что переместились к югу на три мили, но и ещё и приблизились на семнадцать миль ближе к берегу. Это убедило нас в теории о том, что льды моря Уэдделла дрейфуют по часовой стрелке, и, что если мы сможем остаться на нашем куске льда достаточно долго, то, в конечном счёте, должны быть вынесены на север, где открытое море и путь к сравнительной безопасности.
Окружающий нас лёд не делал видимых подвижек. Единственным способом, которым мы могли определить, что двигались, была фиксация нашей широты и долготы путём наблюдения солнца и измерение относительной позиции айсбергов вокруг нас. Без этого, насколько позволял видимый дрейф, мы, по ощущениям, находились на твёрдой земле.
В течение следующих нескольких дней мы хорошо продвинулись, продрейфовав семь миль к северу на 24 ноября и ещё семь миль в последующие сорок восемь часов. Все были очень рады узнать, что хотя всё это время ветер и был преимущественно юго-западным, нас не сильно отнесло на восток. Земля лежала на западе, поэтому, если бы нас относило на восток, мы должны были оказаться в центре моря Уэдделла и наши шансы достичь земли значительно уменьшались.
Средняя скорость дрейфа была невысокой и довольно много разнообразных расчётов были сделаны на предмет, когда же мы достигнем края пакового льда. 12 декабря 1915-го один человек написал: «Как только мы пересечём Полярный круг, то сможет показаться, что мы находимся практически на полпути домой, а при попутных ветрах мы сможем пересечь его ещё до Нового Года. Дрейф по три мили в день способствует этому, мы часто проходим их в течение трёх или четырёх последних недель».
«Сейчас мы находимся только в 250 милях от острова Паулета, слишком далеко к востоку от него. Мы приближаемся к широтам, в которых находились в это же время в прошлом году на пути к югу. Корабль покинул Южную Джорджию всего лишь год и неделю назад и достиг этой широты, плюс-минус четыре пять миль от нашей сегодняшней позиции, 3 января 1915-го, пересекая Полярный круг в канун Нового Года.»
Таким образом, спустя год непрерывной борьбы со льдом, мы вернулись, испытав много странных поворотов колеса фортуны к почти той же широте, которой достигли с такими высокими надеждами и чаяниями двенадцать месяцев назад, но в каких разных условиях мы сейчас! Наш корабль разрушен и потерян, а мы дрейфуем на куске льда, отданные на милость ветров. Однако, несмотря на отдельные неприятности из-за неблагоприятных ветров, наш дрейф был в основном удовлетворительным, и это долгое время оставляло людей в хорошем расположении духа.
Поскольку дрейф, главным образом, зависел от ветров, то все с пристрастием наблюдали за погодой, Хасси, метеоролог, делал прогнозы каждые четыре часа, а иногда даже чаще. Метеостанция, включавшая термометры и барограф, была сооружена на вмороженном в лёд столбе, показания снимались каждые четыре часа. Когда мы покидали корабль, погода стояла холодная и ненастная, настолько неблагоприятная, что совсем не располагала к нашей попытке двигаться дальше. Наши первые дни в Океанском лагере были прожиты в тех же условиях. Ночью температура падала до нуля, шёл снег, наметавший огромные сугробы. Были введены поочерёдные часовые дежурства, а в такую погоду это было занятием не из лёгких. Дежурный должен был постоянно следить за разломами льда или любыми внезапными изменениями в ледовой обстановке, а также присматривать за собаками, которые часто в ранние утренние часы становились беспокойным, капризными и вздорными. К концу часа дежурный был очень рад уползти обратно в свой скованный морозом, но сравнительно тёплый спальный мешок.
6 ноября серая мгла сменилась завывающей юго-западной вьюгой, со снегом и низкой позёмкой. Все были вынуждены искать убежище в палатках. Везде намело глубокие сугробы, похоронившие сани и провизию на глубину двух футов и угрожавшие порвать тонкую ткань палаток. Снег пытался даже проникнуть даже сквозь вытяжку палатки, которая была своевременно заткнута запасным носком.
Вьюга продолжалась в течение двух дней, один человек написал: «Метель продолжались всё утро, но к полудню прояснилось, а вечером и вовсе было прекрасно, но мы бы и дальше слушали порывы метели с её сугробами и холодным влажным ветром, ибо мы продрейфовали к северу только за одну ночь около одиннадцати миль».
В течение следующих четырёх дней стояла хорошая ясная и тёплая погода, но, правда, в тени было прохладно. Как правило, температура опускалась ниже нуля, но в эти прекрасные солнечные дни каждая возможность использовалась для того, чтобы хоть немного просушить наши спальные мешки и прочие вещи, отсыревшие от попавшего во время бури снега, а затем растаявшего от тепла наших тел. Яркое солнце, казалось, всех воодушевило.
На следующий день задул северо-восточный ветер, поднявший температуру до +27 градусов (-3 °C) – всего на 5 градусов ниже точки замерзания. «Такие высокие температуры не всегда несут тепло, которое должно быть ассоциируется с термометрической шкалой. Они, как правило, сопровождаются хмурым пасмурным небом и влажным промозглым ветром. Южные ветра хотя и холоднее, но почти всегда сопровождаются солнечными днями с чистым голубым небом.»
Температура продолжала расти, достигнув 33 градусов (+1 °C) 14 ноября. Оттепель, вызванная столь высокой температурой, вызвала губительный эффект на поверхности нашего лагеря. «Поверхность ужасна! – не то, что бы влажная, скорее непредсказуемая. Каждый шаг требует осторожности. Пару шагов всё хорошо, но потом нога вдруг внезапно проваливается на пару футов, пока не доходит до жёсткого слоя. Ты пробираешься вперёд шаг за шагом, словно чистильщик Портсмутской канализации, который надеется постепенно вылезти на поверхность. Это повторяется раз за разом под аккомпанемент всех мыслимых ругательств, которые только можно вспомнить. Это происходит из-за того, что тёплый воздух образует на поверхности снега капли воды, которые стекают немного вниз и, попадая на холодные слои снега, вновь замерзают, образуя, таким образом, пористую ледяную структуру вместо мягкого, порошкообразного гранулированного снега, к которому мы привыкли».
Столь высокие температуры сохранялись в течение нескольких дней и, когда небо было чистым и светило солнце, а изредка это случалось, было невыносимо жарко. Пятеро человек, которые отправились забрать кое-какое снаряжение в окрестностях корабля, вообще шли только в брюках и фуфайках, было настолько жарко, что они даже боялись получить солнечный удар, и опустили козырьки фуражек, чтобы прикрыть шеи. Рукава их фуфаек были закатаны по локти, и позже руки стали красными и загорелыми. Температура тогда была 26 градусов, 6 градусов ниже точки замерзания. За пять или шесть дней, в течение которых светило солнце, большинство нашей одежды и спальных мешков удалось более-менее просушить. 21 ноября пошёл снег с дождём, и единственное, что хоть как то скрашивало этот дискомфорт, так это задувший южный ветер.
Позже ветер сменился на западный, а в 9 вечера выглянуло солнце. В это время, ближе к концу ноября, в полночь всё ещё светило солнце. Вскоре задул «трижды благословенный южный ветер», взбодривший нас и ставший причиной следующей заметки в одном из дневников:
«Сегодня самый прекрасный день из тех, что мы провели в Антарктике – ясное небо, нежный, тёплый южный бриз и искрящееся солнце. Мы воспользовались этим, чтобы перетряхнуть палатки, почистить, просушить и проветрить подстилки под днища палаток и спальные мешки.»
Я встал в 4 утра на дежурство и представшее моему взору зрелище было действительно завораживающим. Открывшаяся передо мной картина представляла собой обширную панораму ледовых полей, рассечёнными здесь и там небольшими обрушившимися каналами и пятнами многочисленных величественных айсбергов, частично залитых солнцем, а частично окрашенных серыми тенями пасмурного неба.
Мы как один зачарованно наблюдали за чёткой демаркационной линией между светом и тенью, которая постепенно приближалась всё ближе и ближе, понемногу освещая торосистый рельеф ледового поля, пока, наконец, она не дошла до нас, переполошив весь лагерь свечением яркого солнца, которое продолжалось почти весь день.
«Днём один или два раза прошёл градообразный снег. Вчера мы также столкнулись с редкой формой снега, или даже скорее, осадками в виде ледяных игл, очень похожих на небольшие волоски около дюйма длиной».
«В обед в палатках было настолько тепло, что мы распахнули для вентиляции все пологи, но такое случается не часто, и ради тепла иногда приходится терпеть немного спёртый воздух. Вечером ветер посвежел и сменился на самый лучший, юго-восточный.»
В эти прекрасные, ясные солнечные дни наблюдались удивительные миражи, подобные возникающим в пустыне. Одни огромные айсберги висели в воздухе с видимым отчётливым разрывом между их основанием и горизонтом, другие были странно искажены во всякого рода странные и фантастические образы, при этом много раз изменяясь в размерах. В дополнение к этому чистый блестящий белый снег и лёд порождали картину, которую невозможно описать словами.
Позже свежий юго-западный ветер принёс мягкую пасмурную погоду, вероятно вызванную вскрывшимся паком в этом направлении.
На случай внезапного раскола льда и иной чрезвычайной ситуации я принял меры для экстренного перемещения лагеря. Был проведён инструктаж, где каждому человеку определили его место и обязанности, всё было организовано так, что менее чем за пять минут с момента подачи сигнала опасности собирались палатки, вещи и продовольствие и вся команда была готова к движению. Я также окончательно выяснил душевное и физическое состояние команды. Время, проведённое Океанском лагере, не было безоблачным. Потеря корабля значила для нас больше, чем можно выразить словами. После того, как мы обосновались в Океанском лагере, «Эндьюранс» по-прежнему оставался в ледяных объятьях, и только корма и бак были погребены безжалостным паком. Спутанная масса верёвок, такелажа и рангоутов делала картину его гибели ещё более унылой и удручающей.
Поэтому наступило какое-то душевное облегчение, когда кораблю пришёл окончательный конец.
«21 ноября 1915. Вечером, когда мы лежали в своих палатках, мы услышали, как Босс крикнул: „Он тонет, парни!“. В секунду мы выскочили наружу и забрались на смотровую вышку и другие точки обзора, и, разумеется, устремили взоры на наш бедный корабль в полутора милях отсюда, бьющийся в предсмертной агонии. Он пошёл на дно с бака, подняв в воздух корму. Затем стал быстро погружаться, и лёд закрылся над ним навсегда. Это видение вызвало отвратительное ощущение, пусть без мачт и полностью разрушенный, он всё равно, казалось, связывал нас с внешним миром. Без него наши лишения показались более подчёркнутыми, а наше одиночество более полным. Потеря корабля пронесла слабую волну депрессии сквозь лагерь. Никто ничего не говорил, мы не были виновны в появившихся сентиментальных чувствах. Когда он беззвучно нашёл своё последнее пристанище подо льдом, на котором мы сейчас стояли, казалось у каждого всплыли в голове многие связанные с ним внутренние ассоциации. Когда каждый знал каждый уголок и закоулок своего корабля, вновь и вновь помогал ему в борьбе и отдавался этому полностью, реальное расставание не могло обойтись без этого пафоса, какого-то внутреннего опустошения, и я сомневаюсь в том, что среди нас был хоть один человек, который бы не ощутил эмоций, когда Сэр Эрнест, стоя на вершине смотровой вышки грустно и тихо сказал: „Его больше нет, парни“».
«Однако должен сказать, что мы не впали надолго в депрессию, и, вскоре, каждый был как обычно. Из палаток раздавался смех, и даже Босс, схлестнувшийся с завхозом из-за размера порций сосисок, настаивал на том, что должно быть по две каждому, потому что они слишком малы, а не по полторы, как настаивал завхоз.»
Психологический эффект от небольшого увеличения рационов вскоре нейтрализовал любую тенденцию к падению духа, но из-за установившейся высокой температуры наши спальные мешки и одежда были постоянно влажными. Ботинки при ходьбе хлюпали, и мы жили в состоянии вечно мокрых ног. К ночи, с понижением температуры, облака пара поднимались от наших влажных мешков и обуви. Ночью, поскольку становилось всё холоднее, пар конденсировался в виде инея на внутренней поверхности палатки и снегом осыпался вниз прямо на нас, если кому-то случалось нечаянно задеть палатку. Также теперь было нужно быть крайне осторожным на прогулках, довольно часто лишь только тонкая корка льда и снега прикрывала проталины в льдине, в которые многие по неосторожности проваливались по пояс. Эта постоянная влажность, однако, казалось не вызывала особого эффекта, ну или, возможно, не была столь очевидной на фоне перспективы скорого освобождения.
Северо-западный ветер 7 и 8 декабря немного замедлил наше продвижение, и у меня были основания полагать, что он поможет вскрыться льду и сформироваться каналам, по которым мы сможем вырваться в открытое море. Поэтому я приказал попрактиковаться в спуске лодок на воду, укладке в них пищи и снаряжения. Тренировка прошла очень хорошо. Мы спустили шлюпку с льдины в канал, который пробежал вдоль её края, и лодка понеслась по воде «словно птица», как отметил один матрос. Наши надежды на скорейшее освобождение были высоки. Неожиданно началась снежная буря, усилившаяся на следующий день и превратившая палатки и упаковочные ящики в один большой сугроб. 12 декабря она немного ослабла и повернула к юго-востоку, а на следующий день прекратилась, но хороший устойчивый ветер с юга и юго-запада продолжал относить нас на север.
«15 декабря, 1915. Продолжающиеся южные ветра превышают наши самые смелые надежды и пропорционально поднимают настроение. Перспективы не может быть лучше, чем сейчас. Окружение нашей льдины постоянно меняется. Уже несколько дней мы почти окружены небольшими открытыми протоками, мешающими нам перейти на соседние льдины.»
Ещё через два дня наша фортуна нам изменила, и сильный северо-восточный ветер принёс «собачий холод» и отнёс нас обратно на три с четвертью мили. Вскоре, однако, ветер опять сменился на южный и юго-западный. Столь высокие температуры в сочетании с сильными переменчивыми ветрами, с которыми мы сталкивались последнее время, навели меня на мысль, что лёд вокруг нас подтачивается и ломается и что момент нашего освобождения из ледяной пасти Антарктики не за горами.
20 декабря после предварительного обсуждения с Уайлдом, я сообщил всем, что намереваюсь попытаться сделать марш-бросок на запад, чтобы сократить расстояние между нами и островом Паулета. Гул радостного возбуждения пронёсся над лагерем, и каждому не терпелось отправиться в путь. На следующий день я отправился на собаках с Уайлдом, Крином и Хёрли на запад разведать маршрут. Пройдя около семи миль, мы поднялись на небольшой айсберг и с него увидели протяжённую, насколько хватало взгляда, последовательность огромных плоских льдин от полумили до мили в поперечнике, отделённых друг от друга торосными грядами, которые, как казалось, легко проходимы с помощью шанцевого инструмента. Единственным местом, обещавшим вызвать изрядные трудности, был очень разорванный трещинами участок длиной около полумили между старой льдиной, на которой мы находились и первой серией молодых плоских льдин.
Из-за этого мы перенесли Рождество на 22 декабря, и большинство наших небольших остатков роскоши был съедены на рождественском банкете. Мы не могли взять всё это с собой, и поэтому, впервые за последние восемь месяцев, наелись до отвала. Анчоусы в масле, запечённые бобы и тушёная зайчатина составили славную смесь, о какой мы и не мечтали со школьных времён. Все работали с высокой отдачей, упаковывая и перепаковвывая сани и размещая груз, который мы собирались взять с собой, в различные мешки и ящики. Когда я смотрел на одухотворённые лица мужиков, то надеялся, что на этот раз судьба будет благосклоннее к нам, чем в нашей последней попытке прорыва через льды к безопасности.
ГЛАВА VI. МАРШ-БРОСОК
Все, за исключением ночного дежурного, легли спать в 11 вечера, а в 3 часа утра 23 декабря проснулись для того, чтобы перетащить на санях по скованному ночным холодом насту две шлюпки, Джеймс Кэрд и Дадли Докер, через опасную зону трещин до ближайшей молодой льдины. Мы стартовали в 4.30 утра после горячего кофе в плотном морском тумане, пришедшем с запада.
Лодки перетаскивали по очереди, и по извилистому и тщательно вымеренному пути сквозь битый лёд мы их благополучно перенесли через опасную зону.
Затем мы вернулись в Океанский лагерь за палатками и оставшимися санями, а после разбили стоянку у шлюпок в одной с четвертью миле от него. На обратном пути мы добыли большого тюленя, который обеспечил нас и собак свежим мясом. По прибытии на стоянку мы поужинали холодной консервированной бараниной с чаем и улеглись в 2 дня. Я принял решение спать днём, а двигаться ночью, чтобы воспользоваться преимуществом более низкой температуры и, следовательно, более твёрдым настом.
В 8 вечера все встали и после перекуса из холодной баранины с чаем марш-бросок продолжился. Большой открытый канал вынудил нас остановиться в 11 ночи, после чего мы разбили лагерь и улеглись спать без еды. К счастью, в это время погода была ясная и тёплая. Несколько человек спали под открытым небом с самого начала нашего путешествия. Но как-то ночью начался небольшой снегопад, приведший немедленно к понижению температуры. Уорсли, который повесил свои штаны и носки на лодку, нашёл их скованными льдом и поэтому жёсткими, и ему было весьма болезненно быстро натянуть их ранним утром. Я очень переживал из-за этой временной задержки в самом начале пути, тогда, когда мы должны были приложить все усилия, чтобы освободиться. Днём Уайлд и я прошли на лыжах до трещины и обнаружили, что она снова закрылась. На обратном пути мы промаркировали наш путь небольшими флажками. Теперь каждый день, после того как все ложились спать, Уайлд и я будем уходить вперёд на пару миль или около того, чтобы разведать маршрут на следующий день, маркируя его кусками дерева, банками и маленькими флажками. Мы выбирали путь, который может и был окольным, но был ровным и наименее заторошен. Торосные гряды по возможности огибались, там, где это было невозможно, искались и помечались наиболее подходящие места, чтобы сделать гать из ледяных блоков через канал или брешь в торосной гряде. В обязанности каюров входила, таким образом, подготовка пути для тех, кто шёл позади с тяжёлыми лодками. Лодки тащили поочерёдно, передвигаясь в среднем по 60 ярдов. Я не хотел, чтобы они были разделены слишком большим расстоянием, и если под одной из них треснет лёд, то мы должны были успеть достигнуть той, что осталась позади. Каждые плюс-минус двадцать ярдов мужики останавливались перевести дух, а самым приятным зрелищем для них было увидеть натянутый на вёслах тент, который означал, что повар начал готовить еду, и что, по меньшей мере, гарантирован временный привал. Таким образом, группа, тащившая лодки, проходила маршрут туда-обратно три раза. Собачьи упряжки мотались туда-сюда по два, а некоторые по три раза. Собаки были великолепны. Без них мы не смогли бы перевезти и половины тех припасов и снаряжения, которые перетащили.
Мы легли спать в 7 часов вечера, а в 1 час ночи следующего дня, 25-го, на третий день нашего марша позавтракали санным рационом. В 2 ночи мы снова были в пути. Мы пожелали друг другу счастливого Рождества и мысленно тем, кто остался дома. Мы также в тот день живо обсуждали вопрос, «обедая» чёрствой тонкой пресной лепёшкой с кружкой жидкого какао, чем же родные отмечают праздник дома.
Все были очень радостны. Перспектива освобождения от однообразия жизни на льдине поднимала наш дух. Один человек написал в своём дневнике: «Это тяжёлая, монотонная, но весёлая жизнь, это переходы и ночёвки, ни умыться, ни помыться, не раздеться, не сменить одежду. Мы худо-бедно едим, пропитаны гарью, спим почти на голом снегу и отдаёмся работе настолько, насколько человеческое тело способно сделать на минимуме пищи».
Мы шли до половины двенадцатого, сделав одну остановку в 6 часов утра. После ужина тюленьим стейком с чаем завалились спать. Поверхность льдины сейчас была просто ужасна. Высокая температура в течение дня сделала верхние слои снега очень мягкими, и тонкий наст, который образуется ночью, был не в состоянии выдержать даже вес человека. Поэтому при каждом сделанном шаге мы проваливались по колено в мягкий сырой снег. Периодически кто-то проваливался в отверстия во льду, предательски скрытые покрывалом снега, и его приходилось вытягивать за стропу. Солнце палило нещадно, многие страдали от потрескавшихся губ.
В этот день мы убили двух тюленей. Уайлд и Маклрой, которые отправились на охоту, получили непередаваемые ощущения, когда вышли на разорванный подтаявший лёд, и увидели в нескольких ярдах от себя трёх косаток, которые двигали своими уродливыми головами словно в ожидании банкета.
На следующий день, 26 декабря в 1 час ночи мы снова тронулись в путь. «Поверхность гораздо лучше, нежели была в последние несколько дней, и это самое главное. Маршрут, однако, проходит по очень заторошеным льдинам и нужно много работать кирками и лопатами, чтобы сделать его проходимым для саней с лодками. Этим занимались посменно восемнадцать человек под руководством Уорсли. Это невероятно тяжёлая работа.»
В 5 часов утра, после неприлично короткого перехода мы остановились у широкого открытого канала. Пока мы ждали его закрытия, выпили чай с двумя небольшими лепёшками, но к 10 утра никаких признаков к закрытию канала не появилось и мы легли спать.
В течение дня шёл небольшой снег, и у тех, кто спал снаружи, спальные мешки стали довольно влажными.
В 9.30 часов вечера мы опять тронулись в путь. Я, как обычно, шёл первым вместе с коком и его помощником, таща небольшие сани с печкой и всеми кухонными принадлежностями. Этих двоих, чёрных от сажи как два Могавских министреля (Mohawk Minstrels, ск. всего герои одноимённого фильма 1897 г.), прозвали «Поташ и Перламутр» (герои рассказов Монтегю Гласса нач. 20 века). Следом шли собачьи упряжки, которые вскоре обгоняли нас, а замыкали кортеж две лодки. Если бы не эти неудобные в транспортировке лодки, мы могли бы двигаться вперёд с очень приличной скоростью, но мы не могли бросить их ни при каких обстоятельствах. Мы и так оставили одну шлюпку Стэнкомб Уиллс в Океанском лагере и оставшиеся две едва вместят всю партию, когда мы покинем льды.
Мы сделали до наступления ночи приличный переход в полторы мили, прежде чем в час остановились на «обед», а потом ещё милю, и в 5 часов утра разбили лагерь у небольшого пологого айсберга.
Блэки, один из псов Уайлда, охромел и не мог ни тянуть, ни идти в ногу со стаей, даже когда его освободили от сбруи, поэтому его пришлось пристрелить.
В девять часов вечера 27-го, мы снова были в пути. Пересечение первых двухсот ярдов отняло у нас около пяти часов из-за необходимости пробивать путь через многочисленные торосные гряды и гатить каналы. К тому же заснеженная поверхность была очень раскисшей, так что наше продвижение было крайне медленным и утомительным. Нам удалось пройти ещё три четверти мили до обеда, и ещё милю на запад по очень заторошенной льдине, прежде чем мы разбили лагерь в 5.30 утра. Гринстрит и Маклин убили и притащили огромного тюленя Уэдделла весом около 800 фунтов и двух императорских пингвинов, которые стали отличным пополнением наших припасов.
Я поднялся на небольшой наклонный айсберг неподалёку. Местность в направлении дальнейшего движения была сильно разорвана. Огромные открытые каналы пересекали льдины под всеми углами, и всё это выглядело очень бесперспективно. Уайлд и я как обычно вышли на поиск дальнейшего пути, но и это оказалось нереально.
«Декабрь, 29. После дальнейшей рекогносцировки лёд впереди оказался непроходим, так что вчера в 8.30 вечера при всеобщем разочаровании, вместо того, чтобы двигаться вперёд, мы были вынуждены вернуться на полмили назад к прочной льдине, на которой в 10 часов вечера разбили лагерь и легли спать. Несмотря на уныние, дополнительный сон был необходим.»
Ночью через льдину пробежала трещина, и мы торопливо переместились на крепкую старую льдину приблизительно в полутора милях к востоку от нашего нынешнего положения. Окружавший нас лёд был теперь слишком разбитым и мягким для саней, но, тем не менее, открытой воды, достаточной для того чтобы безопасно спустить лодки не было. Мы находились на марше семь дней, питание было ограниченным, люди были ослаблены. Они выдохлись от тяжёлой тягловой работы на раскисшем снегу, а запасы санных рационов были очень небольшими. Мы прошли всего семь с половиной миль по прямой и при такой скорости нам бы понадобилось более трёхсот дней, чтобы добраться до земли далеко на западе. Так как пищи у нас было только на сорок два дня, поэтому особой альтернативы не было, и мы должны были смириться с тем, что вновь разобьём лагерь на льдине и будем терпеливо дожидаться более благоприятных условий для следующей попытки выбраться. Мы сгрузили наши излишки провизии, неприкосновенные санные пайки держали уложенными на сани, и перенесли всё, что смогли из нашего старого, но теперь брошенного Океанского лагеря.
Наш новый дом, который мы занимали в течение почти трёх с половиной месяцев, мы назвали «Лагерем терпения».
